Сильнейшее разочарование: «Метелица» не прилетит, какие-то организационные неурядицы. Северная Земля отменяется, Валентина Кузнецова с подругами в ближайшие дни уходит в тундру, к берегам Карского моря.

— В Арктике без особых погрешностей можно планировать ближайшие полминуты, — напомнил Лукин. — Не расстраивайтесь, увидитесь с «Метелицей» в Москве.

Утешил, называется!

Так в этом повествовании появился зияющий пробел, который лишь частично восполнил своим рассказом Лукин.

— Вы знаете, как я отношусь к полярному туризму, зависело бы от меня — отгородил бы Арктику от туристов непролазным забором, слишком много с ними хлопот: они проявляют героизм, а мы их выручай. Сами знаете, иные туристические походы отвлекают от прямого дела значительную часть полярной авиации. Поэтому, когда в 1979 году на ЗФИ в Нагурскую прилетела «Метелица», я отнесся к этому факту в высшей степени хладнокровно. Был наслышан о том, что «метелицы» не похожи на некоторых других и не требуют никакой опеки, к тому же все-таки женщины, но, повторяю, отнесся хладнокровно. Тем более что догадался: им до зарезу понадобится мой АН-2, чтобы попасть на остров Рудольфа — исходный пункт их маршрута по ЗФИ, а мне решительно не хотелось отвлекать «Аннушку» от выполнения достаточно напряженной программы. Между тем энергичная и обаятельная Валентина уже развила бурную деятельность: начала обрабатывать летчиков. А те — не можем, зависим от заказчика, куда скажет, туда и полетим, мы что, воздушные извозчики… Тогда Валя пришла ко мне. Состоялся такой диалог: «Вы Лукин?» — «Да, я». — «Не можете ли вы подкинуть нас на Рудольфа?» — «Нет, не могу». — «А почему?» — «Очень просто, в мои задачи это не входит». — «А полярные традиции, разве они изменились?» — «Нет, не изменились». — «Тогда в чем же дело?» И тогда я привел такой аргумент: представьте себе, что вы меня уговорили, я дал самолёт и вы полетели на Рудольфа. А там «Аннушка» при посадке поломает лыжонок, повредит шасси. Конечно, я своих друзей-летчиков в беде не оставлю, напишу, что это по моему указанию они полетели на Рудольфа. И тогда Трешников задаст мне вопрос, на который крайне трудно будет ответить: «А по какому праву ты это разрешил?» И на моей скромной полярной карьере будет поставлен крест.

«Но, может быть, все-таки…» — попробовала уговорить Валя.

«Нет, никак нельзя», — отрезал я.

Следующий этап — женское очарование. Снова приходит Валя и от имени девушек приглашает меня с экипажем на чашку чая, с домашним печеньем. Песни под гитару, рассказы о походах «Метелицы», воспоминания — словом, хороший вечер. Но никаких обещаний я не дал, хотя мне понравились и эти одержимые девчата, и то, что для каждого похода они берут отпуск и идут за свой счет, а не за государственный.

Между тем распогодилось, мы стали летать на точки, а девчата сидят на Нагурской. И никаких шансов попасть на Рудольфа у них нет — между островами полоса чистой воды километров семьдесят. И вот Валя снова приходит, чуть не в слезах, и говорит: «Мальчишки, ну есть у вас сердце, помогите, пожалуйста».

«Мальчишки» сдались — сердце не камень. Тем более что и на Рудольфа была кое-какая работа. Полетели, произвели посадку километрах в двух от полярной станции, и здесь члены экипажа и я показали себя истыми джентльменами — понесли на своих плечах груз «Метелицы». Лично я надел рюкзак весом килограммов пятьдесят да еще тащил две пары лыж. Вспоминаю об этом факте только потому, что чуть не отдал богу душу — еле доплелся, мокрый как мышь. Вот вам и женская команда, слабый пол!..

С той поры у нас дружеские отношения, если можем — стараемся помочь. Впрочем, полярники вообще «Метелицу» любят — за абсолютную спортивную честность и дружелюбие; поэтому, поверьте, мне тоже жаль, что они не прилетели… Будем думать, как отправлять обратно их груз, и поразмышляем об очередных делах. Хотите погостить на Голомянном? Уваров уже приготовил вам в своей комнате раскладушку, там хоть отоспитесь.

Из записной книжки: «Голомянный» — самая уютная из островных станций Арктики. Входишь в дом — и забываешь, где находишься: чистенькая кают-компания с цветным телевизором, десяток комнат на одного-двух человек, кухня — как у образцовой хозяйки, теплый туалет. Забываешь, пока не посмотришь в окно: с одной стороны — сильно торошенный припай, с другой — покосившаяся, укутанная в снег избушка, из-за острого желания поклониться которой я в любом случае приехал бы на Голомянный. Это — охотничья избушка Журавлева, одно из первых строений на Северной Земле. С первым домом, который был сооружен на острове Домашнем, поступили плохо: разобрали по бревнышкам и перенесли на Средний, для строительных надобностей. И теперь на Домашнем лишь одинокие могилы да медведи… А что стоило сохранить тот дом? Все полярники, прилетающие на Средний, идут на Домашний поклониться могилам и пощупать руками остатки свай фундамента. Не умеем мы беречь свою историю».

Голомянный — не только самая уютная, но и самая гостеприимная из известных мне полярных станций. Она находится в восемнадцати километрах от Среднего, и многие полярные бродяги, не найдя койко-места в гостинице, просятся на Голомянный — и никогда не получают отказа. Когда я туда приехал, на станции в ожидании попутных бортов находились большая группа вернувшихся из отпусков полярников и молодые специалисты; среди последних сильное впечатление производила фигура или, точнее, фигурка Ларисы, выпускницы Херсонского гидрометтехникума. Этой прелестной девчурке лет восемнадцать; тоненькая, смешливая, она, как сказали бы киношники, абсолютно не монтировалась с Арктикой — еще тот «полярный волк»! Лариса ждала оказии на остров Визе, весело смеялась, когда ее пугали медведями, и небрежно отмахивалась (чутко, впрочем, прислушиваясь), когда ей предсказывали, что для сопровождения ее на метеоплощадку женихи на станции образуют очередь.

Очень впечатляло и знакомство с Денисом Сизинцевым, бывалым полярником, который заканчивал на Голомянном зимовку и через несколько дней должен был улететь в Москву на учебу. Денису шесть лет, он сын механика и поварихи, он очень серьезный человек, любит поговорить о жизни. Вот стенографическая запись одной нашей беседы. Дело было утром.

— Дядя Володя, вставайте, у меня есть идея.

— Какая?

— Пойти с вами погулять.

— Почему именно со мной?

— Я могу и один. Медведей я не боюсь, потому что всегда гуляю с собаками, они меня охраняют.

— А ты видел медведей?

— Много раз. Вчера был медведь, очень хитрый, в него стреляли ракетами, а он отмахивался. Как, по-вашему, если я в школе расскажу про медведей и пургу, мне поставят пятерку?

— Думаю, что поставят.

— Я тоже на это надеюсь. Вставайте, собаки нас ждут, они уже лают.

Вот так и обживается Арктика — с будущей сменой!

Из записной книжки: «Саша Уваров, тридцать лет, сильного сложения, ходит нараспашку, часто без шапки. Первоклассный радист, шофер, котельщик, смонтировал и отремонтировал кучу приборов, может делать на полярке все. Сергей Чудаков в постоянной тревоге: Саша предупредил, что через полгода-год уйдет на СП или в Антарктиду, попробуй такого замени!»

Сашу Уварова я вспоминаю с особой симпатией, и не только потому, что он сдал мне раскладушку. Саша — один из самых начитанных полярников, которых я встречал: он выписывает несколько литературных журналов, собирает книги, причем не только развлекательные, но и классику, которая отнюдь не пылится у него на полках. К тому же он обладает редкой способностью с юмором подать самый обыденный случай, дружелюбно высмеять и товарища, и самого себя. Из словечек: «Мое дело собачье, прогавкал в эфир — и все». Его рассказы абсолютно непринужденны, льются сами собой и бывают смешными до колик, из-за тех же словечек. Короткий рассказ о приятеле, который усовершенствовал какую-то, не помню, деталь в мотоцикле: «Принес Витька чертежи, документы для патента, а патентщик посмотрел и говорит: годится, будем соавторами. Витька, человек с нежным сердцем интеллигента, очень далеко послал патентщика, а тот ласково отреагировал: не хочешь — иди мимо кассы. И вот Витька несколько лет воюет и ходит мимо кассы. Золотой парень, я его уважаю до соплей».

Саша держит ежедневную связь с группой Подрядчикова, устроил мне разговор с ним по микрофону. Новости неутешительные: ледовая обстановка исключительно тяжелая, связь с группой Чукова неустойчива; обе команды пытаются пробиться к острову Ушакова, но из-за поломки навигационного прибора Подрядчиков не может точно определить свои координаты. А двигаться вслепую по дрейфующим льдам…

— Без Лукина не обойдутся, — комментировал наш разговор Саша. И тут же спохватился: — Тьфу, тьфу, не сглазить бы, конечно.

И постучал по дереву.

Праздновать 1 Мая на Голомянный в полном составе приехал отряд Лукина.

Давно не был на молодежном застолье, от души посмеялся. Полярный демократизм: в центре внимания было не начальство, не дипломированные научные сотрудники, а Саша Уваров с его до слез смешными «медвежьими» рассказами, прибаутками, экспромтами. Сашу пытались заглушить «Примусом», чтобы хоть на время перехватить инициативу, но Саша царил до тех пор, пока Дима Кутин не втянул его в какой-то нерешаемый спор. Дима — из «железных кадров» Лукина, прекрасный океанолог и безотказный трудяга, но упаси вас бог начать с ним спорить! Дима непробиваем — потому что абсолютно уверен в себе и в своей единственно правильной точке зрения. Он умен, по-своему логичен, но напрочь не способен к компромиссам. Раза два-три он и меня пытался втянуть в споры, но я не слишком люблю это занятие, особенно когда наталкиваюсь на крайне субъективные аргументы и холодное упрямство. «Диму можно повалить, можно убить, но переспорить его нельзя!» — перефразировал хемингуэевского Старика Лукин.

Полная противоположность Диме — Валерий Карпий, заместитель Лукина, олицетворенное добродушие и хладнокровие. Несколько дней назад он весьма своеобразно отметил свое тридцатитрехлетие: когда сели на точку, промерили лед и начали гидрологию, шагнул на метр в сторону и провалился в воду. Лукин и Чурун его вытащили, экипаж выразил свое сочувствие градом насмешек, а Карпий переоделся, выпил горячего чаю и спокойно продолжил работу.

Тут же за столом припомнили еще два аналогичных случая. С месяц назад Юрий Реймеров на точке потащил к палатке двухпудовый груз, провалился по шею и был вытащен под столь же сочувственный хохот. В другой раз на льдине провалился бортрадист Макаров, Освальд бросился его вытаскивать, но вдруг вспомнил, что в кинокамере осталась неиспользованная пленка, попросил Макарова потерпеть во имя искусства и сначала отснял редкий сюжет. Слова, какими выражал свои эмоции бортрадист, читатель может воссоздать в своем воображении.

Успех у собравшихся вызвала и вторая новелла из жизни Валерия Карпия. Несколько лет назад, будучи участником дрейфа станции СП-25, он получил от друга радиограмму с просьбой срочно перевести тысячу двести рублей. Карпий написал в сберкассу распоряжение, пошел к радисту, а тот сделал широкие глаза: что ты, друг, такую радиограмму, как твоя, должен заверять врач, после обследования, что ты в своем уме. Карпий послушно отправился к врачу, тот его «осмотрел», покачал головой — и отправил к начальнику станции Василию Сидорову, у которого для такого рода сомнительных случаев есть специальные бланки. Озабоченный Карпий пошел к Сидорову, разбудил его, попросил бланк — и обеспечил коллективу СП несколько чрезвычайно веселых дней.

Но, пожалуй, наибольший успех выпал на долю Олега Кириллова, который поведал о таком розыгрыше:

— Несколько лет назад мы, несколько сотрудников ААНИИ, были посланы в командировку на остров Жохова, принимать и отправлять грузы для дрейфующих станций. С нами был молодой научный сотрудник А. — необстрелянный, доверчивый, наивный. Такие обычно сами лезут на крючок, только сиди и жди, когда клюнет. На острове находился руководитель полетов со своей группой, и А. повадился к ним — заинтересовался, как они сажают самолеты. Присмотрелся, удивился, какое это на глазок простое дело, и спросил: «А я так смогу?» — «Конечно!»

Ребята у РП были веселые, почувствовали, что начинается перспективное дело. Обучили А., что говорить — курс, удаление и прочие премудрости, и А. под их руководством посадил два-три самолета, повторяя подсказываемые команды, как попугай. Понравилось. Приходит к нам, хвастается и так, между прочим, интересуется, сколько РП зарабатывает. Когда мы назвали сумму, он ахнул: «В несколько раз больше меня? А чем я хуже?» Мы заверили, что нисколько не хуже, вполне можешь стать РП, раз у тебя такие способности.

Остальное было делом техники. А. стал день и ночь проводить в группе РП, ему там дали все наставления, инструкции, он быстро их назубок выучил — память отличная. Ему сказали, что скоро прилетит специальная комиссия — принимать у него экзамены, а потом его зачислят в группу и повысят в три раза оклад. А. весь светился, бурлил и высекал унтами искры — перспектива-то какая! Между тем на остров действительно прилетела на инспекцию комиссия, ее членов быстро ввели в курс дела, они охотно включились в розыгрыш и устроили А. экзамены. Думали, засыплют на первом же вопросе, но не тут-то было! Все знает назубок, что ни спрашивают — сразу отвечает, и подробно, без ошибок. Тогда решили засыпать его на языке: как будет объясняться, если прилетит иностранный самолет? И здесь полный конфуз: А. отлично знает английский! Комиссия чуть не в шоке, пришлось напрягать всю изобретательность. Один из экзаменаторов догадался, спросил: а как по-английски сказать, что нужна специальная машина для перезарядки перед вылетом? Вот этого А. и не знал, и комиссия, торжествуя, его завалила. Но сказали, чтоб не расстраивался, подучи английский, через месяца два прилетим снова.

А. снова начал упорно заниматься, пропадал на РП, досаждал вопросами — очень ребятам надоел, решили, что пора кончать. И подсунули ему радиограмму: оплатить перелет прилетающей для приема экзаменов комиссии в сумме девятисот рублей. А. взвыл, его немного потомили — и признались…

Любое застолье теряет для меня интерес, когда начинаются танцы. Угадав это по моим глазам, Саша Уваров на несколько минут исчез, а возвратившись, доложил, что поставил в библиотеке раскладушку, и если я желаю…

Я сердечно поблагодарил, и остаток ночи провел в библиотеке, небольшой комнатке, уставленной стеллажами — от пола до потолка. Здесь было тихо и уютно, а книги, любовно собранные несколькими поколениями полярников Голомянного, располагали к возвышенным размышлениям. Какое богатство — классика мировой литературы! Сколько мыслей и гениальных прозрений, сколько судеб лучших умов человечества…

А ведь ни у кого из классиков не было легкой жизни. Посредственных писателей и поэтов легко признавали и превозносили, гениев — подвергали разносам, насмешкам и клевете. Наверное, так было, есть и будет — современники не в состоянии понять гения, он слишком опережает свое время и лишь после смерти получает признание, которого ему так не хватало в жизни: достаточно вспомнить Достоевского и Чехова, которых многие критики считали посредственными беллетристами; Пушкину, Гоголю и Толстому доставалось не меньше. А можете ли вы назвать писателя, поэта, мыслителя, который при жизни был признан великим? Думаю, что не назовете; видно, такова природа человека — не видеть гения в том, кто сегодня рядом с ним живет, пишет, мыслит. Другое дело — возвысить посредственность! Ведь дифирамбы в адрес бездарности безопасны, непосвященный примет их за чистую монету, посвященный — просто пожмет плечами. А вот поднять на щит своего великого современника — штука настолько редкая, что с трудом и припомнишь такое. Ну, Белинский — Пушкина, а кто еще? Неужели только в двадцать первом веке, когда будут основательно забыты многие из тех, кто нынче издает собрание за собранием своих сочинений, критика наберется смелости и провозгласит Михаила Булгакова великим писателем двадцатого столетия?

Я знаю одного на редкость плодовитого и столь же скучного критика, который, как шварцевский министр из «Голого короля», прямо в глаза режет правду-матку, доказывая тем, кто руководит литературным процессом, как он здорово пишет. Вот интересно, знай этот критик, что его высадят на необитаемом острове с десятком современных книг по выбору, — какие он возьмет с собой? Доказать сию вымышленную посылку невозможно, но я абсолютно уверен, что он ни одной из книг, которые воспевает, не возьмет. А вот Булгакова и Трифонова, о которых строчки не написал, обязательно возьмет, и Василия Быкова, о котором многие годы молчал, Тендрякова и Абрамова, Пастернака, Ахматову и Цветаеву, которых десятилетиями старательно не замечал… Есть, есть «гамбургский счет» и в литературе, никуда от него не денешься.

Кстати, о руководстве «литературным процессом». На наших глазах он превратился в руководство процессом издательским, что совсем не одно и то же, да еще и массовыми литературными празднествами — по юбилейным и прочим поводам. Ну скажите, кому, кроме их устроителей, нужны «писательские десанты» в разные края страны? Неужели кто-то всерьез думает, что за пять — семь дней общения с нефтяниками Тюмени и строителями БАМа можно изучить действительность и написать что-то стоящее внимания читателя? Представьте, что сочинил бы Чехов, если бы поехал на Сахалин в составе писательской бригады? «Острова Сахалина», во всяком случае, русская литература бы не получила.

Я встал с раскладушки, включил свет и начал смотреть, какие книги читают на Голомянном. Каждый писатель, если только он не видит в гонораре единственную цель своей работы, мечтает о том, чтобы его книга была затрепана (детективы не в счет — все мы охотно их читаем, чтобы прочистить, а не загрузить мозги). Ох, как смещается «табель о рангах» в библиотеках! Каким толстым слоем пыли покрыты романы и сборники стихов, отмеченные самыми высокими премиями! Зато те, кого критик, превозносивший запыленные романы, взял бы на необитаемый остров, побывали во многих руках. Ну и классика, конечно, особенно Толстой, Тургенев и Чехов. И я подумал о том, что зря мы так бурно спорим об издательской политике — что нужно народу, а что не нужно: народ сам отлично в этом разбирается. Жюль Ренар говорил, что «хорошая книга — это та, которая мне нравится»; проведите серьезное социологическое обследование в библиотеках — вот вам будет и «гамбургский счет».

Возвратившись на Средний, я застал радиограмму от Василия Сидорова с приглашением на его СП-26 — ближайшим попутным бортом.

Испросив благословения у Лукина, я начал было укладывать вещи, как вдруг произошло событие, круто изменившее планы.