Сегодня эта женщина вдруг заговорила со мной на улице. Привет, сказала она, и я сразу вскинула глаза, чтобы убедиться, что на ее футболке нет логотипа табачной компании и что она не прячет за спиной руки, чтобы, подойдя, огорошить меня анкетой какого-нибудь института по изучению потребительского спроса. Но женщина, очевидно, стояла здесь безо всякого на то профессионального основания. Ты что, не узнаешь меня, Лизи? Я Карина, говорит она и взмахивает сумочкой. Женщина приблизительно моего возраста, кареглазая и светловолосая, волосы почти не видны на солнце, как желтый пояс радуги. Я могла бы поклясться, что никогда в жизни ее не видела, но она откуда-то знала мое уменьшительное имя — Лизи, которым меня никто не называет уже бог знает сколько лет. Мы учились в одной школе, уверенно говорит она, в параллельных классах; она начинает перечислять школьные праздники и другие мероприятия, на которых мы якобы встречались, танцы вокруг лагерного костра, подробности событий легко и свободно льются с ее накрашенных розовой помадой губ, ах, говорит она, ты помнишь ту передачу по школьному радио, когда — подумать только — кто-то поставил мопед на учительскую парковку, потом в класс пришли, и он встал и переставил мопед, став героем дня. Но самое лучшее воспоминание — это кружок испанского языка, вечерами по вторникам с фрау Гонсалес. И тут в моем сознании возникает образ рослой бледной девочки, сидевшей в классе где-то в первых рядах. Правда, я не могу решить, то ли это реальное воспоминание, то ли плод воображения, заполняющего пустоту в памяти. Мне нравится воодушевление, с каким она говорит о прошлой жизни, как будто школьные годы были прекрасным прочным корнем, опираясь на который мы смогли вырасти навстречу небесам взрослой жизни, все это было настолько фальшиво и вместе с тем настолько убедительно, что я была просто ошеломлена. Я приняла ее предложение вместе попить кофе только потому, что мне стало интересно, какие небылицы она еще мне расскажет.