Глава шестая
АТАМАНША
Как был Василий со штиблетом в руке, — так и замер на припечке.
Смотрит только на дверь, раскрыв глаза, а в двери — чудо.
Пава не пава, жар-птица, а в общем — баба красоты писаной.
Бровь соболиная, по лицу румянец вишневыми пятнами, губы помидорами алеют, тугие и сочные.
А на бабе серый кожушок новехонький, штаны галифе нежно-розового цвета с серебряным галуном гусарским, сапоги лакированные со шпорами, сбоку шашка висит, вся в серебре, на другой стороне парабеллум в чехле, на голове папаха черная с красным бантом.
Стоит в дверях, глазами поблескивает и усмехается.
Даже глаза протер Гулявин. Нет — стоит и смеется.
— Ты кто такая будешь? — спросил наконец. А она головой встряхнет и коротко:
— Я?.. Лелька!
Супится Гулявин.
— Те не мотай! Толком спрашиваю. Откедова, кто такая?
— Из мамы Адессы — папина дочка.
А сама все хохочет.
— Сам знаю, что папина дочка. Чем занимаешься, зачем пожаловала?
— В Адессе с мальчиками гуляла, а теперь яблочком катаюсь.
Озлился Гулявин.
— Толком говори, чертова кукла! Нечего лясы точить!
— А толком сказать — атаманша. Гуляю, красного петуха пускаю, а со мной босота гуляет. Отряд атаманши Лельки.
— Народу у тебя много?
— На мой век хватит! Тридцать голов есть! Было больше, да под Очаковым третьего дня пощипали. Теперь на Крым нам дорога лежит. А ты из каких генералов будешь?
Смеется Гулявин.
— А я — фельдмаршал советский! В Крым тоже катимся. Что ж, приставай по пути. Произведем в адъютанты. Что, Мишка, хорош адъютант будет?
Посмотрел Василий на Строева, а Строев молча сидит, на атаманшу в упор смотрит, и глаза, как иголки стали, злые и пронзительные. Лицо каменное.
— Как думаешь? Возьмем атаманшу?
Строев плечом повел только.
— Ну атаманша, оставайся! Где люди-то у тебя?
— Люди по хатам разместились, а я пока без места.
— Ну и оставайся здесь! В тесноте, да не в обиде!
Села атаманша на лавку, кожушок сбросила, в одной гимнастерке сидит, румянец пышет, грудь круглая гимнастерку рвет.
Строев поднялся — и из хаты на двор. Василий за ним вышел.
— Ты, Михаил, чего надулся? Атаманша не по сердцу?
— Нет, ничего! — А голос холодный и ломкий.
— Нет, ты скажи по правде. Вижу, что злишься.
— А по правде, так я против этой атаманши. Неосторожен ты, Василий. Пришла баба, черт ее знает какая, откуда, черт знает, что за отряд? Зачем ее к нам втаскивать? Пусть идет своей дорогой. На свою ответственность брать незачем!
— Ну, пошел страхи пускать! Баба как баба! Раз с буржуями дерется, значит — нам помощница.
— Да мне все равно. После не пеняй только!
— Ничего. Пенять не придется.
Вернулись в избу. Строев сразу на лавке за столом спать завалился. Василий на печку полез.
Атаманша со двора вьюк притащила, по полу разостлала, одеяло вынула шелковое, цветное, все в кружевах.
— Одеяло-то у тебя царское. Приданое сварганила?
— Сшила матушка-ночь да батюшка-ножичек!
Села атаманша на пол, косу заплела, гимнастерку стащила. Руки нежные, розовые, круглые. Груди птицей под рубахой трепещутся.
— Ты лампочку-то гаси! Ловчей раздеваться! Все баба!
— Зачем? Была баба и вышла. Ляху — погашу.
Завернулась в одеяло и дунула на лампочку.
Темнота в хате, только ветер прогуливает вокруг и шуршит камышинами на крыше.
Не спится Гулявину. Ворочается на печке. Томительно что-то. И мельтешит в глазах атаманшино плечо голое и жаркая грудь.
В сердце даже захолонуло. Давно Гулявин без бабы, а плоть бабы требует. На то и живет человек. Эх, промять бы атаманшины бедра железом пальцев, въесться губами в помидорные губы.
Горячо телу стало. Сплюнул со зла Гулявин.
— Тьфу… твою!
Зашевелилось на полу, и слышит Гулявин шепот бабий:
— Не спишь, генерал? Тошно?
И шепотом в ответ:
— А твоя какая забота?
— А коли не спишь, сыпь под одеяло. Согрею!
Как молния по избе шарахнула. И кошкой вниз, бесшумно, Василий. Схватил край одеяла, откинул. Пахнуло теплом — и навстречу хваткие руки и полные атаманшины губы.
А на лавке за столом, также бесшумно, на локте приподнялся Строев.
Поглядел в темноту, покачал головой и снова лег.
Наутро выступили по Херсонской старой дороге к Днепру, на Алешковскую переправу.
Перед выступлением осмотрел Гулявин Лелькин отряд.
Тридцать человек, все на конях, кони сытые, крепкие, видно, из немецких колоний. Сами не люди — черти. Немытые, грязные, а на пальцах кольца с бриллиантами в орех, у всех часы золотые с цепочками, бекеши, френчи — с иголочки.
Строев, пока смотрел отряд, все больше мрачнел, и открытое детское лицо осунулось, губы смялись брезгливой складкой.
Но когда, повернувшись, Гулявин сказал: «Лихая братва! В огонь и воду», — промолчал Строев, ничего не ответил.
В Херсоне простояли два дня, ждали, пока лед отвердеет. И как только пришли в Херсон, рассыпались атаманшины всадники по всему городу, а вернулись к вечеру с полными седельными мешками.
А на другой день то же.
А вечером пьяные горланили «Яблочко» и дуванили добычу. И еще больше колец стало на черных пальцах, и — чего не было еще в гулявинском полку — матросы тоже приняли участие в дележе.
Не все, человек десять, не более. Соблазнились.
Ночью вернулся из города Строев и застал в штабе Василия и атаманшу. Сидела атаманша, расстегнувшись, перед бутылкой водки, блестели ярко атаманшины глаза, и тянула она высоким фальцетом:
Спрашую я Машу:
— Что ты будешь пить?
А она говорить:
— Голова болить…
Повернулась к вошедшему Строеву, протянула стакан и крикнула:
— Выпей, красная девица! Что сопли пускаешь!
Ничего не ответил Строев, и к Василию:
— Нужно с тобой по делу говорить. Серьезное!
— Ну, говори!
— Выйдем в другую комнату.
Вышли. Заходил Строев взволнованно из угла в угол — и потом прямо к Василию.
— Дело очень грязное! Я сейчас из совета! Позорно и грязно! Нас обвиняют в грабежах. Говорят, что наши кавалеристы грабили по домам, и даже у рабочих. В предместье какой-то подлец старуху пристрелил из-за копеечных серег. Это взволновало рабочих. Говорят, что советские войска — бандиты. Я тебя предупреждал! Просил не брать этой… — не кончил и брезгливо поморщился.
— Амба! Ты не горячись!.. При чем тут она? Народ у нее распущенный — это верно. Так она же баба, — подтянуть не умела. А я их сам с завтра шкертом за глотку возьму — шелковые станут.
— Да не в том, в конце концов, дело! Не место в наших рядах такой сволочи! Кто она — бульварная девка.
Рассердился Василий.
— Смотри, Мишка! Опять барская блевотина! Тебя послушать — так бульварная девка не человек? Опять поссоримся.
— Совсем не то! На этот раз не уступлю! Если бы она была втрое хуже, но пришла к нам потому, что ее зажгла революция, выжгла в ней ее прошлое, я бы раньше тебя ее принял, как друга. А ты вглядись! Что ты, ослеп? Ведь она идет просто грабить. Для нее все это, чем мы горим: революция, борьба — только богатый гость, которого удобно обобрать, а потом кликнуть кота и пришить этого гостя. Понимаешь?.. Ее просто к стенке нужно поставить и с ней всю ее рвань. Из-за таких дело гибнет! Я требую убрать ее из полка… Впрочем…
Строев усмехнулся болезненно:
— Пожалуй, это тебе не по силам. Удобная баба… искать не нужно!
Покраснел Василий от укола и еще больше озлился. Но рта раскрыть не успел, потому что с дребезгом настежь шатнулась дверь и ворвалась в комнату вихрем Лелька. И сразу к Строеву.
— Ах ты, подстилка свиная!.. Меня к стенке?.. Ты что за командир выискался, буржуйское семя!.. Я шлюха?.. Говори! — И ухватила Строева за грудь.
Но взял Строев спокойно атаманшины руки и зажал их. Никогда не думал Гулявин, что сила есть у парня, а тут, как побелело вмиг атаманшино горящее лицо, понял, что железом захвачены Лелькины руки.
Попыталась вырваться, но только прошипела:
— Пусти, говорю.
А Строев обернул лицо к Гулявину и равнодушно сказал:
— Я бы попросил тебя употребить власть командира.
Подошел Гулявин, взял Лельку за ворот.
— Вот что!.. Ты не в свое дело не путайся! Твоей заботы тут нет! Иди-ка, девушка!
Довел до двери и коленком поддал. Вылетела атаманша пухом. А Гулявин затворил дверь за ней и засмеялся.
— Сражение! Ишь, какая вояка!
Строев удивленно смотрел на него.
— Что же? Ты и после этого ее не выставишь?
И Гулявин ответил резко:
— Нет!.. Я командир и за себя отвечаю! И в мои дела не лезь. Спутался я с ней или не спутался — не твое дело. Если и спутался, так и то моя забота, а не твоя. Жалко мне бабу, а у тебя жалости к человеку нет. Ей помочь нужно на ноги встать, а не гнать. Не ждал я от тебя, что ты свиньей будешь!
— Василий!..
— Чего — Василий? Двадцать шесть лет Василий! Правду в глаза скажу! Дорога мне баба за удаль!
— Может, за что другое?
— Может, и за другое! Другое я знаю!
— Ну если меня не слушаешь, подумай о всем полку. Она нас втянет еще в историю. Собой ты можешь рисковать, мною тоже можешь, но сотнями людей играть ради постельной девки нельзя!
— Фу-ты, ну-ты, какие страхи! Довольно! Не хочу учителей слушать! Сам учить могу!
— Делай что хочешь! Но я теперь — только начальник штаба. Вне службы мы люди чужие, и при первой возможности я уйду.
— И черт с тобой!.. Фря тоже… мать твою!
Повернулся Гулявин и спокойно пошел к атаманше.
