Есть известный анекдот про Моллу Насреддина, выводящего на чистую воду ясновидца-шарлатана. Этот шарлатан без труда рассказывает о происходящем на дне моря, на седьмом небе, в гареме у падишаха Индии и так далее. Но когда Молла задает ему простейший вопрос — «что я прячу в кулаке у себя за спиной?» — шарлатан замирает с открытым ртом и ничего не может сказать.

Логика анекдота понятна. Но дело в том, что этот шарлатан на самом деле мог быть вовсе не шарлатаном, а просто человеком, которого попросили поглядеть в телескоп на собственный пупок. Ясновидение устроено так, что у него есть определенный фокус резкости. Это дырочка в стене, и сквозь нее видно не все-все, а только то, что через нее видно.

И в первую очередь мои слова относятся к способности прозревать будущее — во всяком случае той, что была у меня.

Увы, увидеть собственное будущее я не мог почти никогда — вероятно, его знание несовместимо со свободой воли. Это, в общем, понятно: не знать своего завтра означает по сути, что сегодня ты волен поступать как угодно. Я мог лишь проследить наиболее вероятные последствия своих поступков, и то не всегда.

Применительно к чужому будущему мое ясновидение походило на телескоп, направленный в облачное небо — чаще всего он показывал серую пленку облаков. Но иногда в окуляре мелькало что-то голубое, и сверкало солнце, или можно было увидеть месяц и звезды. Правильнее сказать, это не я видел будущее, а оно в некоторые моменты становилось заметно — как будто в мутной пелене появлялась прореха. Но в моих видениях было много странного и взаимоисключающего.

И — как ни дико звучат такие слова в устах Киклопа — я понял после долгих наблюдений, что люди практически не могут повлиять на судьбу окружающего нас мира. Я был в этом смысле исключением, потому что видел те редкие точки уязвимости, где влияние было возможным.

У Рэя Брэдбери есть рассказ про охоту на динозавров: охотники отправляются в прошлое на машине времени, отстреливают обреченного ящера за миг до того, как тот утонет в болоте или потоке лавы — и возвращаются назад, практически не нарушив мирового баланса. Но потом один из охотников случайно сходит с подвешенной над джунглями дорожки и наступает на бабочку. Когда путешественники возвращаются в свою эпоху, оказывается, что эта прилипшая к подошве мертвая бабочка так сильно нарушила взаимосвязь мировых событий, что изменились даже правила языка, на котором говорят американцы, и президент у них тоже другой.

Идея очень красивая и понятная. Интуитивно она сразу кажется верной. Но это как раз тот случай, когда интуиция обманывает. Да, конечно, мы посылаем в будущее волны последствий от наших поступков. Все в мире переплетено, и вроде бы мы можем влиять на завтра тем, что мы делаем сегодня. Потому что как же иначе?

Однако мое прямое знание о мире расходилось с этой догмой. Я видел, что люди в огромном большинстве случаев не могут ничего изменить в мироздании. Попытки влиять на реальность методом Рэя Брэдбери не вели ни к каким серьезным переменам в будущем. Мир был эластичен — совершив несколько колебаний, он возвращался к своему генеральному чертежу. Раны зарастали, вмятины выпрямлялись, ошибки прощались.

Это может показаться странным, но большинство человеческих действий и усилий влияют только на характер белого шума, мерцающего по краям экрана бытия — и никак, ну совсем никак не меняют возникающую на нем картинку. Обо всем этом, как выразился христианский мистик, петух не пропоет.

Проще всего объяснить мирное сосуществование свободной воли и предопределения на примере консольной игры: весь ее сюжет, все катсцены и заключительная анимация уже прописаны на установочном диске. Но Кеша может как угодно упражняться в неполиткорректном насилии на пути от одного чекпойнта до другого — здесь у него полная свобода воли. Как говорится, и волки сыты, и овцы целы.

Но как же быть с потомством той птички, которая умерла от голода, не съев бабочки… и т. д., и т. п.?

Да никак. Вселенная устроена таким образом, что мелкие флуктуации очень редко способны поменять общий ход вещей.

Дело в том, что история, и космическая, и личная — это не столько тиканье заведенного однажды и накапливающего ошибки хронометра, чей ход зависит от попадающих в его шестеренки бабочек и муравьев, сколько грохот поезда, замеченного сначала в пункте «А», а потом в пункте «Б», помноженный на веру наблюдателя в то, что это один и тот же поезд, увиденный одним и тем же наблюдателем.

Если говорить на бытовом языке, наши жизни состоят из сцепленных друг с другом ситуаций и положений. Была такая песенка из мультфильма: каждому, каждому в лучшее верится, катится, катится голубой вагон… Мир сделан из нас, а мы (я имею в виду наши растянутые во времени судьбы) сделаны из таких вагонов. Пассажир — это как бы моментальное внимание, плывущее из вагона в вагон (если совсем точно, пассажир никуда не плывет — это на него вагон за вагоном накатывается поезд).

Чтобы пассажиры прибывали в пункт своего назначения по расписанию, должна сохраняться связь времен. Следует соблюдать определенные приличия — в мире не должно происходить критических событий, нарушающих расписание. Мир должен двигаться от одного чекпойнта к другому.

Расписание известно заранее, и его не так легко поменять. В истории очень много случайного и неинтересного, неважного — и даже неопределенного, про что вообще никто никогда не узнает, так что нет смысла обсуждать, было оно или нет. Траектории, по которым разлетится салют, маршруты планктона в океане, точное количество сгоревших колосков на подожженном кулаками колхозном поле — чаще всего не играют никакой роли в мироздании. Никаких ужасов из-за этого в отдаленном будущем не произойдет.

Просто потому, что об этом никто никогда не узнает.

Большинство бабочек, да и людей тоже значат на мировых весах не больше, чем неприличное слово, нацарапанное в тамбуре поезда в таком месте, где его никто никогда не увидит.

Именно это «никто не увидит» и является ключевым моментом во всех вопросах, связанных с бабочками и их следами во времени. Отклонения от мирового плана и их следствия чаще всего уходят в ту зону, где у них исчезает наблюдатель — и самоликвидируются. Это как-то связано, наверно, с той тонкой областью физики, где учитывается роль наблюдающего сознания. Но я здесь не специалист.

Мир не обязан бесконечно продолжать все начавшиеся в нем истории. Главное, чтобы никто из наблюдателей не заметил нестыковки. А для этого стараться обычно не надо. Надо сильно постараться, чтобы кто-то что-то заметил.

Я долго рылся в книгах, пытаясь найти этому хоть какое-то объяснение, и обнаружил вот какую интересную цитату у физика Дэвида Дойча (он тронул мое сердце тем, что тоже заговорил о бабочке):

«…говорят, что в принципе бабочка, находящаяся в одном полушарии, взмахом своих крылышек может вызвать ураган в другом полушарии. Неспособность дать прогноз погоды и тому подобное приписывают невозможности учесть каждую бабочку на планете. Однако реальные ураганы и реальные бабочки подчиняются не классической механике, а квантовой теории. Неустойчивость, быстро увеличивающая небольшие неточности… просто не является признаком квантово-механических систем. В квантовой механике небольшие отклонения от точно определенного начального состояния стремятся вызвать всего лишь небольшие отклонения от предсказанного конечного состояния…»

Надеюсь, это о том же, о чем говорю я. Ну а если и нет, то очень похоже.

Сперва мне было даже непонятно, зачем в таком самовосстанавливающемся мире нужна каста следящих за порядком Киклопов. Потом я это понял. Опасность для мира представляли только особые критические события — говоря фигурально, ситуации, про которые Гамлет в свое время сказал: «The time is out of joint».

Это обычно переводят как «распалась связь времен», хотя возможны и растафарические трактовки. Я уже говорил, как верно поэты угадывают суть вещей — вот еще один из таких случаев. Я нужен был именно для предотвращения подобных исключительных событий (они вовсе не обязательно выглядят как-то грандиозно — связь времен может разорвать забытый дома зонтик). Но такие катаклизмы довольно редки.

Вселенная — очень сейсмоустойчивое здание, и связь времен прочна. Никакая бабочка, кроме специально запущенного боевого дрона, не сможет повредить базовую реальность так, чтобы поменять расписание поездов (вернее, расписание пассажиров — разницу я объясню).

Но это может произойти из-за случайных сбоев реальности. Если увидеть зарождение такой нестыковки, реальность можно без труда заштопать — в этом и состоит малоромантичная работа Киклопа.

Но мета— и прочей физикой я себя не грузил, понимая всю ее практическую бесполезность. Это Птицы думали, что я один из творцов, я же работал просто киномехаником, отвечающим за то, чтобы пленка не рвалась. Мировые возмущения и дисбалансы, устранявшиеся мною, были именно угрозами этой гамлетовской связи времен — в масштабах одной региональной, как это ни обидно звучит, проекционной будки.

«Ах ты мать твою етить, опять порядок наводить!» — мой вольный перевод слов Гамлета пропитан личным чувством.

Особенности нашего восприятия заставляют нас видеть поезд собственной жизни как цепь причинно связанных друг с другом переживаний и событий. На самом же деле все вагоны есть сразу — поэтому иногда мы можем видеть будущее. По своей сути вагоны — просто разные кадры уже снятого фильма, между которыми мелькает черная гармошка перехода.

Но мы не всегда переходим из вагона в вагон. Иногда мы переходим из поезда в поезд.