Старшина Смолярчук явился в столовую последним, когда вся застава поужинала. Он хотел остаться с глазу на глаз с Волошенко, поговорить с ним по душам, посоветоваться, решить важный для него вопрос.

Повар Волошенко поставил перед старшиной тарелку с жареным картофелем, эмалированную кружку с крепким чаем, положил хлеб и сказал:

— Товарищ демобилизованный, ужинайте не по-старшински, а по-солдатски: раз, два — и готово!

Смолярчук хмуро посмотрел на Волошенко и молча принялся за еду.

Повар виновато усмехнулся:

— Извиняюсь, конечно, за такую холодную речь. Вам сейчас, как жениху, хочется слушать только веселое, свадебное, а я… не имею времени для любезных разговоров: готовлюсь в наряд. — Он помолчал и с гордостью добавил: — Молодой пограничник не назначается в наряд, но капитан мне доверил. И я, конечно, оправдаю доверие.

Когда Смолярчук поужинал, Волошенко спросил его:

— Чем вы расстроены, товарищ старшина? У счастливых не бывает такого выражения.

— Некогда тебе слушать про мое расстройство. Иди в наряд, оправдывай доверие, — невесело сказал Смолярчук и вышел.

Убрав столовую и кухню, Волошенко тщательно помылся, пригладил щеткой торчащие, подстриженные под машинку волосы, подшил к гимнастерке свежий белоснежный подворотничок, почистил обмундирование, оделся и подтянутый, бравый, с сияющими глазами, с напряженным, строгим лицом пошел принимать дежурство по заставе. Через минуту Волошенко с красной повязкой на рукаве властвовал у телефонных аппаратов, в казарме, во дворе, готовил к службе пограничные наряды.

Смолярчук складывал вещи в чемодан, украдкой наблюдал за товарищем, завидуя его деловитости, его нескрываемой важной радости. Завидовал и, пожалуй, чуть-чуть ревновал. Смолярчук особенно любил этот вид пограничной службы — дежурство по заставе. Всеми до сих пор признавалось, что он отлично справлялся с обязанностью дежурного. Пройдет полгода, год, и все скажут, что Волошенко дежурит не хуже Смолярчука и что Тюльпанов отлично закончил школу службы собак и отлично работает с Витязем, ни в чем не уступает своему учителю. А может быть, никто ничего не скажет, может быть, никто и не вспомнит старшину Смолярчука… Уедет, и все забудут!

Сложив свои небогатые солдатские пожитки, Смолярчук засунул чемодан под кровать и, убедившись, что в казарме никого нет, подошел к пирамиде, взял свой автомат и привычным жестом погладил его вороненую сталь.

— Что, товарищ старшина, решили попрощаться? — услышал он голос одного из пограничников.

Смолярчук обернулся. Солдат добродушно улыбался, часто мигая светлыми длинными ресницами.

Смолярчук отдернул, как от огня, руку от пирамиды и вернулся к своей койке. Удивительно, какая она мягкая и в каком удобном месте расположена — у самого окна, через которое видны и Карпатские горы, и кусок Тиссы, и виноградники, и восходящее солнце, и вечерние звезды, и шпиль колокольни на той, заграничной стороне! Три года Смолярчук спал на солдатской кровати, а завтра… Демобилизован! Кончилась пограничная жизнь! Поезжай, куда хочешь, делай, что хочешь. С завтрашнего дня капитан Шапошников вычеркнет тебя из списков личного состава, и ты больше не будешь нести службу в секрете или дозоре. Демобилизован! Твой автомат перейдет к Тюльпанову или другому молодому солдату. На твоей койке, возможно, будет спать тот же Тюльпанов. По дозорной тропе, протоптанной твоими ногами на берегу Тиссы, будет ходить кто-то другой.

Жизнь заставы, пока Смолярчук, сидя на койке, предавался грустным размышлениям, текла своим чередом. Ушел на границу суровый, неразговорчивый Грачев. Отправился к развилке дорог ефрейтор Березовский. Скрылся в туманной мгле вожатый Чистяков со своей черной, без единого светлого пятнышка, сторожевой овчаркой Тучей. Осторожно, мягко ступая, неслышные, как тени, удалились по направлению к Узкой лощине Ковалев и Ласточкин. Их сопровождал огромный и лохматый Барс. Протопал по тропинке, растворившись в белесой тьме, кряжистый, с квадратными плечами сержант Корж. Готовились уходить на границу Тюльпанов, Федоренко и другие.

Не по себе пограничнику, имеющему на счету тридцать девять задержаний нарушителей границы, сидеть без дела в такую туманную, тревожную ночь, когда все его товарищи взялись за оружие. Может быть, именно в сегодняшнюю ночь в том самом месте, где тебя нет, и попытается прорваться какой-нибудь лазутчик. И если бы ты был там, если бы прикрывал это важнейшее направление, наверняка бы услышал крадущуюся поступь врага, во-время вырос на его тайном пути, схватил, обезвредил. Это была бы твоя сороковая победа, может быть, самая славная, венчающая твою пограничную службу.

Смолярчук вышел на улицу, сел на скамейку перед бочкой с водой, врытой в землю, закурил и по привычке, нажитой на границе, стал вглядываться в серую мглу, со всех сторон обступавшую заставу. Свежий северный ветер доносил шум горных потоков. На юге, там, где расположилась Цыганская слободка, кто-то играл на скрипке. На левом берегу Тиссы, приглушенный расстоянием и мглистым туманом, звучал церковный колокол, не то отсчитывающий время, не то возвещающий о религиозном обряде. Но вот ко всем этим звукам присоединился еще один. Он был очень слабый, едва слышный, но Смолярчук сразу же уловил его, забыв все остальные. То было тоскливое подвыванье Витязя. Смолярчук вздрогнул, поднялся и скорым шагом направился к вольере. Проходя мимо ярко освещенного и настежь распахнутого окна канцелярии заставы, он увидел капитана Шапошникова.

— Это вы, старшина?

— Я, товарищ капитан… бывший старшина.

— Куда это вы так заторопились, бывший старшина? — спросил Шапошников. Судя по голосу, он улыбался.

— Да вот Витязь зовет.

Капитан прислушался:

— Да, тревожится собака!

Смолярчук подошел поближе к окну и сдержанно, спокойно, уверенный, что ему не откажут, сказал:

— Товарищ капитан, разрешите мне сегодня нести службу с Витязем.

— Попрощаться с границей хотите?

Шапошников ждал, что скажет старшина. Смолярчук молчал, глядя в землю.

— Разрешаю. Идите. Возьмите с собой Тюльпанова, — не дождавшись ответа на свой вопрос, не без некоторого разочарования проговорил Шапошников.

Туман вплотную приблизился к заставе: не было уже видно не только гор, но и офицерского домика, бани, вышки… Толстым, выше тополей слоем туман окутал землю. Смолярчук и Тюльпанов ощупью продвигались вслед за Витязем к берегу Тиссы.

— Товарищ старшина, в который раз вы идете в наряд? — догнав Смолярчука, спросил Тюльпанов.

— Посчитать, так тысячный будет…

— Ого! А я… — Тюльпанов настороженно посмотрел налево, потом направо. — А что вы чувствовали, когда вас назначили в первый ночной наряд?

— В такую погоду, товарищ Тюльпанов, не болтают, а прислушиваются… Вот мы и на границе, — объявил он несколько минут спустя, по-хозяйски оглядываясь вокруг и машинально, ощупывая снаряжение и боеприпасы.

Наряд рассредоточился и пошел по дозорной тропе вдоль Тиссы. Впереди был Смолярчук с Витязем на поводке. Тюльпанов следовал позади, метрах в десяти от инструктора. Здесь, непосредственно около Тиссы, туман почему-то был реже, в некоторых местах даже были глубокие просветы, открывавшие вид на лес и на гору Соняшну. Тюльпанов жадно вглядывался и вслушивался. Все казалось ему необыкновенным в эту первую его ночь пограничной службы. Гора Соняшна как будто вплотную приблизилась к границе: протяни руку — и ты коснешься ее. Днем Тиссу совсем не было слышно, а сейчас она шумела в прибрежных ивах и кустарниках, на песчаных отмелях, в огромных валунах, под железнодорожным местом. Будучи здесь днем, Тюльпанов хорошо познакомился с местностью, но теперь не узнавал ее. Где развалины дома бакенщика? Где дерево, разбитое молнией? Где огромный замшелый камень? Днем, при голубом небе, при солнце, не так гулко звучали шаги на дозорной тропе. Днем все было яснее, проще, а сейчас… А что это за шорох вон там, справа, где чернеет купа деревьев? Тополя шелестят своими листьями или?.. Что это за шум вон там, слева? Сорвался ком земли в реку или всплеснула вода под неосторожным ударом весла?

Тюльпанов родился и вырос в большом донецком городе и до военной службы ни одной ночи не провел под открытым небом, в горах, у реки или в степи. Чаще всего в полночь он уже крепко спал. Никогда в жизни он не подвергал себя никаким опасностям, оттого он плохо ориентировался и нервничал сейчас, повсюду слышались ему подозрительные шорохи.

Держа автомат наизготовку, Тюльпанов продвигался вперед. Чуть сбившись с тропинки, он наскочил на камень, споткнулся и упал.

— Что случилось? — склонившись над Тюльпановым, шепотом спросил подбежавший Смолярчук.

— Так… ничего… — Тюльпанов поднялся отряхиваясь.

— Переживаешь? — Старшина сочувственно, одобряюще похлопал напарника по плечу: — Терпи, солдат, генералом будешь!

Они снова рассредоточились и молча продолжали движение вдоль границы. Туман отяжелел, отступал, заполняя собой горные ущелья, лесные опушки, лощины и сырые низины, освобождая из своего плена горы, леса и прибрежную равнину. Все небо закрывали плотные темные облака. Через некоторое время середина неба стала светлеть, показалась круглая неяркая луна. Она светила недолго, лишь одно мгновение, но Тюльпанов все же успел заметить на скале, возвышавшейся над Тиссой, две тоненькие, как в бинокле или стереотрубе, скрещенные черточки. Это железный крест, памятник юноше и девушке, погибшим здесь еще в прошлом столетии. Предание гласило, что они были влюблены друг в друга, но недобрые люди попытались их разлучить. Они не смирились. Их обвенчала по своим обрядам весенняя лунная ночь втайне от людей. Одни лишь соловьи славили их счастье, а ранним утром, перед восходом солнца, муж и жена взобрались на самую высокую скалу и, взявшись за руки, бросились вниз, в ледяную, кипящую пеной Тиссу. Они решили, что лучше погибнуть, чем жить порознь. И после их смерти добрые люди поставили памятник в честь великой любви.

Тюльпанов подумал, что, может быть, влюбленные, перед тем как погибнуть, проходили по этой же тропе, по которой он шел теперь. «Интересно, о чем они говорили перед смертью? Проклинали своих палачей? Молились богу? Я бы воевал, а не бросался со скалы!»

«Скала влюбленных», как ее здесь называли, осталась позади. Тюльпанов снова стал думать о своей службе, А что, если сейчас нарушитель рвется к границе, плывет через Тиссу, затаился между валунами или в кустарнике? Широко открытыми глазами напряженно всматривался Тюльпанов в сумрак ночи, беспрестанно поворачивал голову то влево, то вправо, оглядывался назад. Он хотел слышать все, чем жила ночная граница.

Впереди на обочине тропы из мрака выступило что-то черное, похожее на крадущегося человека. Тюльпанов остановился, направил автомат на подозрительное пятно и условным сигналом подозвал к себе старшего наряда. Смолярчук и Витязь подбежали бесшумно. Они оба легли рядом с Тюльпановым. Овчарка вела себя спокойно.

— В чем дело? — шепотом спросил старшина.

Молодой солдат кивнул в ту сторону, где темнел силуэт человека.

— Человек стоит.

Смолярчук улыбнулся;

— Дерево это!

Тюльпанов опустил автомат. Он был смущен.

Смолярчук утешил его:

— Ничего, не переживай зря. Мне тоже в первое время под каждым кустом нарушитель мерещился.

Издали, из-за Тиссы, опять донесся колокольный звон. Тюльпанов толкнул Смолярчука:

— Откуда это?

— На той стороне, за границей, — спокойно сказал старшина. — Наверное, трезвонят по случаю какого-то праздника.

Пошли дальше. Теперь Тюльпанов осторожно оглядывался по сторонам, терпеливо вслушивался в ночь, боялся еще раз увидеть то, чего не было, — поднять ложную тревогу, попасть впросак. Так он прошел метров сто и вдруг явственно услышал шорох в кустарнике. Растерянно остановился, веря и не веря своим ушам, размышляя, надо или не надо просигнализировать старшине. Но тот сам подозвал его к себе.

— Слышишь? — спросил Смолярчук.

— Да, — непослушными губами прошептал Тюльпанов.

Витязь натянул поводок, рвался в кустарник.

— Вперед! — приказал старшина и, обернувшись к Тюльпанову: — За мной!

Увлекаемый стремительным, сильным Витязем, раздирая лицо и руки колючим терновником, Смолярчук пробился сквозь прибрежный кустарник и выскочил к служебной полосе, откуда доносился шорох. Если враг прорвался через границу, то здесь на полосе, он обязательно оставил свой след. Смолярчук включил фонарь. Да, на Мягкой, рыхлой земле были ясно видны какие-то отпечатки. Опустившись на корточки, старшина начал их внимательно изучать. Тюльпанов с волнением смотрел на работу опытного следопыта.

— Нарушитель?

— Четвероногий нарушитель. Дикий кабан на водопой побежал. Поставь вешку.

— Это зачем?

— Для приметы.

Тюльпанов осторожно, стараясь не шуметь, срезал ветку, воткнул ее в податливую землю.

— Ну, а теперь пойдем своей дорогой, — сказал Смолярчук.

Они вернулись на дозорную тропу и снова медленно продвигались вдоль Тиссы, тщательно проверяя служебную полосу. В нескольких метрах восточнее погранзнака № 361 пограничники остановились. Их внимание привлекли отпечатки копыт лошади, ясно видневшиеся на черной, хорошо обработанной почве. Смолярчук опустился на корточки, молча изучал следы. Тюльпанов ждал, что старшина поднимется и спокойно скажет: «Конь на водопой прошел». Старшина молчал.

— Что, настоящий конь? — потеряв терпение, спросил Тюльпанов.

— Похоже на то.

Продолжая изучать след, Смолярчук встревоженно задумался. Чей конь мог оказаться здесь ночью, у самой границы? Следы были только в одном направлении — в нашу сторону. Если конь колхозный, то не мог же он перелететь к Тиссе по воздуху, а обратно вернуться по земле? Где следы к реке?

Смолярчук вытер о росистую траву испачканные сырой землей руки, поднялся.

— Смотри в оба, Тюльпанов!

Молча, настороженно, готовые каждое мгновение нападать и обороняться, они пошли по следу лошади. Витязь вел себя все более беспокойно, рвал поводок, поднимал щетиной шерсть и тихонько визжал от нетерпения, Смолярчук и Тюльпанов пошли быстрее, почти побежали, Из прохладной прибрежной мглы выступили виноградники нижнего, подошвенного края горы Соняшны. Витязь бросился вправо. Смолярчук включил фонарь, осветил прибитую вчерашним ливнем землю, на ней чернели свежие глубокие отпечатки больших башмаков с подковами на каблуках и рубчатыми пластинками на носках.

— Нарушитель!

В большую спальную комнату заставы, грохнув входной дверью, ворвался дежурный Тарас Волошенко:

— В ружье!

Полетели кверху простыни, одеяла. Все отдыхавшие после наряда пограничники в одно мгновение вскочили с кроватей. Все одновременно оделись, обулись, вооружились.

Волошенко, исполненный величия, побежал дальше, навстречу спешил, застегивая на ходу гимнастерку, начальник заставы.

Волошенко был так взволнован, с таким чувством исполнял свою службу, что сразу не мог доложить капитану о происшествии на границе, начал заикаться. Наконец, оправившись от волнения, он отрапортовал:

— Товарищ капитан! Рядовой Тюльпанов докладывает от ориентира пять: в нескольких метрах восточнее погранзнака номер триста шестьдесят один обнаружен след нарушителя, идущий в нашу сторону. Застава поднята по тревоге. Смолярчук преследует нарушителя в направлении лощины Сырая.

Шапошников спокойным, уверенным движением правой руки отдернул шторку, закрывавшую схему участка границы пятой заставы и прилегающего к ней района. В его распоряжении были считанные минуты, надо хотя бы вкратце оценить обстановку. Доставая бинокль, планшет, запасные обоймы к пистолету, гранаты, ракетницу, и патроны к ней, Шапошников размышлял. След обнаружен у погранзнака № 361. Нарушитель направился в не прикрытую нарядами лощину Сырую. Как он пойдет дальше? Скорее всего не покинет удобную лощину: она в густых зарослях, с ручьем на дне, мшистая, а верхний ее конец почти упирается в проселочную дорогу, которая выводит на Яворское шоссе. Шапошников принял решение закрыть дополнительными нарядами границу и бросить группу пограничников в тыл, наперерез нарушителю. Приказав дежурному по заставе доложить в штаб комендатуры обстановку и свое решение, капитан Шапошников сел на коня и помчался по направлению лощины Сырой, по пути Смолярчука.

«Учитель» и «Пастух» покинули колокольню еще в тот час, когда туман сплошь покрывал Тиссу и ее плоский левый берег. Пробивались к реке почти на ощупь, рискуя напороться на венгерский пограничный патруль. Здорово помогла жена «Пастуха» своей работой на колокольне: ориентировались в белесой темноте по колокольному звону. Совсем рядом слышался колокольный гул, а громады каменной церкви все-таки уже не видно: вся, от подножия до вершины, поглощена туманом.

Самый зоркий пограничный глаз не обнаружил сейчас в тумане «Пастуха» и «Учителя».

На спинах у лазутчиков тяжелые рюкзаки, за поясом гранаты, в карманах пистолеты, а шли они стремительно и бесшумно, невидимые и неслышимые, как существа, туманом порожденные и в тумане живущие. Они появились у самой кромки тисской воды. Здесь было немного светлее, чем всюду, потому лазутчики и выделились из серой мглы своей черной одеждой. Дубашевич, сняв свою поклажу, осторожно опустил ее к ногам своего спутника, Тот быстро, умело распустил ремни вьюка, который оказался небольшой резиновой лодкой, снабженной баллончиком со сжатым воздухом. Звонарь открыл запорный краник, и лодка начала быстро вспухать, вырастать, округляться.

«Пастух» дернул «Учителя» за полу пиджака: приготовься, мол.

Лодка бесшумно скользнула на воду. Ловко балансируя, «Пастух» переступил через ее борт, Дубашевич сделал то же самое, и лодка отчалила. В тумане надрывался колокол.

Быстрое течение Тиссы вынесло лодку к правому, высокому берегу Тиссы, заросшему кустарником. Дубашевич направил автомат на темные клубы кустов, а переправщик зацепился багром за подмытые корни ивы и, присев на корточки, озираясь, готовый отдать концы при обнаружении пограничников, осторожно пришвартовывался.

— Не заблудились? — глядя на светящийся компас, по-немецки спросил Дубашевич.

Переправщик покачал головой:

— Не беспокойтесь. Колокол гудит левее. Значит, нас вынесло куда надо.

«Пастух» отстегнул притороченные к поясу лошадиные копыта, надел их на руки и на ноги и на четвереньках вышел из лодки, подставил спину «Учителю». Тот оседлал проводника. Стараясь не коснуться ногой земли, он повернул «лошадь» к берегу. Инструкция «Бизона» обязывала его перейти границу только так — верхом на переправщике. Дубашевичу не было известно, что «Бизон» заставил его повторить прием Кларка.

«Пастух» с расчетливой равномерностью, по-звериному принюхиваясь к воздуху и прислушиваясь, не донесет ли ночной ветер запах солдатской шинели, насквозь пропитанной дымом махорки, не захрустит ли ветка под ногой пограничника, продвигался вперед. Все было тихо. Благополучно прошли служебную полосу. Миновали давно не сеянные и не паханные, одичавшие земли запретной пограничной зоны, выбрались в виноградники — все без остановки, без отдыха. «Пастух» дышал тяжело, почти хрипел, силы его были на исходе, спина мокрая, но он шел и шел вглубь советской территории.

— Довольно! — шепотом скомандовал Дубашевич.

«Пастух» остановился. «Учитель» осторожно спустился на землю, сел рядом с переправщиком, обнял его за плечи, достал из кармана флягу с коньяком:

— Подкрепись!

«Пастух» взял флягу, жадно, не переводя дыхания, выпил почти все ее содержимое.

— Пройди еще немного, вглубь территории, а потом можешь возвращаться на свою колокольню. Прощай, — сказал Дубашевич.

— А как же груз? — «Пастух» слегка встряхнул плоским вьюком, прикрепленным к его спине.

— Тащи назад, после разберемся. Иди!

— Прощайте! Дай вам бог… — зашипел в ухо «Учителю» переправщик.

«Царство тебе небесное, звонарь», — мысленно проговорил «Учитель» и скрылся в тумане. Отпечатки своих ног он обрабатывал химикалиями.

Преследуя врага, Смолярчук видел, что Витязь уверенно идет по свежему, горячему следу. Овчарка с минуты на минуту настигнет нарушителя.

Витязь потащил Смолярчука за собой по крутому горному склону, ринулся в темный лес.

Тюльпанов долго и самоотверженно бежал за Смолярчуком, но потом почувствовал сильную усталость. Несмотря на свою настойчивость и желание быть рядом с инструктором, он с каждой минутой все больше и больше отдалялся от старшины. Скоро он пошел шагом и вовсе отстал. Смолярчук уже скрылся. Стыдно было своей слабости, но ничего не мог поделать с собой. Напрасно страдал Тюльпанов: он еще не знал, что самый выносливый, натренированный бегун не мог бы угнаться за Смолярчуком. Отдышавшись, Тюльпанов побежал дальше. Старшина был далеко впереди.

Витязь набавлял и набавлял скорость. Уже и Смолярчук с трудом поспевал за ним. Выдержать такой темп погони можно было бы еще пять, от силы — десять минут, Действительно, скоро Смолярчук натянул поводок, схватился за дерево, чтобы удержать Витязя и передохнуть. Овчарка остановилась, взвившись на задние лапы. Тяжело дыша, обливаясь потом, Смолярчук вглядывался в лес, не затаился ли где-нибудь под елкой нарушитель. Как будто никого, все тихо. Не веря тишине, Смолярчук отстегнул поводок с ошейника Витязя и послал его вперед:

— След, след! Ищи!

Получив свободу, овчарка во весь дух помчалась по направлению темного ельника. Переправщик, затаившись там, вскочил, побежал к толстой сосне, чтобы под ее прикрытием застрелить собаку. Он уже вскинул пистолет, но выстрелить не успел. Витязь прыгнул, впился зубами в правую руку нарушителя так, что тот взвыл от боли, Он бросил оружие, избивая собаку ногами, пытаясь оторваться от нее… Но, сопротивляясь, быстро, непостижимо для себя быстро, терял силы и, наконец, упал без сознания: начал действовать яд, выпитый вместе с коньяком.

Подбежавший Смолярчук навалился на беспомощного врага, связал его. Потом он приказал овчарке «сидеть» и выстрелил из ракетницы, давая знать начальнику заставы, что преследование завершилось успешно. Витязь покорно сидел у ног старшины. Он весь дрожал от злости, от неутомимого инстинкта борьбы.

Пробравшись через заросли, на поляну выскочил Тюльпанов. Увидев связанного нарушителя, остановился. Первый раз в жизни видел он живого врага.

— Смотри на этого громилу, — сказал Смолярчук, — и запоминай, какой он, твой первый задержанный нарушитель.

— Да разве я…

Правдивое лицо молодого пограничника ясно отражало все, что творилось в его душе. Поборов смущение и растерянность, он твердо заявил:

— Товарищ старшина, нету никакой моей доли в этом задержании.

Нарушитель тяжело застонал, захрипел.

Не подозревая о том, что загнанный враг умирает, Смолярчук с презрением взглянул на него через плечо.

В это время, ломая кустарник, на лесную поляну выскочил вороной с белой звездой на лбу конь. На нем, будто влитый в седло, сидел Шапошников. Смолярчук доложил:

— Товарищ капитан, нарушитель границы задержан. Живого схватили.

Начальник заставы спешился и остановился перед нарушителем. Тот был уже мертв.

Шапошников перевел вопросительно удивленный взгляд на обескураженного Смолярчука.

— Был живой, товарищ капитан. Честное слово! — оправдывался старшина. — Ни одной раны на нем не найдете.

Шапошников пощупал пульс нарушителя, посмотрел на его зрачки:

— Паралич сердца или… отравился.

— Когда же он успел? Руки-то ведь у него связаны.

Шапошников осторожно достал из подсумка диверсанта гранату, разрядил.

— Матерый! — сказал он. — Куда пробирался? Какое имел задание? — Помолчав, он протянул руку молодому солдату. — С хорошим началом, товарищ Тюльпанов. А вас, старшина, с круглым счетом. Сороковой!.. И последний.

— Насчет того, что сороковой, не возражаю, а вот насчет последнего… — Смолярчук одернул гимнастерку, пригладил волосы и принял стойку «смирно». — Товарищ капитан, прошу вас ходатайствовать перед командованием, чтобы оставили меня на сверхсрочную…

Шапошников протянул руку старшине:

— С удовольствием поддержу вашу просьбу, товарищ Смолярчук. — Признаться, я до самой последней минуты не верил, что вы распрощаетесь с заставой.

— Мог бы и распрощаться, если бы… — если бы не поняли, что я еще не потрудился на границе по-настоящему.

— Ну, это вы зря! Разве не настоящий это труд? — Шапошников кивнул на мертвого диверсанта. — Обезвредить сорок таких негодяев! Вы, может быть, сегодня предотвратили взрыв электростанции или крушение поезда…

— Так-то оно так, конечно… — сказал Смолярчук. — Но все-таки я кое-что еще не доделал на границе.