Лепестки и люди
Что нового можно узнать о человеческой любви за три дня работы в цветочном салоне.
— Небо хмурое, утро темное. Давненько я жене не делал приятного. — Мужчина лет тридцати в строгом костюме и коротком пальто заглядывает в холодильник. — Соберите-ка букетик для жены, чтобы небо показалось ей голубым-голубым. Утро сегодня и в правду темное, как вечер. Мимо стеклянных стен нашего салона ртутной массой плывут серые тени. Вряд ли, кому-то в такую рань приспичит покупать цветы. Но у нас — первый покупатель. Часы показывают… короче, еще очень рано.
Таня заходит в прозрачный холодильник. Разводит руками над вазами с цветами. Тут у нас нет пластмассовых баков с тухлой водой. У нас — только чистые прозрачные вазы, размером с аквариум, и свежие цветы. Тут у нас — не уличная палатка, а флористический салон. В общем, мы творим искусство. Вернее, творит его Таня — она флорист, а я — ее подмастерье.
— Ну, вы сами поколдуйте, а я через полчаса забегу, — говорит мужчина и уходит быстрым шагом.
Когда за стеклянной стеной простывает его след, я поворачиваю к Тане умильное лицо.
— Как хорошо, что некоторым мужчинам изредка приходит в голову порадовать жену букетом, — говорю сладким голосом, и мне кажется, что так я лучше вписываюсь в образ цветочницы.
— Да он каждый понедельник ее радует. Наш постоянный клиент, — говорит Таня с хрипотцой и возвращается в холодильник.
Остаюсь за прилавком. Повсюду на полочках и подставках — горшочки, керамические лейки, корзинки с цветами, поделки из папье-маше, гномики, елочные шары, блестящие паутинки, живые орхидеи на пластмассовых ножках, похожие на фиолетовых бабочек. И я — на сегодня хозяйка всего этого и всех углов, которые надо будет тщательно выскрести, если в них скопится грязь.
Таня застыла в холодильнике. Кажется, она в нем замерзла и уже из него не выйдет. Останется там вместе с розами, амариллисами, ирисами, папоротником, лавандой, каллами и хризантемой. Все названия цветов я тщательно вызубрила. Теперь могу безошибочно ткнуть пальцем в любой лизиантус или стрелицу. Таня шевелится, тянет руку к синим ирисам, к бледно-розовым амариллисам, белым кустовым розам. Ее движения зависшие, словно от холода в ней медленней потекла кровь. Она выходит с охапкой цветов и раскладывает их на прилавке.
— Смотри и учись, — говорит мне. — Когда я начинала, девчонки в салоне все такие противные были, никто не хотел ничего показывать.
— Ну, и как ты научилась?
— А что, я тупее других?
Она кладет передо мной салал — тонкие веточки с глянцевыми листами, похожими на лавровые — и говорит: «Крути спираль».
— Спиральная техника — берется центральная веточка и по спирали на нее укладываются остальные, — нараспев говорит она. В это время ее руки порхают над ирисами и амариллисами, и из-под них, как из шляпы фокусника, показываются очертания разных букетов. — Рука должна быть свободной, зажимать не надо, — продолжает она, но, кажется, не видит ни меня, ни моего салала. Впрочем, своих цветов она тоже не видит, а смотрит внутрь себя, будто в ее голове есть маленькое зеркальце, которое показывает ей, каким именно должен быть букет, который раскрасит серое небо в голубое-голубое. И пока у нее в руках не окажется такого букета, она будет колдовать.
— Ну, вот… — тычу ей в нос веником из салала — спираль у меня не вышла.
Таня возвращается из себя в салон и тупо смотрит на салал.
— Кажется, я тупее всех, — говорю я.
— Ничего, — вздыхает она. — Двадцать пять раз соберешь, на тридцатый получится.
— Вообще, мужчины более трепетно относятся к букетам, чем женщины. Начинают понимать, что флористика — это искусство, — говорит Таня, ставя собранный букет в вазу. — Могут потратить на цветы и двадцать тысяч. Но есть женщины, которые говорят: «Фу, лучше бы деньгами дал!».
Спешу улыбнуться, чтобы она по моему лицу не прочла — такие деньги я тоже предпочитаю цветам. Таня продолжает и рассказывает о том, что все люди делятся на три «психотипа» — первые предпочитают получить в подарок что-то материальное, и они редко тратятся на цветы, вторым важны эмоции, то есть цветочки. И третий тип — невесты, у которых перед свадьбой отказывает мозг.
Не успевает она договорить, как в салон влетает девушка — вся из себя. В меховой жилетке и искусно наведенном беспорядком на голове. Поджав губу, она критически осматривает содержимое холодильника, словно заранее уверенная — там она не найдет того, что ей нужно.
— Мне нужен свадебный букет, — говорит она, и Таня расплывается в улыбке, — из роз цвета джинсы.
— Такой розы в природе нет, — говорит Таня, переглянувшись со мной.
— Я слышала, селекционеры уже вывели ее, — настаивает невеста. — Мне нужны только розы цвета джинсы.
— А почему именно они? — спрашиваю я.
— Потому что у моего жениха — синий пиджак, — закатывает глаза она.
— Бордовый букет будет прекрасно сочетаться с пиджаком вашего жениха, — осторожно говорит Таня.
— Вы не понимаете! — взвизгивает невеста. — Я вам объясняю! Я хочу цвета джинсы!
Хватаю салал и судорожно кручу спираль. А Таня, словно врач, увещевающий пациента, тихим голосом объясняет невесте: голубые — это крашенные цветы, краски в воду добавляют, мы не пользуемся крашенными, потому что природное лучше. И, вообще, цвет джинсы — он же неестественный, мертвечинкой такой отдает. Таня сейчас похожа на змею вылезающую из корзинки индуса. Замерев, невеста глядит на нее ничего не выражающими глазами. По ним отчетливо видно — работа мозга парализована. Потом в ней совершается какой-то сложный душевный надлом, и она, скуксившись, спрашивает — «Что же мне теперь делать?». Всплеснув руками, Таня запрыгивает в холодильник.
— А мы вам подберем, — щебечет она. — Ирисы синие? Гиацинты? Каллы?
Невеста достает из сумочки розовый айфон.
— Дорогой, а ты не против, если в букете будут каллы? — жалобно спрашивает в трубку.
— Да! — орет трубка. — Пусть! будут! каллы!
Роняю салал. Таня замирает в холодильнике. Приободрившись, невеста быстро прячет айфон.
— И ленточку синюю, пожалуйста… — говорит она.
Когда невеста уходит, Таня с видом ну-я-же-говорила поворачивается ко мне.
— Я же говорю, у них перед свадьбой беда с мозгом. На прошлой неделе была вменяемая невеста — заказала букет из подсолнухов, мы ей еще бусы из яблочек сделали. Звонила после свадьбы, благодарила. А, вообще, перед тем, как букет собирать, мы обязательно должны посмотреть крой и цвет платья. Ну, и на саму невесту, конечно. А-то бывает, приходит маленькая невеста и просит большой круглый букет. А он — больше ее головы. Это ж диспропорция будет.
— И что, вы ей говорите — извините, у вас маленькая голова?
— Мы ей говорим — «Девушка, вы такая вся такая нежная и хрупкая. Зачем вам большой букет?».
Возвращается первый клиент, расплачивается за букет и уходит. Таня подметает с пола ободранную листву, смахивает пыль с леек и гномиков, и берется за круглый проволочный каркас, на который наматывает паутинку жесткой нити. В салоне тихо и игрушечно. Люди за стеклом снуют туда-сюда. Только десять часов утра. Мне уже надоело крутить салал. Не терпится начать собирать букеты.
— И долго мне его еще крутить? — спрашиваю Таню.
— Несколько месяцев покрутишь, и хватит, — отвечает она. — Набьешь руку. А потом я расскажу тебе о законах золотого сечения, цветосочетании и немного из ботаники. Да, флористика — вообще, не женский труд. Один мужчина мне сказал, вы тут удовольствие получаете, еще и деньги за это берете. А мы тут не только с веточками работаем, нам еще тяжелые баки надо мыть, цветы, когда с базы привозят, зачищать. Я никогда не буду зачищать цветы перед клиентом — это интимная работа.
— Как это — «зачищать»?
— Ну, вот, например, — Таня вынимает из вазы, стоящей на полу, розу. — Видишь лепесток? Из-за конденсата на нем какашки всякие собираются, — показывает на потемневшее основание. — А роза — свежая. Мы его берем, и аккуратно достаем, — она выдергивает лепесток из цветка.
— А ему не больно?
— А брови щипать тебе не больно? Каждый цветок нужно приводить в порядок, все равно, что делать ему прическу… И потом морально устаешь, — продолжает она о тяжелой доле флориста. — Люди-то разные приходят…
Заходит девушка в пуховике, плотного сложения. Видно, что забежала сюда по дороге на работу.
— Мне — что-нибудь небольшое такое… — она обводит взглядом салон. — На после двенадцати сегодня… На тысячи полторы. Ну, что-нибудь, я не знаю.
— А для кого? — спрашивает Таня.
— Для девушки, одной нашей сотрудницы.
— Вы не могли бы ее описать?
— Девушка — кореяночка, темные волосы, светлая кожа… Ну, высокая, красивая. Не худая, конечно… И не толстая.
— Первым делом мы стараемся побольше узнать о человеке, для которого букет собираем, — продолжает учить меня Таня, когда девушка выходит из салона. — Просим описать человека — цвет волос, глаз, рост, комплекцию, яркий, не яркий, амбициозный, спокойный. Букет должен соответствовать человеку.
Пока я ломаю голову над тем, как должен выглядеть букет для кореянки, в салон мягко входит мужчина в возрасте, в вельветовых брюках и в голубом свитере.
— Ой, девочки, у вас того, что мне нужно, нет, — говорит он, ни разу не посмотрев в холодильник. — В корзиночке надо — чтоб на стол.
— Мы вам соберем.
— Да нет… Я же хочу сам посмотреть, выбрать…
— Так выбирайте. Все — для вас, — улыбается Таня.
— А мне в пятницу надо.
— Мы вам в пятницу и соберем.
— Да мне ж с утра надо…
— Ради вас я приду рано утром.
— Так мне ж в восемь утра уже надо.
— Ради вас я приду в семь.
— Так еще ж неизвестно, зайду я к вам или нет.
Таня тускло смотрит на его лысую голову, покрытую желтыми пигментными пятнами, и мне кажется, она хочет ее зачистить.
— Ну, ладно, — говорит он, выходя. — Я-то думал, вы мне корзиночку соберете, а вас ведь озадачишь конкретно, сам не посмотришь, а оно не знаешь, как получится. Улыбаясь, мужчина уходит, говоря: «Так я ж еще и сам не знаю, чего хочу».
— Ты видела? — обращается ко мне Таня. — Он даже в холодильник не посмотрел. Был у меня один клиент, на гнома похожий. Постоянно приходил и глазел на меня. Я ему даже сказала — «На меня не надо смотреть, в холодильник смотрите». А мой напарник, когда он заходил, всегда говорил — фу-у-у, я его терпеть не могу. Но я к нему подстроилась, он занудел, я вместе с ним чуть-чуть понудела. Ну, приходит он, и ему вечно нравится какой-нибудь цветок, которого нет в наличии, но он есть в готовом букете…
— И ты вытаскиваешь цветок из букета?
— Ну… если я клиента сегодня сильно люблю, то выну.
В салоне снова воцаряется спокойствие. Таня плетет паутину на каркасе, я — по-прежнему кручу салал, то и дело, бросая жадный взгляд в холодильник — меня к нему подпустят только через несколько месяцев, а я надолго тут не задержусь. Отложив паутинку, Таня идет в холодильник, выбирает цветы — белые розы с растрепанными «рубашечками», амариллисы и аспидиструм — длинные зеленые листы, похожие на лопухи.
В салоне появляется человек. В черном пальто и меховой кепке, стриженой бобриком. Он не смотрит на нас, только в холодильник.
— Вам помочь? — спрашиваю его.
— Я сам, — отмахивается он, и мы с Таней многозначительно переглядываемся.
Мужчина сводит брови и напрягается, словно сейчас заключает с цветами тяжелую молчаливую сделку.
— Мне тюльпаны, — говорит он.
Таня толкает меня локтем, и я вползаю в холодильник.
— И еще вон те цветочки. Да. И вон те. А еще, пожалуйста, те. И вот эти.
Держу в руках охапку цветов — ирисы, амариллис, тюльпаны, кустовые розы. Даже на мой взгляд псевдофлориста, они между собой никак не сочетаются. На моем лице застывает замороженная улыбка.
— Да, у вас вкус… — многозначительно говорю я.
— Что? — напрягается мужчина.
— Говорю, с вашим-то вкусом только букеты составлять…
Мне кажется, я звучу умильно, и мои слова должны клиенту польстить. Но в этот момент в холодильник входит Таня, и по ее лицу видно, что все же я — тупее всех. Она берет из охапки тюльпаны.
— Какой цветок вы видите главным в букете? — мягко спрашивает клиента. — Розы или тюльпаны? Давайте, если вы выбрали, в один цвет уйдем, чтоб не было разнобоя. Она убирает из охапки ирисы.
— Я просто хотела ему подыграть, — оправдываюсь, когда клиент, размякнув, уходит с большим букетом.
— Ну, не до такой же степени, — отвечает она.
Еще час мы проводим в полной скуке. Таня говорит, что мне завтра с хозяйкой салона придется съездить на базу за цветами, и я начинаю беспокойно ерзать, повторяя про себя названия цветов и пытаясь изучить содержимое холодильника, чтобы повторить его при покупке.
Таня приступает к букету для кореянки. Рвет лист аспидиструма напополам, закручивает одну половину в улитку и закрепляет степлером, вторую половину она закручивает в другую сторону. Помещает в центр розы, перебивает их амариллисами и белыми пушистыми веточками, названия которых я мучительно не могу вспомнить. Ее пальцы, гибкие, как пластилиновые, и хваткие, как плоскогубцы.
— И как же понять, что он для кореянки? — спрашиваю, когда букет закончен.
Таня молча изучает меня, наверное, спрашивая себя, за что ей досталась такая тупица.
— Ну, а что мне, узкий глаз что ли для нее сделать? — вздохнув, спрашивает она.
Я подметаю пол, на который Таня побросала листву, зачищенную с цветов для букета кореянки. За стеклом — кафе, в котором распивают кофе офисные сотрудники. Спина ломится от долгого стояния, и я мечтаю воспользоваться привычными радостями жизни — устроившись в удобном кресле, втянуть из чашки пушистую пенку капуччино. Но Таня говорит, что у флористов нет обеденного перерыва, они могут только быстренько проглотить банан в закутке. А еще флористы всегда должны стоять, чтобы у вошедшего клиента создалось впечатление — его тут с нетерпением ждали.
— Тань, а ты когда-нибудь сравнивала людей с цветами? — от нечего делать спрашиваю я. — Например, этот — гвоздика, а эта — ромашка.
— Могу точно сказать, что есть цветы — мужчины, а есть женщины. Например, ирис — мальчик, но его больше женщины любят, а мужчины почему-то стесняются брать.
— Вон, видишь, мужчина сидит? — я показываю через стеклянную перегородку, на лысоватого с усами, который сейчас, сидя в кресле кафе, пользуется моими радостями жизни. — Что он за цветок?
— Наверное, василек… Или одуванчик…
Мы пристально изучаем мужчину из-за стекла, чтобы разглядеть в нем одуванчика или василька. Он это замечает и смущенно уставляется в чашку.
— Точно василек… А бывает, заходит такая девушка-ромашка, — продолжает Таня, отворачиваясь от «василька». — И по ней сразу видно, что она ромашка.
— А Москва что за цветок?
Таня задумывается, а потом говорит, что не знает. Наверное, какой-то очень красивый цветок, но он на высоком стебле, и чтобы добраться до цветка, нужно долго карабкаться. Узнаю, что несколько лет назад Таня приехала из Ташкента.
— А вот это — девушка, молоденькая, трепетная, — берет она хрупкую розу в распустившейся «рубашенке». — Такую мужчине не подаришь… Разве что, какому-нибудь совсем волшебному…
— Гомосексуалисту, что ли?
— Не обязательно, — Таня поджимает губы.
В два приходит Луиза, и моя смена заканчивается. От Тани я уже знаю, что та — супер-мега-флорист. Ассоциируется с цветком лузиантусом. Если едет на закупку одна, то привозит в основном рыжие цветы. Обожает розу «мисс Пигги». Когда у нее нет настроения, собирает темные букеты, и так флористки-напарницы понимают, что лучше к ней в этот день не подходить.
Утро. Раннее. Серое. Впрочем, мне все равно, какое оно, потому что возле Киевского вокзала меня ждет хозяйка салона «Бутоньерка», в котором я со вчерашнего дня работаю, а я опаздываю уже на двадцать минут.
Выбегаю из стеклянных дверей метро на улицу.
— Девушка, лилии! Лилии! Розы! Тюльпаны — за дешево! Таких цен, как у нас, вы нигде не найдете!
Меня обступают торговцы цветами, в основном приезжие, говорящие по-русски с акцентом. Раньше я не обращала на них внимания. Или они не обращали его на меня. Но сегодня на мне словно написано, что я направляюсь за цветами. Словно цветочный запах впитался в меня за день, проведенный в салоне. А они своими коммерческими носами почуяли его.
Олеся ждет меня в маленькой черной машинке, на которой написано «Бутоньерка». У нее голубые глаза и короткие рыжие волосы. Она сдержанно улыбается, как человек, привыкший к работе с хрупкими головками цветов, но по всей ее основательности сразу понятно — еще раз опоздаю, она меня зачистит.
Подъезжаем к большому серому зданию. Нам навстречу выходит высокий плотный мужчина в джинсах и с бриллиантовым кольцом на пальце. В руке у него — дымящаяся сигарета. Он представляется Владимиром. На этой базе «Бутоньерка» впервые делает заказ.
Проходим за ним в большой холодильник, где в огромных коробках спят цветы.
— У меня из Голландии — хризантемы, бамбук, ирис. Амариллисы — но это старая поставка, — говоря, он вскрывает продолговатые коробки, похожие на картонные гробы, и трогает головки, нахваливая товар. — Тюльпанеллы — по восемнадцать рублей. Самые дешевые розы — Раменские. Ну, вот, смотрите — папоротник, аспидистра, салал…
На слове «салал» я делаю кислое лицо. Владимир продолжает вскрывать коробки и показывать их содержимое, не выпуская из бриллиантовых пальцев дымящуюся сигарету. Цветы спят, прислонившись друг к другу замерзшими головками. Или они давно умерли. И я думаю, будь я цветком, и не умри от холода, то точно умерла бы от прикосновений Владимира.
— Оралия, белграс, лаванда, лизиантус, маргаритки… — продолжает он, предлагая товар Олесе.
Я по другому представляла базу. Мне казалось, я войду в просторное, заполненное белым светом помещение, и увижу цветы, гордо поднимающие головки на стремящихся к свету стеблях. Подумав, я понимаю, что такого в Москве и быть не может, ведь цветы привозят в основном из Голландии, и они, вот в таком замороженном состоянии, путешествуют в грузовиках или самолетах, лежа в картонных гробах. Потом, застывшие, они попадают к Владимирам, от него — к перекупщикам, говорящим по-русски с акцентом, потом в салон или киоск, а из киоска — к нам в вазу. И в этом пункте последнего назначения стоят слишком мало для того, чтобы успеть отогреться, отпиться и отойти от прикосновений людей, которые их не любят.
— А документы? — спрашивает Олеся. — У вас с сертификацией все в порядке?
С документами у Владимира все в порядке. На каждую коробку — по бумажке. Олеся заказывает у него цветы, а я учусь, как это делать. Владимир, не выпуская сигарету, обещает доставку. Он проводит нас в кабинет, заполнить бумажки. На столе нет компьютера. На полке — портрет Медведева. У помощницы Владимира — зрелой женщины с крутой химией на голове — звонит телефон. Она долго не отвечает, и минуту мы слушаем, как Zaz поет хриплым голосом на французском: «Я хочу любви и хорошего настроения. Ваши деньги не принесут мне радости. Я хочу остановить руку, сжимающую мне сердце…».
Мне кажется, что это поют цветы из своих холодных коробок, и хочется отнять их всех у Владимира и бросить в Москву реку.
— А почему вы стали флористом? — спрашиваю Олесю, когда «Бутоньерка» выруливает с Киевского вокзала.
Она окидывает меня смеющимся взглядом.
— Я с детства мечтала о цветочной лавке, — говорит она, — представляла себя в ней, среди цветов. Но моя мечта еще не сбылась. Она сбудется, когда я открою еще три салона, и один из них будет представительским — люди смогут в него прийти, посидеть, пройти мастер-классы…
— А им не больно?
— Кому?
— Цветам…
— Нет, они спят и ничего не чувствуют… А потом просыпаются. Это как человек на морозе. А потом зайдет в помещение, отогреется, раскроется, и даже будет пахнуть по-другому.
Сегодня я с обеда до вечера, и у нас клиент — гомосексуалист. Он заказывает букет другому гомосексуалисту. По нему не очень заметно, что он гомосексуалист, но слова «партнер», «роскошный», «букет» и «стилист-парикмахер», сопровождаемые жеманной улыбкой и лукавым взглядом, его выдают.
— И что нам теперь, собрать ему женский букет? — спрашиваю я, и Таня тяжело вздыхает. Если я вчера была тупой, то сегодня — еще тупее.
— В букетах для гомосексуалиста все равно нужно подчеркнуть его мужское начало. Они, конечно, любят розы — бордовые и открытые, потому что в них… ну… совсем нет девчачьей застенчивости. Открытая бордовая роза, она какая-то… смелая… Но форма букета должна быть вытянутой, а не круглой. Мужчине круглый букет не подаришь. Ну, вот взять, например, стрелицу…
Таня заходит в холодильник и вынимает из продолговатой вазы длинный зеленый стебель с головкой, похожей на доисторическую рептилию, из зеленой шкурки которой проглядывает алая мякоть лепестков.
— Совершенно мужской цветок, — говорит она. — А к ней можно уже всякие нежные выбросы подпустить, ниспадения или завихрения. Например, орхидею…
В салон вносится молодой человек лет двадцати пяти.
— Для тещи! — быстро выдыхает он.
— Для те-е-щи? — неопределенно переспрашивает Таня.
— Для любимой тещи, — уточняет он.
Таня выясняет, что теща — активная и любит все оригинальное и «желтенькое». Для любимой тещи собирается букет из подсолнухов с яблочками из папье-маше. Молодой человек смотрит на букет умильно, словно он и есть цветочное воплощение тещи. Осторожно принимает его из Таниных рук, будто не верит, что счастье нести этот букет выпало именно ему.
— Сначала надо реакцию человека проверить, узнать, как он к теще относится, — шепчет Таня, когда клиент, расплывшись в сентиментальности, выходит из салона.
— Девушки! Быстро-быстро! — в салон вносится еще один молодой человек, чуть не сбивая того, что с подсолнечным букетом. — Она уходит! Быстрее же!
Оглядываюсь по сторонам, в поисках той, которая уходит, и кого мы, видимо, должны поймать.
— Розу, давайте же розу! — кудахчет молодой человек. — С девушкой хочу познакомиться. Вон она — пошла-пошла.
— Какую розу? — спокойно спрашивает Таня.
— Да самую дешевую!
Таня достает розу из вазы с отходами — пожухшими, не купленными в срок цветами. Он хватает розу, быстро расплачивается и убегает за незнакомкой.
Я гляжу ему в след и, кажется, у меня на лице впервые за два дня — неподдельно умильное выражение. Пальцами прикасаюсь к головкам роз, стоящим в вазах с отходами. Мы только что спасли одну из них. Они открытые, влажные и нежные, хочется, наклониться и поцеловать их в самое сердце. Цветы — это поцелуй. Недолгий, но живой и настоящий. И не стоит расстраиваться, что они быстро вянут. Поцелуи ведь тоже нельзя законсервировать и хранить всю жизнь.
— Может быть, они будут жить долго и счастливо. И мы им в этом помогли, — довольно говорю я, имея в виду молодого человека.
— Да, кайф, — соглашается Таня. — Один мужчина мне знаешь, что сказал? «Ты не представляешь, какая у тебя работа! Ты людям такое щ-щастье приносишь», — шипит она, расчувствовавшись, и снова напоминает мне змейку танцующую под дудку.
Весь день я кручу салал, радостно, как мантру, напевая про себя: «Цветы — это поцелуй». Таня мастерит каркасы для свадебных букетов. Она обещает, что завтра я буду крутить розы из остатков. Настроение у нас у обеих приподнятое, скоро — Новый год. И оно не портится, даже когда в салон входит печальный мужчина, словно дымкой серости с улицы, окутанный своей грустью.
— День сурка… Серые будни. Все — одно и то же… — грустно говорит он и, купив три тюльпана, уходит.
Наше настроение не портится даже после того, как в салон вплывают две женщины, в которых Таня с первого взгляда опознает «а-ля-бабусенций» и «вымогучих». А-ля-бабусенции в несвежих норках брезгливо оглядывают сначала меня и мой салал, потом Таню, весь салон и, наконец, холодильник.
— Это что? — спрашивает одна, наклоняется над фиолетовой орхидеей, хватает ее лепестки двумя пальцами и отдергивает, как от таракана. — Все несвежее, — заявляет она.
— Вчера только была поставка. Все очень свежее, — говорю я.
Женщины загружаются в холодильник и щипают головки цветов так, словно те им что-то сделали. Брезгливо морщатся.
— Троганье переходит в наглость, — мне на ухо говорит Таня и решительно идет к холодильнику.
— Почему у вас все цветы — зачищенные? — басцом спрашивает одна из женщин.
— Во-первых, это для цветка хорошо, потому что гниение начинается с листвы, — нейтрально отвечает Таня. — Во-вторых, если вы вынете незачищенную розу из вазы, вам на ноги польется с листвы вода.
Женщина вынимает розу из вазы, сбрызгивает воду со стебля себе на ноги и победоносно смотрит на Таню.
— Вы не на меня смотрите, а на розы, — говорит та. — Я ведь вас не заставляю ничего покупать.
Женщины еще минут пятнадцать трогают и морщатся. Уходят, купив пять роз. На прощание одна из них оборачивается и обиженно говорит:
— А вам, юные дамы, хочу сказать, что мой сын всегда покупает цветы на дороге, и там они — незачищенные…
— Наговнились и ушли, — резюмирует Таня. — А мне еще восемь часов на ногах стоять. А давай помоем после них полы?
— А давай! — соглашаюсь слишком поспешно — полы мою я. Ну… я ж тут — подмастерье.
Настроение стабильно держится на отметке плюс даже после того, как нас «вымогают» дважды за день. Сначала девушка и парень. Ей нравится лук, ему — розы. Таня говорит, что почему-то многие мужчины зациклены на розе, им кажется, что она — королева цветочного мира, а есть еще множество прекрасных цветов.
— Если ты так, то мне не нужен твой букет, — визгливо говорит девушка, раненная в самое сердце своей оригинальности.
— Как я?! Ну, как я?! — с надрывом великого мученика спрашивает парень.
— Я тебе говорю, что лук — это стильно и ори-ги-наль-но!
— И, вообще, здесь дорого! Пошли отсюда! — срывается он, не выдержав мучений.
— Ты можешь идти, тебя никто не держит! А я останусь здесь, и сама куплю себе лук!
— Ну, и оставайся со своим… луком!
Пока я испуганно слежу за сценой, прикрывшись пучком салала, Таня быстро скользит к проходу, гибко обходя девушку, вцепившуюся в лук, и мягко преграждает дорогу молодому человеку.
— А давайте и розы, и лук, — ласково говорит она. — И по цене вас устроит, вот увидите.
— Тогда бордовые… — нахохлившись, отвечает молодой человек и возвращается.
Таня в пять минут собирает букет из лука и бордовых роз.
— Всегда же можно прийти к компромиссу, — тихо говорит она, когда парень и девушка, взявшись за руки, выходят из салона.
— А вот так еще повернитесь… Ага… А теперь влево. Влево, пожалуйста. И головками покажите? Угу… Да… А теперь вправо. Да-да, вот так…
Таня по просьбе очередной «вымогучей» клиентки принимает разные позы, держа в вытянутой руке букет из трех роз и одной веточки.
— Как это будет смотреться? — спрашивает клиентка лет тридцати в белой куртке.
— Как три розы и веточка, — спокойно отвечает Таня.
— Ага… тогда еще вот сюда повернитесь… — просит она, словно с другой стороны три розы и веточка предстанут огромным букетом.
— А вы все вещи так тщательно подбираете? — спрашиваю я.
— Ой, вы знаете, — оживляется клиентка, — недавно мы с мужем мне куртку покупали, и я никак не могла выбрать, он даже психанул. Сначала мне нравилась беленькая, но она была слишком маркой. Потом я хотела синенькую, ну у нее не было заклепок, как у беленькой. Еще была бежевая…
Говоря, она, сощурившись, смотрит на Таню, застывшую с вытянутой рукой, и продолжает свой рассказ о куртках, в котором фигурирую розовые и черные цвета, заклепки и планки разной длины и высоты. Уходит она с тремя розочками и веточкой после подробнейшего рассказа о том, как выбирала имена для своих детей. Я боюсь, что мне снова придется мыть полы, и никак не комментирую ее визит.
До меня доходит вся значимость работы флориста, и, расчувствовавшись, я прижимаю к груди салал, с которым за три дня работы успела сродниться. Салал уже кажется мне какой-нибудь частью моего тела, с которой я больше никогда не расстанусь. Размякнув от наплыва чувств, опускаюсь на единственный табурет, но быстро вскакиваю, припомнив, что флористу нельзя сидеть. Цветы сделали меня сентиментальной. Хочется любви и нового года, подкидывать елочные шары и громко смеяться.
— Девушки-девушки! Ну что, вы как неживые! — в салон влетает утренний молодой, погнавшийся с розочкой за незнакомкой. — Дайте мне розочку — самую дешевую!
— Для кого? — грозно спрашиваю я, уперев руки в бока.
— Да, вот, с девушкой хочу познакомиться… — поробев, отвечает он.
— Так вы ж утром знакомились… — инквизиторским тоном продолжаю я.
— Так это ж… уже другая…
Вынимаю из вазы с остатками самую жухлую розу, кладу на стол, со словом «Нате!», и, презрительно задрав подбородок, высвистываю:
— С вас-с с-сто рублей.
Он расплачивается, берет розу и выходит, опасливо оглядываясь.
— Бабник! — подвожу итог.
Сегодня Таня готовит бомбу. Сплетает из жесткой нити какие-то странные загогулины, от которых отходят паучьи ножки. Если они что и напоминают, так это головной убор марсианина, но Таня водружает его над корзинкой с цветами и повторяет, как в трансе: «Кайф… Бомба… Бо-о-омба…».
Раздобрев, она выносит из холодильника вазу с сизыми розами и говорит: «Крути спираль». Я собираю свой первый букет из роз. Рука, зудящая по салалу, работает почти машинально.
— Идеально! — говорит Таня, и я, расплываясь в довольной улыбке, а потом еще минут десять пытаю ее — правда ли идеально?
Захожу в холодильник и, окончательно вписавшись в роль цветочницы, мысленно составляю свой будущий букет — оранжевые розы, красные ягодки, это гиперикум, желтый амариллис и что-нибудь еще… Из состояния цветочного счастья меня извлекает вопль. Привычным движением нащупываю в вазе салал.
— Она мне насрала! — вопит высокий молодой человек с гладко зачесанными черными волосами до плеч.
— Куда? — испуганно высовываюсь из холодильника, прикрывшись салалом.
— В душу! — ревет он. — Конкретно насрала мне в душу! Вы не могли бы собрать все говно, которое у вас есть, и сунуть ей в букет?!
Таня смотрит на него из-за прилавка застывшим взглядом. Просвечивает его, как рентгеном, будто ищет в нем что-то, известное ей одной.
— А какого цвета… ну, говно то есть? — уточняю я.
— Чер-р-рного! — ревет молодой человек.
— Подождите! — всплескивает руками Таня, ожив в каком-то новом состоянии. — Не надо черного!
— А какого? — жалобно спрашивает он.
— Никакого… — торжественно объявляет она.
Она заходит в холодильник, мы оба заглядываем туда же. Она, плавно покачиваясь над цветами, прикрыв глаза, бормочет себе под нос что-то похожее на заклятие колдуньи: «хризантема — не желтая, не белая, просто никакая. Роза — водянистая, как тина на болоте. Трава… трава — желтая, колючая… Чтоб в душе у нее вот так же букет этот распустился, как у него — боль».
Перевожу испуганный взгляд на молодого человека. Он отвечает мне таким же. Теперь я понимаю, что она так пристально искала в его груди — возможности покреативить и создать новую бомбу.
Она раскладывает цветы над прилавком, ее лицо серьезнеет, руки тяжелыми птицами порхают над цветами. Можно подумать, он собирает похоронный венок. Критически оглядывает его, прищурившись. Достает из ящичка баллончик с коричневой краской и забрызгивает хризантемы.
— Похоже на жидкое говно, — комментирую я, а Таня, взглянув на меня, вздыхает тяжелее прежнего.
— Спасибо, — он осторожно берет букет из ее рук. — Он действительно никакой…
Когда он уходит, Таня в изнеможении опускается на табурет. Я облокачиваюсь о лесенку, на ступенях которой стоят горшочки с вьющимися цветами.
— А раньше я ремонтировала трансформаторные будки, — никаким голосом говорит она. — После института тебе ж никто не дает кресла министра. Все — с низов. Бригада была хорошая, приезжали на подстанцию, устраняли неполадки… А потом ушла во флористику. Знаешь, есть флористы от бога, у них где-то вот тут букеты рождаются, — она показывает на грудь.
— В сердце что ли? — уточняю я.
— Нет, чуть выше. Наверное, в душе. А я что? Простой ремесленник. Я — не мастер.
— Тань, ты — мастер, — окончательно расчувствовавшись, говорю я.
— Да откуда ты знаешь? У тебя ж работа не творческая.
— Просто поверь мне, я знаю.
— А красивый он, да? Этот парень. Смуглый такой, высокий…
— Не в моем вкусе, — говорю я. — А ты что, влюбилась в него?
— Нет! Нет! — она машет на меня руками, и момент странной тоски, наступивший в салоне после сотворения «говняного» букета, разрушается. Может быть, цветы, сонно наблюдающие за нами из-за стекла, только притворяются, что спят, а, на самом деле, источая запахи, влияют на наше настроение, как захотят? То мы счастливы, то ждем нового года, а то тоскуем по тому, что было и чего еще не было.
— Просто мне никто никогда не дарил цветов, — говорит Таня. — Все думают, раз я работаю с цветами, то мне трудно угодить. А я была бы так рада пусть самому маленькому цветочку.
Теперь цветы насылают на меня слезливое настроение. Отворачиваю слезящиеся глаза от Тани, подхожу к холодильнику и расплющиваю по стеклу нос и губы. Хочется прорваться к цветам за перегородку и заснуть вместе с ними.
— Ты слышишь, как они поют? — поворачиваюсь к Тане.
— Нет, — под ее взглядом я снова становлюсь тупее всех тупых.
— Но они поют. «Нас тошнит от вашей манерности — это уж слишком, — на цветочный лад переиначиваю песню Zaz. — Хватит лицемерия! Мы его не хотим. Нас тошнит от ваших шаблонов! Посмотрите на нас… Нам не нужна ваша вычурность. Мы такие, какие есть».
— И если вы не хотите тратить на нас деньги, боясь, что мы быстро завянем, тогда покупайте искусственные цветы! — Таня добавляет строчку, которой в песне нет.
— И будут они, как искусственные поцелуи! — воплю я.
Вечером я ухожу из салона, не говоря, что больше не вернусь. Скоро они сами все узнают. Может быть, их будет тошнить от моего лицемерия. А пока Таня выносит из закутка букет и передает его мне, как младенца, и я осторожно принимаю его. Оранжевые розы, бордовые ягоды, лист, похожий на красную кувшинку, деревянная божья коровка на палочке и… мой любимый салал.
— За что? — спрашиваю я.
— Хотелось подарить тебе тепло и радость, что-то живое. Ну, и… скоро новый год.
