Глава четырнадцатая
УЩЕЛЬЕ АЛАМО

Ли Скорсби посмотрел вниз — слева от него простирался безмятежный океан, справа тянулся зеленый берег — и заслонил глаза от солнца, пытаясь обнаружить признаки человеческого присутствия. С тех пор как они покинули Енисей, прошли уже целые сутки.

— Так это и есть новый мир? — спросил он.

— Новый для тех, кто родился не здесь, — ответил Станислаус Грумман. — А вообще-то он такой же древний, как мой или ваш. Лорд Азриэл потряс все основы бытия, мистер Скорсби, — ничего подобного прежде еще никогда не бывало. Помните, я говорил вам об окнах между мирами? Теперь они открываются в самых неожиданных местах, поэтому ориентироваться стало труднее, но мы летим как раз туда, куда нам нужно.

— Новый он или старый, выглядит этот мир довольно странно, — сказал Ли.

— Да, — согласился Станислаус Грумман, — нам он кажется странным, хотя для кого-то он, без сомнения, родной.

— Похоже, тут никого нет, — заметил Ли.

— Вы ошибаетесь. Вон за тем мысом стоит город, который некогда был богатым и могущественным. Там и до сих пор живут потомки построивших его купцов и аристократов, хотя в последние три столетия им приходилось нелегко…

Спустя несколько минут, когда шар пролетел еще немного, Ли увидел сначала маяк, потом изогнутый каменный волнолом, а потом башни, купола и красно-коричневые крыши прекрасного города; неподалеку от гавани, в роскошном парке, возвышалось величественное здание, похожее на оперный театр, вдоль широких бульваров выстроились шикарные отели, а в маленьких переулках цвели плодовые деревья, в тени которых прятались уютные балкончики частных домов.

Вскоре Ли окончательно убедился в правоте Груммана: город действительно был обитаем. Но когда они подлетели еще ближе, аэронавт с удивлением обнаружил, что не видит внизу никого, кроме детей. На улицах города не было ни одного взрослого. Дети играли на пляже, забегали в кафе и выскакивали обратно, ели и пили, выходили из домов и магазинов с набитыми сумками. Ли увидел группу дерущихся мальчишек, которых подзуживала рыжеволосая девочка, и маленького мальчугана, который бил камнями стекла в ближайшем доме. Весь город напоминал огромную площадку для игр, но без единого воспитателя; это был мир, где хозяйничали только дети.

Но тут были еще какие-то существа. Когда Ли заметил их впервые, он невольно протер глаза, но это не был обман зрения: он и вправду видел эти клочья тумана или чего-то более прозрачного, чем туман, эти странные сгустки в воздухе… Кем бы они ни были, город кишмя кишел ими: они плыли над бульварами, залетали в дома, сбивались в кучи во дворах и на площадях. Дети бродили среди них, как будто ничего не замечая.

Однако сами они отнюдь не были невидимками для странных существ. Чем дальше летел шар, тем понятнее становилось аэронавту их поведение; вскоре ему стало ясно, что некоторые дети интересуют их больше всего и они следуют за ними по пятам. Это были дети постарше — насколько Ли мог разобрать, наблюдая за ними в подзорную трубу, они находились уже на грани превращения во взрослых. Там был один мальчик — худенький, высокий, с копной черных волос, — которого полупрозрачные существа окружили такой тесной толпой, что его силуэт словно дрожал в воздухе. Они вились над ним, как мухи над куском мяса. А мальчик не замечал их, хотя время от времени протирал глаза или встряхивал головой, точно что-то застило ему взор.

— Что это за существа, черт возьми? — спросил Ли.

— Люди называют их Призраками.

— И что они делают?

— Вы знаете что-нибудь о вампирах?

— Только по сказкам.

— Вампиры питаются кровью, а Призраки — вниманием. Сосредоточенным, осознанным интересом к внешнему миру. Дети им не нужны, поскольку дети еще не умеют как следует сосредотачиваться.

— Значит, эти Призраки — противоположность тем негодяям из Больвангара.

— Наоборот. И Жертвенный Совет, и безжалостных Призраков больше всего привлекает одно и то же свойство человеческой природы — способность людей переходить от невинности к искушенности. Жертвенный Совет боится Пыли и ненавидит ее, а Призраки питаются ею, но и для тех и для других она представляет главный интерес.

— Они сгрудились вокруг того паренька…

— Он взрослеет. Скоро они нападут на него, и он навсегда сделается вялым и равнодушным ко всему. Он обречен.

— Господи боже! Нельзя ли его спасти?

— Нет. Если попытаемся, Призраки тут же нас атакуют. Но сюда, наверх, они не доберутся, поэтому все, что в наших силах, — это наблюдать и лететь дальше.

— Но куда подевались взрослые? Не может же весь мир быть населен одними детьми!

— Призраки превратили этих детей в сирот. Таких беспризорных здесь сколько угодно — они собираются в шайки и бродят по округе, пробавляясь чем придется, а уцелевшие взрослые пытаются спастись бегством. Сами видите, в городе есть чем поживиться, так что голодная смерть беспризорникам не грозит. Похоже, в этот город нагрянуло сразу много Призраков, и все взрослые сбежали. Заметили, как мало судов у пристани? Детям же бояться нечего.

— А тем, кто постарше? Вроде того несчастного паренька?

— Мистер Скорсби, так уж устроен этот мир. И если вам хочется положить конец жестокостям и несправедливостям, вы должны везти меня дальше. Передо мной стоит важная цель.

— Сдается мне… — сказал Ли, с трудом подыскивая нужные слова, — сдается мне, что с жестокостью надо бороться там, где на нее наткнешься, а помощь оказывать там, где в ней нуждаются. Или это не так, доктор Грумман? Я ведь всего только невежественный воздухоплаватель. Такой невежественный, что даже верил россказням о том, будто шаманы, например, умеют летать. Вы вот шаман, а не умеете.

— Почему же, умею.

— Как это так?

Аэростат терял высоту, и земля приближалась. Прямо на их пути высилась квадратная каменная башня, но Ли словно не замечал препятствия.

— Мне нужно было отправиться в полет, — сказал Грумман. — Я призвал вас, и вот я лечу!

Он прекрасно видел опасность, которая им грозила, но ни на минуту не усомнился в том, что аэронавт тоже видит ее. И как раз вовремя Ли перегнулся через борт корзины и дернул веревку одного из мешков с балластом. Песок высыпался, и аэростат мягко взмыл вверх, миновав башню с запасом метра в два. Десяток потревоженных ворон, каркая, поднялись в воздух позади них.

— Да, тут вы правы, — сказал Ли. — Что-то в вас есть необычное, доктор Грумман. Вы, часом, не якшались с ведьмами?

— Было дело, — ответил Грумман. — И с учеными, и с духами тоже. И везде я находил глупость, но в ней всегда попадались крупицы мудрости. Без сомнения, ее было гораздо больше, чем я сумел распознать. Жизнь полна тягот, мистер Скорсби, но мы все равно дорожим ею.

— А наше с вами путешествие? Мудрость это или глупость?

— Величайшая мудрость, какую я только знаю.

— Скажите мне снова, в чем ваша цель — вы собираетесь найти носителя чудесного ножа, и что потом?

— Я объясню ему, в чем состоит его цель.

— И это поможет ему защитить Лиру, — напомнил аэронавт.

— Это защитит нас всех.

Они летели все дальше, и вскоре город позади них скрылся из виду.

Ли сверился с приборами. Стрелка компаса все еще гуляла по циферблату как хотела, но высотомер, насколько аэронавт мог судить, работал нормально и показывал, что они летят примерно в трехстах метрах над морским берегом и параллельно ему. Впереди маячила окутанная дымкой гряда высоких холмов, и Ли порадовался тому, что не забыл взять на борт побольше балласта.

Но когда он в очередной раз обозревал горизонт, в груди у него тихонько екнуло. Эстер почувствовала это, навострила уши и повернула голову так, чтобы одним золотисто-карим глазом видеть его лицо. Он взял ее, посадил к себе за пазуху и снова поднял подзорную трубу.

Нет, он не ошибся. Далеко-далеко на юге (если в том направлении, откуда они прилетели, действительно находился юг) плыло еле различимое пятнышко — другой воздушный шар. Знойное марево и расстояние скрадывали все детали, но этот другой шар явно был больше и летел выше.

Грумман тоже заметил его.

— Враги, мистер Скорсби? — спросил он, заслоняя глаза от солнца и вглядываясь в жемчужную даль.

— Определенно. Не знаю, что лучше: то ли нам сбросить балласт и подняться повыше, чтобы поймать более сильный ветер, то ли держаться низко, чтобы нас не заметили. Хорошо еще, что это не дирижабль, иначе они нагнали бы нас в считанные часы. Нет, черт побери, я все-таки поднимусь: ведь на их месте я бы уже нас засек, а у них зрение наверняка не хуже нашего.

Он опустил Эстер на прежнее место и, перегнувшись через борт, развязал еще три мешка с балластом. Шар немедленно взмыл вверх, и Ли вновь приложил к глазу подзорную трубу.

Минуту спустя он твердо убедился в том, что их заметили: в дрожащем мареве произошло какое-то движение, разрешившееся струйкой дыма, направленной вверх и под углом от другого шара, и, когда эта струйка еще немного удлинилась, на ее конце вспыхнуло пламя. В первые мгновения ярко-красное, оно расплылось затем серым пятном, но этот сигнал был столь же ясным, как звон набатного колокола в ночи.

— Нельзя ли сделать ветер посильнее, доктор Грумман? — спросил Ли. — Я хотел бы засветло долететь вон до тех холмов.

Но они удалялись от берега, и теперь им нужно было пересечь широкую бухту. На противоположном берегу, километрах в тридцати-сорока от них, темнела гряда холмов; когда шар набрал высоту, Ли увидел, что их можно было бы с большим правом назвать горами.

Он повернулся к Грумману, но обнаружил, что его спутник впал в глубокий транс. Глаза шамана были закрыты; он мягко покачивался взад и вперед, и на лбу у него выступили капли пота. Из его горла исходили низкие ритмичные стоны, а его деймон, также погрузившийся в забытье, вцепился когтями в край корзины.

И то ли потому, что они поднялись выше, то ли благодаря стараниям шамана с моря потянуло свежим ветерком: Ли почувствовал, как он овевает лицо. Подняв взгляд, аэронавт увидел, что баллон накренился на градус-другой в сторону холмов.

Но ветер, помогавший им лететь быстрее, в равной мере помогал и их преследователям. Второй шар не приближался к ним, но и не отставал. И когда Ли снова направил на него подзорную трубу, он увидел в мерцающей дали за ним другие пятнышки, поменьше и потемнее. Они двигались согласованно и становились яснее и четче с каждой минутой.

— Дирижабли, — сказал он. — Тут от них не спрячешься.

Он попытался прикинуть, какое расстояние отделяет их от дирижаблей, а какое — от холмов впереди. Они явно набирали скорость; внизу ветер уже срывал с верхушек волн белую пену.

Грумман присел отдохнуть в углу корзины, а его деймон принялся чистить перья. Глаза шамана были закрыты, но Ли знал, что он не спит.

— Ситуация у нас такая, доктор Грумман, — сказал он. — Я не хочу, чтобы дирижабли догнали нас в воздухе. Защиты от них нет, и они нас мигом собьют. Садиться на воду я тоже не хочу, ни вынужденно, ни по своей воле: поплыть-то мы поплывем, но им ничего не стоит разбомбить нас сверху. Поэтому я хочу добраться до тех холмов и там совершить посадку. Я уже вижу там лес, а среди деревьев легко спрятаться на какое-то время — может быть, и надолго. Но солнце уже садится. По моим расчетам, до заката у нас осталось часа три. Сейчас трудно судить, но мне кажется, что к тому времени мы успеем достичь того берега, а дирижабли сократят расстояние между нами примерно наполовину. Ну вот, думаю, вы меня понимаете. Я хочу, чтобы мы приземлились в тех холмах, потому что любой другой вариант — это верная смерть. Наверное, они уже установили связь между перстнем, который я им показывал, и скрелингом, убитым мной на Новой Земле, и наверняка пустились за нами вдогонку отнюдь не ради того, чтобы вернуть нам забытый на стойке бумажник. Так что нынче вечером, доктор Грумман, наш полет должен будет закончиться. Вы когда-нибудь совершали посадку на воздушном шаре?

— Нет, — ответил шаман. — Но я доверяю вашему опыту.

— Я попробую забраться в холмы как можно выше. Но это дело рискованное: чем дальше мы полетим, тем ближе к нам они окажутся в конце. Если я сяду, когда они будут совсем близко, они увидят, куда мы направимся; но если я сяду слишком рано, мы можем не добежать до деревьев. Как бы там ни было, боюсь, в скором времени нам не миновать перестрелки.

Грумман сидел невозмутимо, перекладывая из руки в руку магический амулет из перьев и бусин; Ли уловил в его движениях какой-то сложный, но осмысленный ритм. Его деймон не сводил глаз с дирижаблей.

Прошел час, потом другой. Ли жевал незажженную сигару и прихлебывал холодный кофе из жестяной фляги. Солнце позади них опустилось ниже, и Ли видел, как на берег залива и подножия холмов впереди наползает длинная вечерняя тень, хотя сам воздушный шар и горные вершины еще купались в золоте.

За их спиной, иногда почти теряясь на фоне слепящего закатного неба, все росли и росли маленькие точки дирижаблей. Они уже догнали другой шар и теперь были хорошо видны невооруженным глазом: четыре корабля, развернутых в линию. Здесь, над бухтой, царила глубокая тишина, и далекий шум двигателей, похожий на тонкое навязчивое жужжание москитов, был отчетливо слышен.

Когда до берега и подножия холмов оставалось еще несколько минут полета, Ли увидел в небе за дирижаблями нечто новое. Там, вдалеке, темнели грозовые тучи — они громоздились друг на друга и широким фронтом, гася яркие закатные лучи, ползли в их сторону. Как он не заметил их раньше? Если собирается буря, то с посадкой тянуть не стоит.

Вскоре от туч к морю протянулась темно-зеленая пелена дождя; теперь шторм будто преследовал дирижабли так же, как они преследовали шар аэронавта, ибо полоса дождя наклонилась к ним и в тот момент, когда солнце наконец исчезло за горизонтом, среди туч блеснула гигантская молния и несколько секунд спустя раздался такой мощный раскат грома, что корзину с двумя путешественниками качнуло, а в горах еще долго перекатывалось гулкое эхо.

Потом они увидели вторую вспышку, и в этот раз огромный зигзаг молнии ударил из туч прямо в один из дирижаблей. Горючее воспламенилось мгновенно — на иссиня-черном фоне словно расцвел огненный цветок; воздушный корабль медленно, как сигнальная ракета, скользнул вниз и, пылая, опустился на воду.

Ли тяжело вздохнул, точно выйдя из забытья. Грумман стоял рядом с ним, держась одной рукой за обруч подвески; его утомленное лицо избороздили глубокие морщины.

— Так это вы вызвали шторм? — спросил Ли.

Грумман кивнул.

Теперь небо напоминало тигровую шкуру — золотые полосы чередовались на нем с пятнами и полосами насыщенного черно-коричневого цвета, и эта картина менялась с каждой минутой, ибо чернота быстро поглощала блекнущее золото. Море внизу было точно одеяло из лоскутов черной воды и фосфоресцирующей пены; сбитый дирижабль тонул, и последние языки объявшего его пламени превращались в ничто.

Однако три оставшихся по-прежнему летели дальше, и даже сильные порывы ветра не могли сбить их с курса. Вокруг них вспыхивали все новые атмосферные разряды, и по мере приближения шторма Ли начал опасаться за газ в своем собственном баллоне. Одно-единственное попадание молнии сразу превратило бы их шар в горящий факел, а шаман вряд ли был способен контролировать шторм настолько умело, чтобы этого избежать.

— Правильно, доктор Грумман, — сказал он, — я собираюсь пока что забыть о дирижаблях. Сейчас главное — долететь до гор и приземлиться в целости и сохранности. Вы до поры до времени сидите спокойно и держитесь за что-нибудь, но будьте готовы по моей команде выпрыгнуть из корзины. Я вас предупрежу и постараюсь, чтобы посадка вышла как можно мягче, но в таких условиях это зависит от удачи не в меньшей степени, чем от сноровки.

— Я доверяю вам, мистер Скорсби, — ответил шаман.

Он уселся обратно в угол корзины, а его деймон остался сидеть на обруче, глубоко вонзив когти в кожаную обмотку.

Теперь ветер нес их очень быстро, и огромный баллон ходил ходуном и дергался под его порывами. Натянувшиеся веревки скрипели, но Ли не сомневался в их прочности. Он сбросил еще немного балласта, внимательно следя за высотомером. Во время бури атмосферное давление падало, и в показания высотомера нужно было вносить соответствующую поправку; очень часто это приходилось делать прямо в уме с помощью нехитрых вычислений. Ли произвел необходимые подсчеты, на всякий случай перепроверил получившиеся цифры, а потом избавился от последнего балласта. Теперь у него осталось единственное средство управления — клапан на баллоне с газом. Подняться выше было уже нельзя; они могли только спуститься.

Он вгляделся в окружающий полумрак и различил впереди очертания громадных холмов, темные на темном небе. Снизу доносился неумолчный рев, словно волны одна за другой разбивались о скалистый берег, но он знал, что это шумит в листве ветер. Уже так далеко! Они двигались быстрее, чем он ожидал.

Но с посадкой нельзя было медлить. Ли был от природы хладнокровен и не привык сетовать на судьбу; обычно он лишь приподнимал бровь, лаконично приветствуя очередную неприятность, но теперь даже он почувствовал укол отчаяния, ибо как раз то, что ему следовало сейчас делать, — а именно, отдаться на волю шторма и ждать, пока он утихнет сам собой, — практически неизбежно привело бы их к гибели под огнем преследователей.

Он сгреб Эстер в охапку и усадил ее к себе за пазуху, для пущей надежности застегнув брезентовую куртку до самого верха. Грумман сидел неподвижно и молчал; его деймон, крепко вцепившись когтями в край корзины, боролся с ветром, взъерошившим ему перья.

— Сейчас пойдем на посадку, доктор Грумман! — крикнул Ли, перекрывая шум ветра. — Встаньте и приготовьтесь прыгать. Держитесь за обруч и прыгайте за борт по моей команде!

Грумман поднялся на ноги. Ли посмотрел вниз, вперед, снова вниз и снова вперед, быстро соразмеряя увиденное и смигивая дождевую воду, которая заливала ему глаза, ибо внезапный шквал осыпал их тяжелыми каплями, словно горстями гравия, — они громко застучали по баллону, и этот стук вместе с воем ветра и шумом листвы почти заглушил даже раскаты грома.

— Сейчас! — крикнул он. — Вы состряпали отличную бурю, мистер шаман!

Он потянул за веревку воздушного клапана и обмотал ее вокруг крепежного шпунта, чтобы оставить клапан открытым. Газ начал выходить из отверстия в верхней части баллона, и вскоре они увидели, как на его нижней части, еще минуту назад округлой и тугой, как барабан, стали одна за другой появляться складки.

Корзину швыряло и болтало так неистово, что трудно было определить, идут ли они вниз, а порывы ветра были так свирепы и прихотливы, что шар запросто могло унести довольно высоко в небо, но примерно через минуту Ли почувствовал внезапный толчок и понял, что якорь зацепился за ветку. Это задержало их лишь на мгновение, потому что ветка тут же сломалась, но стало ясно, что земля приближается. Аэронавт крикнул:

— До деревьев метров пятнадцать…

Шаман кивнул ему в ответ.

Потом их тряхнуло снова, гораздо резче, так что оба путешественника не устояли на ногах и сильно ударились о борт корзины. Ли привык к этому и быстро снова поймал равновесие, но Груммана ошеломила сила удара. Тем не менее он не отпустил обруча, и Ли видел, что он хладнокровно ждет его команды, готовый в любую секунду прыгнуть за борт.

Еще через несколько мгновений последовал самый жестокий толчок, ибо якорь нашел ветку, которая оказалась прочнее других и удержала шар. Корзина тут же накренилась и рухнула на верхушки деревьев; вокруг замелькали мокрые листья, затрещали ломающиеся ветки, и вскоре корзина остановилась, сильно покосившись.

— Целы, доктор Грумман? — крикнул Ли, потому что увидеть что-либо было невозможно.

— Цел, мистер Скорсби.

— Потерпите минутку и не шевелитесь, пока не разберемся что к чему, — посоветовал Ли, поскольку кроны деревьев сильно раскачивало ветром и он чувствовал, как что-то с легким треском подается под корзиной.

Их по-прежнему упорно тянуло вбок: баллон, уже почти пустой, превратился в нечто вроде паруса. Сначала у Ли мелькнула мысль, не перерезать ли стропы, но баллон мог не улететь совсем, а застрять в верхушках деревьев и тем самым выдать их; гораздо лучше будет спрятать его внизу, если, конечно, удастся.

Снова блеснула молния, а секунду спустя ударил гром. Они были почти в самом эпицентре бури. При вспышке Ли успел увидеть ствол дуба и огромный белый шрам на том месте, где была отломившаяся ветка; но она оторвалась не совсем, потому что корзину заклинило между ней и стволом.

— Я выброшу за борт веревку и спущусь, — прокричал он. — Как только станем ногами на землю, подумаем, что делать дальше.

— Я пойду за вами, мистер Скорсби, — сказал Грумман. — Мой деймон говорит мне, что до земли метров десять.

Послышалось хлопанье мощных крыльев, и скопа, деймон шамана, снова уселась на край корзины.

— Она может отлетать так далеко? — сказал удивленный аэронавт, но потом решил выбросить это из головы и стал привязывать веревку — сначала к обручу, а затем и к ветке, чтобы корзина, случайно соскользнув с нее, не рухнула на землю.

Потом он выкинул другой конец веревки за борт и, убедившись, что Эстер не вывалится у него из-под куртки, полез вниз. Вскоре он почувствовал под ногами твердую землю. Крона дуба была очень густой — это было огромное дерево, настоящий великан, — и Ли, пробормотав несколько слов благодарности в его адрес, дернул за веревку, сообщая Грумману, что он тоже может спускаться.

Действительно ли за воем бури раздался другой звук? Аэронавт напряг слух. Да — судя по далекому рокоту моторов, где-то наверху был дирижабль, и, может быть, не один; высоко ли он летит и в каком направлении, сказать было нельзя, но этот тревожный звук слышался еще с минуту, а затем пропал.

Шаман слез на землю и стал рядом.

— Вы слышали? — спросил у него Ли.

— Да. По-моему, они направились дальше, в горы. Поздравляю с благополучным приземлением, мистер Скорсби.

— Это еще не все. До рассвета надо успеть спрятать баллон под деревьями, иначе нас точно засекут: его будет видно за несколько километров отсюда. Вы не против поработать руками, доктор Грумман?

— Говорите, что делать.

— Ладно. Я залезу по веревке обратно и спущу вам кое-какие вещички. Среди них будет палатка. Вы будете ее ставить, а я тем временем попробую разобраться наверху с баллоном.

Они трудились долго и напряженно. Один раз Ли избежал серьезной опасности: ветка, подпирающая корзину, наконец отломилась совсем, и аэронавт полетел вниз вместе с ней, но запутавшийся в кронах деревьев баллон задержал падение, и корзина повисла на стропах.

После этого задача Ли упростилась, поскольку нижняя часть баллона уже показалась из-под листвы; при свете молний он тянул и дергал изо всех сил, пока ему не удалось протащить весь баллон сквозь нижние ветки и убрать его с глаз долой.

Ветер все еще гнул верхушки деревьев, но когда Ли закончил работу, ливень уже почти перестал. Аэронавт спрыгнул на землю и обнаружил, что шаман не только натянул палатку, но и умудрился развести костер и сварить на нем кофе.

— Что, снова колдовство? — спросил Ли, мокрый и промерзший, забираясь в палатку и принимая из рук Груммана кружку с горячим напитком.

— Нет, за это можете сказать спасибо бойскаутам, — ответил Грумман. — В вашем мире есть бойскауты? Запомните: для того, чтобы разжечь костер, нет ничего лучше сухих спичек. Я никогда не путешествую без них. По-моему, с местом для лагеря нам могло повезти и меньше — как вы считаете, мистер Скорсби?

— Вы больше не слышали дирижаблей?

Грумман поднял руку. Ли насторожился — и снова услышал тот же самый рокот двигателя. Теперь, когда дождь почти перестал, различить его было легче.

— Они уже второй раз пролетают над нами, — сказал Грумман. — Они не знают, где именно нас искать, но догадываются, что мы где-то здесь.

И правда, минуту спустя они увидели в той стороне, куда пролетел дирижабль, какой-то мерцающий огонек. Он был не так ярок, как молнии, но горел дольше, и Ли понял, что это сигнальная ракета.

— Пожалуй, лучше потушить костер, доктор Грумман, — сказал он, — хоть мне и самому этого не хочется. Листва, конечно, густая, но мало ли что. А я ложусь спать — вымок я, конечно, порядком, ну да ничего, переживу.

— К утру ваша одежда высохнет, — сказал шаман.

Он взял горсть сырой земли и присыпал ею огонь, а Ли повозился, укладываясь в тесной палатке, и закрыл глаза.

Ему снились странные и волнующие сны. Сначала ему почудилось, что он проснулся и видит шамана, сидящего со скрещенными ногами и объятого пламенем; это пламя быстро пожирало его плоть, пока не остался один белый скелет, который по-прежнему сидел в куче тлеющей золы. Ли с тревогой осмотрелся в поисках Эстер и обнаружил, что она спит, чего раньше никогда не случалось, ибо когда он бодрствовал, бодрствовала и она. Во сне его немногословная, острая на язык зайчиха-деймон выглядела такой хрупкой и уязвимой, что он был глубоко тронут этим необычным зрелищем; и он лег рядом с ней, чувствуя легкую неловкость, и долго лежал так с открытыми глазами, хотя на самом деле ему только снилось, что он не спит.

В другом сне Грумман тоже был центральной фигурой. Шаман сидел, держа в руке украшенную перьями трещотку; встряхивая ею, он приказывал кому-то повиноваться ему. Ли замутило, когда он увидел, что этот кто-то — Призрак вроде тех, за которыми они наблюдали с воздушного шара. Высокий и почти невидимый, он вызвал у Ли такое нестерпимое омерзение, что аэронавт едва не проснулся в холодном поту. Но Грумман бесстрашно отдавал приказы, и жуткое существо не причинило ему вреда: покорно выслушав шамана, оно взмыло вверх, как мыльный пузырь, и исчезло в листве.

Затем эта беспокойная ночь вступила в новую фазу, потому что он вдруг оказался в кабине дирижабля, рядом с пилотом. Он сидел в кресле второго пилота, и они летели над лесом, глядя вниз на неистово раскачивающиеся верхушки деревьев, на бушующее море ветвей и листвы. Потом с ними в кабине очутился тот самый Призрак.

Во сне Ли не мог ни пошевелиться, ни вскрикнуть, но он в полной мере ощутил ужас пилота, когда тот заметил, что с ним происходит.

Призрак склонился над креслом и прижал то, что можно было назвать его лицом, к лицу человека. Деймон пилота, вьюрок, захлопал крыльями и запищал, пытаясь вырваться, но лишь упал, обессилевший, на приборную панель. Пилот повернулся к Ли и протянул к нему руку, но Ли по-прежнему не мог шелохнуться. В глазах пилота стояла невыразимая мука. Что-то живое и настоящее покидало его, и вьюрок на панели трепыхнулся и обреченно пискнул перед тем, как умереть.

Потом деймон исчез. Но пилот был еще жив. Его глаза подернулись пленкой и потускнели, а протянутая рука, обмякнув, с глухим стуком упала обратно на рычаг управления. Он был и жив, и не жив: он потерял интерес ко всему.

Ли сидел и беспомощно смотрел, как дирижабль несется прямо в горный откос, вставший перед ними стеной. Пилот видел его в окне кабины, однако ему было все равно. Ли в ужасе съежился на сиденье, но ничто не могло им помочь, и в момент столкновения он крикнул: «Эстер!» — и проснулся.

Он лежал в палатке, целый и невредимый, и Эстер покусывала ему подбородок. Он был весь в поту. Грумман сидел напротив, скрестив ноги, но по спине у Ли пробежал озноб, когда он увидел, что рядом с шаманом нет его деймона, скопы. Похоже, этот лес и впрямь был дурным местом, вызывающим наваждения.

Затем он удивился тому, что вообще видит шамана: костер давно потух, а лесной полог не пропускал света луны и звезд. Но на стволах деревьев и исподе мокрой листвы играли какие-то странные блики, и Ли сразу понял, откуда они взялись: его сон был правдив, и дирижабль действительно врезался в гору.

— Черт побери, Ли, ты дрожишь как осиновый лист. Да что с тобой такое? — проворчала Эстер и дернула ухом.

— Разве тебе не снятся сны, Эстер? — пробормотал он.

— Это не сны, а видения. Кабы я знала, что ты провидец, я бы вылечила тебя давным-давно. А теперь хватит об этом, слышишь?

Он почесал себе голову большим пальцем, и она снова пошевелила ушами.

А потом, без малейшего перехода, он обнаружил, что парит в воздухе рядом с деймоном шамана, орлицей Саян Кётёр. Быть в обществе чужого деймона вдали от своего было так непривычно, что Ли почувствовал одновременно приступ вины и странное удовольствие. Они скользили над лесом на восходящих потоках, словно он тоже превратился в птицу, и тьма вокруг была чуть разбавлена бледным сиянием полной луны, которая иногда показывалась в прорехе между облаками и серебрила верхушки деревьев.

Орлица испустила пронзительный крик, и тысяча птиц откликнулись на него снизу тысячей разных голосов: Ли услышал и уханье филина, и воробьиный щебет, и переливчатые рулады соловья. Саян Кётёр созывала их. И они сразу же устремились к ней — все птицы в лесу, независимо от того, охотились ли они, скользя за добычей на бесшумных крыльях, или дремали на ветке, — тысячи птиц, хлопая крыльями, мигом поднялись в воздух.

И та часть натуры Ли, в которой тоже было что-то птичье, с восторгом откликнулась на зов орлицы-королевы, а его человеческое «я» ощутило прилив страннейшего из наслаждений, какое способна вызвать лишь безоглядная готовность подчиниться более могучей силе, борющейся за правое дело. И он развернулся в воздухе вместе со всей гигантской стаей, образованной птицами сотен разных видов; все они, как одна, описали дугу, повинуясь магнетической воле орлицы, и увидели на фоне серебристой груды облаков симметричное темное пятно — ненавистный силуэт дирижабля.

Все они точно знали, что им следует делать. И они ринулись к воздушному кораблю — самые быстрые достигли его раньше других, но никто не опередил Саян Кётёр, — крохотные вьюрки и крапивники, проворные стрижи, бесшумно летящие совы; и через минуту облепили весь дирижабль, скребя когтями по промасленному шелку в поисках опоры или протыкая ими материю, чтобы за нее уцепиться.

Они старались держаться поодаль от двигателя, но некоторых затянуло туда и изрубило в клочки лопастями пропеллеров. Однако большинство птиц сели на корпус дирижабля, а те, что прилетели следом, стали опускаться прямо на них, пока не покрыли своей живой массой не только сам корпус корабля (откуда теперь вытекал водород через тысячу проделанных когтями дырочек), но и окна его кабины, и шасси, и кабели, — на каждом квадратном сантиметре поверхности сидела птица, а за нее цеплялась другая, третья или даже больше.

Пилот не мог бороться с таким натиском. Под тяжестью птиц корабль начал опускаться все ниже и ниже, и вскоре перед ним вырос очередной роковой отрог — он выступил из ночной тьмы, совершенно невидимый для людей внутри дирижабля, которые отчаянно размахивали ружьями и наугад палили во все стороны.

В последний момент Саян Кётёр крикнула, и тысячи птиц разом снялись с дирижабля и полетели прочь — в шуме их крыльев на миг потонул даже рев двигателя. И людям в кабине осталось пережить лишь четыре-пять секунд леденящего ужаса, когда к ним пришло осознание их судьбы, а затем дирижабль врезался в скалу и потонул в огне.

Огонь, жар, пламя… Ли снова проснулся; все его тело было таким горячим, словно он лежал на палящем солнце в пустыне.

Снаружи на брезент по-прежнему капала вода, стекающая с мокрой листвы, но буря уже миновала.

Внутрь просачивались бледные лучи рассвета; Ли оперся на локоть и увидел рядом моргающую Эстер, а чуть подальше — завернувшегося в одеяло шамана. Он спал так крепко, что его можно было бы принять за мертвого, если бы не Саян Кётёр, которая дремала за порогом палатки, сидя на упавшей ветке.

Кроме стука капель, лесную тишину нарушало только обычное птичье пение. Не рокотали в небе двигатели, не было слышно вражеских голосов, и Ли решил, что можно разжечь костер. Справившись с этим после некоторых усилий, он сварил на огне кофе.

— И что теперь, Эстер? — спросил он.

— Надо сообразить. Дирижаблей было четыре, и три из них он уничтожил.

— Я насчет того, выполнили ли мы свои обязательства.

Она шевельнула ухом и сказала:

— Что-то я не помню никакого контракта.

— При чем тут контракт? Я говорю о моральных обязательствах.

— Прежде чем волноваться насчет морали, ты лучше подумал бы о четвертом дирижабле. Там тридцать-сорок человек с оружием, и они нас ищут. Мало того — это императорские гвардейцы! Сначала выживание, потом мораль.

Конечно, она была права, и, прихлебывая горячий напиток и покуривая сигару при свете первых лучей начинающегося дня, Ли задумался над тем, как он повел бы себя на месте командира уцелевшего дирижабля. Без сомнения, переждал бы где-нибудь, пока совсем не рассветет, а потом стал бы летать повыше, чтобы видеть опушку леса на большой площади: тогда беглецы не смогут покинуть свое убежище незамеченными.

Деймон-скопа Саян Кётёр проснулась и расправила огромные крылья над тем краем поляны, где сидел аэронавт. Эстер посмотрела вверх и наклонила голову так, потом этак, поглядев на могучего деймона обоими золотистыми глазами по очереди, а минуту спустя из палатки вышел и сам шаман.

— Хлопотливая выдалась ночка, — заметил Ли.

— Денек будет не легче. Нам нужно выбираться из леса немедленно, мистер Скорсби. Они хотят поджечь его.

Ли недоверчиво обвел взглядом мокрую зелень вокруг и спросил:

— Как?

— У них есть механизм, распыляющий смесь поташа с веществом вроде гарного масла — она возгорается при контакте с водой. Это изобретение Императорского флота для войны с Японией. Мокрый лес вспыхнет еще быстрее.

— И вы это видите, да?

— Так же ясно, как вы видели, что этой ночью случилось с дирижаблями. Собирайте вещи, которые хотите взять, и уходим.

Ли почесал подбородок. Самым ценным его имуществом были приборы с воздушного шара, и их же было легче всего унести, поэтому он вынул их из корзины, аккуратно упаковал в рюкзак и убедился, что винтовка заряжена и порох в ней не отсырел. Корзину, баллон и снасти, запутавшиеся в ветвях, он так и оставил висеть на дереве. С этой минуты он перестал быть аэронавтом — разве что ему каким-нибудь чудом удастся спастись и раздобыть денег на покупку другого шара. А пока он вынужден будет ползать по земле, как жалкое насекомое.

Благодаря бризу, дующему с моря, они учуяли дым раньше, чем услыхали шум пожара. Когда они добрались до опушки леса, позади уже слышался низкий, жадный гул огня.

— Почему они не сделали этого еще ночью? — спросил Ли. — Могли бы поджарить нас, пока мы спали.

— Думаю, они хотят схватить нас живьем, — ответил Грумман, очищая ветку от листьев, чтобы можно было использовать ее как трость, — и теперь ждут, когда мы покажемся из лесу.

И правда, вскоре отдаленный рокот дирижабля был уже не в силах заглушить ни рев пожара, ни их собственное тяжелое дыхание — ибо путешественники заспешили, карабкаясь вверх через корни, камни и поваленные деревья и останавливаясь только затем, чтобы перевести дух. Саян Кётёр, поднявшаяся в поднебесье, время от времени спускалась к ним, чтобы сообщить, как быстро они движутся и намного ли опередили пожар, — хотя они и сами скоро заметили позади, над деревьями, клубы дыма, а потом и длинный язык пламени.

Маленькие лесные твари — белки, птицы, дикие кабанчики — спасались бегством вместе с ними, и вокруг раздавались несмолкаемый писк, карканье, тревожные крики. Впереди, совсем недалеко, уже показался край леса; и когда путешественники достигли его, сзади их уже то и дело обдавало жаром ревущего пламени, которое вздымалось вверх на добрых пятнадцать метров. Деревья вспыхивали как факелы; сок в их волокнах мгновенно вскипал и стволы с треском лопались, смолистые ели полыхали, точно облитые горючим, и их ветви в одно мгновение будто покрывались сотнями жгучих оранжевых цветов.

Ловя ртом воздух, Ли и Грумман заставляли себя идти все дальше вверх по крутой каменистой осыпи. Дым и жаркое марево затмили полнеба, но высоко вверху угрожающе маячил силуэт единственного уцелевшего дирижабля — впрочем, с надеждой подумал Ли, сейчас их не увидят оттуда даже в бинокль.

Перед ними вздымался почти отвесный, непреодолимый склон горы. Из ловушки, в которой они очутились, был лишь один выход — через узкое ущелье между двумя утесами, где Ли приметил ложе пересохшей речушки. Он указал туда, и Грумман откликнулся:

— Вы читаете мои мысли, мистер Скорсби.

Его деймон, круживший наверху, изменил угол наклона крыльев и взмыл к расселине на восходящем потоке. Люди тоже не медлили — они карабкались вверх, не теряя ни минуты, однако Ли сказал:

— Простите, если задаю вам бестактный вопрос, но я никогда еще не видел, чтобы чей-нибудь деймон, если не считать ведьминых, был на такое способен. Но вы же не ведьма. Вы научились это делать или умели от рождения?

— Людям ничто не дается от рождения, — ответил Грумман. — Мы должны всему учиться сами. Саян Кётёр говорит мне, что ущелье ведет к перевалу. Если мы доберемся туда раньше, чем нас увидят, у нас появится шанс спастись.

Орлица вновь спланировала вниз, а люди продолжали идти. Эстер решила сама искать путь среди камней, и Ли двигался за ней по пятам, огибая ненадежные камни и как можно быстрее перелезая через большие валуны, но при этом ни на секунду не теряя из виду маленькое ущелье.

Его беспокоил шаман: лицо Груммана осунулось и побледнело, дыхание с трудом вырывалось из груди. Ночные труды сильно измотали его. Ли старался не думать о том, сколько еще им удастся пройти, но когда они уже почти достигли устья расселины и ступили на пересохшее речное дно, шум двигателя в небе вдруг изменился.

— Они нас заметили, — сказал он.

И это было все равно что прочесть собственный приговор. Эстер споткнулась — даже Эстер с ее отважным сердцем и уверенной поступью поскользнулась и едва не упала. Грумман оперся на свой самодельный посох и заслонил глаза от солнечного света, глядя назад, и Ли обернулся вслед за ним.

Дирижабль быстро снижался, направляясь к склону горы прямо под ними. Было ясно, что преследователи хотят взять их в плен, а не убить, потому что один залп орудийного огня разом покончил бы с ними обоими. Тем не менее пилот ловко подвел свой корабль к самой высокой точке склона, где еще можно было совершить высадку, и завис прямо над землей, после чего люди в синих мундирах и их деймоны-волки стали по очереди прыгать из гондолы вниз и взбираться по круче.

Ли и Грумман находились метрах в шестистах от них, неподалеку от входа в ущелье. Если добежать туда, можно будет сдерживать солдат, пока не кончатся боеприпасы; но у них была только одна винтовка на двоих.

— Они гонятся за мной, а не за вами, мистер Скорсби, — сказал Грумман. — Если вы пожертвуете мне винтовку и сдадитесь, вас пощадят. Эти солдаты соблюдают дисциплину. Вы станете военнопленным.

Ли пропустил его слова мимо ушей и сказал:

— 8 Идем дальше. Спрячемся в ущелье, и я буду держать оборону до тех пор, пока вы не найдете выход с другой стороны. Я доставил вас сюда, за тридевять земель, и теперь не собираюсь сидеть и смотреть, как вас ловят.

Люди внизу быстро лезли по склону, свежие и хорошо тренированные. Грумман кивнул.

— У меня не хватило сил на то, чтобы уничтожить четвертый, — только и сказал он, и они быстро двинулись к ущелью, обещавшему им прикрытие.

— Скажите мне одну вещь, прежде чем уйдете, — попросил Ли, — потому что мне будет не по себе, если я этого не узнаю. На чьей стороне я дерусь, мне неизвестно, да меня это, в общем, и не волнует. Но скажите: то, что я сейчас собираюсь сделать, поможет девочке Лире или повредит ей?

— Поможет, — сказал Грумман.

— И ваша клятва. Вы не забудете о том, что обещали мне?

— Не забуду.

— Потому что, доктор Грумман, или Джон Парри, или как бы еще ни звали вас там, куда вы сейчас направляетесь, я прошу вас запомнить одно. Я люблю эту девочку как родную дочь. Кабы у меня и была своя дочка, я не мог бы любить ее сильнее. И если вы нарушите клятву, то, что останется от меня, будет преследовать то, что останется от вас, и я никогда не дам вам покоя, если это будет в моих силах. Вот как важна для меня эта клятва.

— Я понимаю. И я дал вам слово.

— Тогда мне больше ничего не надо. Удачи вам!

Шаман протянул ему руку, и Ли пожал ее. Затем Грумман повернулся и зашагал вверх по ущелью, а Ли огляделся вокруг в поисках места, где удобнее всего было бы устроить засаду.

— Большой валун не годится, Ли, — сказала Эстер. — Оттуда не видать, что делается справа, и они возьмут нас врасплох. Выбирай поменьше.

В ушах Ли стоял гул, который не имел ничего общего ни с бушующим внизу лесным пожаром, ни с натужным гудением дирижабля, который снова пытался взлететь в небо. Этот гул был эхом его детства и игры в Аламо. Как часто они с товарищами разыгрывали эту героическую битву на руинах старой крепости, по очереди притворяясь голландцами и французами! Детские воспоминания нахлынули на него с удвоенной силой. Он вынул кольцо своей матери и положил его на скалу рядом с собой. В тех мальчишеских сражениях Эстер бывала то пумой, то волком, а раз или два — гремучей змеей, но чаще всего принимала вид пересмешника. Теперь же…

— Хватит мечтать, давай-ка лучше целься, — сказала она. — Это тебе не игрушки, Ли.

Люди, поднимающиеся по склону, рассредоточились и стали двигаться медленнее, потому что оценили ситуацию не хуже его. Они знали, что им придется атаковать ущелье, и понимали, что один человек с винтовкой сможет оборонять его достаточно долго. Позади них, к удивлению Ли, дирижабль по-прежнему пытался взлететь. То ли ему не хватало подъемной силы, то ли кончалось горючее, но он никак не мог подняться, и у Ли родилась новая мысль.

Он устроился за камнем поудобнее, тщательно прицелился из своего старенького «винчестера» в левый двигатель и спустил курок. При звуке выстрела лезущие по склону солдаты подняли головы; через секунду двигатель вдруг взревел, а потом так же внезапно захлебнулся и умолк. Дирижабль завалился набок. Ли слышал вой второго двигателя, но теперь воздушный корабль был парализован.

Солдаты остановились и залегли в укрытие. Ли сосчитал их: двадцать пять человек. У него было тридцать пуль.

Эстер подползла поближе к его левому плечу.

— Я буду смотреть туда, — сказала она.

Съежившись на сером валуне с прижатыми к спине ушами, она сама стала похожа на камень, серовато-коричневый и почти незаметный, если бы не ее глаза. Эстер не была красавицей; с виду она ничем не отличалась от самой обыкновенной жилистой зайчихи, но глаза у нее были чудесного цвета — золотистые, испещренные крапинками, буроватыми, как торфяник, и зелеными, как молодая листва. Теперь эти глаза смотрели вниз на последний пейзаж, который им суждено было увидеть, — дикий, голый каменистый склон с торчащими там и сям утесами, а под ним горящий лес. И ни травинки, ни зеленого листочка, на которых можно было бы отдохнуть взгляду.

Она чуть шевельнула ушами.

— Совещаются, — сказала она. — Голоса я слышу, а о чем говорят, не понимаю.

— Это по-русски, — объяснил он. — Они собираются напасть все вместе, бегом. Так нам будет сложнее всего выстоять.

— Целься как следует, — сказала она.

— Ладно. Но, черт возьми, Эстер, я не люблю отнимать у людей жизнь.

— Либо мы, либо они.

— Нет, тут еще хуже, — сказал он. — Либо они, либо Лира. Не знаю уж как, но мы связаны с этой девчушкой — и, если честно, я не имею ничего против.

— Вон тот, слева, сейчас выстрелит, — предупредила Эстер, и не успела она это сказать, как раздался треск винтовочного выстрела и от валуна в полуметре от нее брызнули каменные осколки. Пуля с визгом унеслась в ущелье, но Эстер даже не вздрогнула.

— Что ж, теперь оно и на душе как-то полегче, — сказал Ли и тщательно прицелился.

Потом нажал на курок. Он видел лишь маленькое синее пятнышко между камнями, но ему этого хватило. Удивленно вскрикнув, солдат упал навзничь и умер.

И началась битва. Не прошло и минуты, как окрестные горы и гулкое ущелье наполнились эхом треска выстрелов и свиста пуль, которые отлетали от скал, вздымая фонтанчики каменного крошева. К запаху горящего леса добавился запах пороха; от скал в тех местах, куда ударялись пули, тоже пахло горелым, и вскоре Ли стало казаться, будто пылает весь мир.

Валун, за которым прятался аэронавт, почти сразу покрылся рубцами и выбоинами; при каждом очередном попадании камень точно вздрагивал, и Ли это чувствовал. Одна пуля пролетела совсем близко от Эстер — Ли заметил, как шерстка на ее спине шевельнулась, но сама она и ухом не повела. Он тоже стрелял без перерыва.

Эта первая минута оказалась жаркой. И когда ей на смену пришло короткое затишье, Ли обнаружил, что ранен: камень, к которому он прижимался щекой, его правая рука и затвор винтовки перепачкались кровью.

Эстер обернулась, чтобы посмотреть на него.

— Ничего страшного, — сказала она. — Чиркнуло по волосам и малость содрало кожу.

— Ты не считала, сколько их упало, Эстер?

— Нет. Тут только знай ныряй — больше ничего не успеть. Ты бы перезарядил винтовку, пока дают!

Ли скрючился за валуном и попытался передернуть горячий на ощупь затвор. Он был обильно полит кровью из раны на голове; теперь кровь подсохла, и механизм заело. Ли аккуратно плюнул на него, и затвор скользнул на место.

Потом он снова поднялся на ноги, но не успел взглянуть в прицел, как схлопотал пулю.

Ощущение было такое, словно в его левом плече что-то взорвалось. Это ошеломило его на несколько секунд, а когда он пришел в себя, его левая рука уже онемела и не слушалась. Он знал, что вскоре на него накинется свирепая боль, но пока она еще только готовилась к нападению; эта мысль придала ему сил, и он вновь сосредоточился на стрельбе.

Оперев винтовку на мертвую, бесполезную руку, которая была полна жизни всего какую-нибудь минуту назад, он стал целиться с нерушимым хладнокровием: один выстрел, другой, третий — и каждая пуля находила цель.

— Как наши успехи? — спросил он.

— Хорошая работа, — шепнула она в ответ почти у самой его щеки. — Не останавливайся. Вон там, за черным камнем…

Он посмотрел, прицелился, выстрелил. Человек упал.

— Черт, это ведь такие же люди, как я, — сказал он.

— Не дури, — сказала она. — Делай свое дело.

— Ты ему веришь? Грумману?

— А как же. Валяй, Ли.

Бац — еще один солдат упал, и его деймон угас, как свечка.

Потом наступила долгая пауза. Ли пошарил в кармане и достал еще несколько патронов. Когда он перезаряжал ружье, случилось нечто до того необычное, что его сердце дало перебой: к его щеке прижалась щека Эстер, и он почувствовал, что она мокра от слез.

— Это я виновата, Ли, — сказала она.

— С чего бы?

— Тот скрелинг. Я посоветовала тебе взять перстень. Без него мы не угодили бы в такую передрягу.

— Думаешь, я хоть раз в жизни тебя послушался? Я взял его, потому что ведьма…

Он не закончил, потому что его нашла еще одна пуля. Эта попала в левую ногу, и не успел он опомниться, как третья снова чиркнула по голове — к ней точно приложили раскаленную кочергу.

— Недолго нам осталось, Эстер, — пробормотал он, стараясь удержаться на ногах.

— Ведьма, Ли! Ты сказал: ведьма! Помнишь?

Бедная Эстер — теперь она просто лежала на камне, а не сидела съежившись, чуткая и настороженная, как делала всю свою взрослую жизнь. И ее прекрасные золотисто-коричневые глаза начали тускнеть.

— А ты все еще красавица… — сказал он. — Ах да — ведьма! Она дала мне…

— Вот-вот. Цветок…

— В нагрудном кармане. Достань его, Эстер, я не могу двинуться.

Это оказалось нелегко, но она кое-как вытянула маленький алый цветок своими сильными зубами и положила его рядом с правой рукой Ли. С огромным трудом он сжал его в кулаке и сказал:

— Серафина Пеккала! Помоги мне, прошу…

Внизу что-то задвигалось; он отпустил цветок, прицелился, выстрелил. Движение прекратилось. Эстер слабела на глазах.

— Эстер, не уходи раньше меня, — прошептал Ли.

— Ли, без тебя я не смогу просуществовать и секунды — ни там, ни тут, — шепнула она в ответ.

— Думаешь, ведьма появится?

— А как же. Нам надо было позвать ее раньше.

— Раньше много чего надо было сделать.

— Наверно, ты прав…

Еще один выстрел — и на этот раз пуля проникла куда-то глубоко внутрь, ища там средоточие его жизни. Ничего она там не найдет, подумал он. Эстер — вот в ком моя жизнь. Внизу мелькнуло что-то синее, и он напрягся, стараясь повернуть туда ружье.

— Он самый, — выдохнула Эстер.

Ли обнаружил, что ему трудно нажать на курок. Все было трудно. Он пробовал три раза, и наконец у него получилось. Синий мундир соскользнул вниз по склону.

Опять долгая пауза. Боль, маячившая рядом, уже переставала его бояться. Она была словно стая шакалов, которые кружили рядом, принюхивались, подкрадывались все ближе, и он знал, что они не отстанут, пока не растерзают его и не обглодают косточки.

— Остался только один, — кое-как выговорила Эстер. — Он возвращается к дирижаблю.

И Ли увидел его точно сквозь туман: один солдат Императорской гвардии уползал с поля боя, на котором потерпела поражение его рота.

— Не могу стрелять человеку в спину, — сказал Ли.

— Но не умирать же с одной неистраченной пулей…

И он прицелился, чтобы послать свою последнюю пулю в сам дирижабль, который по-прежнему ревел, пытаясь взлететь на одном двигателе; и эта пуля, наверное, была раскалена докрасна, а может, из лесу принесло порывом ветра горящую головешку, но так или иначе газ вдруг вспыхнул гигантским оранжевым клубом, оболочка и металлический каркас чуть приподнялись над землей и потом опустились — очень мягко, медленно, однако полные огненной смерти.

И человека, уползавшего прочь, и шестерых или семерых его товарищей — тех последних уцелевших гвардейцев, что не отваживались приблизиться к единственному защитнику рокового ущелья, — поглотило свирепое пламя.

Ли увидел этот огненный шар и услыхал сквозь рев, который стоял у него в ушах, слова Эстер:

— Больше никого не осталось, Ли…

Он сказал или подумал: «Эти бедняги могли бы жить дальше, как и мы».

— Мы справились, — сказала она. — Мы выстояли. Мы помогли Лире.

Потом она тесно, как могла, прижалась своим маленьким, гордым, искалеченным тельцем к его лицу, а потом они умерли.