НАЧАЛЬНЕГ МИРА
Локи позвонил в восемь утра сообщить, что дуэль назначена на сегодня.
— Мы приедем в одиннадцать, - сказал он. - Будь готов. И не пей много жидкости.
Он сразу же повесил трубку, и я не успел ничего уточнить. Когда я попытался перезвонить, его телефон оказался выключен.
В оставшиеся три часа мое воображение работало в бешеном темпе.
Пистолеты или клинки?
Я вообразил, как меня убивает пуля. Мне казалось, что это будет похоже на удар раскаленным прутом. Вампирам запрещено стрелять друг другу в голову, и Митра будет целить мне в живот, как Пушкину…
Или это будут рапиры? Что чувствует человек, когда его протыкают рапирой? Наверно, это как порезаться хлебным ножом, только глубоко внутри - и до самого сердца. Я несколько раз пытался представить себе это, и каждый раз меня передергивало.
Я не пугал себя этими фантазиями, а, наоборот, успокаивал. Подобные варианты совершенно точно мне не грозили: я помнил о специальном оружии, про которое говорил Локи. Самой дуэли можно было не бояться.
Угроза исходила от дуэльного ордера Митры. Вот о чем было страшно думать: он действительно мог выписать мне билет на встречу с Богом, чтобы я сам выяснил, прав Озирис или нет. А даже если не это, думал я, Митра все равно придумает какую-нибудь невероятную мерзость, и лучше мне вообще ничего про нее не узнать. Вот так куется воля к победе…
Когда до одиннадцати осталось полчаса, я сообразил, что еще не решил, как оденусь. Порывшись в шкафу, я нашел черную пиджачную пару, которая была мне немного велика. Зато не будет стеснять движений, подумал я. На ноги я надел ботинки с твердым мыском - не то чтобы всерьез готовясь к драке, а на всякий случай. Затем я намазал волосы гелем, выпил для смелости немного виски, сел в кресло и стал ждать гостей.
В одиннадцать в дверь позвонили.
Локи и Бальдр были свежевыбриты, благоухали одеколоном и имели торжественный и официальный вид. Локи нес в руках вместительный черный баул.
— Мы, наверно, вызываем подозрения, - весело сообщил он. - Милиционер спросил документы. Прямо у подъезда.
— А глаза умные-умные, - добавил Бальдр. - Все понимает, только сказать не может.
Я решил, что мне тоже следует вести себя весело и лихо.
— Наверно, - сказал я, - решил, что вы риэлторы. Тут часто разные негодяи бродят и вынюхивают. Тихий центр.
Бальдр и Локи сели в кресла.
— Митра хотел, чтобы дуэль происходила в цирке, - сказал Бальдр.
— Почему? - спросил я.
— Чтобы подчеркнуть идиотизм происходящего.
— Идиотизм? - переспросил Локи. - Редкий случай, когда в ком-то из нас просыпается достоинство и отвага, как в древние времена. Это теперь называется идиотизмом? Рама, ты должен гордиться собой.
Бальдр подмигнул мне.
— У него, - сказал он, кивая на Локи, - всегда есть две версии происходящего. Для вызвавшего и для вызванного.
Я поглядел на Локи. Его лицо было кое-где покрыто остатками пудры, а на левом веке остались фиолетовые тени с золотыми блестками - следы наспех снятого макияжа. Должно быть, резиновая женщина ушла в декрет, подумал я, и он ее подменяет. Или просто учил кого-то работать коленом.
— Так что, мы едем в цирк? - спросил я.
— Нет, - сказал Бальдр. - Цирк мы не смогли организовать. Поединок пройдет новым способом. Совершенно нетрадиционным.
У меня заныло под ложечкой.
— Это как?
— Догадайся с трех раз, - ухмыльнулся Локи.
— Если нетрадиционным, - сказал я, - значит, какое-то необычное оружие?
Локи кивнул.
— Яд?
Локи отрицательно покачал головой.
— Яд нельзя, - сказал он. - Сам должен понимать.
— Да, - согласился я. - Тогда, может быть… что там еще бывает…
Электричество?
— Мимо. Последняя попытка.
— Будем душить друг друга на дне Москвы-реки?
— Все мимо, - сказал Локи.
— Что же тогда? - спросил я.
Локи подтянул к себе свой баул и раскрыл его. Я увидел какое-то устройство с проводами. Еще внутри был ноутбук.
— Что это?
— Дело получило огласку, - сказал Локи. - О нем знают Энлиль и Мардук.
Насколько я понимаю, ваша дуэль происходит из-за некой третьей особы. Мы вместе выбирали способ, каким можно было бы решить ваш глупый спор с минимальным риском. Было решено провести дуэль дистанционно.
— Что мы будем делать? - спросил я.
— Вы будете писать стихи.
— Стихи?
— Да, - сказал Локи. - Это придумал Энлиль. По-моему, замечательная идея. Романтический спор следует разрешить романтическим способом. На первый план выходит не брутальная мужская конфета смерти, а тонкость душевной организации и глубина чувства.
— А в чем тогда будет заключаться дуэль? - спросил я. - Я имею в виду, как определить победителя?
— Для этого, - сказал Локи, - мы решили привлечь ту самую третью особу, из-за которой разгорелся спор. Наградой победителю будет немедленная встреча с ней. Здорово, да?
Мне трудно было разделить этот энтузиазм. Я бы предпочел что угодно - хоть русскую рулетку, хоть драться шахматными досками, - лишь бы не стихи.
Стихосложение и я были две вещи несовместные, я проверял это на практике неоднократно.
Бальдр решил вмешаться в разговор.
— Что ты мучаешь парня, - сказал он. - Расскажи по порядку.
— Пожалуй, - согласился Локи. - Итак, по условиям поединка ты и твой соперник должны будете написать по стихотворению. Форма стихотворения - вампирический сонет.
— Что это такое? - спросил я.
Локи вопросительно посмотрел на Бальдра.
— Мы тебе разве не рассказывали? - опечалился Бальдр. - Промах, промах.
Вампирическим сонетом называется стихотворение, состоящее из двенадцати строк. Размер, рифма или ее отсутствие - это произвольно. Главное, чтобы последняя строка как бы отсасывала из стихотворения весь смысл, выражая его в максимально краткой форме. Она должна содержать квинтэссенцию стихотворения. Это символизирует возгонку красной жидкости в баблос, который ты затем ритуально предлагаешь комаринской музе. Понял?
— Примерно, - сказал я.
— Но это лирическое правило, - продолжал Бальдр. - Оно не строгое.
Каждый решает сам, как именно передать смысл стихотворения в одной строчке.
Ведь только автор знает, о чем оно на самом деле, верно?
Локи важно кивнул.
— Еще одно правило вампирического сонета - он пишется обратной лесенкой. Получается как бы лестница смыслов, символизирующая восхождение вампира к высшей сути. Но это, в общем, тоже не обязательно.
— Обратной лесенкой - это как?
— Как Маяковский, - сказал Бальдр. - Только наоборот.
Я не понял, что он имеет в виду - но не стал уточнять, поскольку правило было необязательным.
Локи поглядел на часы.
— Пора начинать. Я пока что все приготовлю. А ты сходи в туалет. Если тебе не повезет, следующие сорок часов ты будешь парализован.
Он поставил баул на стол. Я вышел из комнаты и отправился в туалет.
Я где-то читал, что многих великих людей вдохновение осеняло именно в туалете. Это похоже на правду, потому что именно там мне в голову пришла одна не вполне порядочная, зато многообещающая идея.
Настолько многообещающая, что я не колебался ни секунды и перешел к ее воплощению в жизнь так же безотлагательно, как бомж в метро нагибается, чтобы поднять замеченный на полу кошелек.
Выйдя в коридор, я быстро дошел на цыпочках до кабинета, тихонько отворил дверь, добежал до секретера, открыл его (в отличие от ящиков картотеки он не скрипел) и взял наугад первую попавшуюся пробирку из развала, стараясь не звякнуть стеклом. Это оказался "Тютчев + албанск. source code". То, что надо, подумал я и выплеснул содержимое в рот.
— Рама, ты где? - позвал Локи из гостиной.
— Иду, - ответил я, - я тут окна закрываю. На всякий случай.
— Правильно делаешь, - ответил Локи.
Через несколько секунд я вошел в гостиную.
— Волнуешься? - спросил Бальдр. - Вид у тебя бледный.
Я промолчал. Я не хотел говорить, потому что принял слишком большую дозу препарата, и мог ляпнуть что-нибудь не то.
— Ну вот, - сказал Локи, - все готово.
Я посмотрел на стол.
На нем был собран агрегат странного вида - ноутбук, соединенный с мобильным телефоном и той самой коробкой, которую я видел в саквояже. Теперь коробка мигала красным индикатором, а рядом с ней была разложена широкая матерчатая лента с резинками и крючками. На ней был закреплен шприц с громоздким электрическим механизмом. От этого механизма к мигающей коробке шли два провода. Кроме того, на на столе лежала обойма одноразовых игл с зелеными муфточками.
— Что это? - спросил я.
— Значит так, - сказал Локи. - Видишь шприц? В нем транквилизатор. Как я уже говорил, он вызывает практически полный паралич всего тела примерно на сорок часов. Шприц дистанционно управляется через сервопривод, подключенный к компьютеру. Ваши стихи будут мгновенно отправлены известной тебе особе, причем она не будет знать, какое стихотворение написано тобой, а какое Митрой. Когда она прочтет их и выберет победителя, решение будет так же мгновенно передано назад. Тогда включится один из соединенных с шприцем сервомоторов - твой или на руке у Митры. Вслед за инъекцией последует оглашение дуэльного ордера и его немедленное исполнение. Вопросы?
— Все ясно, - ответил я.
— Тогда сядь, пожалуйста, за компьютер.
Я подчинился.
— Закатай рукав…
Когда я сделал это, Локи намочил ватку в спирту и принялся протирать мне локтевой сгиб.
— Мне сейчас плохо станет, - томно сказал я.
Я не кокетничал. Правда, дело было не в манипуляциях Локи, а в принятом препарате.
— Ты сам этого хотел, - сказал Локи. - Думать раньше надо было. Сейчас будет немного больно - введу иголочку…
— Уй! - дернулся я.
— Все-все. Теперь не шевели рукой, дай закрепить повязку… Вот так…
— Как я этой рукой печатать буду? - спросил я.
— Осторожно и медленно, вот как. Времени предостаточно, можно набить одним пальцем… Посмотри-ка на экран.
Я поглядел на экран.
— В верхнем углу часы. Отсчет времени пойдет с момента, когда тебе и Митре будут объявлены темы для стихосложения.
— А они что, разные? - спросил я.
— Увидим. У каждого из вас ровно полчаса времени. Кто не представит свое стихотворение за этот срок, автоматически считается проигравшим. Готов?
Я пожал плечами.
— Значит, готов.
Локи вынул мобильный и поднес его к уху.
— У вас все работает? - спросил он. - Отлично. Тогда начинаем.
Сложив телефон, он повернулся ко мне.
— Время пошло.
На экране ноутбука возникли два прямоугольника. Над левым было слово "Митра"; над правым "Рама". Потом внутри прямоугольников стали по одной появляться буквы, словно кто-то печатал на машинке. Митре досталась тема "Комарик". Моя звучала так - "Князь Мира Сего".
Это было удачей, потому что Тютчев, связь с которым я уже ощущал, мог многое сказать по этому поводу.
Проблема заключалась в том, что словесные оболочки всех моих мыслей стали удивительно убогими и однообразными: албанский был совсем молодым, но уже мертвым языком. Впрочем, проблему формы предстояло решать позже - сперва надо было разобраться с содержанием, и я погрузился в созерцание открывшихся мне горизонтов духа.
Я не узнал ничего интересного про жизнь девятнадцатого века. Зато я сразу понял, что означало известное тютчевское четверостишие "Умом Россию не понять, аршином общим не измерить, у ней особенная стать, в Россию можно только верить". Как оказалось, поэт имел в виду почти то же самое, что создатели моей любимой кинотрилогии "Aliens".
В фильме эффективная форма жизни зарождалась внутри чужого организма и через некоторое время заявляла о себе оригинальным и неожиданным способом. В российской истории происходило то же самое, только этот процесс был не однократным, а циклично-рутинным, и каждый очередной монстр вызревал в животе у предыдущего. Современники это ощущали, но не всегда ясно понимали, что отражалось в сентенциях вроде: "сквозь рассыпающуюся имперскую рутину проступали огненные контуры нового мира", "с семидесятых годов двадцатого века Россия была беременна перестройкой", и тому подобное.
"Особенная стать" заключалась в непредсказуемой анатомии новорожденного. Если Европа была компанией одних и тех же персонажей, пытающихся приспособить свои дряхлеющие телеса к новым требованиям момента, Россия была вечно молодой - но эта молодость доставалась ценой полного отказа от идентичности, потому что каждый новый монстр разрывал прежнего в клочья при своем рождении (и, в полном соответствии с законами физики, сначала был меньшего размера - но быстро набирал вес). Это был альтернативный механизм эволюции - разрывно-скачкообразный, что было ясно вдумчивому наблюдателю еще в девятнадцатом веке. Никаких обнадеживающих знаков для нацеленного на личное выживание картезианского разума в этом, конечно, не было - поэтому поэт и говорил, что в Россию можно "только верить".
В результате этого прозрения я лишний раз понял, какое мужество и воля требуются, чтобы быть вампиром в нашей стране. А практическим следствием был дополнительный градус презрения к халдейской элите - этим вороватым трупоедам, пожирающим остатки последней разорванной туши и думающим из-за этого, что они что-то здесь "контролируют" и "разруливают". Впрочем, им еще предстояла встреча с новорожденным, который пока что набирался сил, прячась где-то между переборками грузового отсека.
Все эти мысли пронеслись сквозь мой ум всего за минуту-две. А потом я почувствовал, что из меня наружу рвется грозный мистический стих-предупреждение - и как раз на заданную тему.
Я записал все что мог. Это было трудно, потому что в албанском имелось мало подходящих конструкций для фиксации тончайших духовных образов, открывшихся моему мысленному взору, а все остальные речевые парадигмы были блокированы, и каждое слово надо было долго отдирать от днища ума. Мне приходилось подбирать очень приблизительные подобия, сильно проигрывавшие рафинированной образности девятнадцатого века. Но зато стих выиграл в экспрессии. Когда я дописал его, у меня осталось еще целых пять минут, чтобы внимательно перечитать написанное.
Получилось вот что:
СТАС АРХОНТОФФ
Зачем скажи Начальнег Мира
Твой ладен курицца бин серой?
Кто Бени, Фици, Ары пира?
Они тваи акционеры?
Зачем ты так нипабедимо
Керзою чавкаиш в ацтои?
Каму кадиш в тумани виннам
Под купалами Главмосстройа?
Ты щаслеф. Ветир мньот валосья,
Литит салома тибе ф морду.
Но биригис. Твой след ф навози
Уж уведал Начальнег Морга.
Я перечитал это мрачное пророчество три раза, проверяя и исправляя ошибки. Переправив "они" на "ани", я с гордостью ощутил, что сам не понимаю написанного до конца. Ясно было только происхождение названия: существовал гностический текст "Ипостась Архонтов", который мы проходили на уроке дискурса. Я, помнится, подумал тогда, что это хорошее имя для московского ресторатора ("любимец московской богемы Ипостас Архонтов открывает новый гламурный вертеп "Лобковое Место"…) А теперь боевая муза нашарила Ипостаса в моей памяти.
Особенно мне нравилась двенадцатая строка: одной из проекций словосочетания "уж уведал" на стандартный русский было "уж увядал", и тогда грозный смысл всего стиха, предрекающего гибель князю мира сего - той самой гностической змее с головой льва (змея, уж - какая разница), - концентрировался в одной точке, как и требовалось. Впрочем, речь здесь могла идти и о самой Иштар - из-за ее длинных змееподобных шей. Но чернуху я отогнал.
Кроме того, трудно было не обратить внимание на эти купола, которые один из моих прошлых поэтических визитеров сравнил с мигалками. Вот так в душе простого русского вампира встречаются великие эпохи нашей истории - и тихо жмут друг другу руки…
Я кликнул по кнопке "Send" за двадцать секунд до того, как покрасневшая секундная стрелка на моем экране пересекла финишную черту. Я успел.
Экран замигал и погас. Когда он загорелся снова, его разделила надвое вертикальная полоса. Мое стихотворение появилось справа. А слева возник стих, написанный за это время Митрой. Выглядел он так:
COME RЯ
Комар
на ладони,
хоть крохотный,
из-за пропорций
тела
похож на могучего воина,
ушедшего в думы.
головка совсем небольшая,
торс длинный и круглый.
будь он человеком,
он был бы -
герой.
Митра сделал беспроигрышный ход.
Это, несомненно, был самый подлый способ ведения боя - грамотное и политически корректное стихотворение бескрылого карьериста, наподобие какой-нибудь думы о юном Ленине из семидесятых годов прошлого века. Комар во все времена был для вампиров тем же, чем сакура для японцев - символом красоты, совершенной в своей мимолетности. И еще, кажется, в этом был мистический подтекст: на фреске в хамлете Энлиля Маратовича была изображена смерть графа Дракулы, благородного рыцаря в латах, из разверстой груди которого улетал в серое небо смиренный комарик души.
Митра написал свое стихотворение обратной лесенкой, о которой говорил Бальдр - теперь я понял, наконец, что это такое.
Вот только он не вполне изящно справился с двенадцатой строкой. Комар, конечно, герой - кто бы спорил. Как говорится, жил, жив и будет жить. Только правильно было "он был бы героем".
И тут до меня дошло. Он не просто называл комара героем, он еще и сравнивал его с Герой. Это, конечно, было бронебойным комплиментом - несмотря на длинный круглый торс и небольшую голову. Все равно что назвать девушку попроще ангелом.
Зато я написал о самом главном, думал я жалобно, и в моем стихотворении дышит подлинная поэтическая сила. В нем затронуты важнейшие мировоззренческие пласты и видна драма человеческого духа. А главное, в нем полностью отражены все культурные и сущностные проблемы современной цивилизации…
Но в глубине души я уже понимал, что проиграл. Стихотворение Митры было лучше, это подтвердил бы любой вампир. Оставалась только надежда, что Гера узнает меня по особенностям стиля. Тогда, если она захочет…
Экран снова замигал, и я понял, что сейчас моя судьба решится. Та его половинка, где было стихотворение Митры, потемнела, и на ней появилась надпись - по диагонали, поверх стихотворных строчек, словно кто-то писал маркером прямо по экрану:
"Чмок тя." Это ничего еще не значит, подумал я упрямо. Через секунду потемнела моя половинка экрана. А потом по ней пробежала размашистая жирная строка: "В Бобринец, тварино!"
Я ощутил легкую боль в районе локтевого сгиба, где игла уходила под кожу, и решил, что сбил повязку неловким движением. Я протянул было к ней свободную руку, чтобы поправить - но рука мне не подчинилась. А затем волна какой-то принудительной усталости прошла через мой ум, и я потерял к происходящему интерес.
Следующие час или два я помню только отрывками. Передо мной несколько раз появлялись лица Бальдра и Локи. Локи вынул из моей руки иглу, а Бальдр казенным голосом зачитал дуэльный ордер Митры. Он был следующего содержания:
"Локи Девятому от Митры Шестого. Служебное. Дуэльный Ордер. Рама Второй ведет себя глупо и нагло. Но это вызывает к нему только жалость. В случае моей победы в этом дурацком состязании прошу привязать его к той самой шведской стенке, от которой я когда-то отвязал его, чтобы ввести в наш мир. На столе перед ним я прошу поставить монитор, куда будет передаваться изображение с камеры на булавке моего галстука. Я хочу, чтобы Рама Второй во всех подробностях увидел мою встречу с той особой, чьим терпением и доброжелательностью он так нахально злоупотреблял. Мною движет двоякое чувство. Первое, я хочу, чтобы он понял, как следует вести себя воспитанному мужчине, общаясь с дамой. Второе, я хочу развлечь Раму Второго, зная его склонность к подобным зрелищам. Пора, наконец, разорвать эксклюзивную связь с нацистским асом Руделем, в которой Рама Второй ищет спасения от одиночества. Готов за это к встрече с Богом. Митра Шестой."
Я разозлился даже в своем мутном трансе - но всей моей злобы было недостаточно для того, чтобы пошевелить пальцем.
Локи с Бальдром оторвали меня от стула и понесли в кабинет. Оба Набоковых смотрели на меня в упор - с предельной брезгливостью, словно не могли простить мне поражения.
Потом меня привязали к шведской стенке. Я почти не чувствовал прикосновений Бальдра и Локи. Только когда мне слишком сильно вывернули руку, я ощутил тупую, будто обернутую ватой боль. Затем Бальдр вышел, и я остался наедине с Локи.
Локи остановился передо мной и некоторое время изучал мой глаз, оттянув мне пальцем веко. Затем он сильно ущипнул меня за живот. Это оказалось очень болезненным: живот, оказывается, сохранил чувствительность. Я попытался застонать, но не смог. Локи ущипнул меня еще раз, гораздо сильнее. Боль стала невыносимой, но я никак не мог на нее отреагировать.
— Дурак! - сказал Локи. - Дурак! Что ты из себя строишь, а? Причем тут "Ипостась Архонтов?" Ты кто у нас вообще такой - комаринский пацан или левый мыслитель? "Князь мира сего" и "Комарик" - это одна и та же тема! Одна и та же! Только формулировка разная. Неужели не понятно?
Он снова ущипнул меня - так, что у меня потемнело в глазах.
— Мы все были уверены, что ты победишь, - продолжал он. - Все! Даже время тебе дали, чтоб ты в кабинет сходил и препарат выбрал какой хочешь. Я на тебя весь свободный баблос поставил, целых пять граммов. Столько за всю жизнь не скопить! Ты сволочь, вот ты кто!
Я ожидал, что он еще раз ущипнет меня, но вместо этого он вдруг расплакался - старческим, слабым и бессильным плачем. Потом вытер рукавом слезы вместе с размытым гримом и сказал почти дружелюбно:
— Знаешь, Рама, как говорят - у каждого в хамлете есть свой принц Датский. Оно, конечно, понятно. Но твой что-то совсем обнаглел - об него уже все вокруг спотыкаться начали. Пора тебе завязывать с этими левыми понтами.
Надо взрослеть. Потому что эта дорога никуда тебя не приведет - это я тебе как старший товарищ говорю. Знаешь песню - "земля, небо, между землей и небом война…" Не думал, про что она? Я тебе скажу. Война потому идет, что никто не знает, где небо, а где земля. Есть два неба. Два противоположных верха. И каждый из них хочет сделать другой верх низом. Это уже потом он землей называться будет, когда вопрос решится. Но в какую сторону он решится, никто не в курсе. И ты в этой войне полевой командир, понял? Князь мира сего - это ты. А не можешь - пойди в дальний окоп и застрелись. Только сначала язык передай по эстафете. И застрелись не в дурацком стишке, а в реальном времени. Вот так…
Я глубоко вдохнул, и в этот момент он с невероятной силой ущипнул меня прямо за пупок. Я на несколько секунд потерял сознание от боли - Локи, похоже, был на конфете смерти. Когда я пришел в себя, он уже успокоился.
— Извини, - сказал он. - Это из-за баблоса. Сам должен понимать…
Я понимал. Поэтому, когда в комнату вошел Бальдр, я испытал большое облегчение.
Придвинув стол ко мне вплотную, Бальдр поставил на него ноутбук, от которого в коридор тянулись переплетающиеся провода. Повернув экран так, чтобы мне удобно было смотреть, он спросил:
— Тебе все видно? А?
Приложив ладонь к уху, он подождал моего ответа - и, не дождавшись его, продолжил:
— Молчание - знак согласия, хе-хе… Условия ордера выполнены. Надо сказать, Рама, что тебе очень повезло. К этому моменту ты мог бы много раз расстаться с жизнью. А ты жив и здоров. И отделаешься, похоже, только синяком на локте. Поздравляю, дружок.
Я видел экран хорошо. На нем было разлито сероватое мерцание, в котором нельзя было выделить ничего осмысленного.
— Митра включит трансляцию сам, - сказал Бальдр. - Счастливо оставаться.
Я предполагал, что Локи еще раз ущипнет меня на прощанье, но этого не произошло. Хлопнула дверь, и я остался один.
Долгое время экран стоящего передо мной ноутбука показывал серую рябь, какая бывает, если включить телевизор на ненастроенный канал. Потом его перерезала яркая горизонтальная черта. Она растянулась на весь экран, и я увидел Митру. Точнее, его отражение - он стоял перед зеркалом и причесывался.
— Пятый, пятый, я седьмой, - сказал он и улыбнулся. - Как слышно?
Он показал на блестящую булавку на своем галстуке, а затем потер ее пальцем. Я услышал звук наподобие далекого грома.
— Просто поразительно, до каких высот дошла техника. Но все же границы у прогресса есть. Меня всегда занимало, можно ли снять камерой наш полет?
Сегодня мы это узнаем. Гера назначила мне встречу в Хартланде, на самом донышке. У девочки есть стиль. Сам понимаешь, добираться туда я должен не на машине, а на крыльях любви. Вот интересно, хватило бы энтузиазма у тебя?
Он отвернулся от зеркала, и я перестал его видеть. Теперь передо мной было просторное помещение с наклонными окнами - видимо, большой лофт. Мебели почти не было, зато вдоль стены стояли статуи известных людей - Мика Джаггера, Шамиля Басаева, Билла Гейтса, Мадонны. Они были как бы вморожены в глыбы черного льда, а на их лицах застыли гримасы страдания. Я знал, что это московская мода, навеянная "Хрониками Нарнии" - существовала дизайнерская фирма, специализирующаяся на таком оформлении интерьера, и это было не особенно дорого.
Потом я увидел руки Митры. Они держали флакон в виде сложившей крылья мыши - Митра специально поднес его к груди, где была камера, чтобы я его рассмотрел. Флакон исчез из моего поля зрения, и я услышал звон разлетающегося стекла - Митра швырнул его на пол, словно рюмку после выпитого тоста.
Я увидел белое кожаное кресло. Оно приблизилось, заехало за край экрана и исчезло. Передо мной оказалась решетка камина. Решетка долго не двигалась - видимо, не двигался и сидящий в кресле Митра. А потом картинка пропала, и по экрану поползли серые полосы помех. Звук тоже пропал.
Пауза продолжалось очень долго - не меньше двух часов. Я задремал.
Когда на экране снова появилась картинка, она была беззвучной. Возможно, я что-то пропустил.
На меня плыл узкий коридор, вырубленный в толще камня. Это был Хартланд. Входя в алтарную комнату, Митра каждый раз кланялся сухой голове над алтарем. Я даже не знал, что так принято делать - мне об этом никто не говорил.
В одной из комнат у алтаря стояла Гера. Я узнал ее сразу, несмотря на необычный для нее наряд - длинное платье, простое и скромное, которое делало ее похожей на школьницу. Оно очень ей шло. Если бы я мог выключить компьютер, я бы это сделал. Но заставить себя зажмуриться я не смог.
Гера не подошла к Митре, а повернулась и исчезла в боковом проходе - там, где было темно. Митра пошел за ней следом.
Сначала экран оставался черным. Потом на нем возникло пятно света. Оно превратилась в белый прямоугольник дверного проема. Я снова увидел Геру. Она стояла, опершись о стену и склонив голову - будто грустя о чем-то. И была похожа на деревце, какую-нибудь начинающую иву, трогательно старающуюся прижиться на берегу древней реки. Дерево Жизни, которое еще не знает, что оно и есть Дерево Жизни. Или уже знает… Митра остановился, и я почувствовал - увиденное взволновало его так же, как и меня.
Затем Гера снова исчезла.
Митра вошел в комнату. В ней были люди. Но я не успел их рассмотреть - что-то случилось. На экране замелькали зигзаги и полосы, мелькнуло чье-то лицо, закрытое марлей и очками, и камера уткнулась в стену. Теперь я с близкого расстояния видел пупырышки краски.
Я смотрел на них несколько минут. Потом камера совершила оборот, и я увидел потолок с яркими лампами. Потолок пополз вправо: видимо, Митру куда-то волокли. В кадре мелькнул железный стол и стоящие за ним люди в хирургическом облачении - правда, металлические предметы, которые они держали в руках, больше походили на магические инструменты, чем на что-то медицинское. Затем все закрыла белая ширма, скрывшая от меня стол и хирургов, но за секунду перед этим по экрану проплыла рука, которая держала круглый предмет размером с мяч. Она держала его как-то странно. Я не сразу догадался, как, а потом сообразил - за волосы. И только когда круглый предмет скрылся из вида, я понял, что это такое.
Это была отрезанная голова Митры.
Долгое время экран показывал только подрагивающую от подземного сквозняка ткань ширмы. Иногда мне казалось, что до меня долетают голоса, но я не понимал, откуда они - из динамиков ноутбука или из соседней квартиры, где громко работает телевизор. Несколько раз я впадал в забытье. Не знаю, сколько прошло часов. Транквилизатор постепенно прекращал действовать - мои пальцы стали понемногу шевелиться. Потом мне удалось пару раз поднять и опустить подбородок.
За это время меня посетило много мыслей. Самая любопытная была такой - Митра на самом деле вовсе не отвязывал меня от шведской стенки, и все произошедшее с тех пор - просто галлюцинация, которая в реальном времени заняла лишь несколько минут. Эта догадка напугала меня всерьез, потому что казалась очень правдоподобной на телесном уровне: моя поза была в точности такой, как в тот далекий день, когда я пришел в себя и увидел сидящего на диване Браму. Но потом я сообразил, что стоящий передо мной ноутбук все-таки доказывает реальность всего случившегося с тех пор. И, словно чтобы дать мне дополнительное доказательство, закрывавшая объектив ширма исчезла.
Я снова увидел помещение, залитое ярким светом. Теперь железного стола и хирургов в нем не было - и стало понятно, что это обычная алтарная комната. Только совсем новая, с каким-то техническим мусором на полу, и пустая - еще без алтаря. Вместо него перед стенной нишей громоздилась сложная медицинская аппаратура, укрепленная на дырчатой алюминиевой раме.
Кроме приборов, рама поддерживала висящую перед стеной голову, укутанную в рулон снежно-белых бинтов.
Глаза головы были закрыты. Под ними чернели широкие синяки. Под носом был полустертый потек крови. Другой потек крови засох у края губ. Голова тяжело дышала через вставленные в нос прозрачные трубки, уходившие к какому-то медицинскому ящику. Я подумал, что кто-то успел сбрить Митре его эспаньолку. И понял, что это не Митра.
Это была Гера.
И в тот самый момент, когда я ее узнал, она открыла глаза и посмотрела на меня - точнее, туда, где была камера. Ее распухшее лицо вряд ли могло отражать эмоции, но мне показалось, что на нем мельнули испуг и жалость.
Потом ее забинтованная голова поехала в сторону, исчезла за краем экрана, и наступила тьма.
