Большой пожар
В то утро, когда разгорелся большой пожар, домочадцы оказались бессильны. Пламенем объяло мамину племянницу Марианну, которая гостила у нас, пока ее родители путешествовали по Европе. Так вот: никто не сумел разбить стекло установленного на углу огнетушителя в красном кожухе, чтобы, щелкнув тумблером, включить систему борьбы с огнем и вызвать пожарных в железных касках. Вспыхнув ярче целлофановой обертки, Марианна спустилась в столовую, издала то ли вопль, то ли стон, плюхнулась на стул и едва притронулась к завтраку.
Мама с отцом так и отпрянули — на них повеяло нестерпимым жаром.
— Доброе утро, Марианна.
— А? — Марианна посмотрела сквозь них и рассеянно произнесла: — А, доброе утро.
— Как спалось, Марианна?
На самом-то деле они знали, что ей вообще не спалось. Мама налила Марианне воды, и все ждали, что в девичьих руках из стакана повалит пар. Бабушка, устроившись в своем обеденном кресле, изучила воспаленные глаза Марианны.
— Да ты нездорова, только это не вирус, — заключила она, — Под микроскопом и то не разглядишь.
— Что-что? — переспросила Марианна.
— Любовь — крестная мать глупости, — некстати высказался отец.
— Все пройдет, — обратилась к нему мама. — Это только кажется, что девушки глупенькие, — потому что любовь плохо влияет на слух.
— Любовь плохо влияет на вестибулярный аппарат, — сказал отец. — От этого девушки падают прямиком в мужские объятия. Уж я-то знаю. Меня чуть не раздавила одна молодая особа, и могу сказать…
— Тише ты! — Мама, покосившись в сторону Марианны, нахмурилась.
— Да она не слышит: у нее ступор.
— Он сейчас подъедет на своей колымаге, — шепнула мама, обращаясь к отцу, словно Марианны рядом не было, — и они поедут кататься.
Отец промокнул губы салфеткой.
— Неужели наша дочь была такой же, мамочка? — спросил он. — Что-то я подзабыл — она уж давно самостоятельная, столько лет замужем. Не припоминаю, чтобы она так же глупила. Когда девушка в таком состоянии, у нее ума не заметно. Мужчину это и подкупает. Он себе думает: «Симпатичная дурешка, обо мне мечтает, женюсь-ка я на ней». Женился, а наутро просыпается — мечтательности как не бывало, откуда ни возьмись мозги появились, барахло уже распаковала, лифчики-трусики по всему дому развешивает. Того и гляди в бечевках и веревках запутаешься. А мужу из целого мира остается крохотный островок — гостиная. Потянулся за медом, а угодил в медвежий капкан; радовался, что поймал бабочку, а пригляделся — оса. Тут он начинает выдумывать себе увлечения: филателия, масонство, а то еще…
— Хватит, сколько можно! — вскричала мама. — Марианна, расскажи-ка нам про своего молодого человека. Как его там? Айзек ван Пелт, верно?
— Что-что? А… да, Айзек.
Всю ночь Марианна металась в постели: то хватала томик стихов и разбирала витиеватые строки, то переворачивалась со спины на живот, чтобы поглядеть в окно на сонный мир, залитый лунным светом. Всю ночь ее истязал аромат жасмина и мучила необычная для ранней весны жара (а термометр показывал пятьдесят пять по Фаренгейту). Загляни кто в замочную скважину — увидел бы в кровати полудохлого мотылька.
А наутро она встала перед зеркалом, хлопнула в ладоши над головой и спустилась к завтраку, едва не забыв натянуть платье.
За столом бабушка то и дело чему-то посмеивалась. Наконец она не выдержала и сказала вслух:
— Надо покушать, детка, а то сил не будет.
Тогда Марианна отщипнула кусочек тоста, повертела его в пальцах и откусила ровно половинку. В этот миг за окном взвыл клаксон. Это приехал Айзек! На своей колымаге!
— Ой! — воскликнула Марианна и пулей вылетела из-за стола.
Юный Айзек ван Пелт был приглашен в дом и представлен родне.
Когда Марианна в конце концов укатила, отец опустился в кресло и утер пот со лба.
— Ну и ну. Это уже ни в какие ворота…
— Да ведь ты сам говорил, что пора ей ходить на свидания, — поддела мама.
— Не знаю, кто меня за язык тянул, — сказал отец. — Но она тут околачивается уже полгода, и еще столько же осталось. Вот я и подумал: если бы ей найти подходящего парня…
— …и выйти за него замуж, — мрачно проскрипела бабушка, — то она бы от нас быстренько съехала, правильно?
— В общих чертах, — сказал отец.
— В общих чертах, — повторила бабушка.
— Чем дальше, тем хуже, — не выдержал отец. — Девчонка летает по дому с закрытыми глазами, что-то поет, крутит эти пластинки с любовными песнями, будь они прокляты, и разговаривает сама с собой. Человеческому терпению есть предел. Она, кстати, еще и хохочет без причины. Интересно, в психушке много восемнадцатилетних?
— Кажется, приличный молодой человек, — заметила мама.
— Остается только уповать на волю Божью. — Отец достал рюмку. — За ранние браки!
На другое утро Марианна, заслышав автомобильный гудок, шаровой молнией ринулась за дверь. Молодой человек даже не успел подняться на крыльцо. Только бабушка, притаившаяся у окна гостиной, видела, как парочка умчалась вдаль.
— Чуть с ног меня не сбила. — Отец пригладил усы. — Что происходит? Мозги плавятся? Ну-ну.
К вечеру Марианна заявилась домой и протанцевала через гостиную к шкафу с пластинками. Зашипела игла граммофона. Песня «Древняя черная магия» была прокручена двадцать один раз, а Марианна, подпевая «ля-ля-ля», с закрытыми глазами кружилась по комнате.
— В собственном доме не войти в гостиную, — сетовал отец. — Я ушел на пенсию, чтобы курить сигары и наслаждаться жизнью, а приходится смотреть, как под люстрой вьется и жужжит это слабое создание — племянница.
— Тише ты! — шикнула мама.
— Для меня это жизненный крах, — объявил отец. — Хорошо еще, что она всего лишь приехала в гости.
— Ты же понимаешь, что значит для девушки приехать в гости. Вдали от дома ей кажется, будто она во Франции, в Париже. В октябре она от нас съедет. Осталось всего ничего.
— Это как посмотреть, — выговорил отец, прикинув кое-что в уме. — Может, я до того времени не дотяну сто тридцать дней и сам от вас съеду — на кладбище. — Он вскочил со стула и в сердцах отшвырнул газету, которая белым шатром застыла на полу. — Честное слово, мамочка, сейчас я ей все выскажу.
Решительным шагом он направился к дверям гостиной и остановился, наблюдая за танцующей Марианной.
— Ля! — пропела она в такт музыке.
Кашлянув, отец ступил через порог.
— Марианна! — окликнул он.
— «Древняя черная магия…» — выводила Марианна. — Что-что?
Он следил за плавными движениями ее рук. Протанцевав мимо отца, она вдруг испепелила его взглядом.
— Мне надо с тобой поговорить. — Он поправил галстук.
— Да-дум-ди-ду-дум-ди-дум-ди-ду-дум, — распевала она.
— Ты меня слышишь? — сурово спросил отец.
— Он такой душка, — бросила она.
— Не спорю.
— Подумать только, он кланяется и распахивает передо мной двери, прямо как швейцар, и еще играет на трубе не хуже Гарри Джеймса, а сегодня утром привез мне букет ромашек!
— Допустим.
— У него голубые глаза, — Она воздела взор к потолку.
Отец не углядел там ничего примечательного.
А она все смотрела в потолок, где не было ни малейшей протечки, ни трещинки, и без остановки кружилась в танце, даже когда отец подошел совсем близко и со вздохом повторил:
— Марианна.
— В ресторанчике у реки мы ели омаров.
— Омары — понятное дело, но мы не хотим, чтобы ты переутомлялась, выбивалась из сил. Когда-нибудь — вот прямо завтра — останься дома, помоги тете Мэт подрубать салфеточки.
— Да, сэр. — Как во сне, она плыла по комнате, расправив крылья.
— Ты слышала, что тебе сказано? — вышел из себя отец.
— Да, — шепнула она. — О да, — И снова, не открывая глаз: — Да-да.
А потом под шуршанье юбок добавила:
— Дядюшка. — И запрокинула голову, раскачиваясь из стороны в сторону.
— Так ты поможешь тете? — прокричал отец.
— …подрубать салфеточки, — промурлыкала она.
— Вот так-то! — Вернувшись в кухню, отец присел на стул и подобрал с пола газету. — Не кто-нибудь, а я поставил ее на место!
Тем не менее на следующее утро, не успев спустить ноги с кровати, он услышал оглушительные вопли автомобильного гудка, под которые Марианна сбежала вниз, на пару секунд задержалась в столовой, бросила что-то в рот, помедлила у дверей ванной, пока соображала, вырвет ее или нет, а потом хлопнула входной дверью — и колымага задребезжала по мостовой, унося вдаль фальшиво распевающую парочку.
Отец обхватил голову руками.
— С салфеточками надули-с, — пробормотал он.
— Ты о чем? — спросила мама.
— «Дулиз», — ответил отец. — Загляну-ка я в «Дулиз» с утра пораньше.
— «Дулиз» только в десять открывается.
— Тогда еще полежу, — решил отец и смежил веки.
Весь вечер и еще семь безумных вечеров подвесная скамья на открытой веранде выводила свою скрипучую песню: туда-сюда, туда-сюда. Гостиную оккупировал отец: видно было, как он с мстительным удовольствием затягивался десятицентовой сигарой и вишневый огонек освещал его неизбывно-трагическое лицо. А на веранде мерно поскрипывала подвесная скамья. Отец ждал очередного скрипа. Снаружи до его слуха доносились какие-то шепоты, словно трепыханье ночной бабочки, приглушенные хохотки и милые незначащие словечки, предназначенные для нежных ушек.
— У меня на веранде, — выдавил отец. — На моей скамье, — шепнул он своей сигаре, глядя на огонек. — В моем доме. — Он дождался следующего скрипа. — Боже мой.
Сходив в чулан, он появился на темной веранде с поблескивающей масленкой в руках.
— Ничего-ничего. Вставать не обязательно. Я не помешаю. Вот только здесь и еще тут.
Он смазал скрипучие соединения. Тьма была — хоть выколи глаза. Марианну он не видел, только чувствовал ее запах. От аромата ее духов он чуть не свалился в розовые кусты. Не видел он и ее кавалера.
— Спокойной ночи, — выговорил он.
Вернувшись в дом, он уселся в гостиной: скрипа как не бывало. До его слуха доносился только стук сердца Марианны; а может, это был трепет крыльев ночной бабочки.
— По всей видимости, приличный молодой человек, — сказала мама, появившись на пороге с кухонным полотенцем и вымытой тарелкой в руках.
— Надеюсь, — шепотом ответил отец. — Иначе стал бы я их пускать, что ни вечер, на свою веранду!
— Действительно, столько дней подряд, — сказала мама. — Если девушка так часто встречается с молодым человеком, значит, у них серьезно.
— Не иначе как сделает ей предложение, прямо сегодня! — озарила отца счастливая мысль.
— Рановато еще. И потом, она так молода.
— Ну и что? — размышлял вслух отец. — Это не исключено. Все к тому идет, ей-богу.
Бабушка, утопая в мягком кресле, задвинутом в угол, тихонько прыснула. Казалось, это зашелестели страницы древнего фолианта.
— Что смешного? — не понял отец.
— Сам увидишь, — ответила бабушка. — Прямо завтра.
Отец напряженно вглядывался в темноту, но бабушка была нема как рыба.
— Значит, так, — произнес за завтраком отец и благосклонно, по-родственному оглядел яичницу — значит, так: бог свидетель, ночью на веранде шепотки не умолкали. Как там его зовуг? Айзек? Так вот: если я хоть что-то смыслю, этой ночью он сделал Марианне предложение; да, не сомневаюсь!
— Как было бы славно, — сказала мама. — Весенняя свадьба. Только очень уж поспешно.
— Слушай, — возразил отец с полным ртом логики. — Марианна из тех девиц, что спят и видят, как бы выскочить замуж. Не станем же мы ей мешать, правда?
— В порядке исключения должна признать, что ты прав, — сказала мама. — Законный брак оказался бы очень кстати. Весенние цветы, Марианна в подвенечном наряде — я на той неделе присмотрела в «Хейдекере» дивное платье.
Все взгляды устремились на лестницу, по которой вот-вот должна была спуститься Марианна.
— Я, конечно, извиняюсь, — зашуршала бабушка, подняв глаза от ломтика подсушенного хлеба. — Только я бы на вашем месте не спешила радоваться, что Марианну удалось сбыть с рук.
— Это почему?
— Да потому.
— То есть как?
— Жаль вас огорчать, — с усмешкой прошелестела бабушка и язвительно покачала усохшей головой, — но пока вы, милые мои, раздумывали, как бы выдать Марианну замуж, я с нее глаз не спускала. Семь дней кряду этот юнец подкатывал на машине и гудел под окнами. Видно, артист или фокусник, не иначе.
— Как это? — не понял отец.
— Да вот так, — сказала бабушка. — То он молодой блондин, то долговязый брюнет, в среду — щеголь с темными усиками, в четверг — рыжий и кудрявый, в пятницу — коротышка, да еще подкатил на стареньком «шевроле», а не на «форде».
Мать с отцом остолбенели, будто каждый получил молотком в область левого уха.
Наконец отец, побагровев, закричал:
— На что ты намекаешь? Ты, женщина, спокойно смотрела, как эти негодяи… и у тебя…
— А что ж ты сам отсиживался? — огрызнулась бабушка. — Тебе лишь бы тишь да гладь. Кабы вышел на свет божий — увидел бы своими глазами, вот как я. Только я помалкивала. Пусть перебесится. Сейчас у нее время такое. Каждая женщина должна через это пройти. Бывает тяжко, но от этого еще никто не умирал. Новый молодой человек каждый день — что может быть лучше, если девушке не хватает уверенности!
— Ах ты… Ты, ты, ты, ты! — Отец задохнулся, у него бешено засверкали глаза и надулась шея, грозя разорвать воротник.
Он бессильно откинулся назад. Мама онемела.
— Всем доброе утро! — Марианна сбежала по ступенькам и плюхнулась на стул.
Отец просверлил ее взглядом.
— Это все ты, ты, ты, ты, ты, — твердил он бабушке.
«Сейчас заору и побегу по улице, — думал, как безумный, отец, — разобью стекло пожарной сигнализации, рвану вниз рычаг, и пусть примчатся пожарные машины с брандспойтами. А когда повалит снег — по весне такое не редкость, — выставлю Марианну на мороз: пусть остынет».
Но он не сделал ни первого, ни второго. Для того времени года, на какое указывал настенный календарь, в столовой было слишком жарко, и все перекочевали на открытую веранду, где прохладнее, а Марианна осталась сидеть над стаканом апельсинового сока.
