XIX
«Вот говорят — потерял сознание. Как странно… Однако ведь кто-то действительно теряет и находит. Это я наблюдаю на своём опыте. Но кто? Раз он теряет сознание, значит, он не сознание, а что-то ещё? Впрочем, не следует гнаться за случайным смыслом, мерцающим в местах неловкого стыка слов. Хотя, с другой стороны, никакого другого смысла, чем тот, что возникает в местах неловкого стыка слов, вообще нет, ибо весь людской смысл и есть это мерцание… Тупик, снова тупик…»
Т. попробовал пошевелить рукой. Это получилось.
Вслед за мыслями вернулись ощущения — Т. почувствовал запах гари. Рядом били часы — именно их удары и привели его в себя. Что-то тяжёлое давило на плечо. Т. повернулся и открыл глаза.
Яркое солнце в окне свидетельствовало, что на улице утро. Было, по всей видимости, девять или десять часов. Подняв руку, чтобы заслонить глаза, Т. увидел золотистый шёлк рукава. На нём до сих пор был гостиничный халат с кистями — только теперь порядком извазюканный в пыли, штукатурке и ещё чем-то, похожем на соус.
Однако вокруг оказался не номер «Hotel d'Europe», который Т. ожидал увидеть.
Это была квартира Победоносцева — та самая гостиная, где вчера пили чай и говорили о силлогизмах.
Т. понял, что лежит на полу, сжимая в объятиях тяжёлый портрет Достоевского — словно плоское одеяло, укрывающее от стужи безвременья. Выбравшись из-под портрета, он некоторое время хмуро глядел на него.
Портрет был во многих местах повреждён — его покрывали следы столкновений и ударов, пятна и подпалины, а в районе бороды виднелся отчётливый отпечаток стопы, и холст в этом месте был порван. В двух местах рама была переломана — словно кто-то пытался сложить картину вдвое. И всё же не могло быть сомнений, что это тот самый портрет, который лама Джамбон принёс в гостиничный номер.
Стол опрокинуло взрывом. Занавешенный шкаф, стоявший у стены, тоже повалило на пол — внутри, как оказалось, было целое собрание икон, и теперь ими был завален весь пол.
Лик, изображённый на иконах, был странен.
Он был не человеческим, а кошачьим.
Все изображения основывались на определённом каноне. У головы были маленькие заспанные глаза, которые немного косили, словно смотрели в точку под носом — что давало ощущение хмурой сосредоточенности. Сама голова, покрытая короткой серой шёрсткой, была круглой и слишком большой, а вот треугольные уши, наоборот, казались непропорционально маленькими.
Одна деталь на иконах сильно различалась — усы. Их везде было три пары, но на древних тёмных досках они были изломаны под острыми углами и походили на гневные чёрные молнии, а на иконах нового письма их форма была волнообразной, в точности повторяя знак тильды. Наверняка за этой трансформацией стояли века диспутов и убийств, о которых долго мог бы рассказывать какой-нибудь специалист по сектам и ересям. Да хоть бы и сам Победоносцев…
Вспомнив о Победоносцеве, Т. сразу же его увидел. Мёртвый обер-прокурор лежал на спине рядом с опрокинутым креслом, уставив в потолок закопчённые взрывом стёкла очков.
Иноки тоже были мертвы — они лежали на полу в нелепых позах, в лужах загустевшей за ночь крови. Т. опять не задело осколками; вместе с ним в мёртвой зоне оказался портрет Достоевского и часть дивана.
Поднявшись, Т. скривился от боли в спине — но все кости, кажется, были целы. В гостиной уже сгущался сладковатый запах распада, и Т., чуть прихрамывая, поспешил выйти в коридор.
В дальнем конце коридора сидел на полу крохотный котёнок. Увидев Т., он мяукнул и исчез за углом — там, по всей видимости, была кухня.
Ближайшая дверь вела в кабинет Победоносцева.
Это была просторная комната с массивным письменным столом, тёмно-синим персидским ковром на полу и стоящими вдоль стен книжными шкафами. В одном месте на стене висела белая занавеска — но окна там быть не могло. Т. отдёрнул её.
Занавеска скрывала вмурованную прямо в стену мозаику в византийском духе, то ли копию, то ли перенесённый оригинал: огромный пантократический кот с круглыми сонными глазами, неприметными треугольниками ушей, архаичными молниями усов и мелкими греческими буквами по краям круглого лика. Гермафродит воздевал правую лапу вверх, а левой опирался на массивный фолиант с золотым словом «ВХГY» на переплёте.
Прямо напротив письменного стола стоял барочного вида платяной шкаф с зеркалом — похоже, он был поставлен с таким расчётом, чтобы сидящий за столом всегда видел своё отражение. Т. подумал, что шкаф вполне может скрывать какой-нибудь секрет — например, замаскированный выход из квартиры. Подойдя к шкафу, он потянул дверцу.
Внутри не было никакого тайного выхода. Зато там висело несколько пышных и безвкусных женских платьев — вроде тех, что носят состарившиеся кокетки. Пахло в шкафу как в стихах поэта Бунина — древними выветрившимися духами, от аромата которых осталась только самая тяжёлая и стойкая мускусная фракция.
Закрыв дверцу, Т. подошёл к окну и осторожно выглянул наружу. На улице было ясное петербургское утро — светило солнце, бежали куда-то чиновники и рабочий народ, катились коляски, кружили в небе птицы. Уже один вид этой налаженной и ловкой жизни содержал в себе упрёк — он словно бы требовал от наблюдателя немедленно прекратить наблюдение, заняться делом и слиться с пейзажем.
Т. подошёл к столу.
Над ним висела клетка с чучелом (как Т. сначала решил) канарейки. Однако при ближайшем рассмотрении птица оказалась живой. Но догадаться об этом можно было только по блеску её глаз: она сидела совершенно неподвижно, окаменев от горя, или, может быть, затаившись — не зная, чего ждать от вторгшегося в квартиру завоевателя. Подмигнув ей, Т. сел в рабочее кресло.
На столе блестел никелем и сталью фонограф и торчали из проволочного стакана острые цветные карандаши. Слева от письменного прибора стоял телефонный аппарат новейшей конструкции, а справа, под модным пресс-папье в виде серебряного лаптя, лежала стопка исписанной ровным почерком бумаги (в верхнем левом углу каждого листа были вытеснены золотом буквы «ОПСС»).
Т. снял пресс-папье с бумажной стопки. В рукописи совсем не было исправлений и помарок — словно писавший копировал текст с висевшей перед его мысленным взором скрижали. Взяв первую страницу, Т. прочёл:
Внешний Цикл. Пролегомены к трактату «Содомский грех и Религиозный Опыт»
Начать: Человеку свойственно грешить и свойственно каяться. Свойственно поддаваться пороку и стремиться к избавлению от него. Ибо в чём смысл мытарств — или того, что католики в своём заблуждении полагают чистилищем? В том единственно, что греховные части души отделяются от её света. Ежели человек в жизни сам боролся с грехом в меру своих сил, мытарства будут для него не наказанием, а благословенной помощью в победе над тем, с чем он не мог совладать при жизни.
перейти: Что же тогда есть современные секты, которые не признают мытарств, а признают содомию и разрешают содомитам совершать священство? Сей вопрос разбивается на раздельные проблемы, подлежащие рассмотрению поочерёдно.
первое: Может ли содомит быть религиозным человеком? Опыт истории показывает, что такая возможность есть. Можно надеяться, Господь в бесконечном своём милосердии не отвергнет молитву грешника, если его душевный порыв искренен и охватывает его существо в те минуты, когда оно свободно от греха.
второе: Возможно даже предположить, что тайный грешник может совершать священнослужение, ежели он не празднует своего греха открыто и служит Господу не как содомит, а как человек, остро сознающий, что несовершенен и удручён тяжкой болезнью. Более того, такой человек менее будет склонен судить других, помня о своём грехе.
завершить: Новейшие же сектантские веяния состоят как раз в том, что содомиты желают служить Господу не в качестве кающихся грешников, а именно в качестве содомитов. То есть они желают возносить молитву не из глубин опечаленной собственным несовершенством души, а прямо из заднего отверстия, в которое вставлен в это время рог Вельзевула… Quo vadis?
Увидев это «quo vadis», Т. нахмурился.
Он вдруг вспомнил лошадиное «qui pro quo». Общего, конечно, было мало. Но всё же оно имелось: в обоих случаях присутствовала латынь, и оба раза она была связана с грехопадением, только в прошлый раз оно было телесным и реальным, а сейчас в его бездну заглядывал один только ум. Это сходство могло означать лишь одно…
«Митенька? — похолодел Т. — Неужели? А ведь очень может быть. Мужеложество, зад, рог Вельзевула… Это ведь его зона ответственности, Ариэль объяснял. Да и вчера эти иноки говорили про Аксинью. А за неё тоже Митенька отвечает. Значит, он? Немыслимо. Но иначе откуда ей было вынырнуть? Стоп… Но тогда выходит…»
Чтобы не дать уму зацепиться за эту невыносимую мысль, Т. стал перебирать лежащие на столе бумаги. Ему попалось несколько распечатанных писем. В двух речь шла о путаных денежных расчётах. Третье оказалось таким:
Его Превосходительству О.П.С.С. Константину Петровичу Победоносцеву,
служебное.
Настоящим препровождаю Вашему Превосходительству перевод древнеегипетской надписи с листа сусального золота, обнаруженного в медальоне на трупе отца Варсонофия Нетребко в рамках расследования по делу графа Т.
По мнению специалистов Египетского музея, начертание иероглифов позволяет датировать текст эпохой XVIII династии или несколько более поздним временем. Надпись гласит:
«Тайное имя гермафродита с кошачьей головой, дающее над ним власть, суть АНГЦ. Если сможешь управлять гермафродитом с помощью этого имени, очень хорошо».
Переводчики отмечают, что «АНГЦ» может быть так же переведено как традиционное «БХГВ» (или иначе, в зависимости от выбора таблиц соответствий при использовании иероглифических реестров). Сам медальон, однако, не может быть передан Вашему Превосходительству несмотря на Ваше ходатайство, так как приобщён к делу графа Т. по приказу вышестоящих инстанций.
Исполнил: Обер-экзекутор П.Сковородкин
На полях документа карандашом было написано:
Опять Олсуфьев!! Идиоты, не могли обыскать трупы!
Больше на столе ничего интересного не было. Т. решил осмотреть ящики. В центральном лежал браунинг. В двух других — всякая канцелярская мелочь. В левой тумбе оказались бумаги и папки с рукописями, и ещё амбарные книги с римскими цифрами на корешке; правая тумба скрывала в себе искусно вделанный в полированное дерево сейф. Он был открыт.
На красном бархате полки лежала початая пачка сторублёвых ассигнаций и два документа. Первый был сложенным вдвое листком из разлинованного блокнота:
Обер-прокурору СС Константину Победоносцеву
Сообщаю Вашему Превосходительству данные по слежке за Петербургским домом Олсуфьева — на Фонтанке у Пантелеймоновского моста (четырнадцатый нумер).
Установлено, что господина Олсуфьева неоднократно навещали Аксинья Розенталь (с которой он состоит в связи) и агент сыскного отделения Кнопф, занятый по делу о розыске графа Т.
Из бесед с чинами сыскного отделения определено, что дело о розыске Т. инициировано самим Олсуфьевым. Цель сего, однако, продолжает быть неясной.
Кроме того, обращаю внимание Вашего Превосходительства, что подтверждён факт встречи графа Т. с Владимиром Соловьёвым, которая имела место в доме Олсуфьева годом раньше. По сведениям, полученным от служившего тогда швейцара, при встрече присутствовал и сам Олсуфьев.
Агент «Брунгильда»
«Я? Встречался с Соловьёвым? — поразился Т. — Тогда я не случайно иду в эту Оптину Пустынь, совсем нет… Но кто такой этот Олсуфьев?»
Второй найденный в сейфе документ был по виду обычной канцелярской бумагой, каких много ходит между разными департаментами — её покрывал мелкий чёрный почерк, сильно наклонённый вправо, со множеством барочных виньеток вроде тех, какими полковые писаря украшают своё творение, когда задумываются о вечности.
Обер-прокурору СС
Константину Петровичу Победоносцеву от схимонаха II класса,
коллежского асессора
Семёна Куприянова
Конфиденциально
Во имя БХГВ, Великого, Скрытого.
Настоящим уведомляю вас, Ваше Превосходительство, об обстоятельствах Тайной Процедуры по делу графа Т.
Как и ожидалось, граф был настигнут у заброшенной лодочной станции в точном соответствии с полученными от Вашего Превосходительства указаниями времени и места. Там же были обнаружены и трупы агентов сыскного отделения, пытавшихся задержать графа.
Первая группа священства, посланная на перехват, погибла. Все иноки при нашем появлении были уже мертвы. Равва Вар-Соноф ещё агонизировал, но помочь ему не представлялось возможным. Сам граф Т., контуженный взрывом, находился в бессознательном состоянии. Жертвенный амулет на его шее отсутствовал.
Тем не менее, немедленно была начата Тайная Процедура по возгонке души Великого Льва с известной Вашему Превосходительству благой целью, для чего использовался обычный комплект Святой Утвари — Хрустальная Сеть и походный Купол Преображения на основе двух проекционных фонарей и армейской палатки из брезента.
По протоколу Тайной Процедуры веки реципиента были принудительно отверсты, а глаза обращены к брезентовой крыше, выполнявшей роль экрана для фонарей. Правый проекционный фонарь устрашал спящее сознание образами «Великой Пропасти», «Безжалостного Ветра», «Немыслимой Тяжести», «Неукротимого Пламени» и пр., а левый должен был утишать душу изображениями Лика, открывая таким образом канал для установления контакта с БХГВ, Великим, Вечным, и последующего всасывания души. В качестве фонографической записи, вызывающей в возгоняемой душе острое чувство одиночества, использовалась пьеса Бенджамина Персела «O Solitude» на стихи Сент-Амана.
Во время Процедуры, однако, произошла оплошность, вину за которую несёт покойный инок Пересвет. Как выяснилось при служебном расследовании, за три дня до этого Пересвет использовал один из проекционных фонарей для демонстрации картинок светского содержания знакомой мещанке в г. Коврове, после чего перепутал комплект фотографических диапозитивов.
В результате путаницы левый проекционный фонарь вместо лика БХГВ показал случайную последовательность изображений: виды итальянской реки Бренты, закат над зимним Енисеем, различные образы из греческой и скандинавской мифологии, панорамы Парижа в исполнении французских художников, портреты Луи-Наполеона и пр. Когда же оплошность была исправлена и левый фонарь подал на крышу палатки изображения Лика, с момента смерти жертвенного котёнка прошло уже более часа, и из Хрустальной Сети окончательно изошла благодать. По сей причине, а также в связи с отсутствием Жертвенного Амулета, всасывания души не произошло.
Памятуя об особой важности дела, граф был оставлен на месте в бессознательном состоянии. Следы неудавшейся Тайной Процедуры были тщательнейше скрыты. Тела иноков оставлены на месте их гибели, чтобы не вызвать у графа подозрений.
Полагаю, что следует подготовиться к появлению графа в Петербурге и надлежащему проведению ритуала.
Иакин, Равва Раф-Куприян
Снизу была сделанная карандашом Победоносцева пометка:
Чую, страшна и непредсказуема будет последняя встреча. Однако не избежать. Господи, укрепи.
Т. закрыл глаза — и ему вдруг представился Достоевский. Он был не такой, как на портрете — прежним осталось только лицо, а тело, сотканное из голубоватого огня, было неземным и прозрачным. За спиной Достоевского видны были два ослепительно-белых ангельских силуэта.
— А знаете, граф, — сказал Достоевский тихо, — похоже, что вас до сих пор Ариэль создаёт. Со всеми вашими белыми перчатками. Просто он вас для своего шутера приспособил-с…
Т. не ответил ничего — слов у него не нашлось, и мерцающая фигура Достоевского в сопровождении двух ангельских огней торжественно поплыла ввысь.
Услышанное было несомненной слуховой галлюцинацией. И несомненной правдой. В любом случае, из квартиры Победоносцева следовало уйти как можно быстрее.
На лестничной клетке было пусто. В доме стояла прохладная летняя тишина, которую нарушал только скрип качающейся под ветром ставни.
«Значит, снова Ариэль со своей бандой, — думал Т., спускаясь по ступеням. — Опять меня обдурил… Сколько теперь будет новой мерзости и крови, представляю. И уже понятно, что дальше. Две сумки с оружием из Ясной Поляны, пакетик спорыньи от Гоши Пиворылова, потом ночью появится Аксинья, закосит пурпурным глазом и шепнёт что-нибудь на латыни…»
Дойдя до нижнего этажа, он заметил, как переменился подъезд. Железной будки консьержа теперь не было — зато у входной двери стоял гнутый венский стул, на котором посапывал швейцар в фуражке с жёлтым околышем.
Каким-то шестым швейцарским чувством ощутив приближение Т., он, не открывая глаз, приложил руку к околышу. Т. молча прошёл мимо.
Выйдя на улицу, он некоторое время разглядывал канализационный люк прямо напротив подъезда. Было непонятно, как в него пролезла картина — хотя, с другой стороны, Ариэлю по плечу было и не такое. Потом рядом остановилась извозчичья пролётка, когда-то покрашенная в жёлтый цвет, а теперь от грязи ставшая почти коричневой.
Извозчик был обычным питерским ванькой, безбородым молодым мужиком, судя по всему — приехавшим на заработки из окрестной деревни.
— А подвезу, барин…
Усевшись сзади, Т. сказал:
— Гостиница «Европейская». Только ты, братец, поезжай по Фонтанке. И покажи, где там четырнадцатый нумер — дом Олсуфьева.
«И ещё хорошо, если Аксинья, — думал он, глядя на спешащих по делам людей, — а не какой-нибудь морячок или кучер. Такое ведь тоже может случиться, если маркитанты велят. И опять будет казаться, что это я, просто такой вот разнообразный и многосторонний, внутренне глубоко противоречивый — и тем более грандиозный человечище…»
Эти мысли вызвали приступ острой тоски, переходящей в чувство физической невыносимости бытия.
«А не исчезнуть ли совсем?»
Это была даже не столько мысль, сколько чувство, возникшее в солнечном сплетении — но такое сильное и дезориентирующее, что Т. пришлось откинуться на сиденье пролётки, чтобы спокойно дышать.
Пролётка затормозила.
— Вот дом Олсуфьева, — сказал ванька.
В настроении Т. вдруг произошла перемена — на смену унынию пришла отстранённая холодная решимость.
«Отчего же сразу исчезнуть, — подумал он, оглядывая указанный извозчиком дом. — Это мы всегда успеем. А тут много нового выясняется…»
Здание было ему совершенно незнакомо. Подвальные окна, два ажурных балкона в середине фасада, ложная арка, крутой борт крыши с окнами в парижской манере — память не могла зацепиться ни за что. Т. тяжело вздохнул.
«Кто такой этот Олсуфьев? Не помню, ничего не помню… Вот завтра рано с утра и займёмся…»
Ещё раз внимательно посмотрев на крышу дома, он сделал знак извозчику. Ванька чмокнул и покатил дальше.
Через четверть часа Т. вошёл в холл «Hotel d'Europe» и приблизился к отделанной тёмным камнем стойке.
У сидящего за ней рецепциониста волосы были смазаны маслом и разделены точно посередине головы аккуратным пробором, из-за чего он напоминал молодого прусского офицера. Рецепционист так странно поглядел на Т., что тот почувствовал необходимость заговорить.
— Скажи-ка, братец, а этот лама, ну, бонза в монгольских ризах, который меня навещал, больше не приходил?
Лицо гостиничного служащего расплылось в улыбке.
— Да где же, ваше сиятельство, — сказал он восторженно. — Где же ему прийти. Вы его вчера так портретом отмутузили, что он теперь не скоро придёт.
— Портретом? — нахмурился Т.
— Он его вам перед тем принёс. Где бородатый господин нарисован. Ох, как вас этот бонза разозлил, ваше сиятельство! Вы ж за ним по Невскому полверсты бежали. Кричали «поберегись», и портретом, портретом…
Рецепционист поднял вверх обе руки, показывая, как именно, и улыбнулся ещё шире. Т. смерил его неодобрительным взглядом.
— Так значит, не приходил, — констатировал он. — Тогда вели разбудить меня завтра в пять. Только не забудь, у меня важное дело.
Рецепционист посерьёзнел и сделал пометку карандашом в лежащей перед ним конторской книге.
— Кушать прикажете в номер? — спросил он. — Всё вегетарианское?
Т. кивнул.
— И ещё, братец, — сказал он, — пошли кого-нибудь в лавку, пока не закрылась. Нужна пара газет и бутылка клея.
Рецепционист понимающе улыбнулся в ответ — хотя Т. даже представить себе не мог, что именно тот понял.
