Там, за окном, так много звезд.
Я не сразу соображаю, что нахожусь на ферме Зака, в гостевой кровати Бекки. У стены – протез из стекловолокна. Кажется, я впервые по-настоящему рада его видеть. Я дотягиваюсь, надеваю его, выбираюсь из окна и безупречно приземляюсь на две ноги.
Три часа.
Влажная трава скрипит под моими шагами. Я пробираюсь к большому дому и подхожу к окну Зака. Оно наполовину открыто, оранжевые шторы как будто приглашают зайти. Я хочу забраться туда и скользнуть к нему в постель, и чтобы он чуть отодвинулся, освобождая для меня место. В лунном свете его кожа будет казаться фарфоровой и ровной, если не считать шрама под ключицей. Он подсунет мне половину подушки и накроет нас обоих одеялом. И скажет, что я теперь десятка по его шкале, а он так и остался жалкой шестеркой. А я скажу ему правду о том, кто он такой. Или не скажу.
– Зак?
Но в комнате пусто. Только ветер шевелит оранжевые шторы.
Я вижу его там же, где и в первый раз, когда шла за Бекки в группе туристов. Он сидел на дальней калитке, повернувшись ко всем спиной. Как и сейчас. Помню, как у меня болела нога, и я злилась на него. Потому что соврал. Пообещал, что все будет хорошо, но все стало плохо.
Он и раньше выглядел не как все. В нем была какая-то хрупкость. Уязвимость. Я только из-за этого ему и поверила.
Сейчас он превратился в призрака в пижаме. Сидит на заборе, цепляясь пальцами ног за сетку.
– Стой, – Зак вытягивает руку, и я замираю.
– Почему?
– Ты ее напугаешь.
Ее? Здесь только мы, забор и темный лес. Зак всегда был удивительно разумный, но кто знает, что рак может сделать с человеком? Что он делает с Заком прямо сейчас?
Я очень стараюсь, чтобы голос не дрожал.
– Зак. Здесь никого…
– Тссс!
У меня ком в горле. Но плакать никак нельзя.
И тут из темноты сверкают два янтарных глаза.
– Не шевелись, – говорит Зак.
– Это лиса?
– Тсс.
Она жутко красива и, похоже, знает об этом. Она держится гордо, уверенно, и смотрит на меня слегка надменно. Затем она отводит взгляд и уносится прочь, мелькая за ветками. Я вижу острое ухо, роскошный мех, быстрые лапы. Я восхищаюсь грациозным зверем, но мне не нравится, что лисица может вызвать его среди ночи из постели и заставить ждать на холодном заборе. Какой же силы должен быть этот зов?
Она останавливается, лижет лапу и теперь смотрит на Зака. Я вижу, что они знают друг друга. И понимаю, что я здесь лишняя.
Но я не просто так проделала этот путь.
Я делаю два шага вперед, несмотря на знаки, которые подает мне Зак. Еще три шага, чтобы дотянуться до него, хотя его губы говорят: не надо. Янтарные глаза наблюдают, как я кладу одну руку ему на ногу, а второй обхватываю за кисть – и не отпускаю.
– Здесь холодно, Зак. Пойдем домой.
Он вырывается, но я крепко его держу. Я знаю: там, под пижамой, под кожей, где мышцы и кости, бешено размножаются больные лейкоциты. Они хотят перебороть здоровые, взять их числом. Я знаю, почему Зак вырывается.
– Расскажи мне еще раз про тот чан с Эммами Уотсон, в который ты нырнешь, когда тебе исполнится сто лет.
Он пытается отодвинуть меня локтем, но я придвигаюсь ближе.
– Ну хорошо, пусть это будет чан пива, а тебе исполнится всего девяносто.
Он высвобождается из моих рук, так что я забираюсь к нему на забор и сажусь, вцепившись в перекладину руками, не слишком еще доверяя своей способности держаться. Но он не двигается, чтобы освободить мне место.
Когда я поднимаю взгляд, то вижу, что наши выдохи клубятся облачками и уплывают в небо. И навсегда там растворяются.
– Смотри! – я тычу пальцем в небо. – Там метеорит, – это ложь, но больше ничего не приходит в голову. – Загадай желание.
– Я уже загадал.
– Нет, загадай по-настоящему.
– Я хочу, чтобы ты слезла с моего забора.
Он даже отбивается так, что мне смешно, и я смеюсь.
– Прости, мне очень нравится твой забор. И твоя ферма. И вообще…
– Они попросили тебя приехать?
– Я сама захотела.
– Я не просил.
– Ты мой друг, Зак.
Он хмыкает. Я знаю, почему. Ему не нужен друг. Он хочет, чтобы я исчезла и упала за край земли, потому что тогда он может упасть за свой.
– Езжай домой, Мия.
– Но я только приехала.
– Уезжай.
– Не могу.
– Можешь, я же помню. Просто вставай и…
– Ты же еще не видел, – я закатываю джинсы до колена. – Смотри, чашка из пористого материала. Не бог весть что, но лучше временного. И да, я опять могу ходить. Даже, наверное, бегать. Ну, по крайней мере, попыталась бы, если бы пришлось. Особенно если бы кто-то за мной гнался.
Я ловлю равновесие и подтягиваю к себе колено.
– Правда, гоняться за мной пока можно только очень медленно. Но у паралимпийцев даже есть специальные приблуды для скорости. Ну, ничего. Зато мой совсем легкий. Смотри.
Он подчеркнуто не смотрит, так что я отстегиваю ремни и высвобождаю протез.
– На, потрогай. Часто девушка предлагает тебе пощупать ее ногу?
Он тяжело вздыхает и на выдохе произносит мое имя.
– Ми я…
– Извини, хромая получилась шутка. О, и еще одна.
Он напрягается всем телом – собирается спрыгнуть с забора и уйти. В отчаянии я использую последнее, что может сработать: завожу руку за спину и, замахнувшись, швыряю протез так высоко и далеко, насколько хватает сил. Он куда-то летит, задевая в темноте невидимые листья, и стукается об ствол какого-то дерева. Где-то в той же стороне шуршит трава: лисица убегает прочь.
Теперь Зак уставился на меня.
– Тупее не придумаешь.
Не придумаешь? Мой следующий ход еще тупее: я слезаю с забора и на одной ноге скачу в сторону чащи. Штанина джинсов волочится по земле и цепляется за кусты. Интересно, в траве есть змеи? Там точно есть корни, чтобы спотыкаться, и ямы, чтобы падать. Роскошное поле опасностей, если у тебя всего одна нога.
– Что ты делаешь?
– Пошла искать ногу.
– Ты ее не найдешь.
– Она же в эту сторону улетела? А то было темно, я не заметила.
– Стой! Да куда тебя… блин, Мия, остановись!
Я стою на месте, развернувшись к нему лицом и стараясь держать равновесие. Как только наши взгляды встречаются, мне больше не смешно. Это совсем другой Зак, которого я не узнаю. Свет луны истончил его. Он стал – сама хрупкость. Сама уязвимость. И я жутко по нему соскучилась.
– Оставь меня в покое.
– Не могу.
– Хотя бы уйди в дом.
– Нет, я совершенно буквально не могу никуда идти.
– Мне только этого сейчас не хватало.
– Я здесь не для того, чтобы действовать тебе на нервы.
– Неужели? Тогда зачем ты здесь?
Теперь, когда лиса исчезла, его внимание приковано ко мне. И это жутковато.
– Вышла погулять. Мне не спалось.
– Зачем ты вообще здесь? Кто тебя звал?
– Никто. Но мне хотелось принять ванну у Бекки. И съесть грушу.
– Лиса все чует.
– Груши?
– Смерть, – говорит он. – А ты – нет?
– Зак…
– Я тоже чую.
– Так не бывает.
– Я должен быть мертв.
– Нет.
– Если бы я был кроликом или цыпленком, то уже бы сдох. Был бы овцой – меня бы уже пристрелили.
– Зак, ты не овца.
– Был бы ребенком в Африке – я б умер раньше, чем повзрослел.
– Неправда, – возражаю я, хотя, возможно, это и правда.
– То есть, я должен быть многократно мертв.
– Но ты не в Африке, – напоминаю я. – Ты Зак Майер, и ты в Австралии. У тебя фиговые дела с костным мозгом, но это поправимо.
– Ах, ты теперь заделалась экспертом?
Я уже с некоторым трудом держу равновесие, приходится допрыгать до ближайшей ветки и держаться.
– Я не эксперт. Но знаю, что можно еще раз пройти химию и сделать еще одну пересадку. Или не одну. А сколько понадобится. Сейчас еще научились как-то пролечивать стволовые клетки. Говорят, результаты обнадеживающие.
– Неужели?
– И медицина не стоит на месте. В Европе и Штатах испытывают новые лекарства. Есть куча вариантов…
– Это не варианты, Мия, это все отсрочки.
– Ну и что, что отсрочки! – мой голос чуть надламывается, потому что я начинаю злиться. На него. За него. – Соглашайся на отсрочки, пока не найдется способ тебя вылечить!
– Все люди рано или поздно умирают, Мия.
– Но не у всех есть выбор – умереть рано или поздно. У той тетки, что свалилась в томатный соус, не было выбора. Она просто упала, и наверняка сопротивлялась до последнего вздоха.
– Она бы все равно потом умерла.
– Сэм бы сопротивлялся, если бы у него был выбор, – Зак отшатывается при звуке этого имени, и я хватаюсь за это. – Если бы Сэму предложили на выбор сердечный приступ за рулем или еще один курс химии, он бы выбрал химию, просто на всякий случай, потому что вдруг бы оно сработало и подарило ему еще сорок лет серфинга и бильярда, и…
– Шанс Сэма было всего десять процентов.
– Да блин, дай мне десятипроцентный шанс выиграть в лотерею весь мир, я бы сыграла на все!
– А я не азартный человек.
Это и так понятно. Иначе бы не было этого разговора. Он просто посмотрел, что ему выпало, и сбросил карты. Этому нечего противопоставить. За всем, что он говорит, стоят математика и логика. За всем, что говорю я – бурные эмоции, и больше ничего.
Вестись на эмоции всегда было глупо. Тем более что меня изрядно заносит. Но я страшно хочу, чтобы Зак не умирал. Чтобы он жил дальше. Чтобы он был рядом. Мне даром не нужен этот мир без него.
Теперь эмоции меня захлестывают, и, провались оно все, я буду реветь. Вцепившись в ветку, я разрешаю страху, горю и боли литься наружу.
– Слушай, ну прекрати.
Он меня презирает, но я не могу остановиться.
– Почему нельзя просто посидеть на заборе, не выслушивая душеспасительных нотаций? Это вообще не твоя история, Мия. Все люди однажды умирают.
– Но если есть выбор – рано или поздно, – почему не выбрать поздно? Сэм бы выбрал…
– Сэм сейчас уже где-нибудь в Индонезии.
– Да нет же! Он…
– Что? В раю? Гоняет шары с Элвисом?
Я зажмуриваюсь и сжимаю в руке ветку, словно пытаясь выжать из нее подсказку. Кисть сводит, и рука дрожит, и тут до меня наконец доходит, что такое смелость.
Смелость – это не двигаться с места, когда хочется развернуться и убежать. Смелость – это взять себя в руки и посмотреть в лицо своему страху. Открыть глаза и не отводить взгляда – от болезни, от протеза, от друзей, от парня, который может разбить твое сердце. Не отводить взгляда, потому что страх должен сдаться первым.
Я открываю глаза. Ночь больше не кажется такой уж непроглядной.
– Он здесь, – говорю я. – Сэм здесь.
Силуэты деревьев кажутся толпами призраков. За спиной Зака сверкают глянцевые стволы банксий.
Я вспоминаю пластмассовую звездочку, которая помогала мне держаться в темноте.
– Он везде, – продолжаю я. Потому что это правда.
– Сэм умер в воскресенье. Знаешь, сколько еще человек умерло в этот день?
Я качаю головой.
– Тридцать девять в Западной Австралии. Четыреста три по стране.
– Откуда ты знаешь?
– На всей планете в тот день умерло примерно сто шестьдесят тысяч человек. Это сто одиннадцать в минуту.
– Но зачем ты…
– За всю историю человечества, как думаешь, сколько людей умерло?
– Не представляю.
– Угадай.
– Не хочу.
– Вообще-то я тоже не знаю цифры, но представь нескончаемую череду похорон, кремаций и ритуальных спусков тел на воду Ганги. И я это к чему. Если каждый человек, кто когда-либо умер в истории, сейчас находится, как ты говоришь, «везде», откуда нам до сих пор есть чем дышать?
Дышать действительно становится все труднее, но я напоминаю себе, что я здесь не одна. Сэм здесь. Дедушка с бабушкой здесь. Призраки всех, кто мне дорог, со мной и во мне, всегда. В ветке, за которую я держусь, вибрируют необъятность тех, кто ушел.
– Представь, что вам с Сэмом удалось поменяться местами на день. Типа, ты на день стал прахом, а Сэм тобой – восемнадцатилетним чуваком с капризным костным мозгом. По науке так не бывает, я в курсе, не надо перебивать. И даже в Диснейленде так не бывает, но неважно, просто представь: вот Сэм просыпается, и у него впереди целый день жизни.
– В моем теле?
– Твоем, да, Зака Майера. Что бы он сделал, как думаешь?
Зак задумчиво покачивается, но медлит с ответом.
– Целых двадцать четыре часа в этом теле. А?
Взгляд Зака скользит по стволу дерева. Выше и выше, до самой высокой ветки, потом еще выше. Я больше не знаю, слышит он меня или нет, но продолжаю:
– Я так думаю, что он не страдал бы фигней с подсчетом шансов. Он вцепился бы в этот день и прожил бы его по полной. Пошел бы на рыбалку, покатался бы на доске, жрал бы канапе из чеддера. Еще он бы смеялся и ходил на руках. Может, даже поцеловал бы меня. Он бы просто делал все, что ему вздумается. Потому что жизнь только одна, Зак. И шанс только один. И от него легко отказаться, но…
– Не легко!
– …как бы там ни было, отказаться и опустить руки – это дурацкий способ умереть. Куда хуже, чем свалиться в чан с какой-то дрянью или убиться током, поливая елку с фонариками…
– Мия, замолчи уже, – Зак спрыгивает и идет ко мне.
–.. а Сэм бы ни за что не выбрал настолько дурацкий способ смерти, он бы до конца пытался…
Зак подходит и целует меня. Я его ненавижу. Я его люблю.
Потом он закрывает мне рот ладонью.
– А теперь все-таки замолчи и загадай желание.
– Ммм?
– Звезда упала. Но ты так растрещалась, что не заметила. Давай, загадывай.
У меня зажат рот, и слезы текут рекой. Целое желание? Одно-единственное? Да без проблем. И нет, не насчет моей ноги.
Он словно слышит эти мысли, потому что внезапно опускает руку. Он так близко, что я вижу в его глазах испуг. Как жаль, что я не могу поменяться с ним местами.
Он говорит:
– Я не хочу снова валяться взаперти в палате.
– Понимаю.
– И не хочу смотреть, как маму снова обнадежили, а потом…
– Она у тебя сильная.
– А если ничего не получится, что тогда?
– Тогда попробуешь снова.
– И сколько раз? Сколько курсов понадобится?
– Я не знаю.
– Я хочу обычной жизни.
– Она у тебя есть. Болезнь, здоровье – то и другое обычная жизнь. Ты пока еще живой настоящий Зак. Девять из десяти.
– Девять?
– Ну да. Я бы поставила десятку, но от тебя плохо пахнет. Ты сколько дней не снимал эту пижаму?
– Мне не страшно умирать, – говорит он.
Я сжимаю его руки.
– Знаю. Но когда страшно – это тоже нормально.
– Мне даже не то чтобы не страшно. Я просто дико злюсь. В этом мире можно делать разные штуки – рожать детей, сажать лес. Я не сделал вообще ничего. И о чем все это было тогда, если я просто умру, сделав кучу родных несчастными?
– Родные хотят, чтобы ты решился на еще один курс.
– Они сами этого не выдержат.
– Они сильнее, чем ты думаешь.
– А ты?
Черт, подловил. Я быстро вытираю слезы и демонстрирую бицепс. После долгих недель на костылях он довольно крепкий.
– Впечатляет, да.
Я удерживаю равновесие, держась за его плечи, и вижу, что он жутко устал. Что провалиться назад в пустоту – легче легкого. Но я буду рядом и его не отпущу, как он не отпускал меня. Может, я просто эгоистка, которой хочется, чтобы он был рядом. Но чем это плохо?
– Видишь, я теперь как Халк, – комментирую я свой бицепс.
– Временами зеленеешь и все крушишь?
– Это тоже. Но еще я сильная. А ты? Меня б не помешало подбросить к дому Бекки.
– Зачем?
– Не уверена, что проскачу всю дорогу на одной ноге.
Зак чертыхается и качает головой. У него такие серые глаза. Я утомила его – все утомило его, – но я держусь за его плечи и не отпускаю.
Он говорит:
– У меня что, есть выбор?
Я мотаю головой в ответ.
Зак поворачивается и приседает, чтобы мне было удобнее за него схватиться. Я обвиваю руками его шею и загадываю второе желание.