Парадокс, но может статься, что именно в этом и таится главный секрет писательской популярности. Пелевин прост и народен. Он не интеллигент. Он каратист и толковый парень с некоторым литературным образованием, знающий иностранные языки и начитавшийся эзотерики. Ненавидящий и Советский Союз, и новый режим. Он сочинитель увлекательных сюжетных конструкций, который не заботится о тщательной шлифовке деталей.

«Модным Пелевин стал только потому, что был, по сути, единственным, – пишет Дмитрий Быков. – Все остальные литераторы сочиняли для себя или для критиков, которые их обслуживали. Некоторые писали для “Букера” или для перевода на европейские языки. Пелевин был единственным, кто думал о читателе и о реальности, помогая первому преодолеть вторую. “Я просто пишу интересные книжки”, – пожал он плечами в ответ на расспросы корреспондента Observer».

Артемий Троицкий, давний пелевинский симпатизант, в программной статье «Из ухряба в киркук» объясняет, «почему Пелевин оказался в роли толстоевского актуальной России». Он назначает нашего героя ключевым первостепенным русским писателем. Другие, мол, неплохи, но писатель один.

Образ писателя Толстоевского в свое время придумали Ильф и Петров: они любили поиздеваться над всем святым. Если выпарить живительный физраствор русской литературы до кристаллов, до одной основной характеристики, то мы увидим не увлекательность сюжета, не флоберовское тщание по части стиля, а привычку задавать мучительные вопросы.

Ильф и Петров потешались над такой привычкой. Троицкий считает ее важнейшим элементом пелевинских книг. Несмотря на склонность Пелевина придумывать самые фантастические объяснения социальным явлениям, в сухом остатке от его книг остаются одни проклятые вопросы. Это литература беспокойства, никак не умиротворяющая читателя, потому что непонятно, куда идет «Желтая стрела»? Где раздобыть глиняный пулемет? Кто управляет НИИ пчеловодства?

Русский читатель всегда был скорее равнодушен к стилю, нежели к смыслу. Тому масса примеров: от Чернышевского, чье «Что делать?» выдает криминальную неспособность оперировать языком, до стихотворения Тютчева Silentium. Стих у Тютчева вышел тягучий, неповоротливый, архаичный, с уже тогда безнадежно устаревшим образом встающих и заходящих звезд и сомнительнейшей рифмой «себя» – «тебя». Но поэту в таком стилистически неудачном стихотворении удалось сформулировать «мысль изреченная есть ложь». И читатель простил ему все на свете.

Пелевин – Толстоевский, потому что задает вопросы. Неупорядоченно, криво, заговариваясь, но по какому-то важному для нас существу.

По мнению Сергея Шнурова, Пелевин замечателен тем, что в его книжках отразилась бессистемность советского образования – где-то что-то. «Плюс это абсолютно постатеистическая литература, – говорит рок-музыкант. – Здесь, в России, мы остались без почвы, и вот растет такой бурьян – дикий, но увлекательный».

В конце шестидесятых со страниц журнала Rolling Stone в обиход вошло выражение middle brow – по аналогии с high brow (высоколобым) и low brow (низкопробным) искусством. Мидлбрау – это поп-музыка для взрослых, арт-хаусные триллеры, авторская песня. Не два прихлопа, но и не бином Ньютона. Артист мидлбрау отвоевывает себе плацдармы и слева, и справа. Однако это не самая простая задача.

Пелевин, безусловно, из числа таких артистов. В то время как большинство писателей не могут выбраться из круга цехового признания, он умудряется быть писателем и интеллектуальным, и популярным. Ему удается с разной степенью изящества покрывать собой оба пространства культурной борьбы. Он массовый писатель, но не в мягких обложках с аляповатыми картинками. Он шутит про эзотерику и философские построения, но не отталкивает контингент, значительно превышающий по численности целевую аудиторию подобного юмора.

Пелевин – своего рода проводник высокого в массы, коллективный психотерапевт, литературный Кашпировский. Той части российских граждан, которая посвящает свое время заботам нефтегазовой экономики, но по советской еще привычке страдает от каких-то интеллигентских комплексов, он позволяет чувствовать себя людьми, что называется, в теме.

Между двух огней выживают немногие, хотя с коммерческой точки зрения эта стратегия оказалась блистательной. Именно она позволяет Пелевину вот уже который год оставаться на пьедестале. Однако у нее есть свои очевидные минусы.

На страницах «Empire “V”» Пелевин придумывает мифологию, согласно которой разлитое в мире вампиров божество, мистическая сущность, своего рода Святой Дух – это язык. То есть в общем-то «логос», то самое иудейско-христианское «первоначальное» слово.

Но сам писатель не очень подходит на роль верховного жреца филологического культа.

Бог литературы не поцеловал его в коротко остриженную макушку.