Прямо в море, метрах в пятидесяти от берега, мужчины и женщины сидят на досках для серфинга, свесив ноги в воду. Они легкая добыча, но я думаю, что даже у акул есть кодекс чести.
Служба происходит прямо там. Мы с Мией сидим чуть выше, в дюнах. Она постоянно увязает в песке.
Наконец, она раздраженно отбрасывает костыли.
– Не, безмазняк.
– Надо замутить костыли на гусеницах.
Она плюхается на песок, я опускаюсь рядом.
– Зак, нет, иди к ним. Все пропустишь.
– Кто бы говорил!
– Ну… я проделала большую часть пути.
Если честно, я просто не хочу оказаться среди людей. Это какие-то друзья Сэма, которые знали его до болезни. Я так и вижу, как они будут говорить: он был хорошим другом.
Я буду чувствовать себя лишней.
– Да иди уже. Он бы хотел, чтоб ты был с ним.
– Кто, Сэм? Да он уже на полпути к Ротто.
Мия округляет глаза.
– Не говори так, ты чего?
– Он нас не слышит.
– Тсс. Конечно, слышит!
– Сэм! – кричу я, пугая прохожего. – Счастливого пути, чувак! Пришли открытку из Индонезии!
Мия толкает меня локтем в бок.
– Слышь, Сэм! Помнишь пациентку из второй палаты? Ну эту злюку, которая дерется как девчонка?
Мия натягивает полотенце на голову. Я толкаю ее плечом.
– Сэм передает привет.
Она спрятала лицо, и я не вижу ее реакции.
Я перекинул через забор достаточно трупов, чтобы знать наверняка: когда ты умер, от тебя ничего не остается. Ни музыки труб, ни воспарения духов. Овцы не попадают в рай, козы не попадают в ад. Это просто плоть, она остывает и скоро станет очередным звеном пищевой цепочки, где ничего не пропадает зазря. Нет ничего загадочного ни в смерти, ни в том, что после нее. Просто нет ничего. То, что осталось от Сэма, дрейфует в водах Лувинского течения в северо-западном направлении, становясь пищей для рыб и их отходами.
– Бабушка после смерти меня навещала, – раздается из-под полотенца. – Просыпаюсь как-то ночью, а она стоит.
– Как живая?
– Я только силуэт видела. Но точно знала, что это она. Что она пришла меня проведать. И я ее позвала, а она стала пятиться, пятиться и потом просто испарилась. Короче, я не знаю, Зак, что там после смерти, но что-то есть. Как будто на время зависаешь, исчезаешь не до конца. Бывает, что в комнате аж воздух густой, чуешь присутствие. Так что Сэм еще тут.
– Тогда поиграй с ним в бильярд!
Мия топает здоровой ногой.
– Сэм здесь, и он видит, что ты ведешь себя, как последний дебил.
Я ржу. Хоть в чем-то она права. Затем, откинувшись назад, я смотрю на море. Я благодарен, что все так вышло. Что я на пляже, что мне доверили машину, что рядом Мия, и что она пытается быть доброй.
– Мне будет его не хватать, – признаюсь я, глядя в океан. – Он предлагал научить меня серфингу. Надо было соглашаться.
Нас обходят две девушки в бикини, о чем-то шушукаясь на ходу. Мия их узнает, не снимая с головы полотенца, и тут же ложится на песок.
– Мия, ты чего?
– Не произноси мое имя.
– Ты их знаешь?
– Они меня знают. Они из моей школы.
Девушки проходят чуть дальше и усаживаются на пляже. Мия делает в полотенце щелочку и подсматривает за ними.
– Целлюлит у обеих.
– Вроде не видно.
– Как думаешь, они красивые?
– Обычные.
– Они тебе нравятся?
– Нет.
Она стягивает полотенце и смотрит на меня. Пытливые карие глаза под фальшивой белой челкой.
– За что я тебе нравлюсь?
Я задумчиво разглаживаю песок рукой. Действительно, за что мне нравится Мия?
Мне нравится, что она не дает мне спуска, и знает, что я с этим справлюсь. Что не обходит на цыпочках трудные вопросы и не скрывает, что думает. Что чувствует – то и говорит. То и показывает. А думает и чувствует она вещи, которые другие держат в себе. Она непредсказуемая, небезопасная, не говорит о глупостях, как обычные девчонки. Она ужасно живая, невзирая ни на что. Она злится, дерется, ругается, кричит, потому что живая и борется.
– Ну?..
– За то, что у тебя нет целлюлита.
Она моргает.
– Ага. А еще со мной зашибенски весело.
Между прочим, ее острые как бритва замечания и вправду не дают соскучиться. Она умнее, чем ей самой кажется.
Она щурится и некоторое время разглядывает меня.
– Ты мне тоже нравишься, Зак, потому что для тебя я здесь, – она обводит рукой лицо. – А не там, – она опускает взгляд.
– Н-ну, твоя нога – это не вся ты.
– А еще ты мне нравишься, потому что ты хороший друг. Так что цыц, оторви задницу, вставай и иди к морю. Попрощайся с Сэмом за нас обоих.
Я делаю, как она говорит, хотя служба уже подходит к концу. Люди направляют доски к берегу – кто лежа, кто стоя, – пока их не подхватывает низкая волна и не выносит, как на ладони, на песок, где они слезают с досок, отряхиваются и смеются.
Нина тоже на берегу. Она подходит ко мне, держа шлепанцы в руках.
– Зак, ты доехал!
– Да.
– Это просто здорово. Выглядишь отлично, – она улыбается, но под глазами потеки туши.
– Хельга потихоньку делает свое дело.
– Патрик говорит, ты попал в «Загадай желание». Ты как, загадал?
– Все надеюсь, что Эмма Уотсон свободна…
– Держу за тебя кулаки. Ты молодчина, Зак. Сэм бы тобой гордился.
Это «гордился» меня добивает. По какой-то причине слово сворачивается в моем горле комом, который я не могу проглотить. В глазах щиплет.
– Он всегда хорошо к тебе относился.
«С» значит Сэм. И еще «С» значит смерть. Они встретились, Сэм и смерть, и я не знаю, видит он сейчас или нет, как у меня текут слезы из глаз, а Нина меня обнимает. Изо всех сил надеюсь, что он умер быстро. Что когда грудь взорвалась болью, он держал в руках руль, словно все под контролем. Интересно, если он успел понять, что осталась всего пара вдохов, он о чем-нибудь жалел? Или он улыбался, отправляясь в новый путь без страха?
Я очень хочу, чтобы Мия оказалась права. Что существует какое-то продолжение Сэма, что он сейчас в нашем с Ниной объятии, или, еще лучше, где-то в любимом море, ловит новую волну. Я очень надеюсь, что он где-то есть. Где угодно. Только не нигде.
Нина гладит меня по спине. Вдалеке я вижу Мию. Она стоит, опираясь на костыли, и с тревогой смотрит на дюны.
Я жду у выхода из магазина с двумя кебабами, колой и кофе со льдом. Мия целую вечность торчит в туалете, и я начинаю бояться, что она сбежала. Но потом она все-таки выходит, вместе с Ниной.
Я спрашиваю, не хочет ли она в кино. Я не готов везти ее домой, сажать на автобус, не готов к прощальным жестам. Но она говорит, что не может в кино. Тогда я протягиваю ей кебаб и кофе, но она опять качает головой. И смотрит в землю. Я вижу, что она со мной уже попрощалась.
– Я жутко устала, Зак.
– Я знаю здесь одно место…
Но она разворачивается и бредет назад к Нине, которая ждет в стороне. Стук костылей напоминает то первое пум-пум в больничную стенку Одинокий сигнал Морзе.
На который мне совершенно нечего ответить.