Дошла очередь и до Грубского с Тополевым. Батманов посвятил им целый вечер. Доклад бывшего главного инженера длился три часа. Он сидел, выпрямив спину, почти не шевелился и говорил, говорил ровным голосом, облизывая языком пересыхавшие тонкие губы.

Батманов слушал в излюбленной позе, подперев голову рукой, не отвлекаясь и не перебивая. Папироса у него гасла, он ее зажигал. Серые внимательные глаза начальника неотступно следили за докладчиком — за его кадыком, сновавшим вверх и вниз по горлу, за выражением узкого лица с острым птичьим носом.

Тополев — высокий костлявый старик с серо-зеленоватыми усами — за весь вечер не проронил ни слова. Большие вздутые веки наплывали на строгие бесцветные глаза. Казалось, он дремлет. Изредка старик оживлялся: доставал из кармана красный платок и с трубным звуком сморкался, затем брал из серебряной табакерки большую понюшку зеленого табаку и с шумом втягивал ее широкими ноздрями. Василий Максимович искоса с интересом наблюдал за этой процедурой.

Грубский устал и еле ворочал языком, но Батманов его не перебивал. Наконец инженер выговорился до конца. В нескольких словах начальник строительства сделал вывод из длинного доклада:

— Таким образом, у вас получается: первое — новый срок окончания строительства невыполним; второе — принятый проект нефтепровода является наилучшим из возможных, так как другие варианты отпали в ходе изысканий. Таков ваш окончательный вывод?

— Именно, — согласился Грубский. — Считаю долгом еще раз...

Батманов впервые оборвал его:

— Еще раз не надо. Я уже слышал и читал ваши предупреждения и вполне понял вас. А вы, товарищ Тополев, ничего мне не скажете?

Старик поднялся, сутуля плечи:

— Петр Ефимович Грубский доложил вам обстоятельно и складно, у меня складнее не получится. Вместе с ним трассу искали, вместе трудились над проектом, вместе и доклад писали. Добавить нечего.

Батманов вызвал Беридзе и Ковшова и объявил, обращаясь сразу ко всем:

— У нас не осталось больше времени для рассуждений о нереальности срока строительства и тому подобных предметах из области отвлеченной теории. Задача — уложить нефтепровод в срок, установленный правительством. До начала практических действий необходимо создать план технических решений, согласных, а не противоречащих нашей цели. Следовательно, переделка существующего проекта неизбежна.

Инженеры стояли попарно: Беридзе и Ковшов, Грубский и Тополев. Начальник встал между ними. Руки он держал в карманах и говорил без жестов.

— Вероятно, создание проекта относится к творческому процессу и не может быть ограничено сроком или какими-нибудь жесткими условиями. — Фраза, хотя и произнесенная серьезно, звучала иронически. — Поэтому я не определяю ни сроков, ни условий. Хочу только предупредить вас. Сейчас — время подготовки. И пока я готовлю людей, направляю на участки материальные средства, перестраиваю аппарат — вы можете стоять в стороне, ничего с вас не спросится. Но едва подготовительная работа закончится — вы станете во главе строителей.

— Другими словами, от нас к тому времени потребуется новый проект, — уточнил Беридзе.

— Совершенно точно, — спокойно подтвердил Батманов.

Ковшов рассмеялся. У Батманова задрожал уголок рта: смех Алексея был заразителен.

Лицо Грубского выражало недоумение и досаду. Василий Максимович заметил это.

— Вы, вижу, удивлены: как это так — целый вечер растолковывал человеку, что и к чему, а он ни лешего не понял. Но ведь и вы меня не понимаете. Я не могу вместо нефтепровода подать правительству еще одну докладную записку.

Батманов приблизился вплотную к Грубскому и Тополеву:

— Не приходится рассчитывать на то, что вы сразу сумеете уйти из-под влияния своего проекта. Инерцию привычки преодолеть не легко. Тяжесть труда и ответственность за переделку проекта ляжет, видимо, на плечи Беридзе и Ковшова. От вас же нужна помощь — товарищеская, добросовестная, от чистого сердца. Сегодня вы — носители инженерского знания на строительстве, вас из песни не выкинешь. И я прошу вас не поддаваться ложным и недостойным настроениям мелких обид и ущемленных самолюбий. Завтра мы подписываем акт сдачи-приемки, и завтра все становятся на свои места. Вы, товарищ Грубский, назначаетесь моим референтом по техническим вопросам. Товарищ Тополев переводится в аппарат главного инженера.

— Я выясню у товарища Сидоренко. Он мне не давал команды. Насколько мне известно, у него были другие планы, — сказал Грубский.

Батманов насмешливо посмотрел на него:

— Конечно, есть смысл выяснить. Только позаботьтесь, чтобы от выяснения не затемнилось то, что вы услышали здесь от меня...

Особый интерес в Батманове вызвал начальник снабжения Либерман. Этот громоздкий, толстый и вместе с тем поворотливый человек оказался в числе тех, кто почти открыто выказал недоброжелательное отношение к новым руководителям стройки.

Он заявлял на каждом перекрестке, что уедет со старым начальником, пока же устроит приезжим «скучную жизнь». И в самом деле, приезжие, особенно Беридзе и Ковшов, скоро почувствовали в разных бытовых неустройствах руку снабженца. В столовой обед им готовили из одних овощей и круп и подавали в холодном виде. Новый главный инженер и его заместитель недоедали. Ковшов пошел на базар, но там, кроме картофеля и крупных желтых огурцов, ничем не торговали. Во второй раз он случайно купил по дорогой цене большую свежую кету, и три дня инженеры подкреплялись ее суховатым мясом, зажаренным, по просьбе Алексея, женой Гречкина.

Снабженец похвалялся перед всеми, как он заставил приезжих инженеров ходить на базар. Беридзе сделал ему замечание по поводу плохих обедов и непорядков в столовой. Снабженец изобразил крайнее удивление на своем просторном веснушчатом лице.

— Маменька родная! Откуда вы приехали? Сейчас военное время, разве можно предъявлять такие требования? Мы же не гостиница «Москва», а дикий таежный уголок!

Батманов принял Либермана в присутствии старого начальника строительства. Снабженец остановился возле двери, сцепил большие руки на животе и уставился на начальство свинцовыми глазками.

— У меня заведено правило лично проверять исполнение моих принципиальных распоряжений, — сказал Василий Максимович Либерману. — И я заметил: со времени приезда я дал вам четыре важных поручения. Вы не доложили, что вами сделано, и, оказывается, просто не потрудились их выполнить. Почему?

— Извините меня, товарищ Батманов, недопонимаю я слабой своей головой: о чем именно идет речь? Сейчас мне, бедному, дают столько приказаний, столько само собой вылезает вопросов — удивительно ли, если кое-что упущено? Вы уж не взыщите.

Он поднял свинцовые глазки к небу и стал похож на хитрого и лицемерного монаха. Батманов резко отчеканил:

— Обязательно взыщу! Я говорю только о принципиальных заданиях, касающихся снабжения участков и сдачи-приемки. Представляю себе дело так: вы сознательно игнорируете меня.

Либерман эффектным жестом схватился за голову:

— Маменька родная! Я игнорирую? Упаси бог!

— Не хитрите, Либерман, не взывайте к богу, у вас нет никакого бога... Ведете себя неправильно. С кем решили заводить интриги? Желаете помериться со мной силами? Я пока не касаюсь того, что вы организовали довольно свинский быт мне и главному инженеру. Это отдельный вопрос, и к нему я вернусь при удобном случае.

Батманов говорил спокойно и четко. Это спокойствие, чеканная форма выговора смутили снабженца, привыкшего к шумной, но отходчивой брани Сидоренко.

— Распоряжался пока Яков Тарасович, — пробормотал снабженец, ссылаясь на старого начальника строительства, безмолвно стоявшего у окна. — Разве я не выполнил какое- либо ваше распоряжение, Яков Тарасович?

— Подтверждаю: Либерман примерный, дисциплинированный работник, — не оборачиваясь, сказал Сидоренко.

Батманов засмеялся.

— Занятно! Исполнительный, дисциплинированный начальник снабжения не выполняет моих распоряжений; он не считает их для себя обязательными. Для него обязательны только твои, Яков Тарасович. А почему?

— Почему? — обернулся Сидоренко.

— Собака не глубоко зарыта: Либерман вместе с тобой сдает дела, но не принимает их вместе со мной. Поэтому он запутал меня с продовольствием и материалами, не дает мне сведений о ресурсах на участках, держит в папке наряды на нереализованные фонды. До сих пор я не знаю толком, что есть на трассе, чего там нет. Либерман собирается уезжать. И хотя он человек хитрый, здесь он просчитался.

— В чем? — заинтересованно спросил Сидоренко.

— Он не поедет с тобой, останется на строительстве.

Либерман заморгал рыжими ресницами.

— Я полагаю, мне дозволено забрать кое-кого из моих людей. Они давно работают со мной, привыкли ко мне. Они воспитаны мной, — сказал Сидоренко.

— За их воспитание — земной поклон. — Батманов склонил голову. — Кстати, каждый руководитель обязан воспитывать кадры. Однако у меня нет иного выхода. Зачем мне искать примерного, дисциплинированного, расторопного начальника снабжения, если налицо готовый — Либерман?

— Я прошу вас отпустить меня, — Либерман приложил руки к груди. — Я очень привязан к Якову Тарасовичу. Мой метод работы может вам не подойти.

— Вам придется привыкнуть ко мне, тогда ваш метод подойдет. Я обещаю проявить особую заботу о вашем методе, — холодно и насмешливо сказал Батманов.

Либерман шагнул вперед:

— Все-таки...

Батманов жестом остановил его:

— Не тратьте зря времени. Ступайте.

Новый и бывший начальники строительства стояли у окна. В воздухе кружился первый снег. Адун потемнел и вздулся. Ветер прижимал к воде грязные лохмотья туч. Смелый катерок, то появляясь, то снова исчезая среди пенистых валов, торопился пересечь взволнованное и широкое пространство реки.

— Тебе надо уезжать немедленно. Не тяни больше, — тихо проговорил Батманов. — Хорошо бы сегодня подписать акт.

— Гонишь? Мешаю?

— Гоню. Мешаешь. Здорово мешаешь, Яков Тарасович, — признался Василий Максимович.

Помолчали. Батманов размеренно шагал по кабинету, синий табачный дым стлался за ним. Сидоренко с неприязнью искоса на него поглядывал.

— Нам с тобой вряд ли нужны деликатно-сентиментальные недомолвки и всякие неискренние словеса. Люди мы деловые, и давай ради дела поступимся притворной вежливостью и ложным самолюбием. Бесполезно снова толковать на тему — почему я приехал и почему тебе надо уезжать. Так решили за нас. Тебе ехать на новое место, мне — хозяйствовать здесь.

Василий Максимович подошел к Сидоренко. Ветер сотрясал стекла, они звенели. Густые хлопья снега и бурые листья метались за окном. Сопки на противоположном берегу реки исчезли в серой пелене, опустившейся на воду.

— Сам видишь: пока ты здесь, у меня связаны руки. Коллектив дал трещины. Люди бродят, как в лесу. Я прошелся давеча по управлению: люди сидят на ящиках и чемоданах, ждут второго звонка. Приходят с утра и, вместо работы, целый день прикидывают: какая жизнь предстоит им в Караганде. Не сомневаются, что ты повезешь их туда. Но ведь не будет второго звонка!.. Зачем ты путаешь людей? Ковшов вчера не утерпел и сказал: «Время идет. Долго еще будете на них посматривать?» Он прав: времени не удержишь. Непозволительно сейчас растрачивать его зря. Ты вот уедешь, так и не поверив, что мне, действительно, придется за один год построить нефтепровод. Ты не был на западе, Яков Тарасович, а тут пока не пахнет порохом. Наш нефтепровод — ты начал его строить, я закончу — он младший брат кавказского и необходим стране, как снаряды и танки.

— Ты меня коришь мирным настроением, будто я сам не хочу участвовать в войне, — с искренней обидой сказал Сидоренко.

— Верю тебе, хочешь. Но ты не видел плачущих женщин и мертвых детей на дороге.

— А ты что видел? Войне нет и четырех месяцев.

— Мне пришлось эвакуировать город на юге, оставлять немцам развалины и безлюдие. Нет более горького дела, чем выселять людей из их теплых жилищ. Или выдирать станки из гнезд, в которых они так весело кружились. Разве мало четырех месяцев, чтобы ожесточить сердце и волю? Мне пришлось строить прифронтовую железную дорогу. Пустячок — десятка три километров. Мы ее строили несколько раз: налетали бомбардировщики, по сотне каждый час — и все начиналось сызнова... Разве не обязаны мы строить нефтепровод так, будто немецкие бомбы рвутся рядом с нами?

Сидоренко подошел к письменному столу — со дня приезда Батманова он не сидел за ним, — открыл ключом нижний ящик, достал старенькую книжечку и маузер.

— Эту книжечку я хочу подарить тебе, — мягко, почти растроганно сказал Сидоренко. — Перелистай на досуге, найдешь несколько слов о Сидоренко, не такой уж он никудышный человек. Это в знак дружбы, которая, чем судьба не шутит, может продолжиться... Но не стоит отдавать сантиментам даже минуты. Закурим. — Они закурили. — Я хочу тебе сказать: делай все, что нужно. Командуй, не обращай на меня внимания. Во всем тебе подчиняюсь. У нас с тобой не все ладно сложилось — думаю, поймешь, что не по злобе или вражде, а так, по человеческому чувству. Люди мы, не шахматы из дерева. И обиды, и разочарования, и жалость к себе — все живет внутри. Трудно быть только деловым человеком.

Батманов листал книжечку — очерк о людях, построивших Турксиб; глаза его наполнились теплой грустью.

— Наш первенец. А вот Днепрогэс придется строить заново, — сказал Василий Максимович.

Яков Тарасович наблюдал за его руками, ласкавшими подарок, и вдруг сказал решительно:

— Давай сейчас же покончим со сдачей-приемкой. Вызывай начальников отделов. Я им скажу на прощанье пару холодных слов. Даже покричать могу на них, пусть на меня рассердятся напоследок. Тебе легче будет. — Сидоренко вздохнул и признался: — Не разумею, как ты здесь выкрутишься!..

Василий Максимович велел секретарю вызвать руководящих работников управления. Старый и новый начальники смотрели на входивших в кабинет людей. Подошел Грубский, отозвал Якова Тарасовича в сторону и принялся что-то шептать ему на ухо. Сидоренко рассерженно махнул рукой:

— Перестань.

Грубский взволнованно продолжал шептать, косясь на Батманова желтоватыми белками глаз.

— Что ты меня тревожишь! — взорвался Сидоренко.— Он здесь хозяин, не я.

— Приказ не подписан. И нельзя распоряжаться, не разобравшись, — не отступал Грубский.

— Еще раз тебе говорю: ко мне не след уже обращаться! — почти кричал Сидоренко.

На другой день бывший начальник строительства уехал. Он и отпущенные с ним сотрудники занимали целый вагон. Почти все управление провожало отъезжающих. Они озабоченно выслушивали советы, пожелания и шутки провожающих. Батманов, Залкинд и Беридзе нашли Сидоренко в крайнем купе. Он встретил их хмуро, все время удрученно молчал.

— Не тоскуй, Яков Тарасович! Приедешь на новое место — и сразу воспрянешь духом, — успокаивал его Залкинд.

Когда возвращались с вокзала, Беридзе заметил:

— Сидоренко напоминает командира, который удрал, оставив свое войско в окружении...

— Да, вот что я хотел сказать, — перебил Батманов. — Давайте не поминать больше Сидоренко плохим словом. Мы хозяева строительства, и не стоит поддаваться дешевому соблазну все сваливать на старое руководство. Тяжелое, мол, наследство, и те де, и те пе. Заведем честное правило: ни на кого не ссылаться — только на самих себя. Никого не винить — только самих себя. Будем считать так: это мы, такие-сякие дети, довели дело до ручки.

— Очень подходящая установка! — одобрил Залкинд и с уважением поглядел на широко шагавшего рядом с ним начальника строительства.