Глава двадцать пятая
После полудня в магазин Книготорга вошел запоздавший покупатель, последний покупатель дня. Многих коренных жителей Явора Крыж хорошо знал. Человека, перешагнувшего порог магазина, он видел впервые. В другое время, в разгар торговли, будь у прилавка народ, Крыж не обратил бы особого внимания на него. Сейчас же он с интересом рассматривал его и, развлекаясь, гадал, кто он такой. «Учитель или библиотекарь, — решил Крыж, — из бывших офицеров». Этот покупатель был ростом высок, плечист, с военной выправкой, бросающейся в глаза, несмотря на штатский костюм. Добродушное мягкое лицо чисто, вдоль и поперек посечено тонкими морщинками. Взгляд светлых глаз удивительно спокойный, доверчивый, давно, повидимому, привыкший смотреть на мир беспечно, по-детски. Крыж невольно, от нечего делать, обратил внимание и на крупные, сильные руки покупателя, на его узловатые пальцы, на одном из которых желтело старинное обручальное кольцо.
Крыж, почтительно склонив голову, приветливо улыбнулся и спросил, чем он может быть полезен.
— Есть у вас учебник Булаховского «Введение в языкознание»?
«Да, он самый, учитель!» — усмехнулся Крыж, довольный своим умением распознавать людей. Вслух он сказал:
— Пожалуйста, есть. Платите.
Пока Крыж заворачивал книгу в бумагу, покупатель заплатил деньги в кассу и вернулся к прилавку с чеком. Он передал чек Крыжу, сказал «спасибо» и шепотом добавил: «Имею поручение от „Бизона“. Приду вечером. Ждите».
Вернувшись после работы домой. Крыж немедленно посвятил своего шефа в то, что ему сказал шепотом покупатель учебника «Введение в языкознание». Это сообщение оказалось неожиданным для Файна, и оно неприятно поразило его. «Черногорец» с тревогой спросил себя, кто он такой, этот новый посол «Бизона». Если это «Ковчег», то почему полез к глубоко законспирированному резиденту, куда ему строжайше запрещено и нос показывать? Нет, это не «Ковчег». Кто же? Джон Файн хорошо знал характер своего шефа. Недоверчивый, подозрительный, склонный к перестраховке, «Бизон» решил, очевидно, послать в Явор контролера. «Что ж, пусть контролирует, милости просим!» с озлоблением подумал Файн.
Как только стемнело, он положил в карманы два пистолета, запасные обоймы к ним, пристегнул к поясу пару гранат, пощупал вшитую в воротничок рубашки ампулу с мгновенно действующим ядом и, предупредив хозяина явки, отправился через запасный выход своего тайного убежища в сад, встречать незнакомого и нежданного гостя. В двух шагах от калитки росла густая рощица сирени. В ее серых зарослях и затаился в засаде Файн. Отсюда ему прекрасно будет видно, как гость войдет во двор, как направится к дому, как постучит в окно. Именно это «как» и скажет Файну, надеялся он, с кем ему придется иметь дело. «Черногорец» считал себя разведчиком необыкновенным. Он был уверен, что наделен способностью разгадывать самые сокровенные мысли и чувства по внешним признакам. Если гость окажется не послом «Бизона», а подставным лицом, если приведет за собой «хвост», то Файн не будет застигнут врасплох — проложит себе дорогу огнем пистолета и гранатами.
Прошел час, другой, третий, а гостя не видно и не слышно. Он появился чуть ли не в полночь, когда на Гвардейской установилась сонная тишина. Файн ожидал каждую минуту и все-таки проглядел, не успел заметить, откуда и как он возник. Вошел он в калитку уверенно, как к себе домой, бесшумно. По гравийной дорожке, ведущей к дому, скользил так, что ни один камешек не заскрежетал под его ногами, ни одна ветка не пошевелилась над головой. Приблизившись к крайнему окну, он поцарапал ногтями по стеклу. Входная дверь сейчас же распахнулась, и ночной гость пропал в темной утробе дома.
Файн вылез из зарослей сирени и направился к тайному входу в свое убежище. Через несколько минут он стоял у наружной стены домашней библиотеки и сквозь глазок, вделанный в книжную полку, приступил к тщательному изучению чрезвычайного посла «Бизона». Нет, его лицо ничего не сказало Файну. Ни разу не видел его в штабе разведцентра, незнаком с ним и по фотографии. «Откуда ты взялся! — прислушиваясь к разговору Крыжа с неизвестным, размышлял Файн. — Что ты до сих пор делал? Как тебе удалось завоевать доверие подозрительного „Бизона“? Какое ты приказание получил от шефа?»
Ночной гость и хозяин говорили по-русски.
— Раздевайтесь, пожалуйста, садитесь, — суетился Крыж. — Есть и пить желаете?
— Желаю, — улыбнулся гость, отчего его морщинистое лицо сразу помолодело. — И даже очень. Буду вам благодарен, если хорошо покормите и преподнесете добрую чарку.
— Я сейчас, сейчас все приготовлю. Располагайтесь, отдыхайте. Простите, как вас…
— Кучера Степан Степанович. Постойте, Крыж, не уходите. Я могу потерпеть десять минут. Садитесь. Поговорим.
Крыж покорно сел, положив руки на колени и внимательно глядя на гостя.
— Вас, конечно, встревожило мое появление, — начал Кучера. — Вы не совсем уверены, с кем имеете дело.
— Что вы, Степан Степанович!
— Ну-ну, не притворяйтесь, это лишнее.
Кучера говорил на прекрасном русском языке, без всякого акцента, с чуть заметной певучестью, характерной для южан. Серые узкие его глаза спокойно смотрели на Крыжа, а на губах была сдержанная, снисходительная улыбка. Руки его тем временем умело разряжали патрон, извлеченный из ствола пистолета. Вытащив пулю, Кучера острием булавки осторожно достал из патрона тщательно сложенную шелковую бумажку и положил ее перед Крыжем:
— Собственноручное письмо шефа. Читайте.
Резидент бережно развернул высочайшее послание. Убористым почерком, по-английски «Черногорцу» и «Кресту» предписывалось безоговорочно выполнять любые приказы «предъявителя сего, моего особоуполномоченного». Крыж вслух, нарочито громко прочитал письмо «Бизона», чтобы слышал его шеф, «товарищ Червонюк».
Прочитав, он пытливо посмотрел на «подателя сего», потом перевел взгляд на бумажную полоску, которую держал в руках. Особоуполномоченный понял значение этого взгляда:
— Что, удивлены? Как, мол, такое архисекретное послание не зашифровано? Не было в этом нужды, дорогой Любомир Васильевич. В случае серьезной опасности я бы выстрелил из пистолета и сжег письмо вместе с порохом. Это во-первых. А во-вторых, нет еще в мире такого шифра, которого нельзя разгадать. — Ночной гость достал пачку сигарет с изображением коричневого верблюда, закурил. — Ну, Любомир Васильевич, верительные грамоты вручены, теперь извлекайте на свет божий вашего квартиранта. Где он? Зовите его сюда.
Крыж молчал, нерешительно топтался на месте.
— Зовите, Любомир, не стесняйтесь.
Крыж не двигался.
Не поднимаясь с кресла, особоуполномоченный протянул руку, постучал костяшками пальцев в стену:
— Я жду вас, товарищ Червонюк, выходите!
Портрет Тараса Шевченко сместился вправо, распахнулась потайная дверца, и в темном квадрате показалась голова Файна. Он молча спрыгнул вниз, на пол библиотеки, кивком головы поздоровался с Кучерой и, подойдя к Крыжу, выхватил из его рук письмо «Бизона». Читал его долго и внимательно. Изучал, а не читал. Все это время особоуполномоченный спокойно сидел в кресле, курил и холодными, властными, чуть сощуренными глазами смотрел на мрачного Файна.
Крыж перекладывал книги с полки на полку, изо всех сил стараясь не показать, что ему интересно, во что же выльется эта встреча двух его хозяев, старого и нового.
Гость тихонько толкнул Крыжа локтем и, тыча себе в рот пальцем, выразительно пожевал губами: давай, мол, скорее ужин.
Крыж понял, что его выпроваживают, и поспешил удалиться. Позванивая на кухне тарелками и стаканами, он жадно прислушивался к разговору в библиотеке.
— Ну, все в порядке? — спросил особоуполномоченный, когда Файн поднял голову от письма «Бизона».
Файн надменно, вызывающе ответил:
— Не понимаю, что вы подразумеваете под этим словом «порядок».
Кучера засмеялся:
— Не догадываетесь? Ах, какой тугодум! — Он поднялся, подошел к Файну, дружески положил ему на плечо руки, сказал по-английски: «Не обижайтесь на меня, сэр. Я исполняю волю шефа и свой долг. Так что поскорее пусть уляжется в вашей душе обида и начнем деловой разговор. Верните пока мой мандат».
Файн слушал Кучеру с закрытыми глазами, стиснув зубы. По выговору особоуполномоченного он старался понять, откуда он, из какой части их страны. Как будто с севера.
— Пожалуйста, я готов. Начинайте свой деловой разговор.
Файн бросил письмо «Бизона» на стол, опустился в кресло.
— Я — «Кобра», — тихо, вполголоса, уже по-русски сказал гость и улыбнулся так, будто произнес: «Я — ангел».
— Вы — «Кобра»?! — Файн побледнел и невольно отшатнулся всем корпусом назад. — О, тогда все понятно! Вопросов больше не имею. Их не задают Службе безопасности. Я вас слушаю.
— Я разрешаю вам один вопрос. Спрашивайте. Ну!
Файн молчал, на поднимая глаз на собеседника и царапая ногтями полированную поверхность стола. «Кобра» нагловато смотрел на него и ждал, Файн упорно молчал.
«Кобра» осторожно выпростал руку из-под длинного рукава, посмотрел на часы, перевел взгляд на окна, закрытые изнутри ставнями, на портрет Тараса Шевченко, потом — на входную дверь.
— И даже на один вопрос не решитесь? — спросил он. — Хорошо, тогда я скажу, что больше всего вас мучает. Вас интересует, чем вызвана моя командировка сюда?
Файн кивнул головой.
— С удовольствием отвечаю. Шеф недоволен вами, «товарищ Червонюк». Больше того: он разъярен.
— Чем же? — испуганно встрепенулся Файн. — Мы действовали до сих пор точно по плану.
— Это вам только кажется, сэр! — с почтительной издевкой вставил «Кобра».
— Почему же только кажется? Мы благополучно, без всяких потерь, прорвались через границу. Мы закрепились, как было предусмотрено. Мы активно действуем. Мы почти у финиша.
— Вот именно — у финиша! — усмехнулся «Кобра» и опять посмотрел на часы. — Не так у вас все благополучно, как вам рисуется, Джон Файн.
— Тише, ради бога! — зашептал «Черногорец» и со страхом посмотрел на дверь, ведущую в кухню. — Крыж не знает, что я…
— Поздно осторожничать, Файн, — не понижая голоса, продолжал «Кобра». — Как вы думаете, знают советские органы безопасности о существовании плана операции «Горная весна»?
— Что вы! Если бы знали, тогда мы не сидели бы с вами здесь…
— Знают, Файн! Знают! — решительно перебил собеседника «Кобра». — И не только о плане знают. Майору Зубавину известно, когда, где и как Дубашевич перешел границу, где и как он легализировался.
— Не может быть! — На выпуклом лбу Файна выступила густая сыпь пота, скулы и губы залила трупная синева. — Не может быть! — проговорил он.
«Кобра» невозмутимо продолжал:
— Майору Зубавину известно, что Крыж — настоящий резидент, а «Гомер» — подставной.
— Чудовищно! Это же полный провал!
— Да, провал, — согласился «Кобра». — Майору Зубавину также известно, что на Гвардейскую, в дом Крыжа, в ночь на пятницу доставлено четыре конвектора со взрывчаткой. Майор Зубавин в курсе того, что в тайнике Крыжа прячется «Черногорец», он же Джон Файн, бывший руководитель агентурного направления «Тисса».
— Вы шутите, «Кобра»! — Файн попытался выдавить улыбку на своем изуродованном страхом лице. — Не верю! Не верю! До сегодняшнего дня я не замечал никаких признаков того, что мы открыты. Нет, нет! Вы плохо шутите, «Кобра». Не понимаю, зачем это вам понадобилось?
— Потом, на досуге, поймете. Впрочем, вряд ли вы способны на это!
Файн был так потрясен, растерян, подавлен, что пропустил мимо ушей последние слова «Кобры». Он заискивающе смотрел на особоуполномоченного и страстно умолял его скорее, сию же минуту, прекратить пытку, иначе… иначе он сойдет с ума.
Из кухни донесся какой-то грохот, звон разбитой посуды. Файн вздрогнул.
— Не беспокойтесь о Крыже. О себе подумайте. — «Кобра» медленно поднялся и, пристально глядя на потерявшего голову «Черногорца», не спеша подошел к нему, положил тяжелые ладони на плечи. — Все кончено, Джон Файн, ваша песенка спета!
Файн попытался вскочить, но сильные руки крепко обхватили его так, что затрещали ребра и грудная клетка. И в то же мгновение он увидел на пороге кухни людей с оружием в руках. Файн все понял и прекратил сопротивление.
«Кобра» был Никита Самойлович Шатров. Настоящий «Кобра» не был арестован. В тот день, когда он проник в Явор, к Зубавину пришел парикмахер яворской гостиницы «Говерло» и заявил, что полчаса назад собственноручно брил и подстригал одного своего «знакомого», крупного гестаповца, известного тем, кого он пытал, под именем «Ян Черная Рука». В годы войны этот каратель и палач наводил ужас на жителей Львова. Несмотря на то, что с тех пор прошло много лет, несмотря на то, что Ян изменил свою внешность, парикмахер сразу же узнал его. Брея палача, он боялся, как бы тот в свою очередь не узнал свою бывшую жертву. Не узнал. Слишком много людей, замученных и полузамученных, прошло через его руки, всех не упомнишь.
Гестаповец вышел из парикмахерской и, взяв у портье ключ от семьдесят второго номера, поднялся на гостиничном лифте на третий этаж.
Через час Зубавин и Шатров нагрянули в гостиницу, но «Кобры» там уже не было: он исчез бесследно, поняв, вероятно, что открыт. Позже Шатров получил из Москвы разведданные о «Кобре». Из этих данных стали известны причина появления «Кобры» в Яворе и его роль в операции «Горная весна».
Когда Шатров решился проникнуть в дом Любомира Крыжа под личиной «Кобры», он прекрасно понимал, что рискует. Малейшая оплошность с его стороны или даже неправдоподобие взятой на себя роли могли стоить ему жизни. Но — слишком важно было взять Файна живым и невредимым, и потому Шатров рискнул не раздумывая.
Батура ранним утром, до начала занятий в штабе авиасоединения, вышел на свой нищенский пост — угол Кировской и Ужгородской. Молча, терпеливо выстояв положенное время под каштаном и собрав дань с офицеров, идущих на работу, он решил отправиться завтракать в закусочную к Явору. Надвинув на голову старенькую черную шляпу, чувствуя в карманах приятную тяжесть серебра и медяков, он пошел по Ужгородской. Не успел он пройти и двадцати шагов, как его нагнала большая легковая машина. Она остановилась около него, и седоголовый человек в сером костюме, сидящий рядом с шофером, распахнул дверцу и сказал:
— Садитесь, гражданин Батура, подвезем.
— Спасибо, я пешком, мне недалеко.
— Садитесь! — властно повторил человек.
Кто-то, стоявший на тротуаре позади Батуры, осторожно взял его за локоть и легонько толкнул к машине:
— Садитесь, без всякой церемонии. Поживее!
У «Гомера» оборвалось сердце. Еще не было произнесено ни одного страшного слова, еще не сказано было, что он арестован, а он уже понял, что все пропало. Его затошнило, ноги отяжелели, отказались служить. Он и хотел бы сесть в машину, но не мог двинуться с места.
— Садитесь! — тихо, вполголоса повторил человек, стоявший за спиной Батуры.
— Зачем?.. Когда? — пробормотал «Гомер». — Я… Я…
— Вы арестованы.
— Арестован? — с такой искренностью изумился нищий, что ему мог бы позавидовать гениальный актер. — За что? Вы ошиблись, товарищ. Моя фамилия Батура. Игнат Батура. Я — слепой. Нищий.
— Вот именно вы нам и нужны, гражданин Батура. Садитесь!
Батура сдался. Первый раз в жизни он ехал на легковой машине, и та везла его в тюрьму.
Десять минут спустя машина остановилась на Горной улице. Когда вошли в дом, где жил Батура, полковник Шатров выложил на стол ордера на арест Батуры и на обыск.
В квартире нищего были найдены шифры и коды, приспособления для тайнописи, оружие, золото, валюта и большая сумма советских денег.
— Откуда у вас все это, гражданин нищий? — усмехаясь, спросил Шатров.
Батура молчал. Он лихорадочно соображал, как вести себя на допросе, что сказать и о чем умолчать. О том, что служил «Бизону», придется обязательно рассказать, но изо всех сил надо скрывать, что назначен резидентом.
Шатров собрал в чемодан все, что уличало Батуру в шпионской деятельности, захлопнул крышку и поднял глаза на «Гомера».
— Почему молчите, мистер резидент? Строите планы самообороны?
Батуру вдруг прорвало. Произнося слова бешеной скороговоркой, упав на колени, скрестив на груди руки, он исповедовался перед Шатровым. Да, агент. Но только агент, простой агент. Подслушивал разговоры офицеров, больше ничего. Нет, нет, он ничего решительно не сделал как резидент. Батура клялся именем своей матери, божился, плакал, умолял, просил верить ему. Шатров оборвал его исповедь. Эта фигура не представляла для него особого интереса. «Гомер» не может сказать больше, чем знал, так как был использован «Бизоном» вслепую.
В тот же майский день, ранним утром, другая закрытая машина, принадлежащая яворскому райотделу МГБ, отправилась на Железнодорожную.
Марта Стефановна Лысак еще была в постели, когда в ее дом вошли майор Зубавин и сопровождающий его оперативный работник. Их появление не вызвало никакой тревоги у бывшей монашенки: они были в штатском. «Приехали мужья заказчиц», — подумала черная Мария.
— Пани Марта спит, — сказала она, — и не скоро встанет. Приезжайте после обеда.
— После обеда у нас не будет времени, — улыбнулся Зубавин. — Разбудите свою пани Марту.
— Что вы, да разве можно! Не буду. Утром мы никого не принимаем.
— А нас все-таки придется принять. Будите, иначе это сделаем мы! — чуть повысив голос, сказал Зубавин.
Мужские голоса разбудили хозяйку. Дверь спальни распахнулась, и сама Марта Стефановна во всем своем великолепии предстала перед Зубавиным. На ее дородные плечи был накинут атласный, с черными драконами халат, из-под которого виднелась длинная, с кружевами рубашка. На ногах — лакированные, без задников, на фетровой подошве комнатные босоножки. Патентованные папильотки запутались в волосах хитроумной прически. Толстощекое, одутловатое лицо с мешками под глазами еще хранило на себе жирные следы ночной косметики. Губы, сжигаемые в течение многих лет губной помадой, сейчас были натурального цвета — синепепельные, как у утопленницы.
— В чем дело, Мария? — хриплым со сна голосом, скорее мужским, чем женским, завопила Марта Стефановна. — Зачем ты впустила этих людей? Ты же знаешь, что я начинаю принимать только после обеда. Проводи панов на улицу и растолкуй им, что нехорошо…
Зубавин достал ордер на арест и, держа его в руках и глядя на портниху, очень спокойно и очень вежлива спросил:
— Марта Стефановна Лысак?
«Венера» насторожилась. Невозмутимо-уверенное выражение лица незнакомого человека, его властные синие глаза, полные презрения, его тихий, вежливый голос не предвещали ничего доброго. «Наверно, фининспектор». Марта Стефановна прикинула в уме, сколько тысяч ей будет стоить этот неприятный визит. Вздохнув с сожалением, она решила раскошелиться. С такими, по всему видно, скупиться опасно.
— Да, я Марта Стефановна Лысак, — сказала она и по давней привычке кокетливо улыбнулась. — Садитесь, пожалуйста. Мария, кофе!
Бывшая монашенка проворно метнулась к кухонной двери, но ее остановил Зубавин:
— Выходить из дома никому не разрешается до тех пор, пока будет происходить обыск.
— Обыск? — Марта Стефановна так раскрыла глаза, что казалось, они готовы были выскочить из орбит. — У меня обыск? Почему? Какое вы имеете право посреди бела дня вторгаться к одинокой, беззащитной женщине? Я буду жаловаться, я…
Зубавин положил ордера на стол:
— Вы арестованы, гражданка Лысак… Товарищ Борисов, приступайте к обыску.
— Арестована? Я? — взвизгнула «Венера». — За что?
Прямо глядя в переполненные ужасом глаза портнихи, обрамленные черным шнурочком выщипанных бровей, и отчетливо, чеканно выговаривая каждое слово, Зубавин сказал:
— Вы привлекаетесь к ответственности за преступную деятельность в пользу иностранной разведки.
— Какую деятельность? Не выдумывайте! Вы ошиблись. Я — портниха. Слышите, портниха…
— И помощница Крыжа, — перебил Зубавин.
«Венере» следовало бы после этих слов сразу присмиреть, но она не унимала силы утробного своего голоса, упорно продолжала играть роль оскорбленной невинности. С подобным притворством Зубавину приходилось сталкиваться много раз. Он уже досконально знал от Крыжа, чем и как она ему помогала. Известна была ему и ее кличка, и потому он не вытерпел и рассмеялся:
— Не тратьте напрасно порох, гражданка. Одевайтесь. Советую выбрать платье поскромнее, — добавил он насмешливо. — В тюрьме не найдется ценителей вашего портновского таланта… Мария, — обернувшись к бывшей монахине, сказал Зубавин, — принесите своей пани какое-нибудь платье.
— Я сама, — Марта Стефановна ринулась к двери спальни.
— Не беспокойтесь, гражданка, вам подадут все, что требуется. Садитесь, отдыхайте. Можно даже закурить. Мария, захватите и любимые сигареты пани.
«Все знает. Пропала моя головушка, пропала!» — думала Марта Стефановна, дымя сигаретой и сквозь табачный дым и слезы оглядывая свою квартиру, полную чудесных, дорогих вещей, которые натаскала сюда в течение, своей жизни. — «Кому все это достанется, кто будет, жить в этом доме? Неужели так и не придется ими попользоваться? А любимый Андрюша? Что будет с ним?»
Оперативный сотрудник вышел из соседней комнаты и прервал размышления Марты Стефановны. В его руках был небольшой фибровый чемоданчик.
— Магнитофон, товарищ майор. Заграничной работы.
Зубавин кивнул и посмотрел на портниху:
— Укажите место, где вы спрятали доллары, полученные от Крыжа.
— Доллары? Какие доллары? Никаких долларов я не получала от Крыжа. Нет и не было у меня долларов.
— Продолжайте обыск, товарищ капитан, — приказал Зубавин.
По случаю базарного дня в Яворе «Кармен» покинула Цыганскую слободу до восхода солнца. Ее пришлось разыскивать по базарным закоулкам, куда она на всякий случай забивалась с теми, кто хотел заглянуть с помощью засаленных карт гадальщицы в свое будущее.
Сотрудник МГБ, капитан, одетый в форму сержанта милиции, задержал «Кармен» под предлогом того, что она нарушает порядки, установленные на рынке, и отправил в ближайшее отделение, где ее дожидалась машина с Киевской.
Последним был взят Андрей Лысак. Его арест был поручен лейтенанту Гойде. Всю ночь и весь день, когда были репрессированы Файн, Крыж и другие исполнители «бизоновского» плана, Андрей Лысак был в дальней поездке. Вернулся в Явор сумерками и попрощавшись с бригадой, заспешил домой, предвкушая обильный обед и хорошую выпивку. Сойдя с паровоза, он увидел на подъездных станционных путях Василия Гойду. На всякий случай Андрей, приветливо помахал рукой другу Олексы Сокача и заискивающе улыбнулся:
— Здорово, Вася! Как поживаешь? Олексу пришел встречать?
— Нет, тебя, — ответил Гойда.
— Меня? Не выдумывай! Не дожил я еще до такой высокой чести! Иди, обрадуй Олексу.
Лысак дружески подтолкнул Гойду к паровозу, но парень не сдвинулся с места. Он взял Лысака под руку.
— Я серьезно говорю: тебя встречаю. Поехали скорее, нас ждут.
— Кто ждет? Куда надо ехать? На чем?
— На машине. Поехали, там все узнаешь.
— А выпивон?.. — беспечно спросил Андрей.
— Будет, будет! И такой, брат, что на всю жизнь запомнишь!
Сели в машину, поехали. Шофер был в штатском, он не привлек внимания Лысака. До самой Киевской Лысак не понимал и не догадывался, что произошло. И только когда «Победа» неожиданного круто свернула вправо и въехала в глухой просторный двор райотдела, ему сразу стало все ясно. Он побледнел, но еще пытался улыбаться.
— Куда ты меня привез, Вася?
Гойда опустил руку в карман, кивнул на подъезд и ледяным голосом, сквозь зубы бросил:
— Пошел вперед, паршивец!
— Вася!..
— Без разговоров! Ну!
Спотыкаясь, оглядываясь на конвоира, все еще не теряя надежды на то, что Гойда шутит, что ничего страшного еще не случилось, Лысак поднялся наверх.
— Направо! — скомандовал Гойда. — Стой! — Он чуть приоткрыл дверь, обитую поверх войлока черной лакированной клеенкой. — Разрешите, товарищ майор? — Он подтолкнул Лысака через порог, вошел вслед за ним в кабинет Зубавина и доложил о том, что приказание выполнено; государственный преступник Андрей Лысак арестован и без всяких происшествий доставлен в райотдел.
Майор Зубавин молча кивнул головой и внимательно посмотрел на Лысака.
— Двадцать лет — уже государственный преступник, — сказал он печально и поморщился, словно от какой-то страшной внутренней боли. — Садитесь!
Андрей Лысак плюхнулся на ближайший стул и со страхом глядел на майора, готовый выполнить все, что тот потребует. Нерассуждающая покорность, страх, трусость, малодушие, беспомощность владели им.
Зубавин вышел из-за стола, сел рядом с Андреем Лысаком и протянул руку, чтобы положить ее парню на плечо. Но тот не понял движения майора и отшатнулся от него. Красное его лицо исказила уродливая гримаса.
— А-а-а-а! — замычал, завыл, заскулил он голосом зверя, лапу которого прихватил капкан охотника.
Зубавин переглянулся с лейтенантом Гойдой. Гойде было и стыдно, и противно, и больно смотреть на этого шкодливого, потерявшего человеческий облик выродка.
Зубавин все-таки положил руку на плечо Андрея Лысака: ему было искренне жаль его.
— Как же это случилось? Как вы, двадцатилетний юноша, дошли до жизни такой?
— Товарищ майор, я все расскажу, все! — воскликнул Лысак, в припадке признательности прикладываясь к руке Зубавина дрожащими, солеными от слез губами. Он благодарил майора за неожиданную жалость к себе. Даже и ей он обрадовался.
— Ну, рассказывайте, я слушаю.
Лысак действительно рассказал всю историю своих взаимоотношений с Крыжом. Он с жаром проклинал тот день и час, когда связался с ним. Он раскаивался, беспощадно осуждал себя и мать, которая баловала его деньгами с малых лет и, сама того не заметив, втянула его в преступную жизнь. Зубавин терпеливо выслушал Лысака, но в протокол допроса записал самое существенное, имеющее значение для следствия.
Для следствия важно было сейчас же, при первом допросе, выяснить, что, где, когда и как должен был сделать завербованный Лысак. Зная это, Зубавин мог бы твердо судить, все ли меры им приняты, чтобы полностью провалился план операции «Бизона». Преследуя эту цель, он выделил для себя ту часть показаний Лысака, где говорилось о том, что Крыж послал на паровоз своего подшефного с далеко идущими намерениями. «Какие же именно намерения были у Крыжа?» — спросил Зубавин. К Лысаку должен был подойти железнодорожник, молодой мадьяр, и, улучив удобный момент, завязать с ним специальную беседу.
— А по каким приметам он узнал бы, что именно вы являетесь доверенным лицом «Креста», что именно с вами надо завязать специальную беседу?
Андрей Лысак на этот вопрос Зубавина ответил так:
— В верхнем кармане моего комбинезона должен был быть букетик горных фиалок.
— Понятно. А по каким приметам вы должны были опознать своего собеседника?
— На его голове черный берет, а на указательном пальце правой руки — толстое кольцо с камнем в виде игральной карты.
— О чем вы должны были беседовать с этим молодым мадьяром? — спросил Зубавин. — Вам это известно?
— Да. Я слово в слово запомнил пароль. Венгерский железнодорожник должен был подойти ко мне и, улыбаясь, снять с головы берет и сказать по-русски и по-мадьярски: «Здравствуйте, товарищ». Я должен был ответить ему только по-русски: «Здравствуй». Потом он угощает, меня венгерской сигаретой, а я его — советской. Прикурив, он спрашивает: «Какая у вас, в Советском Союзе, погода?» Я отвечаю: «Такая же, как и у вас, хорошая».
Андрей Лысак замолчал, робко взглянул на майора Зубавина, ожидая увидеть на его лице злую усмешку.
— Дальше, — сказал Зубавин.
Лысак продолжал:
— Потом он должен был сказать мне, куда положил посылку.
— Что за посылка?
— Этого я не знаю. И вообще… я больше ничего не знаю. Все рассказал.
— Хорошо. На сегодня довольно.
Зубавин отправил Андрея Лысака в камеру предварительного заключения. Некоторое время он молчал раздумывая. Потом вдруг спросил, обращаясь к лейтенанту, Гойде:
— Завтра как будто отправляется в свой первый заграничный рейс комсомольский паровоз Олексы Сокача?
— Да, товарищ майор.
— А мог бы Сокач выполнить одно наше деликатное поручение?
— Понял, товарищ майор. Олекса Сокач все сделает. Ручаюсь.
— Ну, если так, пригласите Сокача к нам для беседы.
— Есть пригласить Сокача для беседы! — Гойда лихо повернулся на каблуках, рванулся к двери, исчез.
Пока Гойда разыскивал по всему Явору своего друга, Зубавин приказал доставить к нему из тюрьмы Любомира Крыжа. Его привезли через полчаса. Он вошел в кабинет впереди конвойного: руки за спиной, сутулый, в черном пиджаке, чернолицый, в темной рубашке без галстука, с глубоко запавшими глазами, небритый, постаревший лет на двадцать. Он угрюмо, исподлобья взглянул на майора и остановился у порога с опущенной головой.
Зубавин отпустил конвоира, а Крыжу указал на ближайший стул.
— Садитесь и рассказывайте, мистер бывший резидент, зачем вы завлекли в свою шайку Андрея Лысака.
Крыж поднял голову и с удивлением посмотрел на майора:
— А больше ничто вас не интересует? Только этот щенок? Я решил рассказать все, решительно все, что знаю.
— Чему же мы обязаны такой словоохотливостью?
Крыж быстро, не задумываясь, не медля ни секунды, ответил:
— Я слишком опытен и умен, осмеливаюсь сказать, чтобы не понять, в какое безвыходное положение попал. И потом… тюремная жизнь не для меня.
— Понимаю. Нервы.
— Да, не скрою, я спешу к финишу. Пожил, хватит… Пусть как можно скорее приходит конец. Одним словом, я не буду ни в чем запираться. Расскажу все, даже то, что мог бы легко скрыть. О, история моей жизни поучительна! Родился я в знаменитом поместье…
Зубавин нетерпеливым взмахом руки остановил Крыжа:
— Вашу историю жизни потом расскажете. Сейчас отвечайте пока на вопрос. Зачем вам понадобился Андрей Лысак?
— Я хотел сделать из него хорошего связника.
— И для этой цели послали в бригаду Олексы Сокача?
— Да, именно с этой целью. В свой первый же заграничный рейс Лысак должен был связаться в Тиссаваре с агентом разведцентра и доставить нам в Явор важную посылку.
— От кого эта посылка?
— Мой квартирант говорил, что из разведцентра, от «Бизона».
— Каково ее содержание?
— Если верить «товарищу Червонюку», — усмехнулся Крыж, — то «Бизон» решил послать нам какую-то новинку — портативную мину замедленного действия и страшной разрушительной силы.
— Для какой цели?
— Взорвать большой мост на Тиссе или какой-нибудь туннель.
— При каких обстоятельствах должен был встретиться Лысак с агентом разведцентра? Явка? Пароль?
Крыж рассказал слово в слово то, что уже было известно Зубавину от самого Лысака. Записав показания Крыжа, Зубавин отправил его в тюрьму и пошел к полковнику Шатрову.
