Мужчина — в полете. Или бежит. Руки раскинуты. За спиной плащ. Он, голый под плащом, раскрывает рот в крике и отсвечивает золотом в мой левый глаз, когда я сижу боком на диване. Я предпочитаю смотреть вправо, на мужчину, обнимающего женщину с большой голой грудью. Они будут вечно так обниматься, а золотой всегда будет кричать — такими их изобразил скульптор.

— …Они бы получали от нас то, что им надо, — общение, игру в любовь, а мы бы брали с них за это деньги. Проблема в том, что они-то нас хотят, но хотят бесплатно: «Ты красивый, ты обалденный. Мы еще придем — просто денег с собой не взяли». И тогда у меня сразу жесткий аргумент: «А вы в какое заведение пришли? Здесь покупают, и здесь продаются», — описывал ситуацию мой первый «клиент», И.

Танцоры заходят по очереди, по нескольку за ночь, садятся напротив меня на диван с тигровой обивкой. Свет в кабинете интимно приглушенный. На стенах блестки. Кабинет отделен от сцены узким проходом, бархатными портьерами и дверью, но звуковая волна преодолевает их без труда. Кажется, что сидишь в коробке с елочными игрушками, которую постоянно трясут.

В клубе кризис. Такой же, финансовый, как и во всей стране. Начиная с Нового года клиенток стало меньше, по-прежнему хорошо зарабатывают только несколько танцоров, а остальные «ходят злые, как собаки». В начале «сеанса индивидуальной психотерапии» я объясняю всем, что руководство клуба направило сюда психолога — меня — для того, чтобы «разрядить кризисную атмосферу». Мне верят.

У танцоров «нет проблем», кроме финансовых, и посещение психолога для них — обязаловка.

М. приходит с голым торсом. Садится на тигровый диван поближе ко мне. Долго разглядывает свои высокие ботинки на шнуровке — так, будто видит их первый раз в жизни. М. в клубе всего полтора месяца. По-моему, «как дома» он тут себя не чувствует.

— Мне двадцать семь. А сегодня сорок дней со смерти отца. Рак… Почку ему отрезали в позапрошлом году. Пришлось платить за химиотерапию, теперь за похороны. Когда верну долг, уйду отсюда. До этого работал в пожарке… Когда я выношу человека из огня, у меня на душе становится легче. Чувствую: делаю что-то правильное… Я не боюсь входить в огонь… Вынес человека, прижал к себе — и твое тепло постепенно выводит его из шока… Можно я к вам придвинусь? Никогда не забуду: мы разгребали аварию. В пассажирском салоне низ промяло, ноги сломаны и вперемешку с железом. А морозы крещенские! Аппаратура на морозе не работает. Я пальцы себе отморозил. Ломом. Ломом… А он хрипит, с нами разговаривает… Я знал, что не все от меня зависит! Я знал, что это уже жмурик. Мы часто заходим в огонь, хотя знаем, что там одни жмуры. Это дико! Это невозможно! Невозможно так сломаться, чтобы назвать труп жмурой! Ну нельзя так с людьми! Это же жестоко! В пожарке люди ломаются…

Как я чувствую себя на этой работе? Чувствую себя проституткой… Здесь все неправильно. Но послушай! Я же тебе сказал, мне были очень нужны деньги. Понимаешь? Мне нужны деньги на памятник отцу… Деньги, деньги, деньги… Да и, ты знаешь, мой образ жизни всегда был далек от правильного, я всегда знакомился с девчонками. А тут, мне сказали, за то же самое деньги платят…

Да сними ты свои перчатки! Дай руку… Не бойся, я хотел посмотреть, есть ли мозоли от домашней работы, не обветрены ли… А мои, смотри, все порезанные, на пожарах побитые… Сначала, когда пришел, здесь чисто одно унижение, а теперь танцую, расслабляюсь, знакомлюсь. И меня бесит отношение ребят к девушкам: «Опять эти дуры пришли!» Они — девушки, и, какими бы ни были, их надо уважать. А потом, у них деньги и все такое. Их просто надо выслушать, за это нам платят, не за секс. Ни одна девушка никогда не скажет, что просто пришла сюда потрахаться. Только совсем отмороженная. Они приходят, а на душе у них всегда муть какая-то. Их просто надо обнять и согреть — они в жизни шок испытали…

Я хочу быть с тобой на «ты». Я хочу разрушить барьеры: ты же мой психолог. А ты сидишь и сама их создаешь. Ты — замкнутый человек, никого близко к себе не подпускаешь. Ты провоцируешь мужчин на то, чтобы у тебя с ними не было общения. А тебе всего лишь нужно тепло. Держишь руку на предплечье — сама пытаешься себя согреть. У тебя есть муж? Ты поняла мой вопрос?! Я тебя спросил: у тебя есть муж?! Да убери ты руку! Ты не замерзла, и ты не на пожаре!

— М., вы скучаете по своей прежней работе?

— Да, скучаю.

— Теперь вам уже не становится легче на душе?

— В чем? В чем легче? В том, что я отцу не смог помочь? Я всегда старался для людей. Я никогда ничего не брал с пожаров. Это противно, противно, противно! А отцу я помочь не смог.

— Может, хватит уже? Рак — это такая болезнь. Вы ничем не могли помочь!

— Не кричи на меня… Тихо… Тихо… Я сам все знаю. Знал, еще когда деньги давал на лечение.

— У вас комплекс вины.

— Возможно. Но, согласись, он мне помогает. Знаешь в чем? Как тебе объяснить? Он вызывает чувство ответственности перед людьми.

— А чувство ответственности перед собой?

— Я не хочу никому причинять боль, лучше — себе…

— И как далеко вы можете в этом зайти?

— Однажды мне приснился сон: мне предлагали в обмен на мою жизнь выпустить заложников. Я покончил с собой, не задумываясь. И я понял, что смогу это сделать.

— М., вы себя любите?

— Скажу честно: я — самовлюбленный человек. Но больше я себя ненавижу. За отца, за Катю, которую бросил, за мать — я ей боль причинил, за бабушку — ей надо было помочь, а я струсил. Меня пытались в церковь тащить, а я бегу оттуда. Да, знаю, ты хочешь возразить, но не перебивай меня, пожалуйста.

— Давайте, вспомните еще какого-нибудь таракана, которого задавили. Вы же кругом такой виноватый!

— Да… Утка. Я ее подстрелил на охоте, увидел ее глаза, и у меня все внутри упало. Мне говорили: «Придурок!» — а я выходил ее и выпустил.

— Вам нужна нормальная работа и другая жизнь.

— Не переживай за меня, я снял барьеры, и теперь мне спокойно.

— Хорошо. Представьте, что я — это вы. И теперь объясните мне, за что вы меня ненавидите?

— У меня очень много претензий к тебе. Из-за девушек, которых ты бросал.

— Девушки меня тоже бросали.

— Но ты не обязан был поступать так же, как поступали с тобой! Ты не должен повторять за другими! Ты должен — слышишь: должен! — всегда поступать правильно!

— Кому я должен?! Я не хотел причинять боль, но больно будет все равно. Я сделал все что мог.

— Неправда! Ты должен был сразу сказать себе: «Стоп! Стоп! Стоп! Стоп!» А ты! Ты этого не сделал! Ты — подонок!

— Я понимаю, что не всегда был прав… Но такова жизнь: отношения себя исчерпывают, они заканчиваются… И я… да, я причинил боль Кате, но я спасал людей на пожарах. Я не подонок…

— Тихо… Что это было? Ты почувствовала? Сейчас пошло тепло… Ты чувствуешь? Нам всем так нужно успокоение. Все беды мира происходят сгоряча. Я хочу, чтобы мир стал лучше…

— Вы не сделаете его лучше, находясь здесь.

— Но и хуже тоже не сделаю… Ты посиди, а я тебя нарисую. Мне нравится рисовать глаза. Дай блокнот. И я тебе расскажу, почему мне нравятся волки… Ты знаешь, что они — благородные?

Когда М. уходит, в «дневнике психолога» остается мой портрет, нарисованный синей ручкой. И опять это чувство, что М. здесь не дома. Не только в клубе, а вообще в этом мире.

Б. — африканец. Не единственный в этом клубе. Он работает здесь уже четыре года. Войдя в кабинет, Б. старается плотнее закрыть дверь, но музыка гремит так же, до упора крутит выключатель, но светлее не становится.

— Я уже пятнадцать лет в России. У меня высшее образование, мама, сестра и два брата. Папы нету. Папы вообще нету, мама одна нас воспитала. Все мама, мама, мама… Мамы тоже нету, она болела не год и не два, а пять. Она умерла… Нет, она не знала, что я работаю в клубе. Она бы не поняла, потому что, когда мне было трудно, ее здесь не было… Я работал механиком в автомобильном бизнесе. Там говорили: «Пусть этот черный мою машину не трогает». У меня есть лучший друг — Серега. Если я позову, он завтра прилетит из Минска. Но когда дело доходит до шуток, Серега тоже называет меня «негрой». Ты не понимаешь! Потому что у тебя кожа белая. Если я тебя сейчас стукну, ты почувствуешь боль, а если я стукну себя и расскажу тебе, как мне больно, ты ничего не почувствуешь… Потому что ты — не негра. За пятнадцать лет я понял, что в России есть добрые люди, которые не хотят меня оскорблять. Но это — один из ста. Один из ста! Я не могу расслабиться, потому что, извините, не знаю, что будет завтра. И все повторяют: кризис, кризис, кризис! И моя злость укрепляется. Я взял эту злость от мамы, она умерла бы, но не взяла лекарство от своего врага… Что я делаю в клубе, если такой гордый? Ха! Вымещаю свою злобу. Если она расистка — не пригласит негра к себе за стол, но я об этом не узнаю. Понимаете, это разные вещи: когда тебе говорят в лицо и когда за спиной… Клуб — это как дорога, а у дороги есть конец. Она придет и заплатит один раз, два раза, три. А потом все закончится — у дороги есть конец.

Как я отношусь к женщинам, которые сюда приходят? Никак. Смог бы я создать семью с одной из них? Вы что, шутите? Вам самой это не смешно? Женщины, которые здесь отдыхают, сами не относятся к танцорам как к мужчинам. Для них все танцоры — как игрушки… И я им за это могу грубить… «Б., почему у тебя тут руки черные, а тут розовые?» — это разве не глупый вопрос?

— Б., я сейчас назову слова, а вы составите из них историю: калитка, ключ, медведь, речка, цветок, сад…

— Как-как? Зад?

— Сад… И калитка… Такая дверь в заборе…

— Дверь и зад — вы этого от меня хотите?

— Нет, калитка и сад… А еще садовник — человек, который ухаживает за садом… И речка… То есть река. Цветок…

— Цветок и зад — это почти одно и то же… Потому что в заду есть цветок.

— Ну… Еще там есть деревья, не только цветы…

— Это я понимаю… Я должен придумать что-то, да? Так вот я вам сразу скажу: мне это неинтересно. Что это за история? Что где-то там у вас в заду есть цветок… Или скажем так: где-то есть зад. Да? И есть человек — задовник. Или как его там? И в этом заду есть зверь, огромный очень, про которого вы говорили…

— Медведь.

— Да, медвед… И что там еще? Ключ?.. Ключ — это понятно. Дверь в зад закрывают на ключ. Задовник ухаживает за задом и, конечно, кормит этого зверя — медведа. И ему обязательно нужно море…

— Речка?

— Нет, обязательно море, понимаете? Потому что он берет оттуда воду и поливает в заду. Если бы я был задовник, я бы собирал урожай и так далее… И у меня там был бы маленький клетка, в котором бы я держал медведа.

— В клетке? Почему вы посадили медведя в клетку?

— Потому что он мне сломает зад.

— Но это же добрый медведь.

— Хищник не бывает добрый.

— А бывают ручные медведи.

— Они все равно могут покушать что-нибудь, которое ядовитое, потом будет плохо.

— Вы бы его на речку выпустили, он бы там рыбу ловил. Цветок бы ему подарили.

— Кого-кого бы я ему подарил?!

— Цветок…

— Да ладно! Вы что? Мы же не на Западе. Это даже не цирк, это Россия! Поэтому я сажал медведа в клетку, я с ним гулял, кормил его растениями, пускал его в море, смотрел, как он там играет в воде… Ему там, в клетке, плохо, это понятно… Но он уже привык.

— Нельзя привыкнуть к несвободе.

— А по-другому не бывает.

— А вам самому понравилось бы сидеть в клетке?

— Я — человек, я не хищник. Разница есть. Куда? Куда его выпустить? А зачем я тогда вообще имею медведа? Зачем я его поймал? Если тебе не надо что-то — нельзя взять…

— Но он сам пришел в сад.

— Сам пришел?!! А почему вы мне это только сейчас говорите?! А почему вы раньше не сказали, что он сам пришел ко мне в зад?! А раньше я думал, что у меня маленький зад, и в него я поймал медведа, и даю ему туда рыбу!!! А в заду у меня что, вы думаете?! Растения очень дорогие! За которыми я ухаживаю!!! Вот что у меня в заду! И этот зад я всегда запираю на ключ! И все!!! А когда я стану старый и не смогу ухаживать за медведом, я его выпущу из зада на свободу! Поэтому я и говорю: лучше не брать, если у тебя в заду нет места! Старая африканская загадка!

Л. очень красив. Пожалуй, самый красивый танцовщик в клубе. Он вежлив, скользок, улыбчив и игрив. Хочет казаться человеком, свободным от комплексов и проблем. Но его глаза остаются холодными. Я уже знаю: он не расскажет мне о себе ничего. Будет предупредительно, но односложно отвечать на мои вопросы. На этот раз придется обойтись без «монолога в дневнике».

— Здесь мы просто сидим и общаемся с клиентками, — предупреждает меня Л. — Есть некоторый процент гостей, который приходит сюда не за сексом и не за бухлом, а просто чтобы поговорить и слить накопившуюся энергию. Ни одна женщина не поговорит с мужчиной из своего мира о том, о чем она может поговорить с мужчиной здесь. На определенные темы, разумеется…

— Л., я не ваша клиентка — может, вы перестанете мне так сиять?

— Прошу прощения, но я вам не сияю. Внешность производит такое впечатление, но оно обманчиво. Давай на «ты».

— Мы перейдем с вами на «ты», когда вы начнете вести себя естественней… Вы считаете себя красивым?

— Я считаю себя чуть лучше других.

— Внешне или внутренне?

— Внутренне больше, чем внешне. На двадцать процентов лучше, чем среднестатистический человек.

— А что такого ценного у вас внутри?

— Когда женщина заказывает танцора в увольнение, он может просто сказать ей «нет». Но причины отказа нужно изложить так, чтобы не задеть ее самолюбие. Этим я горжусь.

— Вы отказываете в романтических вечерах из-за этих своих двадцати процентов?

— Каждый человек достоин другого, бомж достоин олигарха, и не факт, что наоборот. О внутреннем нужно судить по поступкам. Но лучше сначала принять человека за хорошего, а остальное само приложится. Хотя я достаточно в людях разочаровывался.

— А в себе вы не разочаровывались? Расскажите…

— Хорошо… Когда я только начал учиться, я устроился на хорошую работу. Но я был далек от совершенства и не справился с обязанностями, которые на меня возложили. Не осилил. Меня не увольняли, но, видя, что я торможу работу компании, я сам ушел…

— Но вы никому не причинили вреда.

— Себе самому.

— А еще?

— Я пью, курю, вру… Ну, хорошо. Два года назад я расстался с девушкой. У нее были недостатки, которые перестали меня устраивать. Я надеялся их принять, но не смог.

— Вы все приводите такие примеры, которые легко кроются благими намерениями. Вы так себя любите, что боитесь отойти от образа идеального себя?

— Знаешь, я отслужил в армии, это мой уголок в душе, и я в него никого не пущу. Я знаю, что такое разочарование… Что такое боль…

— Физическая?

— И душевная тоже.

— Наемник.

— Йййй-а н-не на-ем-ник!

— Ну, хорошо… Контрактник… Какая разница?

— Четыре месяца в Югославии. Шесть — в Крыму. Я ценю людей и уважаю их доверие!

— Даже тех, которых вы убивали?

— Не! Важно! Что! Я! Делал!.. Мы защищали, мы выводили население. Когда был Крым, мы эвакуировали людей — стариков, женщин, детей, семьи. А у нас — ребята… А за что?

— Жаль, что вы сейчас не можете посмотреть на себя в зеркало. Теперь вы такой естественный!

У Л. пылает лоб. А у корней волос полоска кожи остается белой. Кажется, что ее нарисовали.

— Что вы сделали с Л.? — в кабинет заглядывает менеджер. — Он вышел отсюда — на нем лица нет…

В клубе Л. тоже сливает свои эмоции.

Приехав в клуб, я вначале приглашаю Л. Он заходит ко мне довольный, у него в руках большое яблоко. Наверняка он думает, что произвел на меня впечатление.

— Нам не мешать! — смеясь говорит он в темный коридор и плотно закрывает за собой дверь.

— Кто-нибудь в клубе знает о вашем военном прошлом?

— Н-н-нет…

— И наверняка вы пожалели, что мне рассказали…

— Да, я говорил с вами откровенно. С нами работали психологи, но они работали по шаблону, а вы применили другую схему. Но это же между нами. Вы никому не расскажете.

— Расскажу. Я не психолог. Я журналист.

— И… И вы об этом напишете?

— Я напишу даже о том, о чем мы с вами сейчас говорим.

— Да… Я понимаю… Но я… Там… Ведь что-то все равно останется между нами? Просто там… надо что-то изменить, и все… — Л. с трудом выпускает слова изо рта. Отвечает только потому, что надо что-то сказать.

— Но вы можете со мной поквитаться. Вы можете прямо сейчас пойти и рассказать всем, что я не психолог. Так будет честнее: у меня ваша тайна, у вас — моя. Только я вашу тайну раскрою. Вы тоже можете. Наверное, меня побьют?

— Бить не будут… Я… Я никому не скажу…

— Что вы опять сделали с Л.? — заглядывает в кабинет менеджер, когда Л. уходит. — У него опять лицо опрокинутое.

В ту ночь у меня было еще три «клиента». Они не знали, что я — журналист. Я не хотела быть честной с Л., просто было интересно, как он поступит. Психологический эксперимент.

У Н. на голове колпак. Он сидит напротив меня и шлет эсэмэски. Он сразу дает мне понять, что ему некогда и беседа со мной отрывает его от гостей. Я знаю, что Н. входит в число самых продаваемых стриптизеров.

— Не люблю о себе рассказывать. Не привык — редко приходится. Друг познается в беде. А вы мне не друг. Мне двадцать три. Вам хорошо? А у меня все плохо. Все плохо, понимаете? Младшего брата забрали, сидит сейчас в какой-то каталажке, а я тут и ничем не могу ему помочь… Я боюсь того, что может с ним произойти, и того, что сейчас происходит. Это брат мой! Младший! Больше никого у меня нет… Моя кровь родная… И у меня начинается истерика! Меня колбасит!.. Однажды его побили — несколько человек. А я пришел не вовремя. А так пустил бы в ход все, что под руку попалось… Я! Умею! Контролировать! Свои! Эмоции! И вы мне ничем не можете помочь… Я сойду с ума. Он спокойный, мой брат. Живет один, с питбулем. Я ему подарил. Хотел, чтобы у него был и друг, и защитник. Потому что я уехал в Москву. Он остался один. Где родители? Они — алкоголики, лишенные родительских прав. Отец уже умер, замерз где-то… Нет, он не часто становился агрессивным. Иногда… Я плакал… Мне неприятно сейчас об этом говорить. Я был слабым, но меня закалила жизнь. Знаете, я был такой добрый. И я всегда обижался, что меня не воспринимают всерьез, — такой я был веселый. Но я не хотел, чтобы в школе видели, как у меня плохо внутри. А приходил домой и становился другим. Можно я присяду к вам?

— Поэтому вы до сих пор носите колпак?

— Что? Шапку? Это имидж. Могу снять… Мне всегда везло на умных девушек…

— И что их в вас привлекало?

— Внешность… Но я не люблю так разговаривать. Вы меня такими вопросами сбиваете. А вы думаете, вы красивая?

— Да.

— Ничего подобного! Что у вас за прическа? А-ля ведьма, да? Почему именно такая? А что за одежда? Это что, ваше настроение? И помада у вас дурацкая. Да-да-да! Вы некрасивая.

— Вы хотите меня обидеть? Почему?

— «Красивая» — это такое твердое утверждение, которое неоспоримо. А я хотел, чтобы вы со мной спорили.

— У вас есть увлечения?

— Я участвую в спаррингах по боксу. Лучше, чем тягать гантели в спортзале. Это игра! Игра! Да вы не поймете! Это азарт! Для меня важно верно нанести удар. Верно и проворно — да-да-да! Отработать технику удара.

— Когда бьете, вы думаете о том, что вашему противнику будет больно?

— Нет… Не думаю. Люди сами рвутся, хотят меня побить, а я не даюсь… Единственное, чего я боюсь, — что ударю очень сильно. Очень сильно! И больно будет мне тоже!.. Как с поросенком. Когда я режу поросят, а нож такой большой, я боюсь, что поросенок дернется и я порежусь.

— Опишите поросенка. Он теплый?

— Он теплый. Теплый и кричит. Я, когда был маленький, вставал в шесть утра, специально чтобы посмотреть, как режут поросят. Я боялся, но мне было интересно перебороть в себе этот страх.

— Вы заметили, что на спаррингах и с поросятами вас интересовали только ваши собственные переживания, но не чувства других?

— Я — Овен. Кстати, Гитлер тоже был Овном. Обычный человек, который просто пришел из ниоткуда и подмял под себя партию, взбаламутил весь мир. Как ему это удалось?

— Он что — ваш герой?

— Я не восхищаюсь тем, что он сделал. Я восхищаюсь тем, чего он добился. То, что он плохой человек, — это ясно.

— Вы любили своих родителей?

— Да!!!

— Зачем вы снова надели колпак?

— Вы меня не слышите! Вы меня раздражаете!

— И что вы сделаете?

— Уйду!

— Я вас не держу…

— Я все понимаю, о чем вы говорите. Но я не могу правильно высказать свои мысли. Вообще! А вы меня постоянно подковыриваете! А я пришел к вам! Я сказал — слушай, когда я тебе говорю! Хватит меня допрашивать! Ты слишком быстро говоришь! На любую ситуацию у тебя ответ. Змея! Какая же ты скользкая змея! Не ухватишь, не поймаешь, не удержишь!

— Кстати, как вы относитесь к змеям?

— Вы постоянно запутываете ситуации. Вы слишком быстро реагируете. Вы не даете мне обдумать сказанное. Дайте мне время!

— Хорошо… Давайте подождем, пока вы все обдумаете. Я не хочу, чтобы вы уходили.

— …Я их очень любил… Такими, какими они были… Мне об этом тяжело говорить… Да!.. Вы слышите? Это моя любимая песня. Я ее очень люблю… Очень… Тихо… Слушайте. Я представляю, что иду по кладбищу. Ночь…

— Это знакомое кладбище?

— Да-да-да! Тихо… Там похоронен папа. Идет дождь. А я плачу. Иду и плачу. Это был мой сон, но когда я слышу эту песню, я всегда его вспоминаю.

— Кем вы хотите стать?

— Я хотел стать поваром. Это желание окончательно умерло. Теперь хочу стать фотографом. У меня есть профессиональный фотоаппарат. Я фотографирую неплохо. Люди не видят того, что я вижу. Меня это разочаровывает, потому что я не могу объяснить. Тогда я беру фотоаппарат. Я вам надоел? Можно я еще приду? Сейчас к вам придет мой друг. Мы как небо и земля. Небо и земля! Вы — не змея. Просто слишком в себе уверены…

— Колпак не забудьте…

— Блин!

К. — друг Н. Они как небо и земля. К. похож на ангела. Значит, он — небо.

— Честно, я даже не знаю, о чем вам рассказать. Шел сюда и думал, пытался придумать какую-нибудь проблему. Меня сейчас только кризис беспокоит… Ой, тут салфетка… Это Н. плакал?.. Я вырос в очень крепкой семье, у меня есть старший брат, который много для меня значит. Я не москвич. Мы с семьей приехали из В. Вернее, с мамой, отец остался там. Хотел пойти на программиста, у меня способности к математике. Но… надо как-то выживать… А сочинения я еще со школы писать не любил. Мысли были, только я боялся их излагать.

— Давайте попробуем. Я назову слова, а вы составите из них историю. Сад, садовник, медведь, калитка, речка, цветок.

Я жду минуту, две, три, пять…

— Я готов… Это был двухэтажный деревянный дом, а вокруг него — чудный садик. Садовник по вечерам сидел на скамейке и любовался речкой, которая протекала в его деревне. Из леса выходил медвежонок… к реке. Садовнику даже казалось, что они встречались взглядами… Однажды садовник забыл запереть на ночь калитку… А выходя по утрам в сад, он видел любое изменение в нем — росу на цветах, ветку, оброненную птицей… Он вдруг увидел, что из сада пропал самый красивый цветок, и понял, что оставил калитку открытой и кто-то зашел и сорвал… Вечером он снова сидел на скамейке и увидел, как из леса выходит медвежонок. У него в шерсти запутался цветок. Нет-нет, он не сорвал его. Он очень аккуратно прошел по саду, чтобы ничего не потоптать, а цветок просто зацепился за его шерсть и остался там. Конечно, садовнику было приятно… Но он решил больше не оставлять калитку открытой — не знал, как поступят другие люди, встретившиеся медвежонку на пути из леса в сад. Он не хотел, чтобы его посадили в клетку.

— Почему ваш отец не приехал с вами в Москву?

— Он нас бросил. У него другая женщина. Живет с ней и ее детьми. Он ушел три года назад… Спрашивайте, в этом нет ничего страшного. Это было как гром… В последнее время мы чувствовали напряжение и видели его изменившееся отношение к матери. Я, конечно, надеялся и первое время маму успокаивал. Говорил, что он вернется… Потом понял, что не вернется. Не было такого дня, чтобы я проснулся и понял: он не вернется. Это ощущение пришло постепенно. Была ли боль? Мне было очень больно за маму.

— В какой части тела вы ощущали боль?

— Здесь, — он показывает на грудь. — Мама очень сильная, но она попала в больницу на нервной почве. В критическом состоянии. Конечно, он знал… Маме нужна была кровь, и он приехал сдать для нее свою. Приехал на джипе своей новой женщины. Мама ему позвонила и сказала: «Убирайся!» Не знаю, была ли она права…

— Как вы думаете, почему он приехал на ее машине? Не знаете? Да нет, не потому что у него улучшилась жизнь. Думайте! Он же мог доехать до больницы на общественном транспорте.

— Я не знаю, объясните.

— Мне кажется, он просто хотел искупить чувство вины своей кровью. Но приехал на машине другой женщины, чтобы сразу расставить все точки над «и» — он не собирался возвращаться в семью. А ваша мама была права. Она не дала ему такой возможности — откупиться. Пусть живет с тем, что есть.

— Я был бы другим. И брат был бы другим. Он занял место старшего в доме.

— К., давайте представим, что здесь, на этом стуле, сидит ваш отец. Скажите ему все, что вы бы ему сказали.

— Сейчас или в тот момент?

— В тот момент, если бы были таким, как сейчас.

К. встает перед стулом и долго ждет. Я стою за его спиной. Проходит минута, две, три, десять. Поет Таркан. К. начинает сжимать кулаки.

— К-как? Как ты вообще так? Как?!.. Прожил двадцать лет с матерью… И мать, и нас обидел… Как?! Как вообще так?!

— К., хватит.

— Как?! Как?! Как?!

— К., мы закончили. Больше не надо.

— Мне надо… Два сына! Не оболтусы! Не оболтусы же мы! Как ты вообще так…

— Иди сюда, садись. Успокойся. Ты пережил эти эмоции. Неважно, сказал ты это ему или стулу, главное — ты пережил и больше не будешь думать о том, что не высказал. Если бы ты сделал это тогда, это бы все равно ничего не изменило. Ты просто его прости, не суди, будешь судить, когда доживешь до его возраста.

— А мама?

— А у мамы есть вы. Вопрос в другом — когда ты уйдешь из этого клуба?

— Я уйду. Что вы мне посоветуете почитать?

— Сейчас читай Ремарка — «Искра жизни». Там про человека, он был в концлагере, но остался человеком, потому что сопротивлялся.

— Я завтра куплю. Спасибо вам.

К. уходит. Я собираю вещи и уезжаю из клуба. Больше не хочу быть психологом и обманывать ребят. Но, с другой стороны, я могла бы сделать это раньше. А Л. так никому ничего и не рассказал.