Глава десятая
Дубашевич, известный в бандеровском подполье под кличкой «Учитель», был определен «Бизоном» первым подручным Джона Файна. В свое время, служа в особой гитлеровской команде, он набил руку на взрывном деле: уничтожал мосты, туннели, вокзалы, железнодорожные депо, водокачки, электростанции, заводские цехи, фабрики, дворцы культуры, жилые дома и больницы, Дубашевича направили в Явор вслед за «Черногорцем» и тоже кружным путем.
В Линце, дунайском порту Верхней Австрии, «Учитель» был тайно принят на борт самоходной баржи «Альпийская королева», следующей в нижнее течение реки за румынской нефтью. Дождливыми сумерками, когда «Альпийская королева» проходила мимо венгерских берегов, Дубашевич покинул самоходную баржу. С небольшим дорожным чемоданчиком в руках, в подержанной опрятной шляпе, в коричневой куртке, он поздним вечером появился на будапештском вокзале. Купив билет, сел в поезд, отходящий на восток страны, в Дебрецен. Прекрасно владея мадьярским языком, он всю дорогу провел в оживленной беседе с пассажирами, своими попутчиками.
В Дебрецене пробыл недолго, до полудня, пока разыскал попутную машину, идущую в Тиссавару, в очередной рейс с грузом цемента. В пограничный городок Тиссавару прибыли вечером. «Учитель» покинул грузовик на одной из тихих улиц, неподалеку от берегов Тиссы, сказав шоферу, что ему отсюда ближе всего к той конторе, куда он прибыл в командировку.
Сторож и звонарь тиссаварской церкви, стоящей на самом берегу пограничной Тиссы, был старый контрабандист и заслуженный, с довоенных времен, агент иностранной разведки, содержатель тайной квартиры, где когда-то находили себе приют агенты и контрабандисты, идущие через венгерскую границу в старую Чехословакию или Польшу и возвращающиеся оттуда. Он же, этот хозяин транзитной явки, иногда превращался в переправщика. В течение одной ночи он обычно успевал дважды пересечь Тиссу, туда и обратно.
После того как правый берег Тиссы стали охранять советские пограничники, агент, носящий кличку «Пастух», получил от своего начальства приказ прекратить всякую контрабандистскую деятельность, быть тихим и скромным звонарем, ревностным служителем церкви. Услугами «Пастуха» будапештский резидент Джон Файн пользовался очень редко, лишь в тех случаях, когда надо было переправить через Тиссу особо важного агента и связника.
Вот к этому набожному звонарю и направился Дубашевич, имея шифрованное предписание из штаба разведцентра «Юг», гласящее: «В самое ближайшее время перебросьте на ту сторону подателя сего. Об исполнении немедленно доложите».
Звонарь молча, надев на мясистый нос очки, прочитал шифровку, молча кивнул, приглашая «подателя сего» следовать за собой. По крутой винтовой лестнице, по глухому каменному стояку они взобрались наверх и очутились на пыльной, с крепостными бойницами колокольне.
Не спрашивая гостя, сыт тот или голоден, звонарь поставил перед ним литровый термос, большую банку с гусиным паштетом, положил хлеб, сахар и молча, будто глухонемой, с лицом, не выражавшим никаких эмоций и мыслей, направился вниз. На первой ступеньке железной лестницы Дубашевич задержал нелюбезного хозяина:
— Постойте… Вам ясно приказание?
Звонарь кивнул головой и отвернулся с явным намерением уйти.
— Да постой же ты, чучело! Скажи хоть слово. Долго я просижу в этой дыре?
— Сколько надо, столько и просидишь, — проворчал звонарь.
— Да, но…
— Не беспокойся, — перебил хозяин, — все будет сделано, как приказано.
— Ну, вот и хорошо. Этого я и добивался. Теперь можешь идти.
Оставшись один, «Учитель» подкрепился паштетом, выпил горячего кофе и, устроившись в углу колокольни на подстилке, наброшенной на охапку стружек, стал восстанавливать в памяти маршрут перехода через границу. Тиссаварская церковь стоит на левом берегу Тиссы. Прямо против нее, на правом, советском берегу, — дерево, разбитое молнией, заросшие бурьяном развалины домика бакенщика, Соняшна гора, виноградники. Чуть правее — мост через реку и Явор. Если бы не дождь и не туманная мгла, город был бы виден как на ладони.
Дубашевич знал, что этот участок границы охраняет пятая застава во главе с капитаном Шапошниковым. Ему также было известно от инструкторов из штаба «Бизона» что пограничники пятой заставы отличаются особой бдительностью, что они опытные следопыты, что необыкновенно упорны и выносливы в преследовании, бесстрашны и умелы в бою, способны к тому же разгадать самые хитроумные приемы перехода границы.
Знал Дубашевич, наконец, и то, что здесь, на участке пятой заставы, недавно потерпела поражение группа таких же наймитов, как и он.
Снаряжая первого подручного в путь, штаб «Бизона» счел необходимым сказать ему всю правду о том, с каким сильным противником ему придется иметь дело. Но сказал он и другое: нет, мол, такой силы, которую нельзя победить с помощью хитрости.
«Бизон» и его штаб выработали для Дубашевича остроумный план перехода границы. Оттого-то «Учитель», отдавая должное советским пограничникам, не очень тревожился за свою судьбу. Риск и неожиданность, конечно, не исключаются, но шансов на успех больше чем достаточно.
Иностранные разведки неустанно изощряются в приемах засылки своих агентов в Советскую страну. Неистощимо их хитроумие. Главные силы и средства разведцентров всегда направлены на то, чтобы найти оригинальный, до сих пор не употреблявшийся и, значит, не разгаданный способ прорыва через границу и благополучного существования в тылу. Один и тот же прием, как правило, никогда не повторялся, если в первом случае он потерпел неудачу и стал известен пограничникам и органам государственной безопасности.
Вот на этом правиле, вернее, на исключении из правила, и решил сыграть «Бизон». Известно, что бизоновцы боятся шаблона, повторения приемов в своей работе. Именно поэтому, рассчитывал «Бизон», для советской контрразведки будет совершенно неожиданным то, что «шаблонно» спланировал разведцентр «Юг».
Дубашевич должен был прорваться через Тиссу так же, как и его предшественник Кларк — «Колумбус» и почти под тем же прикрытием. Посылая его по проторенному, обильно политому кровью своих агентов маршруту, «Бизон» твердо рассчитывал еще и на то, что пограничники пятой заставы, упоенные недавним своим успехом, не ждут прорыва границы на своем участке.
На высокой безлесной вершине, открытой всем ветрам, обогретой жарким весенним солнцем, стояли два пограничника: старшина Смолярчук и рядовой Тюльпанов, переведенный недавно сюда с высокогорной заставы. У их ног лежал Витязь.
Получив согласие капитана Шапошникова, Смолярчук вышел в горы, чтобы на практике поучить молодого солдата искусству розыска нарушителя границы по следу. Так пограничники проводили утро своего выходного дня. Поднявшись на вершину, они долго и пристально вглядывались в безбрежный край весенних гор, альпийских лугов, долин, лесов, вечно затененных ущелий и быстрых белопенных потоков.
Горная весна наконец вступила в свои права и была в разгаре. От перевала к перевалу, по склонам зеленых гор, по долинам и ущельям, по всему горному Закарпатью гремели выстрелы, трубили пастухи в трембиты, стлался густой дым «живой ватры» — костров, зажженных старшими пастухами в знак того, что настал долгожданный час красной весны, что воскресли Полонины и готовы принять дорогих гостей — верховинских пастухов и их стада.
И на Верховине началось праздничное шествие, неповторимое «веснование», «ход на Полонины». Старики, дети, женщины, девушки, одетые во все лучшее, что у них было, провожали пастухов до окраин сел и дальше, в горы.
Все дороги и тропинки, ведущие в горы, забиты гуртами овец, коз, коров, волов, лошадей. Блеяние. Рев. Ржание. Лай сторожевых собак. Маржина охвачена предчувствием вольной жизни на зеленых просторах. Величавыми голосами продолжают перекликаться трембиты, пастушьи рога. Гремят выстрелы. Не умолкают бубны, скрипки, свирели. Парубки и девчата поют полонинки:
Ой, пиду я в полонину, там затрембитаю,
Щоб мене було чути на девъяту стаю…
Ой, высока полонинка с витром говорила,
Як бы ей разораты — жито б народила.
Смолярчук повернул голову к молодому пограничнику, который все еще вглядывался и вслушивался в праздничную жизнь гор.
— Знаешь, как это здесь называется? «Веснование», «Ход на Полонины». В хорошее время начинается твоя пограничная служба на пятой заставе!
Тюльпанов, не отрывая взгляда от Карпат, сказал:
— Все у меня в жизни начиналось хорошо.
— Все? — недоверчиво спросил Смолярчук.
— Да, все. — Тюльпанов покраснел и улыбнулся. — Если бы даже сегодня не было «Веснования», если бы не светило солнце, а шел дождь или снег, гремел гром, все равно день был бы для меня хорошим.
— Это почему же?
— Таким уродился, — пошутил Тюльпанов. — Мать и отец с первого дня моей жизни настроили меня на такую волну, чтобы я видел и слышал только одно хорошее.
— Значит, на границе тебе делать нечего. У нас здесь одним хорошим не проживешь, — Смолярчук глянул на часы. — Пора бы и начинать!
Невдалеке, на южном склоне горы, густо заросшей буковым лесом, послышался резкий, продолжительный свист. Смолярчук приложил к глазам бинокль.
— Наконец!.. Пошли товарищ Тюльпанов. Старайся не отставать.
Витязь был уже на ногах, встревоженно визжал; натянув поводок, рвался вперед.
— Ишь, какой догадливый! Спокойно, Витязь, спокойно!
Спустившись с вершины горы, пограничники попали в старый лес, полный весеннего света, цветов, пения птиц, пчелиного жужжания и аромата разогретой хвои. Витязь, пущенный на обыск местности, обнаружил в густом ельнике тщательно замаскированный велосипед.
— Ну, что мы теперь должны делать! — спросил старшина, глядя на молодого своего напарника.
— Ставить собаку на след, искать велосипедиста.
— Правильно! Так и сделаем! След, Витязь! — скомандовал Смолярчук. — Ищи! Ищи!
Витязь сделал тройной круг по ельнику и, став на след, стремительно рванулся вперед. Преодолел овраг с бурным ручьем на дне. Пробежал поляну, промчался мимо водопада. Вскарабкался на крутой откос. Равнодушно проскочил мимо одной отары овец, догнал другую, с ходу врезался в ее гущу и с ожесточенным лаем бросился на большого барана, стал беспощадно трепать его и вдруг легко содрал шкуру. Под овчиной оказался человек. Витязь бросил шкуру, налетел на обманщика, схватил его за полу брезентовой куртки и свалил с ног.
Смолярчук весело, от души смеялся и, глядя на то, как овчарка треплет задержанного, поощрительно говорил:
— Хорошо, Витязь! Хорошо!
Смеялся и Тюльпанов. Смеялся и белокурый подпасок, вооруженный огромной трембитой. Смеялись и другие пастухи, опираясь на свои буровато-красные посохи, вырезанные из необыкновенно крепкого и красивого дерева — тисса. «Нарушитель» лежал на земле вниз лицом, закрыв голову руками. Витязь грозно рычал, положив ему лапы на спину.
— Витязь, ко мне! — скомандовал Смолярчук.
Собака покорно покинула задержанного, подбежала к инструктору, села у его ног, потерлась головой о колено. Почувствовав себя в безопасности, «нарушитель», то есть пограничник, которому в этом тренировочном поиске выпало на долю обозначать нарушителя, поднялся с земли. Теперь он был весь хорошо виден — худощавый, долговязый, с черной узкой полоской усиков.
— Ну, как, товарищ Волошенко? — подходя к «нарушителю», спросил Смолярчук.
Волошенко пожал плечами, скривил губы:
— Ничего особенного… Самая простая дворняжка найдет такого пахучего человека, как я. — Он достал белый платок, набросил себе на голову. — Вы забыли, кто я такой? Я же повар. Повар! Весь с ног до головы пропитан духом жареных котлет, масла, борща.
Снял платок, аккуратно сложил его, спрятал в карман.
— Так что зря не хвастайтесь. Советую записать эту победу Витязя на счет пищевой и вкусовой промышленности. — Волошенко остановился, перевел дыхание. — Товарищ старшина, а какие они… настоящие нарушители границы?
— Всякие бывают. Послужишь — увидишь.
Волошенко обнял атласный ствол молодой березки, приложился к нему щекой, нарочито запечалился:
— Все футбольные матчи команда «Трактор» проигрывала, когда я стоял вратарем. В лыжном походе лыжи ломались только у меня. На велогонках портилась обязательно моя машина. Неумелец я, одним словом, неудачник.
Говорил Волошенко серьезно, но глаза усмехались. Смолярчук отлично понимал его. Но Тюльпанов, еще не успевший разобраться в особенностях характера повара, не решился принимать его слова ни как горькую исповедь, ни как безобидное самоунижение.
Волошенко отстегнул от пояса пустую солдатскую флягу.
— Товарищ старшина, разрешите съездить к Медвежьему источнику за квасной водой.
— Поезжайте. Да побыстрее возвращайтесь.
— Слушаюсь. Вернусь быстро, — откликнулся Волошенко.
Через минуту он покатил по лесной дороге и скрылся. Смолярчук и Тюльпанов, улыбаясь, проводили взглядами «неумельца и неудачника». Закурив, Смолярчук сказал:
— Собаки, может быть, и знают, что он повар, а вот люди… Второй месяц кашеварит на заставе, а домой об этом ни слова, ни полслова не пишет.
— Соблюдает военную тайну? — не без ехидства спросил Тюльпанов.
— Стыдится. Как же, на заводе был токарем, а здесь повар!
— Неправильно это, — убежденно сказал Тюльпанов. — Меня, к примеру, хоть столбом поставь на границе — и то буду гордиться.
Смолярчук взглянул на молодого солдата:
— Ты, наверно, со временем будешь неплохим пограничником.
— Что это значит — со временем? — простодушно спросил Тюльпанов.
— Ну, скажем, через полгода. А может быть, и раньше, если не будешь жалеть сил на тренировку Витязя. — Старшина погладил овчарку, потрепал ее острое ухо. — Ум собаки — это труд человека.
Овчарка, повинуясь выработанному рефлексу, вскочила, подняла голову. Смолярчук привычным жестом уложил ее под кустом, сел рядом. Тюльпанов последовал его примеру. Пограничники расположились на зеленеющем косогоре с видом на солнечную Тиссу. Смолярчук достал платок, накрыл им влажное от пота лицо:
— Жарко, Витязь!
Овчарка бережно сняла фуражку с головы старшины, положила ее на землю.
— Спасибо, Витязь.
Тюльпанов был восхищен.
— Вы прямо-таки колдун, товарищ старшина!
— И ты будешь колдуном — наберись терпения.
Наклонившись к уху товарища, он что-то шепнул.
Тюльпанов, волнуясь, поднялся, робко скомандовал:
— Витязь, слушай!
Но Витязь даже головы не повернул к молодому пограничнику:
— Слушай! Слушай! — повторил Тюльпанов.
Витязь лежал с поникшими ушами, прижмурив глаза.
Смолярчук довольно ухмылялся.
— Да разве на такую команду откликнется уважающая себя собака? Нет в вашем голосе, товарищ Тюльпанов, ни власти, ни нежности, ни приказа, ни просьбы. Один пустой звук. Вот так надо командовать, смотрите!..
Лицо Смолярчука стало напряженным.
— Слушай! — сдержанно, вполголоса произнес он.
Витязь вскочил. Голова его с торчащими ушами настороженно поворачивалась во все стороны.
— Хорошо! — поощрил Смолярчук собаку. Повернувшись к Тюльпанову, добавил: — Вот так всегда и командуй. Витязь, отдыхай!
Собака опять легла, удобно устроив голову на вытянутых лапах, не сводя взгляда с инструктора. Смолярчук потрепал замшевые уши овчарки:
— У, зверь! Чего ты смотришь? Привораживаешь? Нет, брат, ничего не выйдет! Кончилась наша дружба. Понимаешь, кончилась.
— Товарищ старшина, жалко, наверно, расставаться? — спросил Тюльпанов.
— Конечно, жалко. Но хватит, отслужил свое. Скоро скажу: прощай, граница! — Смолярчук посмотрел на Тиссу, на весенние виноградники, на расцветающие сады.
Тюльпанов сочувственно молчал. Он уже догадывался, что происходило в душе Смолярчука.
— Товарищ старшина, нару… нарушитель, — вдруг зашептал Тюльпанов.
— Нарушитель? Где? — Смолярчук вскочил, оглядываясь по сторонам.
Встревожился и Витязь.
По тропинке, полого спускавшейся к берегу Тиссы, между двумя рядами цветущего терновника не спеша удалялась велосипедистка в летнем платье и жакете, с цветком в белокурых волосах.
Смолярчук посмотрел вслед девушке и улыбнулся. В его глазах была нескрываемая нежность.
— Ничего, ей можно нарушать погранзону. Это Алена Дударь. Аленушка. Вернулась из командировки. Две недели отсутствовала. Привыкай. Она три раза в день появляется на границе: контролирует уровень воды в Тиссе. Между прочим, хорошая дивчина. — Помолчав, стесняясь, добавил: — Вроде как бы моя симпатия.
— Невеста?
— Почему невеста? Разве я сказал?
— Про такое и говорить не надо: по глазам все видно. Что, разве не угадал?
— Угадал, брат, не буду отпираться. Я о ней сейчас день и ночь думаю, разные планы строю, как мы жить будем в Сибири, где она будет работать, где я.
— Одни строите или вам, товарищ старшина, и Аленушка помогает?
— Так она еще не в курсе дела.
Тюльпанов удивленно раскрыл глаза:
— Как это — не в курсе?
— Очень просто: она еще не знает о моих планах.
— Не знает, что вы на ней жениться хотите?
— Не говорил ей об этом.
Тюльпанов расхохотался.
Смолярчук не нахмурился обиженно, не бросил на товарища осуждающий взгляд: наоборот, поддержал его дружелюбной улыбкой, хотя причина смеха ему была непонятна. Уверенный в своей правоте, он не допускал мысли, что Тюльпанов смеялся над его словами, но на всякий случай спросил:
— Ты чего гогочешь?
— Так… — Тюльпанов сделал серьезное лицо. — Свою женитьбу вспомнил. Целый год, дурак, терзался: пойдет или не пойдет за меня Таня, стою я ее или не стою.
— Ну, вышла?
— А то как же! У нас с ней, товарищ старшина, такая любовь! Рассказать?
— Не надо. Неинтересно про чужую любовь слушать. Про свою сейчас буду разговаривать. Подожди меня тут.
Тюльпанов был разочарован тем, что ему не удалось поговорить о молодой жене.
— Товарищ старшина, я дополнительно потренируюсь, — сказал он.
— Что еще за дополнительная тренировка? — удивился Смолярчук.
— Скоростной бег. Помните, вы говорили, что инструктор должен уметь бегать, как олень? Вот я и хочу потренироваться, чтобы не отстать от Витязя.
— Не возражаю. Тренируйтесь до моего возвращения, — сказал Смолярчук, нетерпеливо поглядывая на Тиссу.
— Я хочу за велосипедом побегать. Можно?
Смолярчук махнул рукой: делай, мол, что хочешь, не до тебя сейчас.
Он потуже затянул ремень, поправил фуражку и направился к Тиссе. Витязю он приказал оставаться на месте.
Алена давно нравилась Смолярчуку. День за днем, неделя за неделей приглядывался к девушке, но объясниться не спешил, полагая, что у него впереди много времени. И вот только теперь, накануне демобилизации, он решил сказать Алене, что хочет жениться на ней.
А как же она… Согласна ли она выйти за него замуж? Об этом Смолярчук даже не думал… Этот вопрос был для него решен год назад, когда он увидел и почувствовал, что нравится Алене. С тех пор ничего не изменилось, казалось ему. В том, что она немедленно согласится на его предложение, он не сомневался. Вообще Смолярчук теперь, когда к нему пришла большая слава, мало в себе сомневался. Он привык верить, что все люди, с какими он соприкасался, относятся к нему с уважением, а часто и с любовью. И Смолярчук немало удивился бы, вдруг обнаружив, что все обстоит не так, как он думал.
По тропинке, проложенной пограничниками и лесниками по крутояру, Смолярчук спустился к дамбе, прикрывавшей равнину от весенних наводнений и бурной Тиссы. К кустах, растущих на откосах дамбы, стоял велосипед, на котором приехала Алена. Смолярчук решил подождать ее здесь.
Покончив со своим делом, Алена сидела на берегу Тиссы, на ребристом остове разбитой лодки, черной от смолы и старости, и, защищая глаза ладонью от солнца, смотрела вверх, в небо. Большая стая голубей, вылетевшая из своих гнездовий, сделала круг над Тиссой и, не страшась, расположилась на песчаной отмели, неподалеку от девушки. Алена достала из кармана горсть каких-то зерен, бросила голубям. Склевав корм, голуби поднялись и улетели.
Когда Алена, тяжело дыша, с прозрачными росинками пота на лбу, раскрасневшаяся от жары, обмахиваясь алой выцветшей косынкой, выбралась на дамбу, Смолярчук вышел из кустов, приложил руку к козырьку:
— Здравия желаю, товарищ гидрограф! — Он опустил руку, улыбнулся. — Здравствуй, Аленушка! С приездом!
— Здравствуй, Андрей. А я думала… что тебя уже не увижу.
— Скоро уезжаю. Приказ о демобилизации уже подписан. Проводы мне друзья устраивают… Пришла бы к нам на заставу со своими подругами… В субботу вечером, а?
— Приду. Обязательно. И девчат приведу. — Алена заторопилась. — До свидания.
— Постой. — Он положил руку на руль велосипеда. — Аленушка, я хотел тебе сказать…
Позади в кустах послышались шорох и предупредительное покашливание. Смолярчук растерянно оглянулся.
Раздвинув ветви кустарника, на дамбу вышел пожилой человек с бурым от загара и ветра лицом, в кожаной потертой куртке, с ружьем на плече и топором за поясом, Это был Иван Васильевич Дударь, отец Алены. Лукаво усмехаясь в густые висячие усы, он молча смотрел на смущенных молодых людей.
— До свидания! — приходя в себя, пробормотал Смолярчук и торопливо скрылся.
— Ишь, какой пугливый вояка! — густым басом сказал Дударь, провожая пограничника дружелюбным взглядом.
— Тато, вы прямо как из-под земли выросли, — засмеялась Алена. — Как же вас не испугаешься?
— Ой, дивчина хорошая, помолчала бы ты. — Иван Васильевич вздохнул, достал пачку сигарет, закурил. — Лет двадцать пять назад мне довелось дружить с твоей покойной матерью, царство ей небесное. — Сняв фуражку, он перекрестился. — Умная была дивчина, твоя мать Все медовые мои речи внимательно слушала, но… усмехнется бывало, покачает головой: «Только после свадьбы поверю тебе, Иван, а сейчас…»
— Не бойтесь, тато, не народился еще такой человек, какой сумеет обмануть вашу Алену медовыми речами.
Она вскочила на велосипед, спустилась с дамбы и покатила просекой к путевой будке, оранжевая черепичная крыша которой виднелась поверх невысоких елей.
Переменчива погода весной в Карпатах. Час назад на ясном небе не было ни одного облачка, а сейчас с холодной, северной стороны хребтов потянулись вереницы тяжелых снежно-землистых туч, несущих дождь, а может быть, и град. Час назад было тепло, а теперь из ущелья потянуло свежестью, тихий лес недобро зароптал вершинами вековых сосен, и солнце перестало греть и светить. Весенние поляны, также недавно нежнозеленые, молодившие Карпаты, потускнели без солнечного света, и стали неприветливыми суровые склоны гор. Одна за другой окутывались облаками и пропадали вершины. Потемнела и покрылась крупными морщинами Тисса.
