Госпиталь эвакуировался на Урал. Сердце рвалось, когда прощались с матерью, — и у нее, и у них. Сколько в жизни прощаний, и все — на вокзалах, и каждый раз, рыдая, кричит паровоз, и кажется: кончено; но нет — не кончено. Вступают новые заботы, жизнь колесом начинает вертеться, и ты в том колесе, как белка, скачешь— скачешь, бежишь-бежишь… А там, смотришь, и жизнь прошла. Постой, погляди, обернись: ты ведь не жил! Куда там…

Поезд вез раненых, белья не хватало, прачек не было, состав грохотал, паровоз дышал сажей, черные крупицы летели в окна, пачкая, опять же, белье… Стирать — а где? Корыт нет, воды не хватает… Измучилась Вера за дорогу.

Приехали к новому месту работы. Маша с Верочкой опять поселились вместе. Дали им небольшую комнатку, бывшую кладовую, при госпитале: тут работаем, тут и живем. Жили ничего, боролись с трудностями. Вовка подрастал, уже подрабатывал, монтерил. Он вообще любил ручную работу, стряпал, как заправская кухарка, — было бы из чего. В общем, жили — не унывали.

— Слушай, Вера, — сказала однажды Маша. — Знаешь, я опять забеременела.

— Боже мой! Этого еще не хватало! От кого же?

— Это не важно. В общем, человек. Не принц Уэльский.

— Ну, допустим, не принц. Меня интересует… Ну, насколько серьезны у вас отношения.

— А нинасколько. Отношений как таковых у нас нет.

— А как же тогда…

— А вот так. Темперамент, и все. Ты счастливая, у тебя нет темперамента.

— У меня есть, — сказала Вера и, как в юности, залилась краской через шею к плечам. — Ты забыла, я люблю своего мужа.

— Верно, забыла! Но, знаешь, тот темперамент, о котором можно забыть, вовсе и не темперамент…

Тут вошел Вовка, разговор пришлось прервать. Ночью, когда мальчик уже заснул, Вера и Маша шептались (на этот раз они легли не валетом, а голова к голове):

— Так как же ты будешь?

— Так и буду. Как все.

Может быть, еще не поздно?

— Поздно. Подвело военное время. Нет и нет, ни у кого нет. А спохватилась — поздно. Не везет чижику.

— Бедный чижик.

— Ничего, я еще почирикаю.

Чирикала-то Маша чирикала, а время шло. У нее стала меняться фигура, юбки не сходились в поясе. Вера давала ей свои, подвернув подол на целую ладонь. Вовка ничего не замечал. Он жил своей фантастической жизнью подростка: марки, стеклышки, астрономический кружок… Такие мелочи, как двойки или, скажем, фигура матери, его не интересовали.

— И все-таки его надо ввести в курс дела, — сказала Маша. — Не знаю, как к нему и подступиться…

— Хочешь, я ему скажу? — предложила Вера.

— Будь ангелом, скажи.

Вера улучила минуту. Вовка был трудноуловим сейчас весь в своих делах. Если не ест, то занят. Все же она его изловила.

— Вовус, — сказала она, — ты любишь маленьких детей? Он удивленно на нее посмотрел:

— Никогда об этом не задумывался.

— А ты задумайся.

Вовка честно попробовал и сказал:

— Ничего не выходит.

— Жаль. А что бы ты сказал, если б у нас в семье вдруг появился маленький ребенок? Вовка ужасно покраснел:

— У тебя, что ли, он родится? Вера тоже покраснела:

— Это не важно. У меня, не у меня, какая разница? Важно, как ты примешь этого ребенка?

— Великодушно, — ответил Вовус.