ЛИЗА И НЕБЕСНОЕ ТЕЛО

Когда я выхожу из книжного магазина, то, вопреки обыкновению, несу не пластиковый пакет в руке, а держу в голове рассказанную мне Лизой Краусс историю. Это произошло совершенно случайно, так как на улице крупными печальными каплями падал на землю дождь, Лиза все время ощупывала свою чашку, а глаза у нее были как у кролика, с которым некто произвел весьма странный и редкостный эксперимент. Н-да, сказала она, прежде чем я покинула магазин, поди, не всегда удается легко отделаться, да? Я кивнула, хотя меня не покидало подозрение, что она что-то спутала, перепутала секс с жестокостью, подчинение с любовью, а любовь с капитуляцией, но ладно, в конце концов, и в этом тоже можно видеть что-то позитивное — несмотря на то что сама она не желала страдать, она просила о мире и покое, так вот. Ну что ж, мне пора идти, сказала я, одарив долгой прощальной улыбкой нашу короткую дружбу, и пошла к двери. Только теперь, когда я, собственно, уже подхожу к дому, я замечаю, какое сильное впечатление она на меня произвела своим непритязательным рассказом о невероятных переживаниях; я замечаю также, что не могу в мыслях отделаться от нее, как будто мне довелось сквозь зрачки ее светло-голубых глаз заглянуть в черный колодец ее души и увидеть там ужасающие вещи, разглядеть обстоятельства, имевшие какое-то отношение и ко мне, и я решила не садиться в трамвай, а идти домой пешком и притом обойти квартал, о котором она мне поведала. Гауптвахта, Конский рынок, Верхняя Кайзерштрассе. Я иду быстро, словно что-то ищу или кого-то преследую, прохожу мимо хозяйственных лавок и первых баров. Двое детишек играют в луже, и я нахожу, что, в общем, здесь неожиданно все оказывается довольно мирным, словно люди и вещи могут легко заключать между собой дружбу. Но ведь уже семь часов вечера, а особенное оживление еще не наступило. Монотонная смесь восточной музыки и попсы ловит в сеть мою раннюю усталость, из будки, где жарят кебаб, доносится острый дух подгоревшего мяса, мешающийся с вонью мочи и едким ароматом чистящих средств. Как можно представить себе Лизу, шедшую здесь две недели назад? Я закрываю глаза, наступает ночь, улицу пунктирами освещает розовая и лиловая световая реклама. Контуры упрямо расплываются, я пытаюсь из разрозненных кусочков собрать образ Лизы, идущей по этой улице, вокруг мерцает и мигает, образ не становится резче, у меня в ушах звучит ее писклявый голос, они просто меня достали, я хочу сказать, одними своими взглядами, храбрая маленькая Лиза, как ребенку, детали видятся ей громадными и устрашающими. Она игнорирует ухмылки разных субъектов, особенно же грязно щерится какой-то усатый толстяк, стоящий у входа в бар, на вывеске которого изображена гологрудая русалка, и демонстративно рассматривает стоящие напротив жилые дома, некогда чистые и белые, а теперь потемневшие и грязные, особенно внизу — они стоят, словно гнилые зубы. Публичные дома, закусочные, ночные кабачки. Рядом с Лизой черепашьим шагом тащится большой «комби», двое мужчин высовывают из окон свои темноволосые головы и окидывают ее с головы до ног оценивающими взглядами. Она тянет вниз короткую, открывающую живот футболку с клубничным узором, на мне было что-то слишком короткое, слишком пестрое — с фруктовым узором, рассказала она, так вот. Дождь водяной пеленой окутал маленький книжный магазин, и Лиза, одетая в свое привычное старое платье, виновато улыбается. Там, в привокзальном квартале Франкфурта она в тот момент даже испытывала благодарность судьбе, она была благодарна за свои тусклые, как у мышки, темно-русые волосы, за ножки, которые, словно две бледные палочки, торчали из-под юбки, она тогда испытала невероятное облегчение, потому что те типы в машине скоро потеряли к ней всякий интерес и отвернулись, как от наскучившей стенки, но потом она устыдилась, так как ей стало ясно, что шансы понравиться Сёрену у нее не особенно велики. «Комби» неожиданно и непонятно зачем ускорился — только для того, чтобы тут же затормозить перед забитым стоящими машинами перекрестком и присоединиться к изматывающему нервы непрерывному вою клаксонов, который Лиза воспринимала как предостерегающий сигнал. Она знает этот район по детективным фильмам, в которых ревностные комиссары со своими привлекательными помощниками расследуют преступления торговцев наркотиками и сутенеров и допрашивают в освещенных красными фонарями клубах женщин, у которых с лиц кусками отваливается косметика, а груди выглядят так, словно они вот-вот выскочат из бюстгальтеров, чтобы признаться и покаяться, Лиза все же не ожидала, что поход в этот квартал окажется таким неприятным. Н-да. Хорошо еще, что для успокоения души она взяла с собой маленький пистолет, который ей купила мать, когда узнала, что на свою первую книготорговую конференцию Лиза поедет в опасную Польшу — одна и на автомобиле. Лиза радуется, время от времени ощупывая в сумочке холодный продолговатый металлический предмет, и говорит себе, по крайней мере, теоретически я могу защититься.

Договорившись с Сёреном о встрече, она не знала, где находится «XXL», в каком районе; где мы встретимся, спросил он, давай в «Кафе Комма», ага, ты не знаешь, где это, ну тогда в «Чистой радости жизни», тоже не знаешь, и, когда он сказал «XXL», она крикнула, что знает, просто чтобы не выглядеть дурой, и только потом ей пришло в голову, что речь идет о какой-то лавке в привокзальном квартале, по сведениям коллег в книжном магазине, это заведение расположено там, а где именно, Лиза узнает из «Желтых страниц».

Когда я прохожу возле китайской закусочной, Лиза — в моем воображении — идет рядом, опустив голову при виде группы мужчин, болтающих со швейцаром, мужчины одеты в пестрые рубашки, один держит в руке банку пива. Пока я у прилавка заказываю у угрюмой азиатки с кислой, неприветливой физиономией чай, Лиза стоит на улице, где видит странную прохожую, о которой она рассказывала мне с враждебностью и одновременно с плохо скрытым восхищением, представь себе женщину, сверху и снизу обрамленную фиолетовым цветом, наверное, она купила свои туфельки на шпильках под цвет волос или, наоборот, выкрасила волосы под цвет любимых туфель. Лиза видит, как фиолетовый цвет ремешка над пяткой переходит в желтоватый оттенок раздавленного ломтика жареного картофеля, раздавленного в промежутке между подошвой женщины и стелькой туфельки, но женщина замечает эту картофелину не больше, чем корова чувствует севшую ей на спину муху. Когда я медленно делаю первый глоток горького чая, Лиза сворачивает за угол и едва не натыкается на молодого человека в драной джинсовой куртке, парень так худ, что на лице его четко обозначаются скулы. Руки его растопырены и напоминают полураскрытый зонтик, они приподняты в стороны, как будто молодой человек хочет взлететь. Глаза широко раскрыты, отчего на лице, словно приклеенное, сияет выражение полного счастья. Лиза потрясенно смотрит на него, он так напоминает ей изображение Иисуса Христа на открытке, которую она когда-то в детстве хранила в Библии и рассматривала в церкви во время самых скучных проповедей, ей даже показалось, что здесь, на ночной улице привокзального квартала, она вдруг ощутила запах ладана, как тогда, в церкви, во время Рождества. Но молодой человек, почти ребенок, смотрит куда-то мимо нее. Широко раскрытыми глазами он смотрит в черное небо. Взгляд его блуждает по стеллажам его внутреннего музея, и Лизе приходят на ум плафоны церкви, может быть, и он видит нечто подобное. Эта мысль навевает на нее торжественность и серьезность, она не может отвести взор от этой небесной молитвы, она воспринимает ее как знак того, что этот день встречи с незнакомым Сёреном принесет что-то особенное и необычное. Она снова вспоминает о коротком разговоре с ним, как это, однако, было хорошо, я давно этого хотела и вот наконец набралась мужества дать объявление в городском журнале, потому что она после этого получила от него и от других ответы на свое объявление с номером шифра. Было очень нелегко сформулировать текст, она хотела, чтобы ее слова звучали честно, но в то же время и немного загадочно, чтобы осталось место для игры воображения. После долгих раздумий из почти тридцати строк первоначального текста она оставила очень немного, теперь в объявлении значилось, ищу мужчину для интенсивных отношений, это звучало таинственно и не так, как намеки на замужество, было бы просто глупо с самого начала заводить разговор о таких вещах.

Только для того, чтобы позлить угрюмую азиатку, я заказываю еще чашку чаю. Она докуривает сигарету и дочитывает газетную статью, прежде чем поднимается с места. Я мысленно задаю себе вопрос: нет ли и в этой газете объявлений, и, может быть, азиатка понимает их тайный смысл лучше, чем Лиза, которой следовало бы лучше усвоить код, прежде чем подавать словесный сигнал. Может быть, она была слишком застенчива, чтобы писать такое, но просто забыла об этом? Парней, ответивших на объявление, звали Петер, или Юрген, или Удо, или Тим, а их письма были так милы, что мне было трудно принять решение, кого предпочесть. Лиза нашла восхитительным, что, оказывается, познакомиться так легко. Она была довольна и счастлива, когда в тот вечер, завернувшись в клетчатый красно-желтый плед, включила телевизор, чтобы посмотреть художественный фильм в четверть девятого. Она внимательно смотрела, как ужинают главные герои — естественно, ужин, как и в большинстве случаев, состоял из порезанных на треугольники сырных тостов с гарниром из нарезанных кружками помидоров, присыпанных солью, кристаллы которой сверкали в электрическом свете. Ей было приятно смотреть на красивые лица актеров, запоминая умные фразы типа: границы твоего мира совпадают с границами твоих фантазий; или: человека ненавидят за то зло, которое ему причинили. Фильм был о медицинской сестре с ангельским личиком, она случайно сталкивается с весьма странным убийством в больнице, и все следы ведут к обожаемому ею доктору. То, что Лиза ответила на письмо родившегося в Киле Сёрена, тоже оказалось знаковым, позже она, случайно переключив канал, посмотрела замечательный документальный фильм о Балтийском море «И вечно возвращаются приливы». Это был знак судьбы, пропустить который она не имела права ни в коем случае.

Я покончила со второй чашкой — вода буквально переполняла меня — и поблагодарила азиатку, отчего на ее усталом лице появилась слабая улыбка. Лиза в это время добралась до дискотеки, и вот она стоит у входа в «XXL», облитая с ног до головы светом неонового щита с названием, рядом кого-то ждет пара молодых людей, от скуки переминающихся с ноги на ногу; похоже, они ждали третьего. Лиза взглянула на часы и убедилась, что проявила сверхпунктуальность. Обычно дома она без десяти одиннадцать постепенно готовится ко сну, но сегодня спать ей совершенно не хочется. Она входит в зал дискотеки вслед за каким-то парнем с бритым, идеально яйцеобразным черепом. Интересно, Сёрен уже внутри, спрашивает себя Лиза. Глупо, что они не договорились о конкретном месте встречи, но, может быть, для узнавания хватит и маленькой фотографии, да и потом она же сказала ему, что будет одета в футболку с клубничным узором. Лиза нерешительно топчется у входа, раздумывая, не войти ли ей внутрь, как вдруг получает от какой-то молодой женщины с блестящими большими глазами ощутимый тычок костлявым локтем в бок — но вместо того, чтобы извиниться, она, хихикая, спрашивает Лизу, что, ты тоже не хочешь сегодня спать, хватает ее за руку своими холодными сухими пальцами и тянет ко входу. Выходило так, будто она прочитала тайные мысли Лизы, будто она знала, что Лиза не желает больше быть одна, Лиза вдруг вспоминает комичного Иисуса, глядя на тесно облегающие штаны девушки, и вдруг находит, что экстравагантный узор чуть-чуть полнит ее слишком тонкие ноги. Она улыбается незнакомке, ее вздернутому носику, блестящим розовым губкам, пустым голубеньким глазкам, всему этому фарфоровому чайному блюдечку. Сейчас Лиза непоколебимо верит в свою удачную будущность, она просто знает, что томительной скуке бытия приходит конец и следующий год жизни явит ей всю полноту небывалых возможностей. Она протягивает швейцару банкнот, и он с размаху ставит штемпель на тыльные стороны ладоней — Лизы и женщины-змеи. Прежде чем Лиза успевает сказать, что вовсе не собиралась платить за двоих, новая знакомая исчезает, как по мановению волшебной палочки. Лиза, правда, видит, как зад рептилии исчезает за металлической дверью с портретом леди Ди, долженствующим обозначать дамский туалет — рядом такая же дверь, на которой красуется учитель верховой езды. Лиза с трудом подавляет желание последовать за нахальной дамочкой, но сдерживается, ведь Сёрен, наверное, уже ждет. Она входит в зал дискотеки, находит его прекрасным, обходит по стенке залитый мягким оранжевым светом танцевальный зал и направляется к стойке бара. Она смотрит на немногочисленных посетителей и думает, что это, вероятно, хорошо, что здесь почти пусто. Она хорошо запомнила не очень четкое фото, но Сёрена не видно, и Лиза после недолгого колебания решает, что не пойдет обратно на улицу — лучше она займет место здесь.

Она усаживается весьма экстравагантно, так, чтобы сразу броситься в глаза, набравшись духу, она заставляет себя не задвигать свою табуретку слишком сильно в угол — чтобы Сёрен, войдя, сразу ее увидел. Парень с бритой головой, за которым она вошла в зал, уже сидит за стойкой и, по-видимому, отлично себя чувствует, к нему приникла всем телом девушка с длинными рыжими волосами, которую он облапил обеими руками вокруг живота, сразу под грудями, а обе головы — бритая и косматая — так широко улыбаются, что кажется, будто улыбка, переползая с одного лица на другое, связывает их тела, словно пояс.

Лиза делает знак толстой женщине за стойкой — глаза барменши густо обведены черной тушью, а губы выкрашены черной помадой. Женщина, кажется, не видит Лизу, хотя смотрит на нее в упор, только после того, как Лиза неловко окликает ее, алло, я могу сделать заказ, женщина подходит к ней и говорит, естественно. Все левое плечо барменши покрыто замысловатой татуировкой — смесью каких-то символов, букв и животных. Лиза не может удержаться и принимается во все глаза разглядывать этот диковинный узор, она смотрит до тех пор, пока женщина не теряет терпение и спрашивает: и что? Лиза заказывает сект, от которого жажда начинает мучить ее еще сильнее. Она пьет, а барменша отходит от стойки, и Лиза видит, что у нее широкая, как запертая дверь, спина.

Заведение постепенно начинает заполняться народом. Самые красивые девушки начинают танцевать, Лиза видит отблески света на их бронзовых руках и ногах, она непроизвольно смотрит на себя и с раздражением думает: отчего она не сходила в солярий? Но Сёрен, как уроженец Северной Германии, наверное, привык к белокожим женщинам, а привычка — это Лиза знает по себе — самый сильный магнит. Эта мысль приводит ее в хорошее настроение, она ни в коем случае не хочет портить предвкушение радости, и, кроме того, когда он по телефону настаивал на таком позднем часе встречи, разве не звучала в его голосе неодолимая настойчивость, но это значит, что ему позарез нужна подруга, нужна именно сейчас, и это было бы прекрасно, чудесно, потому что и ей позарез, до крайности нужен кто-то, с кем она могла бы проводить вечера, чтобы говорить с ним о событиях минувшего дня, и может быть, мне посчастливилось бы изобрести пару поводов и поверить в то, что все обязательно сбудется, если я выскажу это вслух.

Во время учебы, когда Лиза еще жила дома, она не могла пожаловаться на одиночество, хотя родители подчас раздражали и нервировали ее, но теперь, когда она вот уже семь недель живет в маленькой квартирке на Адлерфлихтплац, ей пришлось вплотную столкнуться с одиночеством и понять, наконец, что это такое. Правда, она все время повторяет, уговаривая себя, что в родительском доме тоже было не так уж и здорово. В пошивочное ателье матери Лизы частенько захаживали родители или тетки ее бывших одноклассников, которые все занимались какими-то крайне интересными вещами. Толстый Александр Беккер, например, стал инструктором по подводному плаванию в Таиланде и плещется сейчас в тех же водах, где снимали фильмы о Джеймсе Бонде. Фелицитас Даут, которая уже в двенадцать лет носила шестимесячную завивку, изучает конструирование мебели в Лондоне, Пит месяцами путешествует по пустыням, а Катарина вышла замуж за известного генетика. Из всех этих сведений Лиза могла сделать только один вывод: жизнь идет где-то в другом месте; переезд потребовал от нее немалого мужества, но в городе все могло измениться. Но перемены все не наступали и не наступали, и тогда она дала объявление. Это признак смелости, а мир покоряется смелым. Она снова ищет глазами Сёрена, но никто из посетителей даже отдаленно не похож на мужчину с фотографии, никто не отвечает на ищущий взгляд Лизы.

Я расплатилась за выпивку. Между прочим, я уже сменила два бара и нацелилась идти в следующий. На улице стало многолюднее, и мне нравится бродить здесь, так же как мне нравится, что я хожу здесь, в отличие от Лизы, без всякой определенной цели. Я научилась одеваться совершенно определенным образом, для вящей уверенности в себе красить губы в определенные цвета — красный, оранжевый или розовый, слушать музыку, в зависимости от моды, танцевать под эту музыку, танцевать, даже если в этот момент на танцевальной площадке пусто, танцевать, даже если на меня все смотрят — иногда я даже получаю от этого неизъяснимое удовольствие, — особенно когда мне удается без остатка раствориться в звучащем ритме. В эти моменты мое тело перестает принадлежать мне, подчиняясь лишь воле какого-то неизвестного бога. Я знала многих мужчин, и именно потому, что когда-то, очень давно, я была такой же романтичной, как Лиза, я бы пожелала ей потерять девственность по-другому, в такой вечер, когда она чувствует себя красавицей, в своей квартире, с человеком, который был бы с ней внимателен и нежен, который бы знал не только злачные места и мог бы ласкать и целовать ее до и после этого.

Но до сих пор в своей жизни Лиза была влюблена всего дважды, один раз до окончания школы и один раз после. И оба раза, от начала до конца, это была несчастная любовь. Я спрашивала ее о любовном опыте, и она рассказала мне обе эти печальные истории, случившиеся так давно, что она рассказывала о них подробно, как о ранах, которые давно зажили и затянулись. Все началось заново, с чистого листа. Из-за Ганзи, которого, собственно, звали Ганс-Гюнтер, она каждый день после школы ходила в спортивное объединение «Шварц-Вайс», на теннисный корт, где тренировался Ганзи, одетый в белые шорты и белые носки. Чтобы эти посещения не очень бросались ему в глаза, она попросила родителей купить ей абонемент на занятия теннисом, но мать в ответ обхватила ее руку своими толстыми сильными пальцами и дружески спросила, какими мускулами ее дочь собирается играть? Но дело, конечно, было не в мускулах, а в деньгах. Тогда Лизе пришла в голову замечательная идея, она распустила слух, что раньше тоже играла в теннис, но потом из-за какой-то таинственной травмы ей пришлось бросить игру. Она выучила правила и имена знаменитых игроков, но все было напрасно, как сказала сама Лиза, вся история зависла на одном месте, Ганзи вел себя как зверь, которого никак не удавалось выманить из логова, Лиза разговаривала не с Ганзи, а только с его матерью, которая частенько сиживала возле ограды корта с бокалом белого вина в руке. Единственным, кто обратил тогда на нее внимание, оказался кельнер теннисного бара, похожий на личинку, белесый и толстый Ральф Бузельфинк, большие уши которого упрямо торчали из головы, невзирая на ветер, как листья искусственного дерева. Но и Лиза заметила, что Ральф всегда был рядом во время спортивных праздников или турниров, в которых участвовала команда Ганзи. Поэтому в разговорах то и дело всплывало его имя, а это уже было лучше, чем ничего. Когда же он угрожающе сказал, что ему становится с ней скучно, она стала заниматься с ним сексом, и это заключалось в том, что она становилась перед ним на колени, а он вставлял ей в рот свой член и держал его там до тех пор, пока густая жижа не оказывалась во рту Лизы. Ральф хорошо питался белковыми смесями и витаминными препаратами — поэтому жижа противно отдавала скипидаром, и Лизе потом приходилось целый день каждые две минуты полоскать рот. Потом Ральф, как бы невзначай, сказал, что у Ганзи есть подруга и что после окончания школы они собираются вместе уехать в город, тогда она перестала с ним встречаться и вообще перестала ходить на теннисные корты. Она стерла место этого долгого паломничества со своей карты.

Ее спокойное существование продолжалось несколько месяцев, до того дня, когда ее мир опять немного расширил свои горизонты. На семинаре по книжной торговле в Польше она познакомилась с Клаусом. Несмотря на то что он был женат, она четыре вечера подряд открывала ему дверь своего гостиничного номера, он показал ей, как надо брать руками его член, чтобы он сначала становился большим, а потом снова маленьким. Но он не спал с ней, как положено, может быть, из-за того, предположила Лиза, что это было бы супружеской изменой; может быть, поддакнула я, и, когда я спросила, действительно ли он, выражаясь будто младенческим лепетом, говорил «сначала станет большим, а потом снова маленьким», Лиза ответила да.

Без четверти двенадцать наконец явился Сёрен. Лиза узнала его по свободной белой рубашке, которая проплыла через зал целенаправленно, как одна из парусных лодок на Балтийском море, которые Лиза видела в документальном фильме. Выглядел он не особенно красиво — может быть, потому, что его ноги казались слишком короткими по сравнению с туловищем, но этот изъян с лихвой искупался просто брызжущей из него энергией. Пусть так, Лиза заранее решила ни в коем случае не разочаровываться, даже если он окажется круглым, как шар, или очень маленького роста, но не случилось ни того ни другого. Он сразу узнал ее, его светло-голубые глаза впиваются в грудь Лизы под футболкой с клубничным узором, и он улыбается ей улыбкой, которая действует на Лизу, как освежающий морской бриз. Какая здесь жара, говорит он, не спросив даже, действительно ли она — Лиза. Он выглядит так свежо и спортивно в своей просторной хлопковой одежде, трепещущей вокруг его тела, как играющий парус, что она не может поверить, что ему действительно жарко. Он молниеносно садится на табуретку у стойки, и впечатление несоответствия верхней и нижней половины его тела мгновенно исчезает. Он так привлекателен и симпатичен, что Лиза сразу прощает ему опоздание. Вместо того чтобы сделать ему замечание, она дрожащим голосом, глядя на его ухмылку, говорит, стало быть, я — Лиза, ее раздражает, что он ничего не говорит в ответ, лишь продолжает окидывать ее оценивающим взглядом сверху вниз и снизу вверх, словно он задумал ее купить, но сомневается, стоит ли вкладывать в нее деньги. Лиза нашла бы это допустимым, если бы он при этом хоть что-нибудь говорил, но, с другой стороны, ей и самой ничего подходящего не приходило в голову, и поэтому она радуется, когда подходит официантка, которая на этот раз широко улыбается, наверное, из-за щедрых чаевых, уже полученных от Лизы. Пока им несут выпивку, он продолжает просто смотреть на нее, и от этого она весьма странно себя чувствует. Она ждала, что в его глазах вот-вот мелькнет разочарование, но его взгляд добродушно скользил по Лизе, ничем не выдавая истинного отношения. От охватившей ее нервозности Лиза залпом выпивает свой бокал, Сёрен довольно присвистывает и жестом заказывает еще. Я живу в Борнгейме, говорит она, и он без всякого интереса отвечает: да, ты говорила мне об этом по телефону, но я знаю, что это не так, так она говорила мне, я не говорила ему об этом, но она ничего не говорит Сёрену и выпивает второй бокал, выпивка хорошо помогает от нервозности, стены дискотеки начинают мерно дышать, колеблясь в такт дыханию, пространство расширяется и вновь сжимается, словно заработал гигантский насос.

Объявления о знакомстве — это самое лучшее, неожиданно произносит Сёрен, он заканчивает фразу и с сильным стуком ставит бокал на стойку, а Лиза думает: лучше, чем что? Она подозревает, что неверно поняла его из-за музыки, которая становится все громче и громче, но, к счастью, он продолжает свою мысль — он рычит ее прямо в лицо сконфуженной Лизы, это так просто и необременительно, знаешь ли, я ненавижу попусту тратить время. Лиза не знает, должно ли понравиться ей это замечание, она находит эту точку зрения интересной, ибо она никогда не рассматривала так любовь с первого взгляда: как средство экономии времени. Она сминает пустую сигаретную пачку, кем-то оставленную на стойке, и размышляет. Если он, действительно, терпеть не может зря тратить время, но продолжает сидеть рядом с ней, то это может означать только одно: то, что она — это кажется ей чудовищной фантастикой, но вполне логичной — ему нравится. Кто ты по профессии, кричит она, и ее высокий голос, перекрывая грохот музыки, эхом отражается от мощных стен и возвращается обратно, но он в ответ лишь покачивает головой — вероятно, он все же не понял вопрос — и зажимает сигарету белыми плитами своих мощных зубов. Она повторяет вопрос, тогда он наклоняется вперед и почти касается губами ее уха, и она явственно чувствует запах никотина в его дыхании, запах, смешанный со сладковатым ароматом крема после бритья и слабым запахом пота, эта смесь приводит ее в такое замешательство, что она не вполне поняла, что он сказал, кажется, что-то связанное с компьютерами. Ах, как это интересно, говорит она, но он лишь смеется, и в смехе его звучат потаенные презрительные нотки, и говорит, ну-ну, и она думает, что он такой высокий специалист, что едва ли сможет объяснить ей, чем он занимается, что разговор с ничего не смыслящим любителем не доставит ему никакого удовольствия, и оба эти утверждения равно справедливы. В конце концов, он откликнулся на объявление, чтобы занять свое свободное время. Он снова тянется губами к ее уху, ты расслабилась? — спрашивает он. Пока нет, но надеюсь; он смеется, отпивает еще глоток и снова принимается ее рассматривать, на этот раз слегка прищурив глаза. Да, тотчас произносит Лиза, и, говоря «да», она чувствует, что это правда, она действительно расслабилась. Это правильный ответ, он удовлетворенно кивает и задает следующий вопрос: есть ли у тебя фантазии? Лиза воодушевляется, он интересуется ее характером, и эта видимая бессмысленная бессвязность разговора вызвана только его неуверенностью; руки ее дрожат, когда она отвечает, да, фантазии, да, у меня есть фантазии, она повторяет это слово, как заклинание, она спрашивает себя, как могло так случиться, что та ситуация, которую она воображала в самых своих смелых грезах, могла сложиться так легко и так прекрасно сама собой. Она допивает свой бокал, говорить становится легче, да, фантазии, снова козыряет она и замечает, что все это так, все хорошо и правильно, хотя никто еще ни разу не говорил о ней что-то подобное. Но теперь ее характер открылся широко-широко, как двери величественного замка, в котором ее достоинства стали главным украшением убранства, достоинства, о которых до появления Сёрена она и не догадывалась, нет, не догадывалась, и должен был прийти некто, чтобы взять на себя роль вожатого: вот, дамы и господа, Лиза — это ее живот, здесь сердце, именно в нем обитает ее пристрастие к детективам по понедельникам на первом, а вот это — большое, пестрое и похожее на облако — это, дамы и господа, ее великая фантазия.

Для нее было очень важно передать мне этот разговор целиком, фразу за фразой, при этом она морщила лоб, словно сдавала очень сложный и ответственный экзамен. Между тем я поняла, что только таким путем она — как ей казалось — могла оправдаться за продолжение того вечера. Она продолжала искать недоразумение, лежавшее в основании всего происшествия. Действительно, я очень хорошо могла себе представить, что она восприняла его молчание за добрый знак, в конце концов, северные немцы вообще предпочитают молчать, я явственно видела, как она, словно зачарованная, смотрит, как Сёрен то и дело отпивает из своего наполненного лимонно-желтой жидкостью бокала, как он в балетном ритме проводит по стойке пальцами, правда, только затем, чтобы взять сине-белую бумажную салфетку, поднести ее к своим красным мокрым губам и промокнуть их. Лиза не в силах оторвать взгляд от этого представления, а потом вдруг он перехватывает ее зачарованный взгляд и держит, словно жонглируя им, как мячиком, он улыбается, пойдем, я покажу тебе мою квартиру, и Лиза идет с ним, ведь во всех фильмах мужчины поступают так прямолинейно и решительно, разве нет?

При каждом шаге она словно погружается в податливую вату, не чувствуя земли. Лиза смотрит вниз, на свои ноги, в неоновом свете вывески бара они стали розовыми, как перепончатые лапки фламинго, она хихикает и, пользуясь этим предлогом, на мгновение всем телом приникает к Сёрену. Они идут, то и дело останавливаясь. Вокруг царит непроглядный мрак. Все забегаловки похожи одна на другую как две капли воды. Район вокзала за то время, что они просидели в дискотеке, разросся до масштабов самостоятельного города, стал Молохом, не имеющим никакого разумного плана. Лиза чувствует себя словно в комнате с зеркальными стенами, ибо все вокруг выглядит так, будто фасады баров и клубов бесконечно повторяют друг друга. Ее бы нисколько не удивило, если бы Сёрен, да и она сама пару раз встретились им по дороге. Людей стало больше, но на этот раз, в сопровождении Сёрена, целенаправленно и уверенно задававшего темп, никто не таращится на Лизу, напротив, теперь она сама бесцеремонно рассматривает встречных: там женщина, втиснувшая свои длиннющие ноги в туфли на немыслимо высоких шпильках и показывающая свой маленький зад из-под коротенькой мини-юбки, там группа мрачных мужчин в серых костюмах и желтых галстуках, а там крошечный мужичонка, ведущий на поводке бойцовую собаку, которая идет, низко опустив красные глаза. Обычно стоило Лизе увидеть на тротуаре человека с такой псиной, как она тотчас переходила на противоположную сторону, но сейчас в этом не было никакой необходимости. Что бы ни случилось, все будет хорошо, думает она, и предвкушение радости переполняет ее, омывая теплой волной. Когда Сёрен кладет ей руку на плечо, отчего она пошатывается, Лиза без труда подделывается под его шаг.

Через десять минут они останавливаются перед каким-то домом, криво и косо выступающим к перекрестку улиц, громко топая, поднимаются по лестнице, входят в вестибюль, больше напоминающий туннель с тусклым оконцем в конце. У этого оконца находится дверь, Сёрен нагибается и извлекает из-под коврика ключ, дверь со скрипом отворяется. Лизу охватывает напряжение, она не знает, что ее ждет внутри, набравшись решимости, она делает шаг вперед, но тотчас за ним второй — назад. Она словно хотела дать пространству за дверью шанс стать уютной двухкомнатной квартиркой с круглым кухонным столом, на котором их с Сёреном ждет бутылка красного вина, но квартира остается такой же, какой была — мрачной берлогой.

Еще хуже было то, что кто-то пытался придать ей более приличный вид, но в результате зрелище стало еще более плачевным. В окне было заменено одно стекло, оно выглядело как чистая полоса на фоне жуткой грязи. Кроме того, здесь есть кровать, стул и полуслепое зеркало, украшенное гирляндой лампочек, смутно напоминающей праздничное украшение. Серо-коричневая дверь ведет, наверное, в ванную и возбуждает подозрение, что оттуда в любой момент с довольной улыбкой может вывалиться наркоман. Совершенно ясно, что здесь никто не живет. Настроение Лизы медленно тускнеет, как будто она насыпала в стакан с чистейшим белым молоком порошка какао и теперь держит в руках сосуд с коричневатой бурдой. Она оглядывается, Сёрен запирает дверь изнутри и кладет ключ в карман, он не перестает улыбаться, смотрите-ка, думает она, он думает, что все вышло по его, и теперь он будет спать со мной в этой ужасной комнате.

От расстройства ею овладевает безрассудное мужество, сейчас она отнимет у него ключ, откроет дверь, спустится по лестнице, выбежит на улицу, доберется до вокзала, сядет в электричку и поедет домой, где с головой заберется под одеяло, чтобы навсегда забыть этот ужас.

Но Сёрен ведет себя странно, очень странно, он сгорбившись садится на кровать и просительно смотрит на Лизу, что случилось, спрашивает она неуверенно, сейчас он напомнил ей одну диабетичку, весьма разговорчивую и энергичную особу, которая незадолго до очередной инъекции вдруг распластывалась, как неудачный блин, и просила дать ей немного полежать. Потом, когда ей становилось лучше, она просила стакан воды. Лиза ощущает по отношению к Сёрену поистине материнское чувство, что у него за болезнь, чем может она ему помочь? Ответ следует незамедлительно, Сёрен жалобным голосом спрашивает: можно я тебя одену?

Одену? Лиза ничего не понимает, она лишь чувствует, что здесь происходит нечто нездоровое, почти призрачное, и спрашивает: что ты хочешь этим сказать?

Сёрен наклоняется вперед, шарит рукой под кроватью и извлекает пластиковый пакет, вытряхивает оттуда что-то черное, потом тщательно, как прилежный продавец бутика, разглаживает пакет — только затем, чтобы с еще большей бережностью отнестись к его содержимому. Он протягивает это Лизе с таким видом, будто передает ей сокровища короны. Она заражается его торжественностью и, протянув руки, принимает дар. Она развертывает вещи и рассматривает их. Это две части странной одежды — одежды для ног, нечто среднее между сапогами и колготками, сработанное из мятой резины. Лиза взвешивает странные вещи на ладонях, искоса смотрит на Сёрена, видит в его глазах детское воодушевление, когда он произносит: подожди, я помогу тебе, он быстро протягивает вперед руки и начинает возиться с поясом юбки, при этом он ведет себя как маленький мальчик, который тайком решил поиграть с куклой старшей сестры; все это возбуждает в Лизе немалое любопытство, как будто она по какому-то недоразумению попала в комический кинофильм, фильм со сценами, которые, как сказала мне Лиза, запоминаются без всякой связи с сюжетом; она совершенно безвольно позволяет ему снять с себя юбку, футболку и трусики.

Она сама натягивает на себя резиновые штуки, а Сёрен, чтобы помочь, опускается перед ней на колени, вещи прилипают к коже, сдвигаются вверх с большим трудом. На бедре их приходится затянуть. Сёрен осторожно, словно новорожденного младенца, берет в руки пару туфель-лодочек, отнюдь не новых, напротив, у них сбиты каблуки, а лак верха потрескался — убогость и грубость, плохо сочетающаяся с нежностью, с какой Сёрен прикасается к ступням Лизы; она надевает туфли с высоченными, тонкими, как гвоздики, каблуками и, балансируя, стоит в них на полу, став на добрую толику выше Сёрена. В этом более чем странном наряде, смущенная и сбитая с толку, она, стыдясь и смущаясь, стоит перед ним, но он говорит: ты красивая, и смотрит на нее таким восторженным взглядом, каким никто и никогда на нее не смотрел, и она вдруг думает, что эта жуткая квартирка не так уж и плоха, скорее, она возбуждает, потому что все здесь начинает выглядеть как-то по-особенному, она сама чувствует себя королевой, гордой и привлекательной. Она делает пару шагов — туда и обратно. Эти штуки похожи на актерский наряд, данный ей только на время странного спектакля, участницей которого она стала по воле случая. В слепом зеркале она видит результат: она видит незнакомку, абстрактную персону, картину — белую сверху и черную снизу, и тут, пока она смотрит на свое отражение, Сёрен включает свет, и теперь Лиза видит себя по-иному, совершенство формы расплывается яркими, пестрыми пятнами, как изображение Мадонны в витраже средневековой церкви.

Пораженная, она смотрит в зеркало, видя, как к ней приближается какой-то силуэт — это человек — голый и белый. Он молниеносно разделся, она чувствует во рту его язык, он не такой, как у Клауса — мягкий и похожий на улитку, нет, у Сёрена язык маленький и твердый, такой твердый, что под его напором она вынуждена разжать зубы. Мне снять все это? — спрашивает она ему в рот, она сама ужасается своему голосу, звучащему, как укус. Нет, отвечает Сёрен, продолжим дальше, теперь включи свою фантазию, напряги ее, с этими словами он ложится на кровать, маленькие разноцветные лампочки освещают его сверху, словно игровой стол. Лиза неуверенно наблюдает за тем, как его член поднимается вверх, становясь похожим на ручку переключения передач, кажется, он чего-то ждет, но она не знает, чего именно.

Полежав так некоторое время, он сквозь зубы бормочет невнятное ругательство, перекатывается на бок и с недовольным вздохом наваливается на Лизу. Она чувствует сильный толчок, ей больно, она кричит. Он прижимает ладонь к ее рту, я не думал, что ты такая страстная, говорит он. После этого она лишь тихонько хнычет, стараясь освободить голову из-под его тяжелого тела, чтобы глотнуть воздуха. Поначалу все это омерзительно, страшно и противно. Но потом она видит его лицо.

Оно исказилось, став совершенно, абсолютно несимметричным, словно незаметный шов из белесых ресниц и бровей соединил части лиц двух разных людей, и именно это различие и единство в экстазе напомнило Лизе направленное в себя выражение лиц соревнующихся рыбаков, виденных ею в документальном фильме о море, те люди не обращали никакого внимания на камеру, и Лиза — и это почти доставляет ей удовольствие — тоже наблюдает его закрытые глаза, открывающийся и закрывающийся рот, издающий тихие стоны в такт движениям между ее ног. Боль грохочет и пульсирует, тело Лизы съежилось до размеров родинки на руке, но, несмотря на то что из-за сильной боли слезы струятся из глаз, заливая лицо, она одновременно чувствует облегчение, ибо боль ушла из сердца и переселилась на крошечный плацдарм между ногами, став обозримой и управляемой. Она стала стрелой ненависти, ненависти к нему и к себе, и ей нравится это чувство. Действительно нравится. Комично, не правда ли? Но потом все вдруг и неожиданно кончается. Бедра залиты смесью крови и спермы, Сёрен скатывается с нее и, съежившись, лежит рядом. Он умиротворен и кажется спящим. Эй, неуверенно окликает она его, но он в ответ лишь рычит что-то невразумительное и угрожающее. Лиза замечает паука, крадущегося по простыне в ногах кровати, видит грязные подтеки на стенах, ей вдруг становится невероятно тошно, а от выпитого алкоголя она чувствует себя на самом деле плохо. Она встает, бежит в ванную, пытается вырвать, но из этого ничего не выходит, тогда она, морщась от боли, ополаскивает несколькими пригоршнями воды свое онемевшее влагалище. Некоторое время она неподвижно стоит на месте, тупо глядя в раковину, пока не замечает, что в сливном отверстии застряли короткие курчавые волоски — такие не растут на голове.

Она медленно начинает осознавать, что сегодня произошло, а что — нет. Сёрен, хрипло произносит она, я ухожу, да, проваливай, не очень дружелюбно откликается Сёрен, даже не посмотрев в ее сторону, и она довольна, что не надо больше ничего говорить. Быстрыми, уверенными движениями она начинает натягивать на себя одежду. Кожа ее стала во многих местах липкой от пота Сёрена. Надевая футболку, она коротко вспоминает, как накануне вечером, приняв душ и натершись кокосовым молочком, примерила все пять своих юбок в сочетании с разным верхом, пока наконец не нашла комбинацию, показавшуюся ей самой подходящей. Она бы с удовольствием сейчас посмеялась над этими приготовлениями, но это у нее не выходит, так как из глаз продолжают капать слезы. Оказалось, что нет никакой разницы, во что она была одета. Она перестает плакать, когда, пошарив в кармане брюк Сёрена, достала оттуда ключ, открыла дверь и вышла на лестницу. Она понимает, что если это началось, то уже никогда не кончится.

На улице свет утреннего солнца неистово выстреливает ей в глаза, как будто оно швырнуло в них горсть перца. Солнечная слепота бросает Лизу вперед, она едва не сталкивается с мусорщиком, мужчиной в оранжевой куртке, который щипцами собирает с земли всякий хлам, при этом мужчина выглядит как неутомимо клюющая большая голодная птица. Жизнь здесь идет своим привычным чередом, к вящему разочарованию Лизы, никто не обращает на нее ни малейшего внимания. Блондинка в змеиных кожаных штанах, наверное, уже ушла домой спать, или нет, вероятно, она с кем-нибудь познакомилась и теперь не должна — как Лиза — встречать утро в прискорбном одиночестве. Она делает последнее усилие, чтобы сдержать подступающие слезы, но это ей больше не удается, мир начинает расплываться перед ее взором, преломляясь в голубые небесные и ярко-желтые солнечные тона, фон разлетается на массу цветных точек. Она торопливо сворачивает за угол и едва не налетает на молодого человека в драной джинсовой куртке; руки его снова растопырены, или он их вообще не опускал? Он хочет взлететь, думает Лиза, но у него ничего не выйдет, и никакие наркотики не помогут. Как могла она принять этого чахлого придурка за знак надежды? Внезапно ей чудится, что она, в этот утренний час, на этой улице привокзального квартала, слышит голос, голос того самого бога, который заставляет всех плясать под свою дудку, он говорит, мсти, отомсти ему, это же так легко, достань из сумочки пистолет и выстрели… молодой человек, почти мальчик, не смотрит на нее, широко распахнутыми глазами он смотрит в темное небо, смотрит так, словно взор его блуждает по таинственным стенам никому не видимого внутреннего музея, и Лиза — да — ничего не предпринимает, она осторожно прикрывает дверь, оставляя молодого человека наедине с собой там, где он может остаться один навсегда.

Она окидывает его ироническим взглядом, да, эта ночь встречи с незнакомым Сёреном стала особенной, а именно ночью, после которой она окончательно и навсегда отказывается от всякой надежды. Никогда и никто не полюбит Лизу с ее спаржевым телом, никогда и никто не захочет проводить с нею время, никто не захочет есть из ее фарфорового сервиза, из белых тарелок с голубой каемкой, ее всегда будут обходить такие вот блондинки в штанах из змеиной кожи, пусть даже они вообще не умеют готовить. Эта ночь окончательно и бесповоротно доказала ей, что никогда не придется ей пережить настоящую нормальную любовь, что она должна что-то придумать, может быть, пистолетом заставить людей прикоснуться к ней, в невероятной, жуткой тишине, широко разлившейся по улице, смотрит она на фигуру Христа перед собой, на тонкого очень молодого человека, на его радостный взгляд, который — пораженная Лиза явственно это видит — в смерти становится еще радостнее, словно она напоследок доставила ему последнее удовольствие.