Книга: Самый глупый ангел
Назад: Глава 1 Ползучее Рождество
Дальше: Глава 3 Мишура обмишуливает

Глава 2
Девчонки у нас еще те

Малютка Воительница Чужеземья вела свою «хонду»-универсал по Кипарисовой улице, примерно каждые десять футов тормозя перед туристами, которые выныривали на проезжую часть между запаркованных машин, совершенно забыв об уличном движении. «Полцарства за бритвенно-острый скотосбрасыватель вместо переднего бампера и колесные колпаки с кухонными ножами, чтобы прорубать себе путь в этом стаде невежественного крестьянского мяса, — думала она. И тут же: — Эгей, похоже, медикаменты мне не помешают».
Поэтому вслух она сказала:
— Они ведут себя так, словно Кипарисовая улица — центральная аллея Диснейленда. Как будто улица не для того, чтобы по ней ездить. Вы бы так делать не стали, правда?
И глянула через плечо на двух насквозь мокрых подростков, забившихся в угол на заднем сиденье. Те яростно затрясли головами. Один выдавил:
— Нет, мисс Мичон, ни за что. Нет.
В жизни ее звали Молли Мичон, но много лет назад она была королевой низкобюджетного кино и снялась в восьми фильмах в роли Кендры, Малютки Воительницы Чужеземья. У нее была дикая грива светлых волос, кое-где тронутых сединой, и тело фитнес-модели. Выглядела она и на тридцать, и на пятьдесят — в зависимости от времени суток, формы одежды и глубины воздействия медикаментов. Все поклонники были едины во мнении, что ей где-то от чуть за сорок до несколько за сорок.
Поклонники. Это как раз двое подростков у нее на заднем сиденье. Они совершили ошибку — в свои рождественские каникулы отправились в Хвойную Бухту, разыскали там легендарную звезду культового кино Молли Мичон и попробовали взять у нее автограф на «Малютках Воительницах IV: Возмездии Остервенелой Вонючки», только что выпущенных на DVD с удаленными сценами, ни разу не издававшимися прежде, в которых сиськи Молли вываливаются из бюстгальтера, склепанного из пушечной бронзы. Молли заметила, как поклоннички шарятся вокруг хижины, где она проживала вместе с мужем, Тео Кроу. Она потихоньку выскользнула из задней двери и неожиданно атаковала их с фланга садовым поливальным шлангом: сначала как следует окатила, затем прогнала через всю сосновую рощицу, пока шланг целиком не размотался с катушки, после чего ловкой подсечкой сбила наземь того, что повыше, и пригрозила свернуть ему шею, если его приятель немедленно не встанет, где стоял.
Осознав к этому моменту, что с точки зрения связей с общественностью она, вероятно, совершает ошибку, Молли пригласила энтузиастов своего творчества прокатиться с ней и помочь выбрать елку к рождественской Вечеринке для Одиноких в церкви Святой Розы. (В последнее время что-то многовато Молли стала делать мелких промахов — это началось неделю назад, когда она перестала принимать медикаменты, чтобы сэкономить на рождественский подарок Тео.)
— Так вы, парни, откуда будете? — бодренько спросила Молли.
— Пожалуйста, не убивайте нас, — прохныкал Берт, подросток повыше. (Молли сразу определила их как Берта и Эрни — не потому, что они в самом деле походили на известный дуэт «маппетов», а из-за относительных пропорций; ну и конечно, им в попы никто не совал огромных рук.)
— Я и не собираюсь. Молодцы, что заглянули. Парни на площадке, где торгуют елками, немножко меня сторонятся после того, как я несколько лет назад скормила их коллегу морскому чудовищу, поэтому вы мне будете как бы таким социальным буфером.
Черт, не надо было поминать чудовище. Столько времени прошло в потемках неизвестности после того, как ее выпихнули из кинобизнеса, до возрождения культового статуса ее фильмов, что навыки общения с людьми она совершенно утратила. А еще эти пятнадцать лет отрыва от реальности, когда ее знали как Чокнутую Тетку Хвойной Бухты… Но с тех пор как она сошлась с Тео и села на антипсихотики, все значительно улучшилось.
Молли свернула на парковку «Скобяных изделий и подарков Хвойной Бухты», где пол-акра асфальта отгородили для рождественских елок. Заметив ее машину, три мужика средних лет в холщовых фартуках шустро заскочили в магазин, накинули на дверь засов и развернули табличку «ОТКРЫТО» обратной стороной.
Молли это предвидела, но ей очень хотелось удивить Тео: дескать, она способна справиться даже с покупкой большой елки для церковной вечеринки. А тут эти недалекие и узколобые прихвостни «Блэк-и-Декера» портят ей все планы идеального Рождества. Молли сделала вдох поглубже, а выдохнуть попробовала уже в полном спокойствии — как учила инструкторша йоги.
Что ж, разве не в сосновом лесу она живет? Может, сходить и срубить себе рождественскую елочку собственноручно?
— Давайте-ка вернемся в хижину, парни, — сказала она. — У меня там где-то лежит топор — он-то нам и пригодится.
— Неееееееет! — диким голосом заверещал Эрни.
Повалив своего мокрого дружка, он дотянулся до защелки дверцы, и поклонники вместе вывалились из движущейся «хонды» прямо на поддон с пластмассовыми оленями.
— Ну и ладно, — сказала Молли. — Берегите себя, парни. Может, у меня получится свалить елочку прямо во дворе.
С этими словами она развернулась и отправилась домой.

 

Вся взопрев, Лена Маркес выскользнула из шубки Санты, словно младенец ящерки из мохнатого красного яйца. Температура дошла чуть ли не до восьмидесяти, когда Лена закончила смену у «Экономичного гипермаркета», и в тяжелом костюме с нее водой сошло никак не меньше пяти фунтов. В одном лифчике и трусиках она прошлепала в ванную и запрыгнула на весы — насладиться нежданным бонусом в потере веса. Диск повертелся и успокоился на ее обычном предванном показателе. Для роста идеально, для возраста весьма прилично, однако, черт возьми, она подралась со своим бывшим, получила плюху мешком льда, гремела в колокольчик ради неимущих и восемь часов страдала от проклятой жары в костюме Санты! Хоть чего-то она заслужила за свои муки или нет?
Лена скинула белье и снова вскочила на весы. Никакой ощутимой разницы. Дьявольщина! Она присела, пописала, подтерлась и попробовала еще раз. Ну, может, на треть фунта ниже нормы. Ахх! — с досадой подумала она, отводя в сторону бороду, чтобы лучше видеть шкалу. Вот в чем все дело. Она скинула бороду и колпак Санта-Клауса, швырнула их в ближайшую спальню, распустила длинные черные волосы и дождалась, когда весы угомонятся.
Ну вот. Четыре фунта. Торжествующе лягнув воздух ударом тай-бо, Лена шагнула под душ. Намыливаясь, она поморщилась — солнечное сплетение до сих пор болело от удара. В паре мест сразу под ребрами, куда ей попало мешком со льдом, лиловели синяки. Если перезаниматься в спортзале, бывает и больнее, но эта боль добивала ей чуть ли не до самого сердца. Может, от мысли, что Рождество придется встречать в одиночестве. Впервые после развода. Ее сестра, с которой последние годы они праздновали вместе, с мужем и детишками отправилась в Европу. А Дейл, хоть и мудак на всю голову, постоянно тормошил ее перед праздниками. Теперь же никакой суеты ждать не приходится. Остальная родня в Чикаго, а с мужиками после Дейла ей хронически не везло — слишком много осадочного гнева и недоверия. (Он же не только мудак — он ей изменял.) Все ее подружки — замужем или с полупостоянными бойфрендами — в один голос твердили, что Лене какое-то время лучше пожить одной, чуть больше узнать саму себя. Это, конечно, полная брехня. Она знала себя, нравилась себе, мыла себя, одевала себя, покупала себе подарки, выводила себя на свидания, даже время от времени занималась с собой сексом, что неизменно выходило получше, чем раньше с Дейлом.
— О, эта дрянь насчет познай-саму-себя свернет тебе купол с росчерком, — сказала ее подруга Молли Мичон. — Уж поверь мне, я — некоронованная королева свернутых куполов. В последний раз, когда я решила познать себя лучше, оказалось, что во мне целая шайка сбрендивших стерв. Будто сижу в регистратуре реабилитационного центра. Хотя должна сказать, сиськи у них были ничего. Так или иначе — забудь. Иди и сделай что-нибудь для кого-нибудь другого. Выйдет гораздо полезнее. «Познай саму себя» — и толку-то? Ну познаешь, и выяснится, что ты — полная гарпия. Нет, мне ты, конечно, нравишься, но моему мнению доверять нельзя. Сделай что-нибудь для других.
Это правда. Молли бывала… э-э… эксцентрична, но временами говорила очень здравые вещи. Поэтому Лена и вызвалась ходить с котелком и колокольчиком Армии спасения, собирала консервы и мороженых индеек для продовольственной инициативы Общества анонимных соседей Хвойной Бухты, а завтра, как только стемнеет, выйдет на улицу и отправится собирать натуральные рождественские елочки и разносить по домам тех, кто себе их позволить, вероятно, не сможет. Так она и отвлечется от себя. А если не поможет, канун Рождества Лена проведет на Вечеринке для Одиноких в церкви Святой Розы. Ох господи, ну вот оно. Опять настало Рождество, и она прониклась его духом — ей ужасно одиноко…

 

А для Мэвис Сэнд, хозяйки салуна «Пена дна», слово «одиноко» звенело колокольцами кассового аппарата. Настанут рождественские каникулы, Хвойная Бухта наводнится туристами в поисках провинциального шарма, а в салун набьются одинокие лишенцы и нытики в поисках утешения. Его-то Мэвис радостно и подавала им в виде своего фирменного (и по спекулятивной цене) рождественского коктейля «Медленный уютный трах в санях Санта-Клауса», который состоял…
— Если тебе невтерпеж узнать, из чего он сделан, отъебись, — говорила обычно Мэвис. — Я профессиональный бармен с тех пор, как твой папаша смыл в сортир тот гондон, в котором булькала твоя единственная надежда заполучить мозги, так что проникайся рождественским духом и плати за выпивку.
Саму же Мэвис рождественский дух не покидал никогда — вплоть до сережек в виде новогодних елочек, которые она носила круглый год, чтобы от нее «пахло как от новенькой машины». Пучок омелы размером с лосиную голову висел над кассовым аппаратом, и если какой-нибудь наивный пьянчуга слишком далеко перегибался через стойку бара, чтобы его заказ наверняка дошел до хозяйки посредством одного из слуховых аппаратов, вне зависимости от времени года он обычно делал открытие: за трепетом черных нейлоновых хлыстов, отягощенных тушью, — они изображали псевдоресницы, — за волосатой бородавкой и слоем помады «Красный соблазн», наложенной шпателем, за газовым облаком «Тарейтонов-100» и кастаньетным перестуком зубных протезов выяснялось, что Мэвис еще очень может поработать язычком. Один парень, к примеру, едва переводя дух и пошатываясь на пути к выходу, уверял, что Мэвис облизала ему самый мозжечок, чем вызвала видения смерти от удушья в темном чулане самой Смерти, — что хозяйка восприняла как комплимент.
Примерно в то время, когда Лена и Дейл вели битву на стоянке «Экономичного гипермаркета», Мэвис, восседавшая на табурете за стойкой, подняла голову от кроссворда и увидела, как в двойные двери бара входит самый красивый мужчина в ее жизни. То, что некогда было пустыней, расцвело у нее внутри; там, где некогда тянулся сухой овраг, излилась могучая река. Сердце пропустило удар, а дефибриллятор, вживленный в грудь, взбрыкнул так, что Мэвис электрически ринулась с табурета, точно вода сквозь затворы шлюза, спеша обслужить этого клиента. Если бы он заказал «стенолом-ку», она бы просто кончила — да так, что теннисные тапочки содрало бы с мозолей на пальцах; она это знала, она это чувствовала, она этого хотела. Мэвис была романтичной особой.
— Что вам угодно? — спросила она, бия ресницами так, словно у нее за очками колотились в падучей гигантские тарантулы.
Полдюжины дневных завсегдатаев, сидевших у стойки, хором развернулись на табуретах, чтобы узреть источник сей елейной учтивости: никак не возможно, чтобы голос этот принадлежал Мэвис, которая с ними обычно разговаривала в тональности презрения и никотина.
— Я ищу дитя, — ответил незнакомец. У него были длинные светлые волосы, ниспадавшие на пелерину черного дождевика военного покроя. Глаза — фиалковые, а лицо — одновременно жесткое и нежное, очерченное тонко, однако ни возраста, ни жизненного опыта не выдававшее.
Мэвис подкрутила ручку на правом слуховом аппарате и наклонила голову, как собачка, только что цапнувшая свиную отбивную из пластмассы. О как рушатся столпы похоти под бременем глупости!
— Вы ищете дитя? — переспросила Мэвис.
— Да, — подтвердил незнакомец.
— В баре. Среди бела дня в понедельник. Вы ищете дитя?
— Да.
— Какое-то конкретное дитя или сойдет любое?
— Я пойму, когда увижу, — ответил незнакомец.
— Ебала болезная, — подал голос один дневной завсегдатай, и Мэвис в кои-то веки с ним согласилась: от кивка шейные позвонки ее щелкнули, как торцовый ключ.
— Убирайся к черту из моего бара, — сказала она. Длинный лакированный ноготь прочертил маршрут к выходу. — Вали давай. Тебе здесь что — Бангкок?
Незнакомец вперил взор в ее палец.
— Рождество Христово близится, я не ошибся?
— Да, Рождество в субботу, — проворчала Мэвис. — А какая, к черту, разница?
— Значит, дитя мне нужно до субботы, — ответил незнакомец.
Мэвис пошарила под стойкой и выудила свою миниатюрную бейсбольную биту. Он, конечно, симпатяга, но одно это не значит, что его нельзя усовершенствовать куском доброго гикори по макушке. Мужчины: подмигнет, раскочегарит, влажно хлюпнет разок, и моргнуть не успеешь — а ему уже пора отращивать шишки и расшатывать зубы. Мэвис была романтиком прагматичным: от любви — при ее надлежащем применении, полагала она, — бывает больно.
— Вломи ему, Мэвис, — подначил один дневной завсегдатай.
— Какой извращенец вырядится в дождевик на семидесятипятиградусной жаре? — сказал другой. — Я тоже за. По мозгам ему.
У бильярдного стола уже делали ставки.
Мэвис дернула себя за отбившуюся от стада волосину на подбородке и вгляделась в незнакомца поверх очков.
— А ты не желаешь продолжить свои поиски чуть дальше по дороге? — осведомилась она.
— Какой сегодня день? — спросил незнакомец.
— Понедельник.
— Тогда я выпью диетической колы.
— А как же дитя? — уточнила Мэвис, для вескости похлопывая «луисвилльской дубиной» по ладони (больно, как у черта в жмене, только она и глазом не моргнет, дудки).
— У меня есть время до субботы, — сказал прекрасный извращенец. — Теперь же — диетическую колу и батончик «Сникерса». Пожалуйста.
— Ну все, — сказала Мэвис. — Ты покойник.
— Но я же сказал «пожалуйста», — ответил Блондинчик. Несколько не в тему.
Она не стала даже поднимать калитку в стойке, а поднырнула под нее и кинулась в атаку. Тут блямкнул колокольчик, и в салун пробился луч света: значит, с улицы кто-то вошел. Едва Мэвис перенесла вес на толчковую ногу, чтобы уже совсем отправить блондиновы гонады полетать над соседним округом, незнакомец исчез.
— Проблема, Мэвис? — спросил Теофилус Кроу. Он стоял аккурат на том же месте, где только что был незнакомец.
— Черт, куда он делся? — Мэвис заглянула за плечо Тео и обозрела галерею дневных завсегдатаев. — Куда он пропал?
— Бог знает, — ответили те, пожимая плечами а капелла.
— Кто? — спросил Тео.
— Блондин в черном дождевике, — объяснила Мэвис. — Ты не сталкивался с ним в дверях?
— В дождевике? Да на улице семьдесят пять градусов, — сказал констебль. — Уж я бы заметил дождевик.
— Он был извращенец! — крикнул кто-то из глубины бара.
Тео опустил голову и окинул взглядом хозяйку:
— Парень перед тобой обнажался?
Разница в росте у них была почти в два фута, и Мэвис пришлось на шаг отступить, чтобы заглянуть констеблю в глаза.
— Да нет же, черт. Мне нравятся те, кто показывает товар лицом. Этот парень искал дитя.
— Так тебе и сказал? Просто зашел сюда и сказал, что ищет ребенка?
— Точно. Я уже совсем было хотела его поучить…
— Ты уверена, что он не своего ищет? Такое бывает, знаешь ли, — рождественская толчея, дети теряются…
— Нет, он не конкретного ребенка искал, он искал вообще дитя.
— Ну, может, ему хотелось стать кому-нибудь Старшим Братиком, или Тайным Сантой, или еще чего-нибудь… — сказал Тео, являя тем самым веру в доброту человеческую, улик которой у него было от крайне мало до совершенно никаких. — Сделать ему что-нибудь хорошее на Рождество.
— Черт побери, Тео, тупица ты ебанутая, да попа не надо отрывать от алтарного служки фомкой, чтобы понять, что он пацанчику не катехизис на ушко читает. Этот парень — извращенец.
— Что ж, тогда мне, наверное, надо бы сходить его поискать.
— Да уж, наверное, давно уже пора как надо бы.
Тео совсем уже нацелился к выходу, но развернулся к Мэвис снова:
— И я не ебанутая тупица, Мэвис. Не надо со мной так разговаривать.
— Извини, Тео, — ответила хозяйка, опуская «луисвилльскую дубину» в знак искренности своего покаяния. — А чего ты вообще заходил-то?
— Не помню. — Тео подчеркнуто воздел бровь.
Мэвис ухмыльнулась. Хороший он парень, Тео, — дурковатый, но хороший.
— Вот как?
— He-а, я просто хотел уточнить, как у тебя с едой будет на Рождество. Ты же барбекю хотела устраивать, правильно?
— Да, планировала.
— Так вот, я только что по радио услышал, что велика вероятность дождя, поэтому лучше бы резервный план разработать.
— Больше выпивки?
— Я имел в виду, чтоб еду на улице готовить не пришлось.
— Типа — еще больше выпивки?
Тео покачал головой и направился к двери.
— Позвони мне или Молли, если помощь потребуется.
— Дождя не будет, — сказала Мэвис. — В декабре никогда не бывает.
Но Тео уже ушел — на улицу, искать незнакомца в дождевике.
— А хлынуть может запросто, — подал голос один из дневных завсегдатаев. — Ученые говорят, в этом году мы можем увидеть эль-ниньо.
— Ну да, можно подумать, они нам вообще что-нибудь говорят, пока полштата в море не смоет, — сказала Мэвис. — К ебене маме этих ученых.
Но эль-ниньо в самом деле надвигался.
Эль Ниньо. Дитя.
Назад: Глава 1 Ползучее Рождество
Дальше: Глава 3 Мишура обмишуливает