Глава 21

Кровать у Габриэля была намного больше, чем у Джоли. Однако он растянулся так, что занял почти все пространство. Проснувшись, Джоли поняла, что лежит на боку, свернувшись на самом краю, а ее ноги свисают почти до пола. Рука Габриэля лежала на ее талии, удерживая от падения. Она медленно и осторожно повернулась к нему. Он спал так же крепко, как и в прошлый раз. Ей даже показалось, что его тело навечно оставит на кровати свой отпечаток.

Она слушала звук его дыхания, близкого, тихого и интимного. Тепло и тяжесть его руки придавливали ее к мягким хлопковым простыням.

У нее была по крайней мере одна мысль о том, что делать с ним утром. Она опять свернулась, прижавшись к нему, перебросила через него ногу и опять заснула.

Когда она проснулась во второй раз, Габриэль все еще спал как убитый. Должно быть, было уже близко к полудню, что заставило ее губы скривиться. Неужели это именно то, что он так решительно не хотел пропустить в понедельник утром? Свой сон? Или думал, что если она будет рядом, то он сможет рано встать и пропустить свое еженедельное восстановление сил после короткого сна по ночам?

Она тоже всю неделю мало спала. Работала или читала допоздна, проводя время в тишине, а вставала рано, потому что любила рассветные часы. А одно утро отдавала безделью, чтобы набраться новых сил.

Но настал момент, когда она уже не могла дольше лежать. Тихонько встав, она проскользнула в ванную. Приняв душ, попыталась расчесать волосы, и от боли ее глаза наполнились слезами. У Габриэля не было кондиционера, а после вчерашнего ее волосы превратились в спутанную массу. Она обернула вокруг себя полотенце и, держась за расческу, застрявшую в волосах, направилась к двери, чтобы выглянуть и посмотреть, не пойдет ли он в ванную, пока она будет пытаться расчесать свои спутанные волосы.

Теперь он лежал на спине, держась за подушку обеими руками и сжимая ее. Одна его нога была согнута в колене. Взор устремлен в потолок.

Боже, какое у него красивое тело!

Ее взгляд скользнул по его животу, отметив слабый загар, который позволял предположить, что иногда, наверное по выходным, он занимается каким-то пляжным видом спорта, и более бледную линию на бедрах вокруг той интимной части его тела, которая никогда не видела солнца, но сейчас была обнажена для нее.

Жар охватил ее. И еще гордость, что он желает ее.

Этого хватило бы, чтобы заставить женщину пересечь комнату, сесть на него верхом и снова завладеть им. О, если бы только ей удалось вытащить из волос эту чертову расческу!

Мышцы его живота дрогнули.

– Putain, что я сделал такого, что заставило тебя плакать? – спросил он.

Она взглянула ему в лицо и обнаружила, что он осторожно наблюдает за ней.

– Ты такой пылкий, – беспомощно сказала она. – Возможно, не стоит все время повторять это тебе.

Он перекатился на бок и оперся на локоть, приподняв бровь.

– Мне это приятно.

– Да, но ты и без того слишком высокомерен.

– Ты все время говоришь это. Но я здесь и смиренно предлагаю себя к твоим услугам, пытаясь делать все, что ты хочешь. И не имеет значения, насколько неразумны твои требования. – Он выглядел очень довольным собой.

Габриэль выводил ее из себя, как никто другой в целом мире. Она особенно сильно дернула расческу, наказывая себя за очевидное желание того, что он мог бы сделать с ней.

– Ну, так в чем дело? Джоли, пожалуйста. Не надо стоять там и плакать из-за меня. Скажи мне, что я такого сделал.

– Это все из-за волос, – сквозь зубы ответила она. – Я плачу вовсе не из-за тебя, ты… ты… высокомерное животное.

Он сел, свесив ноги.

– Это абсолютно нечестно. Сперва ты входишь ко мне под душ в этой своей маленькой пижамке, которая сразу становится прозрачной, будто в порнофильме, а потом жалуешься, что мужчина превратился в животное. Я стараюсь изо всех своих чертовых сил. Иди сюда.

Он сунул подушку между своих раздвинутых ног.

Она резко остановилась, с подозрением переводя взгляд с подушки на его раздвинутые ноги и обратно.

Его брови поднялись, а потом он улыбнулся.

– Когда я рядом с тобой, ты, честно говоря, никогда не думаешь ни о чем, кроме секса. И ты уверена, что должна бросать в меня камни за то, что я животное? Давай я лучше помогу тебе с волосами. И с твоей стороны нечестно, что ты своим видом подаешь мне мысли о том, чем ты могла бы заняться, пока я буду это делать.

Она прищурилась, глядя на него.

Он громко засмеялся, натянул простыню на свои бедра, тщательно подоткнул и, напустив на себя вид строгой монахини, взглянул на Джоли.

– Сядь сюда. Спиной ко мне, Джоли. Спасибо.

Она подвернула под себя ноги, испытывая сильное искушение положить свою мокрую голову на эту псевдопуританскую простыню. Но прежде чем она успела бы сделать это, он одной рукой нагнул ее голову, прижав лбом к своему бедру, а другой осторожно высвободил расческу.

Совсем не больно.

Когда же расческа начала плавно скользить по ее волосам, все мышцы ее спины медленно расслабились, и она безвольно опустилась на его колено. Он был так осторожен, этот мужчина. Он казался таким большим, таким полным жизни. Даже опасным, будто мог бы легко сломать что-нибудь просто силой исходящей от него энергии. Но каждый день, даже в самый разгар своего рева, он создавал своими мощными руками невыразимо изысканные, хрупкие и сложные вещи. Этот мужчина, который всегда очень быстро шел к тому, что хотел, тем не менее тратил столько времени, сколько было необходимо, чтобы в совершенстве делать те деликатные десерты.

И не было случая, чтобы что-нибудь сломалось в его руках.

Она ни разу не почувствовала, что он дернул ее за волосы. Обеими руками он разбирал самые спутанные пряди, но и тогда она могла быть уверена, что он никогда не порвет ни единого волоска.

К тому времени как он закончил распутывать волосы с одной стороны и перевернул ее голову, чтобы заняться другой стороной, Джоли успела погрузиться в чистое блаженство и совершенно расслабилась.

– Ты знаешь, для чудовища… – мечтательно пробормотала она, ласкаясь щекой о его бедро.

Он скользнул своими сильными руками под ее руки и поднял ее, потом положил на кровать так, что ее спина оказалась у него на груди.

– Я умею быть нежным, Джоли. – Он взял ее руку и повернул так, что сверху оказалась самая чувствительная часть локтя и запястья. Небольшое дуновение прошло по ее нежной коже, будто он обдувал золотой пылью нечто восхитительное. – Разве я раньше не показывал тебе этого?

Он будто осыпал всю ее золотом, едва ощутимо дуя на нее. Он никуда не спешил после замечательной ночи, и она смогла почувствовать себя столь особенной, что даже всплакнула.

Он слизнул слезы с ее щек, и ей показалось, будто он не знает, что делать с этим особенным вкусом.

Габриэль сидел над тарелкой с теплым золотистым омлетом, мягким и воздушным. На омлете лежала точно необходимая толика масла, и ложка сливок, и чуть-чуть смеси разных сыров, и несколько крупинок морской соли. Джоли была хороша на кухне. Но, конечно, не так хороша, как он. Просто уверенна и довольна. Он становился ужасно счастлив от одного лишь взгляда на нее. Но стоило ему представить себе, что теперь у них с Джоли всегда будет такой неторопливый завтрак по понедельникам и вторникам, да еще, возможно, маленькие дети будут забираться на колени и требовать добавки… как ему стало до тошноты страшно.

О, putain. Дети? Выучишься ли ты, черт возьми, обуздывать себя когда-нибудь?! Насколько сильную боль ты хочешь испытать?

– Знаешь, ты первая женщина, ну, разумеется, кроме моей матери, которая когда-либо готовила для меня.

Она озадаченно взглянула на него.

– Знаешь, я очень эгоистична, но…

– Нет, ты не такая.

– На самом деле такая, – честно сказала она, будто должна была исповедаться себе.

Это разозлило его.

– Заткнись, Джоли. Ты не знаешь, о чем говоришь.

Та, которая изливала весь свой энтузиазм и ощущение чуда на все, что бы он ни делал. Отдавала свое тело – о, как она отдавала его! Готовила ему ужин. И завтрак. Потому что хотела это делать. Ездила из Парижа в Sainte-Mère и обратно, чтобы удовлетворить двух безумно жадных мужчин.

Он смотрел на омлет. Неужели все остальные люди в ее жизни были эгоистами куда большими, чем он? И заставили ее считать, что эгоистичной была именно она?

– Ты и вправду ешь это на завтрак, когда живешь в Штатах? – спросил он, чтобы уйти от собственных мыслей. – Яйца? Я мог бы привыкнуть к ним. – Putain. Не мог прикусить себе язык? Конечно, он еще как мог привыкнуть к ним. В этом и заключалась его чертова проблема. Он мог бы очень легко привыкнуть, а она очень легко могла упорхнуть и даже не заметить, как рухнет его мир, когда исчезнет центр этого мира.

Но может быть, это и была ее защита от поглощенных собой людей – ее способность расставаться с ними.

А может быть, ее отец так сильно давит на ее жизнь, что она не может выносить никого другого? Поэтому отец всегда побеждает?

Или, может быть, – всего лишь может быть, – она так же цепляется за мысль, что способна бросить любого, как женщина цепляется за спасательный жилет, пытаясь пересечь Ниагарский водопад, потому что этот жилет дает ей уверенность, хотя и не может сделать ничего существенного. Ему захотелось, чтобы спасательный жилет был и у него.

Глаза Джоли мерцали, и она внимательно посмотрела на него, затем перевела взгляд на то, что делала теперь. Она ставила на стол американские блинчики, смеясь, дразня его, что он привыкнет к американскому завтраку, – привыкнет к американскому завтраку! – и каждый раз, когда она переворачивала очередной блинчик, подбрасывая его точным быстрым движением сковороды, он чувствовал, будто и его сердце тоже оказывается в воздухе в свободном падении.

Он задерживал дыхание каждый раз, когда сковородка оказывалась точно под летящим, кружащимся блином и ловила его. И затем медленно выдыхал, чувствуя странное успокоение от негромкого звука, когда блинчик шлепался на сковородку. Джоли очень ловко ловила вращающиеся, свободно падающие предметы. Ни один блинчик не оказался на чертовом полу.

Он не мог поверить, что ищет благоприятные знаки в том, что она умеет переворачивать блинчики!

– Я хотела сказать, что я довольно эгоистична, но…

– Ты когда-нибудь перестанешь повторять это? Merde.

– Мне кажется, что другие женщины, с которыми ты встречался, были теми еще штучками. Они когда-нибудь смотрели на что-нибудь, кроме своего отражения в зеркале? Я хочу сказать, ты, наверное, потому хватался за них, что они были хорошенькими, а ты любишь отдавать себя людям, и они с радостью позволяли тебе это делать, ничего не давая взамен. – Она с громким стуком поставила сковородку на плиту. – И даже не пошевельнув пальцем, – пробормотала она.

Он уставился на нее, внезапно подумав, не инопланетянка ли она. Вдруг ее перенесли на Землю с какой-то чужой планеты? Может быть, надо проверить в Интернете, как выглядит человек по имени Джоли Манон?

– Я же Габриэль Деланж. Вполне естественно, они считали, что готовить буду я.

Не делал ли он раньше то же самое, что и Мэтт, то есть встречался с женщинами, которые не умели видеть его, но хотели, чтобы видели только их.

Какое же везение, что он встретил ее! Она видела его. Она все время смотрела прямо на него и улыбалась тому, что видела. О господи! Но как же ему страшно!

– В самом деле? Им никогда не приходило в голову, что ты можешь устать после тринадцати часов беспощадной физической работы? Или что ты голоден? Ведь известно же, как сгорают калории при такой работе.

А ведь она разозлилась, понял он с удивлением. Так же сильно, как разозлился он, когда она обозвала себя эгоисткой.

– Почему же тебя бросают, Габриэль? Скажи правду. Иная красотка может стать стервой только потому, что ты не пригласил ее выпить. Хотя и не мог пригласить, потому что в твой ресторан прилетал на вертолете президент Франции, чтобы поужинать вместе с лидерами половины свободного мира, и тебе нужно было работать, и для тебя это сказочный вечер, о каком ты мог только мечтать. Ведь этому ты и посвятил всю свою жизнь. А той красотке просто хочется, чтобы ты все это взял да и бросил. Потому что она, видите ли, не может понять, как можно провести вечер за чтением какой-нибудь чертовой книги или уговорить подруг придумать что-то в понедельник вечером самим, без парней.

Габриэль с удивлением посмотрел на нее. Ничего себе. Она набралась кухонного языка гораздо больше, чем можно было от нее ожидать. А ведь она всегда находилась за стеклянными стенами офиса своего отца.

Свое мироощущение она тоже довольно ясно выразила.

– Я, ммм…

– Ешь свои блинчики, – сказала она, сдвигая очередной золотистый блинчик со сковородки ему на тарелку. – Еще нужно, чтобы в этой квартире всегда был кленовый сироп. Я куплю его в La Grande Épicérie, когда буду в Париже.

Неужели она хочет привезти в его квартиру то, чем будет пользоваться еще долгое время?

Женщины, с которыми он встречался раньше, оставляли после себя только средства для ухода за волосами. И если много месяцев спустя после того, как она бросит его, он обнаружит бутылки кленового сиропа в своих шкафах и вспомнит это утро… Как он сможет выжить?

Джоли подвинула к нему горшочек розмаринового меда вместо кленового сиропа и села напротив со своим собственным блинчиком, всего одним, и порцией омлета, маленькой по сравнению с его огромной порцией, предназначенной для оголодавшего мужчины. Она встретилась с ним взглядом, и ее глаза были такими яркими и теплыми, что он тихонько вздохнул от отчаяния. Может быть, пришельцы прислали ее, чтобы окончательно уничтожить его?

– Раз уж мы заговорили о вечере понедельника, я поговорил с Леей, – отчитался он. – Она сказала, что им очень хочется приехать.

Джоли выглядела очень довольной – всего секунду, – а потом внезапно сообразила что-то и закрыла рот рукой, а глаза ее округлились.

– О нет… Я буду готовить обед для Даниэля Лорье?

Вообще-то Габриэль вроде как надеялся, что готовить будет он, а Джоли будет накрывать на стол. А может быть, они могли бы готовить вместе. Это так чертовски привлекательно. Однако… Минуточку. Он напрягся.

– Ты готовишь обед для меня. Почему тебя должен волновать Даниэль Лорье?

– Потому что если я испорчу его еду, то не смогу искупить это великолепным сексом, – сокрушенно сказала она. И звонко рассмеялась.

Да уж. Если у него не получится убедить ее, что его сердце стоит того, чтобы за него держаться, то когда она вырвет его, выбросит и уйдет, у него в груди останется адски ужасная огромная чертова дыра.

И тогда он точно не выживет.