1
Как только они приняли решение ехать на родину Касуми, все складывалось так, будто что-то пыталось помешать их поездке. На следующий день у Уцуми подскочила температура. Лекарства стали подводить его. Он отчаянно сражался с острой болью, накрывающей его время от времени, и со слабостью, но ничего не мог с ними поделать. Видимо, наступил тот момент, когда жаропонижающие и болеутоляющие средства перестали действовать. Неужели в последние дни человек вынужден только страдать? Да не может этого быть! — упрямилась Касуми, и упрямство только подстегивало ее рвение. Она купила лед и разложила его в пластиковые пакетики. Оборачивая пакетики полотенцем, Касуми неутомимо пыталась сбить жар, прикладывая лед ко лбу и к подмышкам Уцуми. Иногда Уцуми начинал стонать от боли, и тогда Касуми прикладывала свою теплую ладонь к его животу. Боль немного утихала, и Уцуми прижимал своей высохшей рукой руку Касуми, чтобы та не могла ее убрать.
— Одно только пообещай мне. — Он смотрел на Касуми своим воспаленным взглядом.
— Что?
— Не пытайся спровадить меня поскорее.
— Даже если будет так сильно болеть?
Он несколько раз кивнул и положил ей, стоящей рядом с его кроватью на коленях, руку на голову.
— Буду терпеть.
— Почему?
— Хочу умереть, когда придет мое время.
— Понятно, — ответила Касуми.
Она не совсем ясно представляла себе, как это — «умереть, когда придет время». Она лишь осознавала: может так случиться, что однажды утром тело Уцуми, спящего рядом с ней, будет холодным. А для Уцуми, подумала она, естественная смерть означает, что она все это время будет с ним рядом. Каждый вечер Уцуми хотел лежать с ней в постели, хотел слушать ее рассказы. Он больше не принимал снотворного. Сказал, что хочет видеть сны. Разговоры про исчезновение Юки исчерпались, и она стала рассказывать ему про свою жизнь в Токио, про брак с Митихиро, даже про то, как развивался ее роман с Исиямой. В конце концов она добралась до своего детства.
— Не думаю, что я была милым ребенком. Я всегда делала только то, что мне нравилось. Более того, я терпеть не могла, когда мне нравилось то же, что и другим. Думаю, что посторонние считали меня своенравным ребенком. Как-то в младших классах мы пошли на пешую экскурсию в горы. Кроме классной руководительницы с нами был еще учитель-практикант. Точно помню, что он был из саппоровского университета, а родом из Аса-хикавы. Еще студент, одевался стильно и вообще был просто отличным парнем. Все его очень любили. Мне он тоже нравился. Когда по дороге что-то случалось, он доставал швейцарский армейский нож: пользовался им и чтобы срезать гроздь дикого винограда, и чтобы выкопать червяка для показа ученикам. Красный нож этот тоже был для всех заветной мечтой. Мы уже закончили обедать, когда неожиданно пошел дождь. Учитель все тем же ножом срезал большой лист белокопытника и сказал: «Давайте это будет нашим зонтом». Все ужасно обрадовались. Он срезал каждому по листу, и все с гордым видом держали их над головой, будто зонты. Мне он сорвал самый большой лист, но я достала складной зонт, принесенный из дома, и раскрыла его. Красивый голубой зонт.
— Зачем ты это сделала?
— Подумала, что это как-то по-дурацки — накрываться листом вместо зонта. Парень, похоже, почувствовал себя неловко и после этого случая смотрел на меня как на вздорную девчонку. Видимо, решил, что я шуток не понимаю, что реагирую не как нормальные дети должны реагировать. А я ведь думала, что мой голубой зонт действительно лучше.
— Да он просто выпендривался с этим своим ножом.
— Точно, этот учитель-стажер был точь-в-точь как ты!
Пальцы-косточки робко гладили ее округлую грудь. Гладили впервые. Касуми прижала его руку к своей груди. Пальцы были худыми, но в них чувствовалась сила. Он сжал ее грудь так сильно, что Касуми невольно вскрикнула от боли. Видимо, мысль о том, что скоро он уже не будет жить, была ему невыносима. Настаивая, что сможет стерпеть боль физическую, он вряд ли смирился с болью душевной. Касуми лежала молча. Постепенно его крепкая хватка ослабла.
— Спи.
— Не хочу.
— Почему? Заснешь — будет легче.
— Времени на твои рассказы мало осталось.
— Не волнуйся, времени еще много.
Обычно Уцуми с усмешкой отвечал: «Да неужели?» — но в тот вечер он просто послушно закрыл глаза. Вскоре Касуми услышала его сонное дыхание. Через некоторое время после того, как он уснул, зазвонил телефон. Касуми вскочила с постели и бросилась в гостиную — беспокоилась, что звонок может разбудить спящего Уцуми. Это напомнило ей то время, когда телефонный звонок раздавался, как назло, в тот самый момент, когда ей наконец удавалось укачать совсем еще маленьких Юку и Рису. Кто бы это мог быть, недоумевала Касуми, поднимая трубку. В квартире Уцуми телефон звонил редко. Обычно звонили либо Кумико, чтобы узнать о самочувствии мужа, либо его старшая сестра из Кусиро, либо его мать, жившая вместе с дочерью. Ей нравилось, что у него не было ни близких друзей, ни коллег, ни привязанностей.
— Алло, квартира господина Уцуми.
На другой стороне провода раздался удивленный голос:
— Это я.
Звонил Митихиро. Услышав после долгого перерыва голос мужа, Касуми не знала, что сказать.
— Это ты, Касуми?
— Да, я. Давно не созванивались.
— Как дела? Я за тебя беспокоился, где ты, что да как.
С тех пор как она объявила ему, что уходит, прошел уже месяц.
— Я в Саппоро. Уцуми-сан разрешил пожить пока у него.
— Вот оно что. Как там с Юкой? Уцуми-сан не звонит, я уже стал беспокоиться, не случилось ли чего.
— Новостей никаких нет, продолжаем искать.
— Может, вернешься? — робко спросил Митихиро.
Касуми пропустила его слова мимо ушей.
— Как там Риса? В школу ходит?
— Да, все нормально. Этим летом здесь зараза какая-то появилась, контагиозный моллюск называется. Риса тоже в бассейне подхватила.
Митихиро сказал ей, в какую больницу он водит Рису на лечение. Там работал дерматолог, к которому она сама всегда водила детей. Касуми вспомнила о своей жизни в Токио.
— Это хороший врач. Вот как, заболела, значит. Бедняжка.
— Исияма после развода на связь с семьей, похоже, не выходит. Мне даже подумать страшно, что такое может произойти и с нами, — с трудом заговорил Митихиро. — Может, дадим друг другу еще один шанс?
— Спасибо. Я подумаю.
— То есть с тобой можно будет связываться по этому телефону? А чем ты там, кстати, занимаешься?
Похоже, у Митихиро, ничего не знающего о болезни Уцуми, закрались новые подозрения. Касуми решила ничего не объяснять — вряд ли кто-то сможет понять, что происходит между ней и Уцуми.
— Да так, всем понемножку. Рисе привет от меня передай.
Уловив в голосе Митихиро, которому явно еще хотелось поговорить, сентиментальные нотки, Касуми повесила трубку. Их все еще связывали узы, которые она пыталась порвать. Голос мужа, услышанный после долгого перерыва, разбередил ей душу. И не потому, что она тосковала по дому, а совсем наоборот. В тот самый момент, когда она уже подумала, что «взлет» прошел удачно и теперь ей надо найти место, где «приземлиться», ей предложили попробовать еще раз начать все сначала. Касуми выдернула телефонный провод из розетки. Теперь уже никто не сможет им позвонить. Крадучись, она вернулась в спальню. Уцуми лежал в темноте с открытыми глазами.
— Кто звонил?
— Митихиро.
Уцуми ничего не сказал, рассматривая свои костлявые пальцы. Те самые, что совсем недавно трогали грудь Касуми. В его взгляде сквозила сила.
— Немного вздремнул и чувствую себя получше.
— Это хорошо.
— Если завтра температуры не будет, отправимся в путь, — торопливо предложил Уцуми, будто беспокоясь, что Митихиро может пуститься за Касуми вдогонку.
— Может, стоит еще немного передохнуть, а потом поедем?
— Нет, времени мало.
Касуми смотрела в окно бегущей по шоссе машины. Сегодня утром Уцуми почувствовал себя настолько хорошо, что трудно было поверить, будто всю последнюю неделю у него была высокая температура. Скорее всего, это было их последним путешествием вдвоем. Уцуми, видимо, тоже понимал это. На лице его была странная смесь напряжения и спокойствия.
Все стремительно теряет силы, увядает, размышляла Касуми, глядя на открывающиеся ее взору поля, леса и пригорки. Налитые силой летние травы начинали желтеть, листья на деревьях поблекли. Даже еще цветущие розовым цветом космеи начинали опускать свои головки. Бескрайние поля мискантуса сменились горами, поросшими черными, засохшими деревьями. Все это — и поля, и горы — скоро будет скрыто под покровом снега. Касуми был до боли знаком этот пейзаж. Она открыла окно и вдохнула прохладный воздух. В горле запершило от такого знакомого запаха суровой северной природы, и ей показалось, что еще чуть-чуть, и она захлебнется. Этот запах напоминал ей о морских волнах и ветре, гуляющем по бескрайним полям.
Она приехала на Хоккайдо всего лишь месяц назад, но жизнь в Токио, полная суеты и забот, муж и дочь — все это казалось ей чем-то далеким, происшедшим с ней в другой жизни. Она даже стала забывать, что приехала сюда искать Юку. Единственным существом, которое отражало неопровержимый факт течения времени, стал для нее Уцуми. Касуми посмотрела на него, держащего руки на руле. Черты лица с момента их первой встречи еще больше заострились, и лишь острый, как у дикого зверя, взгляд, остался прежним, только стал еще более пронзительным и сильным. Ей часто казалось, что этот взгляд, устремленный вдаль, наталкивается там, вдали, на какую-то преграду. Словно часы из плоти и крови, постепенно взрослеющие дети и увядающие больные, идущие навстречу смерти, отражают невидимый человеческому глазу ход времени. Заметив, что Касуми смотрит на него, Уцуми не попытался уклониться от ее взгляда, а безропотно принял его. Вернее, ей показалось, что ее взгляд, как рентгеновский луч, прошел сквозь него. Она почувствовала грусть.
— О чем-то задумалась? — Уцуми быстро на нее покосился.
— Да нет, — покачала головой Касуми.
«Только голос, видимо, не подвержен увяданию». Она про себя попыталась сравнить низкий, с гнусавинкой, голос Уцуми, каким она услышала его в их первую встречу, и нынешний. Уцуми, должно быть, знал, что ее беспокоят происходящие с ним изменения. В этот миг ей показалось, что чувства между ними стали глубже и прочнее, но одновременно она ощутила, что Уцуми уходит куда-то далеко, уходит один. Сколько еще месяцев суждено ему прожить? Или сколько дней? Время было невозможно остановить. Она чувствовала, что надо поторапливаться. Для чего-то же она встретила Уцуми. Эта мысль не давала ей покоя.
— Сколько еще примерно ехать? — спросил Уцуми, остановившись на светофоре.
До устья реки Исикари было уже рукой подать. Под большим мостом то ли текла, то ли стояла огромная масса воды землистого цвета. Касуми попыталась воспроизвести в памяти автобусное расписание, то самое, из ее детства. Касуми молчала, и Уцуми сам ответил на свой вопрос:
— Часа два, наверное.
— Может, стоило в Саппоро поехать?
— В смысле?
— В смысле — не в Токио.
Если бы она сбежала из дома в Саппоро, то Юка бы не исчезла. Если бы она тогда позвонила Фуруути, то судьба ее сложилась бы совсем иначе. Но все в жизни состоит из цепочки неожиданностей. Касуми опять охватило это гнетущее, ненавистное ей ощущение близкой воды, и она вжалась всем телом в сиденье, но тут же снова подалась вперед. А что, если в маленькой деревушке на берегу подрастает ее девочка? Она никак не могла отделаться от этого образа. Касуми закрыла глаза, стараясь притушить вскипевшие было в ее душе надежду и беспокойство.
Я сама придумала это имя — Касуми. Сама решила, что если родится дочь, то назову ее Касуми — «легкая дымка, туман». Мне всегда нравилось это слово — «Касуми». Произнесешь его, и в голове всплывает образ мягкого облачка, какое можно увидеть только ранней весной, и на душе становится легко и свободно. Между прочим, настоящей легкой дымки я никогда не видела. Весной в этих краях холодно, лежит снег; один унылый тусклый день сменяется другим таким же унылым, и лишь иногда выглядывает солнце. Погода здесь изменчива. На смену весне стремительно приходит лето. Я часто думаю, как бы мне хотелось хоть раз в жизни полюбоваться пейзажем, подернутым легкой весенней дымкой.
Я выросла в шахтерском городке, в горах, в пятидесяти километрах от деревеньки, где живу сейчас. Мать умерла рано, меня воспитывала старшая сестра. Сейчас она живет в Румое. Отец мой, шахтер, постоянно твердил, что я должна жить поближе к морю, потому что там воздух лучше. Возможно, он ненавидел свою работу — жить в окружении гор, да еще лезть внутрь этих самых гор. Слова его крепко засели у меня в душе. Женихом моим стал потомственный рыбак из деревушки на берегу моря. Сразу после свадьбы он бросил рыбачить и открыл маленькую забегаловку на берегу — «Кирайсо».
В детстве с Касуми хлопот было мало. Я собиралась холить и лелеять свою единственную дочь, но Касуми часто оставалась без присмотра, пока я занималась делами забегаловки. Когда она оказывалась вне поля моего зрения, от тревоги сердце мое начинало учащенно биться. Вдруг ее унесет волной в море, что тогда делать? А вдруг попадет под машину на трассе? А что, если кто-то из проезжающих мимо увезет ее, просто поддавшись внезапному соблазну? Касуми же всегда тихонечко играла где-то рядом с домом. Она развлекалась, собирая на пляже хрупкие камешки песчаника, и, красиво раскладывая их, строила из них домики, бегала наперегонки с бродячими собаками, рисовала картинки на мокром песке щепками, принесенными морем.
— Касуми, ты что делаешь? — крикнешь ей, и она радостно бежит к тебе.
За ней бежит увязавшийся следом пес, но отстает на полпути — ко мне собаки боялись приближаться. Они любили только Касуми.
Возможно, что и сама Касуми доверяла только собакам. Порой ей, еще ребенку, было трудно угодить. Если же спросить меня, на чем конкретно я обжигалась, то, пожалуй, ничего такого и не было. Был у нее один пунктик — она любила все внимательно изучать и, если ей что-то не нравилось, никогда не шла на компромиссы. И дело было не в том, что она была какой-то уж очень осторожной. В своих решениях она скорее была дерзкой, чем осмотрительной. Если что-то считала правильным, то была даже чересчур послушной. Но муж считал, что Касуми слишком упряма для ребенка, его раздражало, что она порой поступала не так, как хотелось бы ему.
Иногда к нам в закусочную заезжали сезонные рабочие. Большинство из них работали на лесоповалах и стройках. Совсем редко заглядывали те, кто занимался морским промыслом, они приезжали из Тэсио и Хаборо. Они ехали по трассе, идущей вдоль берега, видели нашу закусочную и, видимо скучая по человеческому общению, останавливались у нас перекусить. Я знала, что все эти мужчины готовы были баловать любого маленького ребенка. Тоска по дому и усталость от дорожных треволнений заставляли их любить чужих детей, и все они как один не могли скрыть радости при виде детского личика. Маленькая Касуми тоже была всеобщей любимицей. Мужчины сажали ее к себе на колени, приговаривая: «Ой, какая лапочка!», «Ну до чего же нежные!» — прижимались к ее щечкам. Муж радовался: она прямо наша девочка-завлекалочка, — а мне все это было не по душе. Я понимала, что не все из посетителей относились к ней как к родному ребенку, были и такие, что просто обнимали и тискали ее, как маленькую собачонку. Я каждый раз выговаривала за это мужу, но тот был человеком слабохарактерным и не мог перечить гостям.
Однажды Касуми заставила нас здорово поволноваться: ее куда-то увел мужчина средних лет, приехавший на строительство дамбы. Касуми тогда было пять лет. Был конец июня. Стояли погожие, ясные дни. Мужчина появился в нашем заведении днем, хорошенько подналег на выпивку, а когда стало смеркаться, расплатился и ушел. Я заметила пропажу спустя какое-то время. На улице стемнело, а Касуми все не шла домой. Я так некстати чувствовала себя в тот день очень плохо. У меня обострилась моя хроническая болезнь, синдром Меньера: с утра у меня кружилась голова, и я с трудом держалась на ногах. С заказами посетителей я еще кое-как управлялась, но следить за Касуми уже не получалось. Муж злился, что ему приходится за меня подогревать сакэ. Я несколько раз просила мужа сходить посмотреть, как там Касуми, он ни разу не ответил. Такого капризного, совсем по-детски, человека, как мой муж, еще надо поискать. Я жила, постоянно раскаиваясь, что вышла за него замуж, а то, что случилось в тот день, до сих пор простить ему не могу. Я знаю, что когда Касуми подросла, она стала презирать меня за то, что я не ушла от ее отца. Через два дня Касуми живой и невредимой доставили в полицию. Хозяин гостиницы в Асахикаве заподозрил, что у постояльца чужой ребенок, и доложил куда следует. Мы с мужем закрыли заведение и поехали ее забирать. В полицейском участке мы увидели Касуми: она сидела на стуле, уставившись на леденцы, лежащие перед ней на столе, — видимо, кто-то угостил.
На дочери было платьице кричащего розового цвета, напоминающее наряд куклы Пэко-тян, символ большой сети кондитерских, где продают европейские сласти, на голове того же розового цвета огромный бант. Говорят, что, принарядив ее, мужчина расхаживал с ней повсюду, называя своей дочкой.
— Касуми! — бросилась я к дочери и прижала ее к себе; она, вздрогнув, посмотрела на меня. — Прости меня, доченька! Испугалась, наверное.
— Не-а, — покачала головой Касуми, лицо у нее было напряжено.
— Не испугалась? — изумился муж; Касуми утвердительно кивнула.
— Что это за дрянь! — Я сорвала с ее головы бант, и она, видимо наконец расслабившись, стала как-то обмякать, почти теряя сознание.
Я бросила бант на пол и стала топтать его. Касуми с отсутствующим видом наблюдала за мной. Мы переодели ее в одежду, которую привезли с собой. Касуми наконец дала волю эмоциям: из глаз ее хлынули слезы.
— Зачем ты пошла с дядей?
От неожиданности Касуми стала икать. Ну что можно было спрашивать с пятилетнего ребенка? Я поспешила взять свои слова обратно.
— Ладно, не будем об этом. Извини. Мама сама виновата, была занята, не усмотрела.
Касуми категорически отвергла и этот вариант.
— Не так все было. Это дядя спросил, не хочу ли я прокатиться на автобусе.
— Можно подумать, что поездка на автобусе для тебя такая редкость! — вставил муж. — Постоянно же ездишь.
— Но дядя еще сказал, что там, куда мы поедем, живут мои настоящие папа и мама, — серьезно объяснила Касуми.
— Не понимаю. А что, разве мы не твои настоящие папа и мама?
Я несколько раз тряхнула Касуми за плечи, но она продолжала смотреть куда-то в сторону. Даже когда я насильно заставила ее посмотреть на меня, глаза дочери, подернутые пеленой, смотрели будто сквозь меня. Полицейский сказал, чтобы мы не обращали внимания. «Не думайте, что ребенок чем-то недоволен, просто маленькие дети легко поддаются внушению». Но меня слова дочери потрясли до глубины души. Для мужа это происшествие, похоже, тоже не прошло бесследно. Со временем мне стало казаться, что он стал с ней суровее обычного.
Касуми похитили всего на два дня, но ее исчезновение породило много слухов. И в слухах этих было, видимо, немало преувеличений. Но до меня они не доходили, может, именно потому, что были слишком ужасны. Возможно, мой муж и пытался защитить доброе имя нашей дочери, но мне об этом ничего не известно. У мужа была своя компания, и я, будучи не из этих мест, не была в нее вхожа. Честно говоря, я не особенно переживала по поводу Касуми. Что бы там ни было — да что может запомнить пятилетний ребенок. Я смотрела в будущее с оптимизмом, веря, что она перерастет эти воспоминания. Пожалуй, я недооценивала, что значит стать жертвой сплетников.
Возможно, из-за случившегося Касуми стала немного странным ребенком. Вокруг нее будто царила какая-то другая атмосфера. Если все мерзли, то у нее щеки горели ярким румянцем, когда все смеялись, она отворачивалась с видом «не понимаю, что здесь смешного». Мне казалось, ее забавляло, что люди сторонились ее, она и сама будто специально выбирала для прогулок обочину дороги. Люди часто тыкали ей в спину пальцами, считая, что она слишком броско одета. Сама я так не считала. Просто Касуми всегда была одета изысканнее окружающих, и прическу она делала не как у всех. Она радовалась, когда ей говорили, что она какая-то чудна́я. Знакомые жаловались, что при встрече она никогда не здоровалась. Я доверяла ей, но, по правде говоря, не понимала, почему она старается от всех отдалиться.
Не могу описать словами, каким шоком для меня стало, когда Касуми, не сказав ни слова, неожиданно ушла из дома. От потрясения я несколько дней не вставала с постели. Люди вокруг твердили: «Да странная она у вас была. Давно уже было видно, что она что-нибудь да выкинет». И в этом они были правы. После окончания школы Касуми мечтала уехать в Саппоро или в Токио. Она не любила людей и то, как складывались между ними отношения. Вот что потрясло меня больше всего: дочь не доверяла мне до такой степени, что даже не удосужилась сказать, куда она уезжает. И еще то, что она уничтожила все следы своего пребывания в этом доме. Покидая его, она не оставила после себя ни дневника, ни фотографий, ни тетрадей. Записки она нам тоже никакой не оставила. Исчезновение ее было настолько внезапным, что иногда мы с мужем даже переглядывались в недоумении: «А была ли у нас на самом деле дочь?»
Что же могло быть так ненавистно Касуми? То, что ее мать жила с мужем-эгоистом? То, что родной отец абсолютно не понимал ее? Само существование нашей деревни? Отношения между людьми? А может быть, все это, вместе взятое? И заслуживало ли все это такой ненависти? Я заболела, муж, злясь, стал чаще прикладываться к рюмке. Наша дочь причинила нам боль. Страшно подумать, что человек может захотеть отомстить собственному дитю, но порой мне казалось, что если бы муж тогда узнал, где находится Касуми, то отомстил бы ей за нашу боль. Мы не раз вспоминали слова, сказанные пятилетней Касуми. «Дядя еще сказал, что там, куда мы поедем, живут мои настоящие папа и мама». Не может же быть, что Касуми все это время верила тому, что сказал ей тот человек.
Но произошло одно удивительное событие, после которого я решила, что стоит продолжать жить и терпеть даже такую ничтожную жизнь. Случилось это десять лет назад. Из Токио неожиданно пришло письмо от человека по имени Митихиро Мориваки. В письме было написано:
Извините, что перехожу сразу к делу. Заранее прошу прощения за столь неожиданное послание. Меня зовут Митихиро Мориваки. Я владелец небольшой компании в Токио, в районе Канда. Моя компания занимается производством печатных форм. Родом я из префектуры Нагано, мне тридцать восемь лет. Шесть лет назад я нанял на работу Касуми Хамагути. Она очень ответственно отнеслась к своим обязанностям и смогла заслужить мое доверие. Недавно я сделал ей предложение стать моей женой, и она его приняла.
Мне всегда казалось странным, почему Касуми не рассказывает о своей семье. Все же мне удалось выведать у нее, что она родом из уезда Румой. Понимая, что поступил нечестно по отношению к ней, я украдкой навел о ней справки. И вот пишу Вам это письмо.
Вступая в брак с Вашей дочерью, я счел необходимым известить Вас об этом и получить Ваше согласие. Могу ли я рассчитывать на Ваше благословение? Касуми-сан ничего не известно об этом письме, поэтому очень прошу Вас держать нашу переписку в тайне. Хочу заверить Вас, что я, со своей стороны, буду исправно писать Вам.
Мы с мужем были чрезвычайно удивлены. Кто бы мог подумать, что в один прекрасный день мы от совершенно постороннего человека получим известие о нашей дочери, от которой за десять лет не получили ни единой весточки. Я, не откладывая в долгий ящик, написала Митихиро ответ. Написала, что мы не считаем себя вправе давать или не давать свое родительское благословение, потому что Касуми без нашего на то согласия ушла из дома. Так что, судя по всему, ей нет никакого дела до нашего благословения. Вскоре пришло ответное письмо.
Пишу в ответ на Ваше письмо, которое счел согласием на наш брак. Церемония бракосочетания состоится в октябре, после чего я стану Вашим зятем. Так что прошу любить и жаловать. Что касается побега Касуми из дома, то думаю, она по молодости совершила опрометчивый поступок, а позднее, полагаю, все зашло слишком далеко. Пожалуйста, простите ее. Я постараюсь сделать Касуми счастливой.
Меня удивило, что Касуми, с ее дерзким характером, выбрала в мужья такого осторожного, избегающего конфликтов человека. Фраза, которой он закончил письмо, показалась нам уж слишком избитой. Даже муж мой был немного озадачен. Но, сказать по правде, я радовалась, что теперь нас с дочерью, которую я привыкла считать умершей, связывает пусть невидимая ей, но все-таки нить. Через несколько месяцев Митихиро прислал нам свадебные фотографии. Увидев повзрослевшую на десять лет дочь, я, сама того не ожидая, разрыдалась. Она стала очень красивой и, судя по всему, умела владеть собой. Интересно, как она жила одна в Токио? Должно быть, тяжело ей пришлось без всякой поддержки. Что ж, видимо, отношения между родителями и детьми бывают и такими. Муж ушел на берег моря, и некоторое время его не было. Верно, плакал.
С другой стороны, я не могла сдержать бурлящий во мне гнев оттого, что от самой Касуми, ставшей самостоятельной и даже вышедшей замуж, мы не получили за все время ни единой весточки. Раз вышла замуж, то рано или поздно будут и внуки. Но нас об этом она уж точно извещать не собиралась. Родители Митихиро заполучат наших внуков в единоличное владение. Пока я переживала по этому поводу, у нас родилась внучка. И я, и мой супруг были приятно удивлены, получив от Митихиро письмо с фотографией. Теперь мы стали с нетерпением ждать его посланий. Митихиро усердно старался держать нас в курсе происходящего, часто присылал фотографии. Моей любимицей стала старшая внучка Юка. Она была точной копией Касуми в детстве. Казалось, время повернулось вспять. Похоже, муж чувствовал то же самое. Когда мы рассматривали фотографии Юки, у мужа часто текли слезы. Время будто совершило круг. Наши жизни не просто были связаны, но и сами судьбы повторялись. У меня было чувство, будто возродилась моя дочь, потерянная много лет назад. Мы были без памяти от маленькой Юки и смогли забыть о повзрослевшей Касуми. Не буду скрывать, что с каждым разом, получая фотографии внучек и самой Касуми, наше негодование все усиливалось.
Прошло шесть лет с замужества Касуми. Однажды раздался телефонный звонок. Звонил Митихиро. Раньше от него приходили только письма, поэтому я была удивлена, услышав его голос.
— Это Мориваки из Токио.
— Спасибо вам большое за все. Я мама Касуми, — смущенно произнесла я.
— Очень приятно познакомиться.
Хотя я слышала его голос впервые, я поняла, что он чем-то подавлен. Тревога охватила меня — неужели что-то случилось?
— Что-то с детьми?
— Нет, не с детьми. Я об этом ни с кем больше поговорить не могу, вот и решил вам позвонить. Простите меня.
— Да что случилось? Что-то с Касуми?
— Да, — запнулся Митихиро. — Тут такое дело. Я только недавно это узнал. Касуми завела интрижку с другим мужчиной. И это продолжается уже два года. Она мне изменяет.
— Может, тут ошибка какая?
— Нет, я проверил.
Зная Митихиро, я не сомневалась, что он все тщательно расследовал, как и тогда, когда нашел нас с мужем. Я потеряла дар речи, ломая голову, как извиниться перед зятем. Супруг, занятый гостями, обернулся и бросил на меня вопросительный взгляд. Извиняться за непростительное поведение нашей блудной дочери мне казалось странным, но Митихиро был незаменимым для нас человеком, связывающим нас с Касуми и внучками.
— Я в полном замешательстве. Похоже, для нее это не просто интрижка, она и вправду влюблена.
— А кто этот человек?
— Он клиент моей компании. Его зовут Исияма. У него, конечно, есть и жена и дети. Он, как следует из доклада частного сыщика, тоже настроен серьезно.
— Она недостойна вас. Пожалуйста, разведитесь с ней.
— Если я решу развестись, то, возможно, лишусь детей.
Услышав слова Митихиро, я вздрогнула. Точно, Касуми опять отнимет у нас внучек. Эгоистичная, распутная дочь! Как же я ее ненавидела. Видимо поняв, что произошло что-то чрезвычайное, муж выхватил у меня из рук телефонную трубку.
— Алло, Митихиро-сан, расскажите, пожалуйста, поподробней.
После этого муж приглушенным голосом долго обсуждал что-то с Митихиро. После этого случая Митихиро стал звонить нам регулярно. В июле муж сказал:
— Мы договорились, что возьмем к себе старшую внучку. Так что не удивляйся.
— Что ты такое говоришь?
— Устроим что-то типа похищения.
Я аж в лице изменилась, услышав рассказ мужа. Как бы там ни было, но отнимать ребенка у родной дочери — это, пожалуй, слишком. Допускать этого было нельзя. Но муж был настроен решительно. Он сердито оборвал мои протесты:
— Ты что, забыла, как она сбежала из дома? Как решила, что знать нас больше не хочет, что кровные связи — ерунда. Если бы не Митихиро-сан, мы бы даже не узнали, что у нас есть внучки! Это разве не ужасно? Так еще, подлая, изменять вздумала! От нее одни неприятности. Ей нет оправдания. Митихиро-сан говорит, что, если они разведутся, внучек нам больше никогда не увидеть. Что же нам остается делать? Только самим отнять их у нее.
Муж рассказал, что во время летних каникул тот самый мужчина, Исияма, пригласил Митихиро с Касуми приехать к нему на дачу. Понятно, что Касуми с Исиямой собирались устраивать там тайные свидания. Допустить это безобразие было никак нельзя. Не дай бог, еще и дети об этом узнают. У Митихиро был план. По удачному стечению обстоятельств дача располагалась неподалеку, у озера Сикоцу. Митихиро сказал, что, подстроив похищение, спрячет старшую внучку, а потом мы заберем ее к себе. Для Касуми это станет ударом, и она вернется в семью. Исияма тоже таким образом будет наказан за измену.
И все же мне казалось, что похищение выходит за рамки допустимого. Да в здравом ли они уме? Я никак не могла смириться с происходящим. Однако мужчины разработали детальный план, и муж десятого августа отправился в дорогу. Я ужасно переживала, но при этом с жаром взялась за подготовку к встрече с внучкой. Купила новую парту, новый матрас и детскую одежду. Юка была как две капли воды похожа на Касуми. С ней я могла еще раз испытать, что значит вырастить ребенка. Я была против применения грубой силы, против похищения, но, по правде говоря, мне не терпелось заполучить внучку. Я была полна решимости не повторять промашек, допущенных с Касуми. Нам с мужем было под шестьдесят, и у нас, однажды лишенных возможности быть родителями, появился шанс еще раз ими стать. Я была счастлива.
Десятого августа муж остановился в гостинице, расположенной на берегу Сикоцу. На следующий день он пешком забрался на гору, где располагалась дача Исиямы. План был таков: он должен был ждать рядом с дачей, когда Юка окажется на улице одна. Тогда муж должен был взять ее и привезти в деревню. Даже если бы его в чем-то и заподозрили, наказывать все равно не стали бы, ведь как-никак он ей дед, заверил нас Митихиро. Муж переживал: а что, если Юка, увидев его, незнакомого старика, откажется с ним идти? Поэтому Митихиро должен был заранее предупредить ее, что дедушка по секрету от мамы придет с ней повидаться. На самом же деле Юка, увидев его, обрадовалась, взяла за руку и вприпрыжку понеслась вниз по горе. Муж посадил Юку в машину, которую оставил внизу у въезда в дачный поселок, и привез в деревню. Теперь Юка живет с нами, в нашем доме.
В этом году Юке исполнилось девять. Ежегодно, по нескольку раз в год, Митихиро тайком приезжает повидаться с ней, но Юка верит, что ее родители — я и мой муж. Правда, надо признаться, однажды она спросила меня:
— А где моя мама?
— Ой-ой-ой. Разве не я твоя мама? — сказала я, показывая на себя пальцем.
Лицо у Юки было встревоженным. Она отвела взгляд и уставилась в окно. Юка живет в комнате на втором этаже, той самой, где жила Касуми. Из ее окна видно море. А что, если однажды Юка, как пятилетняя Касуми, скажет: «Дядя еще сказал, что там, куда мы поедем, живут мои настоящие папа и мама». Только эта мысль не дает мне покоя.
Что касается воспитания, то все идет прекрасно. Юка не ходит играть в одиночку к морю, не любит собак, не смотрит недоверчиво на взрослых. В школе Юка ничем не выделяется среди учеников — просто школьница. Муж превратился в образцового заботливого деда, да и как муж стал более снисходительным. Новая жизнь дала нам новое время, дала нам счастье попробовать сделать что-то по-новому. Это и есть жизнь.
Позвонил Митихиро. Касуми ушла из дома, поехала проверить информацию из Отару.
— Ушла из дома? Она что, обратно не собирается возвращаться?
— Хм. Мы немного повздорили.
— Из-за чего?
— Я проговорился, что знал про нее с Исиямой.
— С чего это вы вдруг, сейчас-то?
— Устал все время притворяться хорошим человеком! — рассмеялся на том конце провода Митихиро, но голос у него был печальный.
Похоже, несмотря ни на что, Митихиро продолжал любить Касуми. Где же она скитается? Иногда я чувствую сильное желание рассказать ей, где Юка, рассказать, что теперь вместо нее, Касуми, у нас есть ее дочь. Настолько мне ее жалко. И все же я до самой моей смерти сохраню это в секрете. Я не могу допустить, чтобы Касуми отняла у нас Юку. Потому что невозможно, чтобы она дважды отняла у нас нашу жизнь. Юку я ни за что не верну.
Услышав крик, Касуми проснулась. Встретившись с вопросительным взглядом Уцуми, она поняла, что это кричала она сама. Машина мчалась по широкой трассе. С обеих сторон поля, заросшие мискантусом. Слева по горизонту — пустота, там лежало море. Касуми тяжело, со стоном, вздохнула. Глаза ее наполнились слезами. После увиденного во сне сердце учащенно билось.
Событие, происшедшее с ней в пятилетием возрасте, когда ее увел из дома сезонный рабочий, не оставило следа в ее памяти. Она не знала, правда это или нет, но сон до самых мелочей казался таким реальным, что это ошеломило Касуми.
— Сон увидела? — поинтересовался Уцуми.
— Да. Даже не сон, а как будто галлюцинация. Я во сне превратилась в собственную мать и все время размышляла о самой себе. У сна был сюжет: будто мои родители, сговорившись с Митихиро, выкрали Юку.
— Зачем они это сделали?
— Будто бы Митихиро знал о наших с Исиямой отношениях и решил отомстить.
Уцуми секунду помедлил.
— Я тоже об этом думал.
— Я время от времени представляю себе, будто Юка живет в Кирае, но мне и в голову не приходило, что Митихиро может быть в этом замешан. Даже во сне это стало для меня ударом.
— Я тоже, когда мы ездили на Сикоцу, видел сон.
— О чем?
— Как Идзуми убивает Юку.
— Да не может быть!
— Деталей я уже не помню, но я здорово во сне перепугался.
— Сон — всего лишь сон.
— Так и про твой то же самое можно сказать.
— Что же с нами происходит?
Уцуми ничего не ответил. Касуми стало страшно. Что же впереди? Казалось, будто за следующим поворотом ее ждет ее будущее. Касуми закрыла лицо руками.
