Сердце над головой Мэрилин, как обычно, горело с самого утра. А «ЛАВБУК ИУВКЩЩЬ» объявил тематический маскарадный день — «ЭПОХА АБСЕНТА». Выбор был простым.

Как разъяснили поп-апы, празднично стреляющие серпантином, Мэрилин сегодня за счет системы нарядят Надеждой Крупски, а сам он будет Владимиром Ульяновым. Вот бы еще знать, кто это такие. Наверно, какие-то древние художники. Абсент, Ван Гоголь…

Шэрящие свой интимный опыт парочки в окнах «ЛАВБУКА» пока что разминались — однообразные господа с козлиными бородками раздевали и щупали наряженных в длинные платья дам. Общим элементом для всех спален была пузатая бутылка с зеленой жидкостью, стоящая на столике перед кроватью. Как всегда в маскарадные дни, Кеша ощутил легкую приподнятость духа.

Войдя в семейную спальню, он иронично кивнул всем, кто мог смотреть на него в эту секунду. Если они были вообще, в чем он сомневался из-за низкого личного рейтинга.

Мэрилин в длинной темной юбке и кружевной блузке лежала на кровати, глядя в угол. Был виден ее сонный профиль — и профиль этот ни капли не возбуждал.

«Понятно, зачем спиртное», — подумал Кеша философски, заметив рядом с кроватью пузатую бутыль. Странно, что алкогольный напиток назначили символом целой эпохи. Наверно, мрачное было время. Пыльное и безрадостное.

Кровать с Мэрилин вдруг затянуло мглистым квадратным поп-апом. В нем появилась пыльная и безрадостная — вот точь-в-точь, как он только что подумал! — улица доисторического уездного городишки в черно-белом разрешении. Сквозь окно одного из домов стала видна комната, подкрашенная сепией. За письменным столом среди канцелярских папок сидел похожий на Чехова русский интеллигент с бокалом в руке. Жидкость в бокале была ярко-зеленой — единственное цветное пятно в кадре.

Где-то пробили часы — их звук показался Кеше невыразимо тоскливым.

Интеллигент словно решился. Он залпом выпил зеленую жидкость, сбросил несколько папок на пол и вскочил на ноги — но Кеша так и не узнал, что тот хочет сделать: движение прекратилось, а картинка расцвела тысячью райских цветов, раскрасив восстающего из-за стола в какой-то небывалый радужный куст, проросший сквозь серо-коричневую сепию. Мгновение было прекрасно — и оно остановилось.

Опять с локализацией обосрались, подумал Кеша с ленивым отвращением. Даже непонятно, что они такое пытались выразить.

Поп-ап стал гаснуть. Появились цены за разовое администрирование и недельный цикл — они были, надо сказать, круты. Потом сквозь них опять стала видна Мэрилин — и стоящий рядом столик с пузатой бутылкой и круглым бокалом. Кеша налил густой зеленой жидкости в бокал и понюхал. Судя по запаху, абсент был сладким ликером. Сейчас главное не кивнуть, пока цены не погасли окончательно — хотя сегодня скидка на абсент была пятьдесят процентов.

«Ну запах, — подумал Кеша, — это понятно. Через маску. А вот как делают рюмку и бутылку — когда я закрываю глаза? Через трэкпэд? Я же их все время чувствую пальцами… Или нет?»

Он закрыл глаза. И сразу стало непонятно, есть у него что-то в руках или нет. Он опять открыл глаза. Бутылка и бокал по-прежнему были в его руках. Теперь он совершенно точно чувствовал их пальцами.

«Понятно, — подумал Кеша. — Трэкпэд подключили через зрительный канал… Или наоборот…»

Он вдруг поднес бокал к губам и сделал большой глоток. Потом еще один. А потом сообразил, что это было не осознанное решение, а спонтанный поступок. Даже чересчур спонтанный, чтобы быть его собственным. Но, поскольку на абсент сегодня была скидка, с этим можно было смириться.

Абсент оказался крепкой настойкой, далеким родственником всяких пастисов и перно — с очевидным мезальянсом в линии генетической передачи. И, видимо, в нем был какой-то наркотик — кровать с Мэрилин расцвела множеством дымных радуг, а сама социальная партнерша поманила к себе десятком выросших на ней прозрачных рук.

«Угу, — подумал Кеша, наклоняясь к ней, — теперь понятно, почему такие цены. А другие, интересно, пьют?»

Одного взгляда на ЛАВБУК хватило, чтобы убедиться — пьют, и еще как.

Номером один в рейтинге было большое разноцветное дерево, которое рубил огромным членом веселый железный дровосек. Номером два — звездная ночь с гигантскими воронками разноцветных звезд. Далеко в черную пучину неба падала красная черепичная крыша и возвращалась оттуда, ухая, — а потом падала вверх опять. На третьем месте были два елозящих друг по другу отрезанных уха: большое, волосатое и желтое — и маленькое, румяное и розовое. На четвертом — извивающийся на дне могилы вампир в черном фраке, уже пробитый в нескольких местах регулярно падающим сверху осиновым колом.

Да, подумал Кеша, таких не догонишь. Хотя…

Он заметил, что его руки превращаются в два бича, и понял — Мэрилин будет совсем не против, если он ее немного накажет. Хлестнет раза три или четыре… Или даже пять-шесть.

Но Мэрилин не реагировала на щелчки бича. Видно, хотела, чтобы он взял ее неподвижную и покорную. Ну что ж, можно. Вот только получится ли задрать ей юбку двумя бичами?

Это получилось.

Отвалившись через несколько минут от удовлетворенной партнерши (она так и не сказала ничего, просто красное сердце наконец погасло), Кеша стряхнул с себя остатки абсентного глюка и вспомнил про метадату. Пока все идет по плану. Социально ответственный секс уже был. Теперь поиграем. В танки.

Кеша выглянул из окна спальни на свой фейстоп — и кивнул Игроку, чуть наклонив голову влево. Это отработанное движение запускало танкосферу сразу, в обход папки.

Игрок послушно превратился в Микаэля Виттмана — мужественного эсэсовца в черном мундире танкиста. Сдвоенные молнии на его мундире были прикрыты черными целомудренными полосками социальной цензуры, отчего казалось, что на рунах выросли маленькие квадратные усики.

Виттман щелкнул каблуками. Железный крест на его груди стал расти, превратился в раскрывающиеся ржавые ворота — и через пару секунд Кеша был уже в своем боевом ангаре.

Здесь все было по-прежнему. Каменные плиты пола, грубый кирпич стен, полки с разной механической требухой, тяжелые снарядные ящики. Пахло маслом и соляркой, пороховой гарью и железом.

Говорили, что приложение «Танки» при реконструкции восстановили почти в том же виде, в каком оно существовало на плоском экране в начале двадцать первого века — только перевели из формата «2D» в «5S», сделав погружение полным. В те времена, когда игру придумали, железные боевые машины еще встречались в реальности. От этого приложение казалось особенно аутентичным.

Еще говорили, будто из небытия игру возродили в основном по политическим причинам — чтобы яснее определить коллективную карму русскоязычных пользователей, показав, что гомофобия была не единственной культурной основой русской национальной идентичности (еще там присутствовало механизированное насилие, шутил Игрок). Как уверял Анонимус, из тех же соображений сняли и свежайший сериал «Крейсер „Чайковский“». Так или нет, но перед каждым сеансом игры приходилось слушать культурологический комментарий из убедительно воссозданного на стене пузатого 2D-телевизора. Кеша старался пропускать комментарий мимо ушей, но информационные осколки все равно звякали по броне.

Вот и сейчас в телевизоре возник горящий танк — и заиграла музыка. Мужские голоса затянули скорбное и певучее «у-у-ууу». А следом на экране появился знаменитый Ян Гузка. Кеша сразу узнал знакомое лицо, хоть сегодня оно выглядело слегка шутовским — ко лбу философа была косо приклеена танковая пушечка.

— Вы только что слышали музыку, — сказал Гузка, — которую заводили в старину после поражения команды танкистов. По замыслу авторов она должна была вызывать в сердце вихрь националистических эмоций. Но что это? Русские виртуальные танкисты отпевают своих боевых друзей с такими амбивалентными интонациями, что немедленно понимаешь глубинную причину их интереса к танкам — лежащую, разумеется, в предельной маскулинности и фаллоцентричности этого агрегата, позволяющих игрокам хоть украдкой, хоть косвенно, пусть даже втайне от самих себя, реализовать свою подавленную гомосексуальность в символическом группенсексе, кое-как закамуфлированном лязгом виртуального железа. Не будем в этой связи окончательно отрицать мерцающую «русскую Европу» в пространстве культуры и духа. Возможно, правы те, кто говорит — нельзя огульно обвинять в гомофобии народ, подаривший миру Чайковского и поговорку «Нас ***, а мы крепчаем»…

Гузку тут же закрыл поп-ап сериала «Крейсер „Чайковский“». Это была мыльная сага про Россию двадцать первого века: Совет Европы в последний раз требует допустить геев к армейской службе, и Россия делает медвежий пиар-маневр — собирает всех флотских геев на новейшем стратегическом крейсере, призванном служить витриной якобы уже достигнутой в стране толерантности. Но у подводников-геев много врагов среди стремящихся начать ядерную войну националистов-хардлайнеров в штабе флота, и не меньше — среди православных мракобесов в аквалангах, шныряющих мимо иллюминаторов с абьюзными плакатиками в резиновых пальцах…

Поп-ап, однако, появился не на самом экране телевизора, а прямо в воздухе перед ним — отчего несколько нарушилась историческая достоверность танкового ангара.

Кеша в очередной раз подивился, как гладко и неприметно профессионалы культуры подводят разговор к точкам контекстной прокачки. Но на то они, собственно, и интеллектуалы… Или это не Гузка, а он сам? Он ведь только что вспоминал про «Чайковского»…

Пошел фрагмент сериала: штормовое море, внешняя палуба радужной подводной лодки, мужественный выступ ракетного отсека, похожий на огромный гульфик… Крепкой раскорякой замерший у ограждения боцман затянулся последний раз сигаретой, сморщил обветренный булыжник лица и бросил невидимому за спиной партнеру суровое:

— Ну люблю, люблю…

Лубрикативный баритон тут же запел аутентичный древний шлягер из «Чайковского»: «Глубиной своего погруженья я любовь измеряю твою…»

Сериал, как утверждалось, был настоян на золотых крупицах сохранившегося русского гей-фольклора — и передавал быт эпохи с предельной точностью. Но к тому моменту, когда камеру захлестнула символическая пена, Кеша уже исключил из зоны осознаваемого и Гузку, и промо-ролик. Он пошел по ангару мимо стоящих в боксах танков, обдумывая предстоящий выезд.

Легкие танки, которые Кеша когда-то коллекционировал, все были разбиты и сожжены: в боксах чернели их обгорелые каркасы, чуть пованивающие соляркой и гарью. Тратиться на ремонт не хотелось, а внутриигровой валюты, заработанной в боях, у Кеши в последнее время хватало только на снаряды. И то на обычные — за голду, пробивающую все на свете, нужно было отдавать шэринг поинтс.

На ходу оставались две машины — тюнингованная «Пантера» с длинной скорострельной пушкой и тяжелый «Ягдтигр» с толстенной лобовой броней. Этих двух агрегатов, собственно, было достаточно: на «Ягдтигре» Кеша ездил бомбить, а на «Пантере» — катался для души. В «Пантере» было припасено несколько всепробивающих голдовых снарядов — на случай, если сердце попросит. Лезть в групповуху Кеша сегодня не хотел — возможно, после комментариев Гузки. Хотелось чего-то интимного, камерного и недорогого.

Кеша залез в «Пантеру» (он любил мускулистую пружинистость, появлявшуюся у его тела, когда оно карабкалось по броне), взялся за ручки управления, пару раз кивнул распускающимся спискам игровых меню — и выехал на поле под Прохоровкой.

Остановившись на невысоком пригорке, откуда открывался хороший обзор окрестных холмов, он стал ждать, не зайдет ли кто в его индивидуальную вселенную обменяться болванками. Обычно желающие находились минут за десять. Прошло целых пятнадцать, но никто так и не нарисовался.

Кеша высунулся из люка и поглядел по сторонам.

Июльский вечер был хорош до дрожи. Прогретый воздух нес в себе ароматы тысячи неизвестных трав. Склоняющееся к закату красное солнце грело так нежно и ласково, как умеют только старые звезды (солнце, понял вдруг Кеша, каждый вечер становится большим и красным, как бы репетируя будущую старость и смерть). Живые голоса мира, долетавшие до Кешиных ушей, казались странными — Кеша не знал даже, насекомые это или птицы.

Не выдержав, он вылез из танка, спрыгнул в траву и пошел в поле. Вокруг не было ни души — только несколько крошечных птиц чертили высокие круги в небе. Стрелять уже не хотелось.

Вечер был грандиозен, прекрасен — словно Кеша оказался перед багровыми и желтыми витражами древнего храма, бывшего одновременно всем миром. Не верилось, что красота, трогающая сердце за такие струны, про которые Кеша даже не знал, возникла просто как фон к случайной танковой битве.

Тут был какой-то подвох. И Кеша, уже понимая, в чем дело, пошел прямо в закат. Он знал, что сейчас произойдет — и не пытался бороться.

Время от времени цукербрины просвечивают каждую душу. Прятаться бесполезно. Лучше всего доверчиво шагнуть им навстречу.

Над горизонтом сверкнуло, и Кеше показалось, что к нему повернулись три ослепительных лица. В их огненные глаза можно было смотреть — но у Кеши такого желания не появилось. Ему просто сделалось хорошо и легко. Все ноши, кресты и хомуты, наброшенные на него судьбою, вдруг стали невесомыми.

Он ничего на самом деле не тащит на своем горбу, понял он — в какой уже раз понял!

Весь мир придуман специально для него. Но люди так устроены, что для правильного метаболизма души они должны таиться и трепетать, как делали это миллионы лет, поедая падаль в темных пещерах. Жизнь человека не должна быть слишком легкой, потому что он научится находить в любом комфорте положенную кармой муку, и чем мягче будет перина, тем сильнее станет впиваться в бок закатившаяся под нее горошина.

В самой счастливой судьбе должны быть боль и мрак — точно так же как внутри у прекраснейшей женщины должен быть кишечник. И все равно существование — это счастье, бесценный дар, поцелуй вечной весны. А сейчас самый источник счастья, не отрываясь, смотрел в его душу тремя парами глаз.

Ке чувствовал заливающую его любовь. Он знал, что ничего, совсем ничего нельзя утаить от этого света. Он и не хотел таиться. Свету было известно — вины на нем нет: он просто выполняет приказы раздающихся в его голове голосов, а что за ними стоит, он не знает, ибо мал и слаб. Кто он по сравнению со сгибающими его ум силами? Как он может противостоять им, если он сам — всего лишь их игра?

И свет соглашался. Свет все знал. Свет не упрекал его ни в чем. Но Кеша чувствовал, что происходит, в сущности, самое страшное из возможного.

Увы, среди ромашек, роз и лилий, на которые падал тройной луч, он не был самым красивым цветком. Он не радовал этот свет так, как другие, по-настоящему прекрасные растения. Он казался свету подорожником или лопухом… И это было невыносимо. Но свет любил его все равно.

Кеша провалился куда-то, где не было ни пространства, ни времени, а только счастье… Потом он почувствовал на щеках слезы — и вспомнил, что у него есть физическое тело.

Заходящее солнце, казалось, зажгло припрятанные за горизонтом покрышки — и огонь охватил полмира. Кеша помнил, чем кончилась встреча. Свет, как всегда, обещал утешительное и сладостное: что примет в себя его душу, когда придет срок, и станет последним, увиденным Кешей в жизни… Но это будет не скоро, а до тех пор свет еще вернется — и Кеша снова переживет то же самое. Изливающуюся на него любовь, которой он не достоин. Сострадание к себе, от которого невозможно не расплакаться.

И еще — отчаяние и агонию, сладкие настолько, что душа бесстыдно тянется к этой неге, не стесняясь показать ослепительному всепрощающему свету весь свой мрак…

Потом все кончилось.

Несколько долгих секунд Кешин разум молчал, словно выжженный прямым попаданием. В нем осталась единственная мысль, прилипшая к илистому дну души и не успевшая улететь вместе с принесшим ее светом: «жизнь — это бесценный дар…»

Ну да, подумал Кеша с неожиданной холодной трезвостью. Дар. Вот только — кому и от кого? Ведь я, живущий, не существую отдельно от дара. Я сам и есть жизнь. Как говорит Ксю Баба, человек не объект и не субъект, а процесс. Значит, дар — я сам. Это меня подарили кому-то, как котенка или борзого щенка. Причем и тот, кто подарил, и тот, кому подарили, предпочитают оставаться невидимыми. Какие широкие натуры населяют космос…

Но злобная мысль, затмив на миг его душу, тут же растворилась в красных и желтых огнях закатного русского неба. Пережитое счастье было слишком сильным — его раскаленный отпечаток просвечивал и прожигал любой смысловой мусор, которым пытался защитить себя перепуганный ум.

Цукербрины уже ушли. Кеша долго глядел им вслед — в ту точку, где только что растаяли их огни. А потом он снова начал воспринимать всю остальную реальность.

В ней успели произойти довольно неприятные перемены.

В поле догорала его «Пантера». На багровой полосе заката чернел грозный силуэт врага («ИС-10», опознал Кеша). Вражеская машина уже разворачивалась — и, показав напоследок профиль башни с длинной хищной пушкой (Кеша с отвращением вспомнил про Гузку), исчезла за склоном холма. Кеша даже не расстроился — против «ИСа» шансов все равно не было. Его присутствие в башне «Пантеры» не изменило бы ничего.

Когда он вернулся в бокс, оказалось, что починить «Пантеру» нельзя. Нулевой баланс шэринг поинтс.

Жизнь понемногу становится все жестче, вздохнул Кеша. Раньше одной рабочей смены хватало на целую неделю. А сейчас приходится выходить на работу каждые пять дней. Или даже четыре. Инфляция, как говорит Анонимус, есть способ заставить время течь быстрее, вынудив нас работать чаще. Вот только на самой работе время почему-то течет все медленнее и медленнее. Выходит, мы теперь работаем не просто чаще, но и дольше. Но про это пандиты помалкивают…

Короче, завтра на работу.