Глава девятая
Между островом и материком
Льдины плыли и плыли, словно со всего моря стягивались они в этот узкий пролив. То вода совсем уже очищалась от них, то они опять появлялись, устремляясь к океану, как нескончаемые гурты овец на весенние пастбища.
Небольшой флот Полищука из восьми катеров и дюжины барж мог начать плавание, но открывать навигацию было еще рано. Это раздражало Беридзе, торопившегося возможно скорее перебраться на материк. Проехав по всему острову от Кончелана до пролива по законченной дороге, главный инженер убедился, что островной участок смело можно оставить на попечение Рогова. Сейчас Георгия Давыдовича больше беспокоило строительство нефтеперекачечного узла по ту сторону Джагдинского пролива. Кроме двух участков на проливе, насчитывалось еще десять, повсюду на трассе начались сварочные работы, требовавшие хозяйского глаза. На месте не сиделось.
Беридзе договорился по селектору с Батмановым о своих дальнейших планах: вместе с Ковшовым они побудут с неделю на Чонгре, помогут Филимонову разобраться в монтаже насосов и дизелей, организуют сварку на головном участке материка от пролива до Адуна, а затем двинутся по трассе к Новинску. Тополева и Таню главный инженер тоже брал с собой: Кузьме Кузьмичу поручалось руководство постройкой насосной станции на узле, а Таню направляли в Новинск, чтобы оттуда начать установку постоянной линии связи на столбах. Чернова с таким же заданием оставляли на острове.
Филимонов по селектору спрашивал: может ли он начать монтаж дизелей и насосов или ему дожидаться главного инженера? Беридзе хотелось быть при начале монтажа и жалко было его задерживать, он решил немедленно перебираться на материк. Полищук продолжал возражать: надо выждать еще два-три дня. Верный себе Рогов подлил масла в огонь:
— Уезжайте, други, побыстрее, надоели вы мне! Зачем здесь столько начальства? Мне и одному тесно. Ты, Полищук, не нагоняй паники, лучше становись сам за капитана и веди их корабль.
— Готовьте катер! — приказал Беридзе.
Довольный в душе Полищук, стосковавшийся за зиму по воде, без дальнейших возражений побежал выполнять распоряжение.
Вслед за Беридзе и его спутниками на катер взошел Кондрин в сопровождении сержанта, который конвоировал старшего бухгалтера. Пока Беридзе договаривался о чем-то с Полищуком, Ковшов рассказал Тане и Тополеву, за что арестован Кондрин. Этот человек скрыл свою настоящую фамилию, а заодно и старые грехи, устроился на работу с подложными документами. Придя в себя, механик Серегин все рассказал Филимонову. Серегин обвинил Кондрина в покушении на его жизнь и в причастности к происшествиям с пропажей чертежей и найденными в трубопроводе пробками. Одновременно с этим органами госбезопасности был обнаружен на филимоновском участке подозрительный человек, который при допросе показал, что он по заданию Кондрина подстроил несчастный случай с механиком.
— Кондрин сознался в преступлениях? — спросила Таня, посмотрев на старшего бухгалтера ненавидящим взглядом.
— Нет. Это, говорят, бывалый преступник с тяжелым прошлым.
Едва катер отчалил от острова, озабоченный Георгий Давыдович повеселел. Больше всего на свете он не любил промедления или отсрочки в решенном деле; когда оно начиналось, Беридзе сразу проникался уверенностью в его успешном окончании. Спутников его тоже радовала перемена обстановки, и даже Алексей оживился, ступив на борт катера.
Георгия Давыдовича все эти дни беспокоило состояние Алексея. Из тайги, после двухдневных странствий в дебрях на пару с Иваном Лукичом, Ковшов вышел с седой прядью в волосах, будто окаменев в невозмутимом спокойствии. Беридзе не услышал от него ни слова жалобы, словно ничего тяжелого не произошло в его жизни.
Пролив был неспокоен. Темные под пасмурным небом волны легко вздымали катер и редкие льдины вокруг него. На палубу со всех сторон летели брызги холодной воды. Берег острова быстро уменьшался, далекий берег материка скрывался за белесой туманностью.
Пассажиры замерзли — ветер на воде, промозглый и резкий, пронизывал тело сквозь дождевики и одежду. Таня показала пример, спустившись вниз. За ней сошли Беридзе, Алексей и Тополев. В каюте, блистающей свежеголубой масляной краской стен, потолка и скамеек, было тепло. Алексей сел рядом с Таней, напротив поместились Беридзе и Тополев.
— Что бы сделал каждый из вас в первую очередь, оказавшись в культурной обстановке города? — спросил Беридзе.
— Маникюр, — ответила Таня, с огорчением разглядывая свои руки. — Вот бы злилась маникюрша: столько работы с этими лапами! Потом пошла бы в гости в дом, где хорошо готовят, всласть пообедала бы там, не обращая внимания на встревоженных хозяев. Потом ходила бы из одного кинотеатра в другой на все сеансы.
— Я бы отправился бродить по паркам и бульварам, просто смотреть на гуляющих людей, — сказал Кузьма Кузьмич. — На матерей с детишками полюбовался бы. Столько времени не видел их! На весь остров была у нас одна женщина — Таня, но она не в счет: ни мать, ни дитя.
Беридзе вспомнил:
— Умара мне сказал: «Когда сварю весь нефтепровод, отпуск давай. В Казан поеду и в тот же день жениться стану — нельзя одному жить, семья нужен, дети нужен, уютный, теплый жизнь хочу».
Таня ждала, что он скажет дальше, ее взгляд смутил Беридзе, и он обратился к сосредоточенно молчавшему Алексею:
— А ты? На что бы ты набросился, вернувшись из тайги?
— Напросился бы в постояльцы в теплый дом Залкинда, арендовал бы угол с мягким диваном и лежа стал бы читать одну за другой толстые приключенческие книги вроде «Трех мушкетеров», — с грустью высказал свое желание Алексей.
У Беридзе сжалось сердце: «Бедняга, тебя бы сейчас и впрямь в хорошую семью, под опеку умных, сердечных людей — на неделю хотя бы». Вслух он сказал:
— Живет человек в нормальных культурных условиях и недоволен, ворчит-брюзжит, все не так ему и не этак. А как побывал в тайге или в Арктике с годик — начинает понимать и ценить каждую вещь в своей оставленной квартире.
— Когда вы появитесь в городе, вам пришлют повестку из парикмахерской, — сказала Таня, глядя на его бороду. — Скажут: как не надоест носить эту тяжесть!
— Не пойду в парикмахерскую. По статистике, только у троих на Дальнем Востоке такие бороды: у одного старика-партизана, у семидесятилетнего сторожа рубежанской гостиницы да у меня. После смерти стариков я останусь единственным обладателем этой красоты.
Разговор зашел о событиях, преждевременно старящих человека.
— Каждый месяц войны равен годам, — заметил Тополев. — Юноша, которому стукнуло ныне двадцать, через год станет ровесником тридцатилетнему зрелому мужчине. Я, конечно, имею в виду не внешность.
Алексей заметил на себе пытливый взгляд Тани и спросил ее:
— Постарел, правда? Седина откуда-то взялась, — он потрогал седую прядь, заметно выделявшуюся даже на его светлых волосах.
Таня не скрыла того, что подумала о нем.
— Ты изменился, Алеша. Седина — пустяк. Если можно так сказать, раньше ты был как дом, где раскрыты все двери и окна, а сейчас этот дом наглухо заколочен.
Георгий Давыдович хотел к этому прибавить: «Напрасно Алексей так замкнулся в себе — одному труднее справляться с горем», — и сдержался, не желая бередить его рану.
Они удивились, что плавание их закончилось столь быстро: катер несколько раз с шумом задел бортами за что-то, должно быть за причал, и остановился. На выходной лесенке их встретил Полищук.
— Попали в беду, товарищ главный инженер, — виновато сказал он.
Беридзе велел Тане и Тополеву оставаться в каюте, а сам с Алексеем вылез наружу. Ветер усилился. Катер зажало меж больших льдин, забивших фарватер.
— Я попытался обойти стороной — не вышло. Лед пошел сплошняком. Думал проскочить, лавировал сколько мог. Досада какая, километра четыре осталось до берега, пустяк, — рассказывал обескураженный Полищук.
— Да, пустяк, — процедил Беридзе, вглядываясь в медленно проплывшие далекие, неясные очертания берега.
— Попробуйте растолкать это вот скопление льдин, — предложил Беридзе Полищуку.
— Уже пробовал.
— И еще раз надо пробовать, — сказал Алексей и присоединился к парням из команды катера. Они старались баграми оттолкнуть льдины от бортов.
Полищук побежал к мотористу. Тревожные гудки с безнадежной равномерностью понеслись над проливом. Катер задрожал, напирая на две большие глыбы, обложившие его с носовой части.
— Опускайся, куме, на дно, не трать силы понапрасну,— решил пошутить Кондрин, стоявший тут же вместе с сержантом. Видя вокруг себя спокойных людей, он не понимал всей опасности положения. — Командуйте, товарищ главный инженер, петь отходную.
— Вы лучше перестаньте петь Лазаря и вообще помалкивайте, — обрезал его Беридзе.
Он цепко ухватился за багор, которым Алексей уперся в льдину, наползавшую на катер.
— Простить себе не могу, Алеша! Поторопился я с этой поездкой и втянул всех вас в беду.
— Ударь себя кулаком в грудь, легче будет, — отозвался Алексей, покраснев от натуги и тяжело дыша.
— Осторожнее! — крикнул Полищук одному из моряков, чуть не сорвавшемуся с катера. Он оглядел инженеров, словно оценивая их, и тоном приказа сказал: — Будем чередоваться, иначе скоро выдохнемся. Идите пока в каюту. Позову, когда потребуетесь. Вы, товарищ сержант, помогайте нам.
— Есть! — отозвался тот и приказал Кондрину: — Берите-ка этот багор...
Теперь в каюте было слышно, как завывал ветер и трещал лед. Прерывисто сипел гудок. Мотор то затихал, то снова начинал стучать, и тогда катер весь содрогался.
— Что нахмурились? Ничего страшного нет. Немножко прогуляемся в сторону, велика беда, — сказал Беридзе, блеснув зубами.
Георгий Давыдович сидел напротив Тани. Уже не таясь, девушка неотрывно смотрела на него.
— Какие у вас глаза! — не мог скрыть своего изумления Беридзе. У него прояснилось на душе от ее взгляда.
— Какие?
— Говорящие, что ли... Трудно выразить. В них можно увидеть, о чем вы думаете.
— Хорошо, что высказались вместо меня.
— Про твои глаза, Татьяна, Гейне так сказал, — вмешался в разговор Тополев: — «Большие ли у нее глаза? Откуда же я знаю? Разве можно определить калибр оружия, когда оно направлено на тебя, чтобы поразить снарядом».
Таня и Беридзе рассмеялись. Алексей с симпатией и грустью смотрел на них и прислушивался к тому, что происходило наверху.
— Давайте рассказывать разные истории, — предложил Беридзе. — Или вечные проблемы разрешать. Пока нас прибьет к берегу — успеем разрешить все проблемы.
— Какие, например? — поинтересовалась Таня.
— Мало ли какие! Проблемы любви, жизни, смерти. Как, по-вашему, что самое сильное в человеке?
— Наверное, любовь, — предположила Таня.
— А хотите, я докажу, что самое главное и всеподчиняющее себе — это чувство желудка? Могу рассказать одну убедительную историю.
Беридзе предложил это с серьезным видом, но Таня с сомнением покачивала головой, угадывая шутку. Тополев вдруг тихо и как-то сердечно рассмеялся.
— Чему вы смеетесь, Кузьма Кузьмич? — спросила Таня. — Вы знаете эту желудочную историю?
— Нет, не знаю. Я закрыл глаза, и мне показалось, будто мы сидим в уютной комнате за вечерним чаем.
— Похоже, — с усмешкой подтвердила Таня. — За вечерним чаем старшие рассказывают младшим истории из своего темного прошлого, Георгий Давыдович расскажет о победе желудка над сердцем, а тогда и ваша очередь.
Беридзе ничего не успел рассказать. В неожиданно открывшийся люк влетели брызги воды, сверху заглянул Полищук:
— Попрошу сменить команду. Товарищу Тополеву и Татьяне Петровне лучше, пожалуй, не беспокоиться.
Кузьма Кузьмич, оставшись с Таней наедине, по-отечески привлек ее к себе.
— Трусишь, дочка?
— Нет, Кузьма Кузьмич. В тайге я приучила себя ко всему. Когда особенно трудно бывало, я думала: на войне смерть все время над толовой. Сейчас я не чувствую реальной опасности, потому что я с вами, Георгием Давыдовичем и Алексеем. В такой компании невозможно унывать. Наоборот, хочется помочь сохранить твердость.
— Неприятно испытывать собственную беспомощность, — вздохнул старик. — Вот сиди и жди: может, вывезет кривая.
— Ничего, Кузьма Кузьмич, кривая вывезет, — теперь уже Таня успокаивал Тополева, хотя он беспокоился не за себя.
По небу метались темные тучи. Пролив кипел белой пеной, и в ней почти невидимы были льдины, зажавшие катер. Команда Полищука отдыхала, греясь в моторной. Сам он бессменно стоял на вахте. По его сигналам инженеры и Кондрин, то тут, то там орудуя шестами, старались оттолкнуть налезающие льдины. На палубе трудно было держаться. Ветер вырывал длинные тяжелые палки из рук и грозил стащить в пучину и людей. Катер, будто скорлупка, вдруг поднимался на гребень неизвестно откуда взявшейся водяной горы и стремительно падал вниз, в пропасть.
— Берегись! — предупреждал Полищук, приникая к борту.
Поток воды пронесся над катером. Полищук выпрямился и нацелил шест. Инженеры и сержант тоже неутомимо работали шестами. Взгляд Полищука снова упал на Кондрина: бухгалтер выронил шест и судорожно держался за поручни.
— Уходите прочь отсюда! К черту! — зло крикнул Полищук.
— Товарищ Беридзе, разрешите ему побыть в каюте, — обратился сержант, кивнув на Кондрина. — Здесь он мешает, противно на него смотреть.
— Хорошо, — согласился Беридзе.
— Идите вниз, в каюту! — приказал сержант Кондрину.
Тот, охотно повинуясь, начал медленно и осторожно пробираться к люку.
— Что с ним будете делать, если придется оставить катер? — спросил Ковшов.
— Буду вплавь доставлять на берег, по возможности. Товарищ Полищук даст моряка на подмогу.
— Ветер может спасти нас ото льда! — уверенно сказал Полищук. — Только бы не разыгрался шторм.
Запыхавшиеся, возбужденные и мокрые, Алексей и Беридзе вернулись в каютку. С их одинаковых резиновых дождевиков на пол струйками стекала вода.
— Какие вы оба разные и какие похожие! — промолвила Таня, откровенно гордясь ими. Ей от души хотелось сказать им что-нибудь хорошее.
Инженеры оглядели друг друга и сели рядом. Кондрин устроился на лестнице, поближе к выходу. Он был напуган, подавлен и не скрывал этого.
— Чем же мы похожи? — мягко спросил Беридзе, не сводя глаз с девушки. Накинутая на голову косынка как-то по-новому украшала ее.
— Один знакомый моряк рассказывал мне в Рубежанске о настоящем кораблекрушении. — Таня сделала ударение на слове «настоящем». — В Охотском море шторм настиг небольшое наше судно. Из всего экипажа спаслось только трое...
Таня внимательно наблюдала за спутниками. Алексей совершенно спокоен, даже, пожалуй, равнодушен к происходящему. Тополев улыбается своим мыслям, расправляя усы. Кондрин с таким видом озирается вокруг, словно ждет, что каютку вот-вот раздавит. А Беридзе озорными глазами глядит на вывеску «Не курить» и, закуривая, протягивает ей папиросы. Таня неумело прикуривает, приблизив свое лицо к его лицу. Наверху Полищук опять стреляет... Нервно стучит мотор...
— Кораблик наш скрипит, можно подумать, что на его бортах нет железной обшивки, — сказал Беридзе.
Таня засмеялась и закашлялась, захлебнувшись дымом.
— Никогда не лгите, Георгий Давыдович, ваша ложь очень уж заметна. Кораблик скрипит именно, потому, что у него на бортах нет никакой железной обшивки.
— Вы рассказывали о настоящем кораблекрушении, — напомнил Кузьма Кузьмич.
— Они боролись за жизнь, но без страха перед смертью. Тот, кто передавал мне историю — это был один из трех спасшихся, — сказал фразу, которая меня поразила: «Если человеку грозит опасность, даже гибель и ему это известно — он должен собрать волю в кулак и ничего не бояться. Тогда все, что дорого ему в жизни, поможет стать твердым и сильным. Он не потеряет человеческого достоинства в последнюю минуту и умрет с честью».
Кондрин с тоскливым недоумением повернулся к Тане.
— Молодцом, черт побери! — прохрипел Кузьма Кузьмич. Он успел простудиться, пока стоял на палубе. Его восхищало мужество девушки, старавшейся подбодрить их, мужчин.
— Чепуха и глупость все этот — подал свой скрипучий голос Кондрин.
Покрасневшими маленькими глазками он с неприязнью оглядывал спутников. Они не обращали на него внимания, будто его и не было здесь. Только Таня не удержалась.
— Что чепуха и глупость? — спросила она.
— Все, что вы тут мелете, честная компания. Ничего такого хорошего в жизни не бывает. Каждому дорога своя шкура, и все боятся смерти. Ведь и вам не хочется тонуть-то! Сейчас вы любезные друзья-товарищи потому, что надеетесь на опасение. А если придет час, перегрызетесь из-за спасательного круга.
Таню это внезапное выступление поразило и смыслом сказанного, и, еще больше, тоном — злым и убежденным. Она с презрением смотрела на него, и он не выдержал ее взгляда.
— Никто из нас не собирается грызть друг друга, — сказала она. — Наоборот, рады будем подать друг другу руку помощи. Плохо ваше дело, если вы так думаете. Значит, вы способны отнять у товарища спасательный круг.
Кондрин хотел что-то сказать, но его испугал толчок, от которого катер на мгновение лег набок. Рев ветра усилился.
— Шторм, товарищи, — сказал Беридзе.
Катер снова тряхнуло. Таня и Алексей не удержались на своих местах. Девушка упала на грудь сидевшего против нее Беридзе, Алексей на Тополева. Беридзе не удержался и поцеловал Таню. Кузьма Кузьмич прошептал на ухо Алексею:
— Готов отдать свою старую жизнь, лишь бы ты, дружок, остался жив.
Этот не замеченный Кондриным эпизод взволновал всех остальных пассажиров. Преодолев смущение, Таня попросила Тополева:
— Расскажите что-нибудь, Кузьма Кузьмич.
— Что именно?
— Ну, хотя бы... о первой любви расскажите.
— Трудная для меня задача. Из меня выветрились все воспоминания. И не помню уж, была ли у меня первая любовь? — старик говорил шутливо, глаза его поблескивали. — Долгие годы жизни все вымели из памяти. Это как большой взрыв в лесу: стояли деревья, пели птицы, и вдруг людям понадобился взрыв. И вот никакого леса нет, торчат из земли только голые мертвые стволы. И я — как мертвый ствол когда-то зеленого дерева.
Беридзе глянул на Ковшова — тот понял его без слов. Инженеры поднялись по лесенке, — с усилием откинули люк. Грохот шторма ворвался в каютку. Кондрин тоже сделал два шага по ступенькам. Его обдало водой. Над самой головой с треском захлопнулась крышка. Бухгалтер поспешно вернулся. Таня с усмешкой наблюдала за ним.
Беридзе и Алексей кое-как добрались до Полищука. С мрачным сине-белым лицом он отрывисто кричал инженерам:
— Все-таки подтягиваюсь к берегу! Немного бы еще продержаться!.. Мотор отказывает! Но из плена вырвались! Без купанья не обойтись!.. Подготовьте старика и Таню! Лишнюю одежду долой! Берите спасательные круги!
В каюте качало и встряхивало так, что трудно было усидеть, даже держась обеими руками. И тем не менее стены каюты показались инженерам защитой от шторма. Так застигнутый пургой путник видит спасение от снежных вихрей в случайно подвернувшемся шалаше. Беридзе встретился взглядом с Таней и улыбнулся ей.
— Давайте, друзья, выходить отсюда, — спокойно сказал Алексей и начал сбрасывать с себя плащ и куртку.
— Возьмите-ка на всякий случай, — Беридзе передал Тане и Тополеву спасательные круги.
— А что же я должен погибать?!. Давайте и мне спасательный! — тонким голосом выкрикнул Кондрин с лестницы.
— Идите на палубу, сержант даст, — с отвращением отвернулся от Кондрина Беридзе.
Топоча ногами, бухгалтер кинулся вверх по лестнице. В открытый люк хлестала вода.
— А вы? — спросил Алексей Тополева. Старик не торопился снимать верхнюю одежду.
— Вы меня в расчет не берите, Алеша. Вам надо беречь силы и со мной возиться нечего.
— Перестаньте, Кузьма Кузьмич! — воскликнула Таня с болью. — Как вам не совестно!
— Я плаваю отлично, — заявил Беридзе. — Ты, Алеша, будешь поддерживать Кузьму Кузьмича. Моряки наши помогут Тане.
— Мне помогать не надо, Георгий Давыдович, я выросла на Адуне и плаваю, как кета.
— А ты не обманывай нас, Георгий. Я знаю, как ты плаваешь, — угрюмо сказал Алексей.
Он, как с ребенка, снимал пальто с Тополева. Слова Алексея взволновали Таню. Она умоляюще посмотрела на него. Поняв ее взгляд, он кивнул ей головой.
Катер так встряхнуло, что они упали. Раздался громкий треск, словно суденышко переломилось надвое. Они кинулись к выходу. В люке показалось лицо одного из моряков:
— Выходите! Быстрее! — крикнул он.
Алексей подхватил спасательные круги, один надел на Тополева, другой на Таню. Девушка на мгновение припала к Алексею.
— Алеша, спасайте Беридзе, — прошептала она, крепко его целуя.
И метнулась к Георгию Давыдовичу, чтобы проститься с ним. Алексей подхватил Кузьму Кузьмича и полез вверх по качающейся лесенке. Они выскочили на палубу. Ревущий ветер вцепился в них. В диком бесновании стихии трудно было понять, где небо, где берег, где пролив. Все смешалось. Катер то замирал, то бешено устремлялся вперед.
— Мотор совсем отказал! — бросил Полищук Георгию Давыдовичу. — Придется нырять.
В суматохе Алексей увидел Кондрина. С перекошенным от ужаса лицом бухгалтер держался обеими руками за перегородку будки машинного отделения, на нем был спасательный круг. Увидев такой же на Тане, он ухватился за него одной рукой и потащил к себе.
— Прочь! — встряхнул его сержант.
— Спасайте с ребятами Таню и Тополева. Я беру на себя Георгия Давыдовича, — торопливо договаривался Алексей с Полищуком.
Катер повалился набок. Его снова подбросило волной.
— Оставить катер! — заорал Полищук.
— Прыгай, сволочь! — понуждал сержант Кондрина, обалдевшего от страха.
Алексей бросился в пучину, увлекая за собой Беридзе. От ледяной воды зашлось сердце. Алексей чувствовал, как бьется в его руках Беридзе, мешая ему всплыть на поверхность. В воде он сильно дернул его за волосы, и Георгий Давыдович затих, поняв, чего хочет от него Алексей. Их сразу вытолкнуло наверх.
— Плывем туда, берег там! — показывал Алексей, поддерживая Беридзе.
Ничего не было видно: ни катера, ни товарищей. Волны, как звери, набрасывались на них, поднимали к небу, швыряли вниз и проносились над их головами.
Беридзе волновался, вертел головой и все пытался крикнуть что-то, но лишь захлебывался водой.
— Спокойно, Георгий! Береги силы! — кричал Алексей, а сам чувствовал, как леденеют мышцы, и старался не поддаваться отчаянию.
