Глава седьмая
Летняя жара усиливалась, и вид пустыря за нашим окном становился все более отталкивающим. Почти вся земля высохла и растрескалась, оставшаяся после дождей вода скопилась в рытвинах и канавах. Там плодились всевозможные насекомые: в особенности досаждали вездесущие комары. Жильцы по привычке продолжали жаловаться, однако с годами к раздражению, вызываемому пустырем, примешались цинизм и безнадежность.
Тем летом я постоянно ходила через пустырь к жилищу Сатико, и это путешествие вызывало у меня отвращение: комары нередко набивались даже в волосы, а в трещинах под ногами кишели личинки и черви. Мне ясно вспоминаются эти мои походы: они – как и дурные предчувствия относительно материнства, как и приезд Огаты-сан – придают сегодня тому лету особенную отчетливость. И все же во многом то лето мало чем отличалось от других. Я подолгу – как и в последующие годы – безучастно смотрела на вид, открывавшийся из нашего окна. В погожие дни за деревьями на противоположном берегу реки на фоне облаков вырисовывались бледные очертания холмов в дымке. Этот вид радовал глаз – и порой приносил мне редкое утешение, избавляя от пустоты долгих дней, проведенных мной в нашей квартире.
Кроме проблемы с пустырем в то лето соседей занимали и другие вопросы. Газеты наперебой толковали о конце оккупации, и политики в Токио с головой ушли в полемику. В нашем квартале эту тему обсуждали тоже довольно часто, приправляя, правда, тем же цинизмом, что и красочные пересуды о пустыре. Куда более остро воспринимались сообщения об убийствах детей, будоражившие в те дни Нагасаки. Сначала мальчика, потом девочку нашли избитыми до смерти. Когда третью жертву – еще одну маленькую девочку – обнаружили повешенной на дереве, матерей в нашей округе охватила настоящая паника. Конечно, вряд ли кого утешало то, что все эти случаи произошли на другом конце города: в нашем квартале детей теперь можно было увидеть не часто, особенно в вечерние часы. Не знаю, очень ли эти сообщения волновали тогда Сатико. Она явно меньше оставляла Марико без присмотра, но это, как я догадывалась, было скорее связано с наметившимися сдвигами в ее жизни: дядюшка ответил, что готов вновь принять ее к себе в дом, и вскоре после получения этой новости я заметила в Сатико перемену – она теперь иначе относилась к ребенку, спокойнее и терпеливей.
Сатико выражала большое облегчение по поводу письма дядюшки, и поначалу я почти не сомневалась, что она к нему вернется. Дни, однако, проходили, и у меня начали зарождаться подозрения на этот счет. Прежде всего, спустя несколько дней после получения письма я выяснила, что Сатико до сих пор не удосужилась сообщить об этом Марико. И далее – неделя проходила за неделей, а Сатико, как я узнала, не только не приступала к сборам, но даже и не ответила дядюшке на его письмо.
Не будь Сатико на редкость уклончивой в рассказах о семействе дядюшки, вряд ли мне пришло бы в голову об этом задумываться. А тут во мне проснулось любопытство – и, несмотря на всю ее скрытность, я сумела кое-что для себя обрисовать: дядя, по-видимому, не был связан с ней кровными узами, а приходился родственником мужу Сатико; до того как поселиться у него в доме несколько месяцев тому назад, Сатико его не знала. Дядя был человеком состоятельным, и, поскольку простора в его доме хватало (с ним жили только его дочь и служанка), места для Сатико с маленькой девочкой нашлось бы достаточно. Сама Сатико не однажды вспоминала о том, как много комнат в этом доме пустовало в безмолвии.
Меня особенно заинтересовала дочь дядюшки, которую я посчитала незамужней женщиной, приблизительно ровесницей Сатико. Сатико о своей родственнице рассказывала не многое, но мне вспоминается один тогдашний наш разговор. Мне вообразилось, будто Сатико не спешит вернуться к дядюшке из-за негладких отношений с его дочерью. Я, должно быть, на пробу высказала Сатико в то утро эту мысль, и она, что случалось не часто, ударилась в подробные воспоминания о времени, проведенном в доме дядюшки. Ее рассказ помнится мне очень живо: стояло сухое безветренное утро середины августа, мы с Сатико на мосту на вершине нашего холма поджидали трамвая, чтобы отправиться в город. Не помню, куда мы в тот день направлялись и где оставили Марико (девочки с нами точно не было). Сатико смотрела на открывавшийся с моста вид, заслоняясь рукой от солнца.
– Вы меня озадачили, Эцуко, – проговорила она. – Откуда вам только пришла в голову подобная мысль? Напротив, мы с Ясуко были лучшими подругами, и я с нетерпением жду, когда мы вновь с ней увидимся. Просто не понимаю, Эцуко, как вы могли думать иначе.
– Простите, я, вероятно, ошиблась. Я почему-то решила, что вашему возвращению что-то мешает.
– Ничуть нет, Эцуко. Совершенно верно, когда мы с вами впервые познакомились, я мысленно взвешивала некоторые другие перспективы. Можно ли осуждать мать за то, что она не торопится с решением, какой вариант лучше выбрать для своего ребенка, ведь правда? Так случилось, что на какое-то время нам предоставлялся интересный шанс. Но, обдумав все тщательней, я его отвергла. Вот и все, Эцуко, меня больше совсем не интересуют всякие другие планы и предложения. Я рада, что все обернулось к лучшему, и жду не дождусь, когда мы вернемся в дом к дядюшке. Что до Ясуко-сан, то мы питаем друг к другу огромное уважение. Не понимаю, Эцуко, что заставило вас думать иначе.
– Примите мои извинения. Мне просто показалось, что однажды вы упомянули о какой-то ссоре.
– Ссоре? – Сатико недоуменно в меня вгляделась, потом лицо ее расплылось в улыбке. – А, теперь мне понятно, о чем вы. Нет, Эцуко, это была не ссора. Так, обыкновенная пустячная размолвка. А из-за чего? Вот видите, я даже не помню, какая-то чепуха. Ах да, верно, мы поспорили, кому из нас готовить ужин. Да-да, так оно и было, и ничего больше. Видите ли, Эцуко, обычно мы готовили по очереди. Служанка готовила в один вечер, моя родственница в другой, а потом должна была быть моя очередь. Служанка как-то прихворнула, и мы с Ясуко обе хотели взяться за стряпню. Поймите меня правильно, Эцуко, мы обычно ладили с ней как нельзя лучше. Просто когда постоянно видишься с одним и тем же человеком и ни с кем больше, порой теряешь меру вещей.
– Да, я понимаю. Простите, я допустила большую ошибку.
– Знаете, Эцуко, когда служанка выполняет за вас всю работу, даже самую мелкую, только удивляешься, как медленно тянется время. Мы с Ясуко старались себя занять и так и сяк, но на деле ничего не оставалось, как только сидеть и целыми днями разговаривать. Все эти месяцы мы провели в доме вместе и почти никого из посторонних не видели. Удивительно, что ни разу по-настоящему не повздорили. Всерьез, я имею в виду.
– Да, конечно, это так. Я просто неправильно вас поняла.
– Да, Эцуко, боюсь, что так. Мне, правда, вспоминается один случай – он произошел незадолго до моего отъезда, и с тех пор мы с Ясуко не виделись. Но называть это ссорой нелепо. – Она рассмеялась. – Наверняка Ясуко, когда о нем думает, тоже смеется.
Скорее всего, в то самое утро мы с Сатико и решили до ее отъезда отправиться на целый день куда-нибудь погулять. И вот вскоре после этого, жарким днем, я в обществе Сатико и ее дочери побывала в Инасе. Инаса – это холмистый район Нагасаки с видом на гавань, известный горными пейзажами; находился он недалеко от того места, где мы жили: именно холмы Инасы я и видела из окна нашей квартиры; однако в ту пору всякие дальние прогулки были для меня редким событием, и путешествие в Инасу представлялось грандиозной экскурсией. Помню, с каким нетерпением я ждала ее несколько дней; думаю, это одно из лучших моих воспоминаний, сохранившихся от того времени.
Мы переправились к Инасе на пароме в поддень. На всем водном пути нас сопровождали разные шумы – стук молотков, завывание механизмов, изредка низкие пароходные гудки, – однако в те дни в Нагасаки эти звуки не резали слух: они свидетельствовали о возврате к нормальной жизни и заметно поднимали настроение.
Там, где мы сошли с парома, морские ветры гуляли более привольно, и день уже не казался таким душным. Ветер доносил издали шумы из гавани до станции канатной дороги, во дворике которой мы сидели на скамейке. Свежие дуновения радовали нас еще и потому, что укрыться от солнца во дворике было негде: он представлял собой забетонированное пространство, заполненное в тот день в основном мамашами с детьми, и напоминал собой школьную площадку для игр. По одну сторону, за рядом турникетов, виднелись деревянные платформы, где останавливались вагончики фуникулера. Мы зачарованно наблюдали за движением этих вагончиков: пока один на фоне деревьев поднимался наверх, постепенно превращаясь в крохотную точку на небе, второй снижался, увеличиваясь в размерах, и грузно оседал на платформе. Внутри небольшой будки возле турникетов человек в кепочке управлял рычагами; всякий раз, после благополучного прибытия вагончика, он высовывался наружу поболтать с детьми, собиравшимися в кучку, чтобы поглазеть.
Первый раз в тот день мы столкнулись с американкой, когда решили прокатиться на фуникулере до вершины горы. Сатико с дочкой пошли покупать билеты, а я осталась сидеть на скамейке. Потом заметила в дальнем углу дворика прилавок, где продавали игрушки и сладости. Думая купить для Марико конфет, я встала и направилась к прилавку. Передо мной двое детей спорили о том, что купить. Ожидая своей очереди, я высмотрела среди игрушек пластмассовый бинокль. Пока дети пререкались между собой, я окинула взглядом дворик. Сатико и Марико все еще стояли у турникета, Сатико разговаривала с двумя женщинами.
– Чем могу вам услужить, мадам?
Дети ушли. За прилавком стоял молодой человек в опрятной летней униформе.
– Можно посмотреть вот это? – Я указала на бинокль.
– Конечно, мадам. Это всего лишь игрушка, однако очень качественная.
Я поднесла бинокль к глазам и взглянула на горный склон: мощность линз оказалась удивительной. Направив бинокль на дворик, поймала в окуляры Сатико с дочкой. Сатико надела в тот день кимоно светлых тонов с элегантным поясом (наряд, как я догадывалась, предназначенный лишь для особых случаев) и выделялась в толпе изяществом своей фигуры. Она продолжала беседовать с женщинами, одна из которых походила на иностранку.
– Опять сегодня жарко, мадам, – заметил молодой человек, когда я подала ему деньги. – Поедете на фуникулере?
– Собираемся.
– Вид оттуда великолепный. Строим на вершине телевизионную башню. Через год вагончики будут подъезжать прямо к ней, на самую верхушку.
– Просто чудо. Приятно вам провести время.
– Благодарю вас, мадам.
Я пересекла дворик с биноклем в руках. Хотя в то время английского я не понимала, однако сразу угадала в иностранной женщине американку. Она была высокого роста, с рыжими волнистыми волосами, в очках, сужавшихся к краям. Она громко обращалась к Сатико, и я не без удивления отметила легкость, с какой Сатико отвечала ей по-английски. Вторая женщина была японкой, с пухлым лицом, на вид лет сорока или около того. Рядом с ней стоял толстый мальчик лет восьми-девяти. Подойдя к ним, я поклонилась, пожелала приятного дня, а потом вручила Марико бинокль.
– Это игрушечный, – сказала я. – Но кое-что с его помощью ты сможешь увидеть.
Марико развернула обертку и с серьезным видом осмотрела бинокль. Поднесла к глазам и оглядела сначала дворик, а потом направила его на гору.
– Скажи спасибо, Марико, – напомнила ей Сатико.
Марико продолжала смотреть в бинокль. Потом отвела его в сторону и перекинула через голову синтетический ремешок.
– Спасибо, Эцуко-сан, – неохотно проговорила она.
Американка указала на бинокль, сказала что-то по-английски и рассмеялась. Бинокль привлек внимание и толстого мальчика, который до того следил за спускавшимся с горы вагончиком. Не сводя глаз с бинокля, он шагнул к Марико.
– Вы очень добры, Эцуко, – сказала Сатико.
– Не стоит благодарности. Это всего лишь игрушка.
Прибыл вагончик фуникулера, и мы прошли через турникет на деревянный помост. Других пассажиров, кроме нас и двух женщин с толстым мальчиком, не оказалось. Человек в кепочке вышел из своей будки и проводил нас по одному в вагончик. Внутри вагончика, обшитого металлом, было пусто. На все четыре стороны выходили большие окна, а вдоль двух стен располагались скамейки.
Вагончик двинулся не сразу, и толстый мальчик от нетерпения принялся расхаживать взад-вперед. Марико, забравшись с коленками на скамью рядом со мной, смотрела в окно. С нашей стороны виден был дворик, где возле турникета собрались малолетние зеваки. Марико, должно быть, проверяла качество бинокля, то поднося его к глазам, то убирая. Толстый мальчик подошел ближе и тоже взобрался с ногами на скамейку. Какое-то время дети, казалось, не замечали друг друга, но мальчик наконец не выдержал.
– Я тоже хочу посмотреть. – Он протянул руку к биноклю.
Марико окинула его холодным взглядом.
– Акира, так не просят, – заметила его мать. – Попроси девочку как полагается.
Мальчик убрал руку и взглянул на Марико. Та смотрела на него молча. Мальчик отвернулся и пошел к другому окну.
Когда вагончик тронулся с места, дети возле турникета замахали руками. Я инстинктивно схватилась за металлический поручень, расположенный под окном; американка издала нервный смешок. Дворик на глазах стал уменьшаться, горный склон под нами пришел в движение; вагончик легонько раскачивался по мере того, как мы взбирались выше; на миг показалось, что верхушки деревьев заденут оконные стекла, но внезапно внизу открылся широкий простор, и мы повисли в небе. Сатико тихо рассмеялась и указала на что-то за окном. Марико по-прежнему смотрела в бинокль.
Вагончик завершил подъем, и мы по очереди осторожно выбрались наружу, словно не были уверены, что ступим на твердую землю. На верхней станции площадка не была залита бетоном, и с деревянного пола мы ступили на поросшую травой лужайку. Кроме сопровождавшего нас служащего в униформе, никого поблизости видно не было. В дальнем конце лужайки, почти что между сосен, стояло несколько деревянных столиков для пикника. Ближнюю часть лужайки, где мы высадились, отделяло от края уступа металлическое ограждение. Немного сориентировавшись, мы подошли к нему и заглянули вниз, на круто спускавшийся горный склон. Почти сразу же к нам присоединились обе женщины с мальчиком.
– Прямо дух захватывает, правда? – обратилась ко мне японка. – Я вот показываю своей подруге все интересные места. Она первый раз в Японии.
– Ясно. Надеюсь, ей здесь нравится.
– Я тоже надеюсь. К сожалению, английский я знаю неважно. Ваша подруга говорит гораздо лучше меня.
– Да, она говорит очень хорошо.
Мы обе взглянули на Сатико. Они с американкой снова обменивались впечатлениями по-английски.
– Как хорошо быть образованной, – вздохнула японка. – Надеюсь, день у вас сегодня удачный.
Мы раскланялись, и женщина знаками дала понять своей американской гостье, что пора идти.
– Пожалуйста, дай мне взглянуть, – сердито буркнул мальчик Марико и снова протянул руку. Марико ответила ему тем же холодным взглядом, что и в вагончике.
– Я хочу поглядеть, – свирепо повторил мальчик.
– Акира, вспомни, как полагается попросить девочку.
– Пожалуйста! Я хочу поглядеть.
Марико не сразу отвела взгляд, а потом сняла с шеи синтетический ремешок и протянула бинокль мальчику. Тот приложил его к глазам и всмотрелся в пейзаж за ограждением.
– Бинокль никуда не годится, – заявил он, повернувшись к матери. – Мой гораздо лучше. Мама, взгляни, даже вон те деревья нельзя толком рассмотреть. Взгляни.
Он протянул бинокль матери. Марико хотела его взять, но мальчик отдернул руку и снова предложил бинокль матери.
– Мама, взгляни. Даже вон те деревья, поблизости, нельзя рассмотреть.
– Акира, верни девочке бинокль.
– Мой гораздо лучше.
– Послушай, Акира, так нехорошо говорить. Не все же такие счастливчики, как ты.
Марико потянулась за биноклем, и на этот раз мальчик выпустил его из рук.
– Скажи девочке спасибо, – велела мать.
Толстый мальчик, не проронив ни слова, шагнул в сторону. Его мать неловко рассмеялась.
– Спасибо тебе большое, – обратилась она к Марико. – Ты очень добрая. – Потом она поочередно улыбнулась Сатико и мне. – Великолепный вид, не правда ли? Надеюсь, вы хорошо провели день.
Тропинка, устланная сосновыми иглами, вела вверх по склону горы зигзагом. Мы шли по ней не спеша, часто останавливаясь передохнуть. Марико молчала и, к моему удивлению, вела себя довольно прилично. Однако почему-то не пожелала идти с нами вровень. Она то отставала, заставляя нас обеспокоенно оглядываться, то спустя минуту забегала вперед и шла первой.
С американкой мы снова встретились часа два спустя после того, как сошли с фуникулера. Она и ее спутница спускались по тропинке вниз и, завидев нас, радостно нас приветствовали. Мальчик, шедший позади, нас словно и не заметил. Проходя мимо, американка что-то сказала Сатико по-английски, и в ответ на реплику Сатико громко рассмеялась. Ей, видимо, хотелось остановиться и поговорить, но японка с сыном шага не замедлили, поэтому американка помахала рукой и двинулась дальше. Когда я выразила Сатико восхищение тем, как она владеет английским, она рассмеялась и ничего не ответила. Встреча с американкой, я заметила, странно на нее подействовала. Она притихла и шла рядом со мной, погруженная в свои мысли. Тут Марико снова вырвалась вперед, и Сатико обратилась ко мне со словами:
– Мой отец пользовался глубоким уважением, Эцуко. Поистине глубоким уважением. Однако его иностранные связи привели к тому, что сделанное мне брачное предложение взяли назад. – Она слегка улыбнулась и покачала головой. – Как странно, Эцуко. Теперь кажется, что все это было в другой, прошлой жизни.
– Да, – согласилась я. – Слишком многое переменилось.
Тропинка снова круто пошла вверх. Деревья расступились, и перед нами внезапно открылось необъятное небо. Обогнавшая нас Марико, взмахнув рукой, прокричала что-то и возбужденно заспешила вперед.
– Я мало виделась с отцом, – продолжала Сатико. – Он почти постоянно был за границей, в Европе или в Америке. В молодости я мечтала оказаться когда-нибудь в Америке – отправиться туда и стать киноактрисой. Моя мать меня высмеивала. Но отец внушал мне, что если я прилично выучу английский, то легко смогу заняться бизнесом. Английский я учила с большим удовольствием.
Марико остановилась на ровной площадке, похожей на плато, и снова что-то нам прокричала.
– Помню, как однажды, – говорила Сатико, – отец привез для меня из Америки книгу – «Рождественскую песнь» по-английски. Я прямо-таки сразу загорелась, Эцуко. Мне захотелось выучить английский так, чтобы прочесть эту книгу. К сожалению, мне это не удалось. После свадьбы муж запретил мне учиться дальше. И даже заставил эту книгу выбросить.
– Это очень жалко, – вставила я.
– Таким уж он был, Эцуко. Очень строгим и очень патриотичным. Внимательностью никогда не отличался. Но происходил он из высокопоставленной семьи, и мои родители сочли его хорошей для меня партией. Я не противилась, когда он запретил мне учить английский. В конце концов, особого смысла в этом больше не было.
Мы добрались до места, где стояла Марико: это была квадратная площадка, выдававшаяся в сторону от тропинки и огражденная несколькими большими валунами. Могучий ствол рухнувшего дерева был превращен в скамью, с гладкой отполированной поверхностью. Мы с Сатико уселись на нее передохнуть.
– Не подходи близко к краю, Марико, – окликнула дочь Сатико. Девочка подошла к валунам и стала осматривать окрестности через бинокль.
Здесь, на самой верхотуре, на выступе горы, с которого открывался непривычный вид, меня охватило беспокойство: мы взобрались так высоко, что гавань выглядела отсюда сложным механическим устройством, помещенным в воду. За гаванью, на противоположном берегу, вздымалась цепь холмов, уходившая к Нагасаки. Суша у подножия холмов была сплошь занята жилыми домами и другими строениями. Далеко по правую сторону гавань переходила в открытое море.
Мы немного посидели, переводя дыхание и наслаждаясь свежим бризом.
– Сроду не подумаешь, что здесь что-то произошло, – начала я, – правда? Жизнь повсюду так и кипит. Но всей этой местности, – я обвела рукой гавань, – всей этой местности бомба нанесла тяжелый урон. А поглядите на нее сейчас.
Сатико кивнула и посмотрела на меня с улыбкой.
– У вас сегодня веселое настроение, Эцуко.
– Но как хорошо, что мы сюда отправились. Я решила сегодня не унывать. И уверенно смотреть в будущее – оно будет счастливым. Миссис Фудзивара только и делает, что внушает мне, как важно надеяться только на лучшее. И она права. Если бы люди не работали, – я указала вниз, – здесь до сих пор лежали бы одни развалины.
Сатико опять улыбнулась.
– Да, Эцуко, верно. Здесь лежали бы одни развалины. – Она вгляделась в расстилавшийся под нами вид. – Кстати, Эцуко, – заговорила она, помолчав, – о вашей подруге, миссис Фудзивара. По-моему, она потеряла во время войны семью.
Я кивнула:
– У нее было пятеро детей. А муж занимал важную должность в Нагасаки. Когда сбросили бомбу, все они погибли – кроме старшего сына. Для нее это был, конечно, страшный удар, но она сумела выстоять.
– Да, – Сатико медленно покачала головой, – я что-то такое и предполагала. А у нее всегда была эта закусочная?
– Конечно нет. Ее муж занимал важную должность. Закусочная появилась позже – после того, как она все потеряла. Когда я вижусь с миссис Фудзивара, то говорю себе – надо брать с нее пример, смотреть в будущее с надеждой. Во многих отношениях она потеряла больше, чем я. Поглядите на меня теперь. У меня скоро появится собственная семья.
– Да, ваша правда. – Ветер растрепал волосы Сатико, тщательно причесанные. Она провела по ним рукой и глубоко вздохнула: – До чего же вы правы, Эцуко: нельзя же постоянно оглядываться назад. Война лишила меня многого, но у меня остается дочь. Вы правы: надо смотреть в будущее.
– Знаете, – сказала я, – я только на этих днях всерьез задумалась, как оно будет дальше. То есть, иметь ребенка. Теперь мне уже не так боязно. Хочу смотреть в будущее с надеждой. И не терять уверенности.
– Так и должно быть, Эцуко. В конце концов, вам есть чего ожидать. Совсем скоро узнаете, что только ради того, чтобы стать матерью, и стоит жить. Что мне до того, если в доме у дядюшки будет скучно? Главное, что мне нужно, – это благополучие моей дочери. Мы найдем ей лучших частных учителей, и она живо наверстает школьную программу. Вы правы, Эцуко, надо смотреть в будущее с надеждой.
– Я рада, что вы так считаете, – подхватила я. – Нам обеим есть за что быть благодарными. Пусть война отняла у нас многое, нам еще есть чего ожидать.
– Да, Эцуко. Нам еще есть чего ожидать.
Марико подошла ближе и встала перед нами. Наверное, она слышала кое-что из нашего разговора, так как обратилась ко мне:
– Мы собираемся снова жить вместе с Ясуко-сан. Мама вам сказала?
– Да, сказала. Тебе ведь хочется снова жить там, Марико-сан?
– Теперь мы сможем держать у себя котят, – ответила девочка. – Места в доме у Ясуко-сан много.
– Мы еще об этом подумаем, Марико, – заметила Сатико.
Марико, взглянув на мать, сказала:
– Но Ясуко-сан любит кошек. И к тому же Мару до того, как мы ее взяли, была кошкой Ясуко-сан. Значит, и котята тоже ее.
– Да, Марико, но нам нужно об этом подумать. Посмотрим, что на это скажет отец Ясуко-сан.
Девочка сердито взглянула на мать, потом снова повернулась ко мне:
– Мы сможем держать у себя котят, – с серьезным видом повторила она.
Полдень уже миновал, когда мы снова оказались на лужайке, где вышли из вагончика фуникулера. В наших коробках для провизии еще оставались печенье и шоколад, и мы сели перекусить за один из столиков для пикника. На другом конце лужайки, У металлического ограждения, собралось несколько человек, дожидавшихся обратного рейса вагончика.
За столиком мы просидели совсем недолго, когда чей-то голос заставил нас поднять головы. Через лужайку большими шагами, широко улыбаясь, к нам направлялась американка. Без тени смущения она уселась за наш столик, поочередно приветствовала нас улыбкой, а потом обратилась к Сатико по-английски. Похоже, она была рада случаю пообщаться не только с помощью жестов. Оглядевшись, я заметила поблизости японку: она натягивала на сына куртку. Она явно была не в таком восторге от нашего общества, однако, улыбаясь, подошла к столику. Она села напротив меня, ее сын расположился рядом, и я могла сравнить, насколько их лица выглядели одинаково пухлыми – в особенности бросались в глаза одутловатые щеки, обвислостью напоминавшие бульдожьи. Американка без устали что-то громко втолковывала Сатико.
Когда к нашей компании присоединились чужие, Марико развернула свой альбом и начала рисовать. Пухлолицая японка, обменявшись со мной любезностями, обратилась к девочке:
– Как ты провела сегодняшний день – хорошо? Здесь, наверху, славно, правда?
Марико, не поднимая глаз, водила по бумаге цветным карандашом. Женщина, однако, и не думала отставать.
– Что ты там рисуешь? – поинтересовалась она. – Выглядит очень мило.
На этот раз Марико оторвалась от рисования и холодно оглядела женщину.
– Выглядит очень мило. Можно нам посмотреть? – Женщина протянула руку и взяла альбом. – Ну, не прелесть ли это, Акира? – обратилась она к сыну. – Вот умница девочка, правда?
Мальчик перегнулся через стол, чтобы лучше видеть рисунки. Он поглядел на них с любопытством, но не сказал ни слова.
– В самом деле, просто прелесть. – Женщина переворачивала страницы альбома. – Ты все это сегодня нарисовала?
Марико ответила не сразу:
– Карандаши новые. Мы купили их сегодня утром. А новыми рисовать труднее.
– Ясно. Да, новыми карандашами рисовать труднее, так? Вот Акира тоже рисует, правда?
– Рисовать нетрудно, – отозвался мальчик.
– Эти картинки, Акира, ну разве не прелесть? Марико показала пальцем на открытую страницу:
– Вот этот рисунок мне не нравится. Карандаш плохо заточился. Рисунок на следующей странице лучше.
– О да. Этот просто чудо!
– Я сделала его в гавани. Но там было шумно и жарко, поэтому я спешила.
– Но он замечательный. Тебе нравится рисовать?
– Да.
Сатико и американка тоже обратили внимание на альбом. Американка, указав на рисунок, громко повторила несколько раз слово, обозначавшее по-японски «восхитительно».
– А это что? – не унималась японка. – Бабочка! Должно быть, нелегко было ее так хорошо нарисовать. Вряд ли она могла долго сидеть неподвижно.
– Я ее запомнила, – ответила Марико. – Видела другую раньше.
Женщина кивнула, потом повернулась к Сатико:
– Какая умница ваша дочь. Для ребенка, думаю, очень похвально полагаться на память и на воображение. Столько детей в ее возрасте все еще просто копируют с книг.
– Да, – согласилась Сатико. – Наверное.
Меня немного удивил ее резковатый тон: только что она беседовала с американкой самым любезным образом. Толстый мальчик еще больше перегнулся через стол и ткнул пальцем в страницу.
– Эти корабли чересчур большие. Если вот это дерево, то тогда корабли должны быть гораздо меньше.
Его мать ненадолго задумалась.
– Что ж, возможно. Но все же это чудесная картинка. Разве не так, Акира?
– Корабли чересчур большие, – повторил мальчик.
Женщина засмеялась:
– Вы должны извинить Акиру, – обратилась она к Сатико. – Видите ли, по рисованию у него довольно известный наставник, и понятно, что он гораздо лучше разбирается в таких вещах, чем большинство детей его возраста. У вашей дочери тоже есть учитель рисования?
– Нет. – Тон Сатико оставался недвусмысленно холодным. Женщина, казалось, ничего не замечала.
– Это вовсе не плохая идея, – продолжала она. – Мой муж поначалу был против. Он считал, что для Акиры вполне достаточно домашних репетиторов по математике и естественным наукам. Но я думаю, рисование тоже немаловажно. Ребенок должен развивать воображение сызмала. Все учителя в школе со мной согласились. Но лучшие успехи у Акиры по математике. По-моему, математика очень важна, не правда ли?
– Да, безусловно, – подтвердила Сатико. – Я уверена, что математика очень полезна.
– Математика развивает у детей остроту ума. Большинство детей, способных к математике, обнаруживают способности и ко многим другим предметам. Мы с мужем вместе решили пригласить репетитора по математике. И не зря. В прошлом году Акира был в классе третьим-четвертым, а нынче стабильно на первом месте.
– Математика – это совсем нетрудно, – заявил мальчик. Потом он обратился к Марико: – Ты умеешь умножать на девять?
Его мать снова рассмеялась:
– Думаю, у юной девушки способностей предостаточно. Судя по рисованию, она обещает многое.
– Математика – это совсем нетрудно, – повторил мальчик. – Умножать на девять – проще некуда.
– Да, Акира знает теперь всю таблицу умножения. Многие дети в его возрасте умеют умножать только на три и на четыре. Акира, сколько будет девятью пять?
– Девятью пять получится сорок пять!
– А девятью девять?
– Девятью девять будет восемьдесят один!
Американка что-то спросила у Сатико и, когда Сатико кивнула, захлопала в ладоши и снова несколько раз повторила слово «восхитительно».
– Ваша дочь кажется очень способной, – сказала пухлолицая женщина Сатико. – Ей нравится в школе? Акире нравится в школе почти все. Кроме математики и рисования он очень хорошо успевает по географии. Моя подруга просто поразилась, убедившись, что Акира знает названия всех крупных городов в Америке. Правда, Сьюзи-сан?
Женщина повернулась к своей подруге и, запинаясь, произнесла несколько слов по-английски. Американка, по-видимому, их не поняла, однако одобрительно улыбнулась мальчику.
– Но математика у Акиры любимый предмет. Верно, Акира?
– Математика – это совсем нетрудно!
– А какой у нашей юной спутницы любимый предмет в школе? – обратилась женщина к Марико.
Марико помолчала, потом ответила:
– Я тоже люблю математику.
– Ты тоже любишь математику. Великолепно.
– Сколько тогда будет девятью шесть? – сердито спросил мальчик.
– Так чудесно, когда дети заинтересованы в учебе, правда? – вставила его мать.
– Ну, так сколько будет девятью шесть?
Я спросила:
– А чем Акира-сан хочет заниматься, когда вырастет?
– Акира, скажи тете, кем ты собираешься стать.
– Генеральным директором корпорации «Мицубиси»!
– Это фирма его отца, – пояснила его мать. – Акира уже твердо решил.
– Да, я вижу, – сказала я с улыбкой. – Это замечательно.
– А на кого работает твой отец? – спросил мальчик у Марико.
– Ну, Акира, не будь таким настырным, это некрасиво. – Женщина снова повернулась к Сатико. – Многие дети в его возрасте все еще мечтают стать полицейскими или пожарниками. Но Акира решил работать на «Мицубиси», когда был значительно младше.
– На кого работает твой отец? – повторил мальчик.
На этот раз его мать, вместо того чтобы вмешаться, выжидающе смотрела на Марико.
– Он хозяин зоопарка, – ответила Марико.
На минуту все замолкли. Услышав этот ответ, мальчик странным образом притих и с мрачным видом отодвинулся в сторону. Его мать неуверенно проговорила:
– Какая интересная профессия. Мы очень любим животных. А зоопарк вашего мужа – он где-то поблизости?
Прежде чем Сатико успела ответить, Марико шумно слезла со скамейки и, ни слова не говоря, направилась к деревьям невдалеке от нас. Мы молча проводили ее взглядом.
– Это ваша старшая? – спросила женщина у Сатико.
– Других детей у меня нет.
– О, понимаю. На самом деле это не так уж плохо. Ребенок может вырасти более самостоятельным. Думаю, ему часто приходится больше трудиться. Между этим, – она положила руку на голову мальчика, – и старшим разница в шесть лет.
Американка что-то громко воскликнула и захлопала в ладоши. Марико медленно и упорно взбиралась по веткам дерева. Пухлолицая женщина, заерзав на скамейке, глядела на нее с беспокойством.
– Ваша дочь – настоящий сорванец, – обронила она.
Американка радостно подхватила слово «сорванец» и снова захлопала в ладоши.
– Это не опасно? – спросила женщина. – Она ведь может упасть.
Сатико улыбнулась, ее тон в разговоре с женщиной внезапно смягчился:
– А вам в диковину видеть, как дети лазают на деревья?
Женщина с тревогой следила за Марико:
– Вы уверены, что это безопасно? Ветка может подломиться.
Сатико усмехнулась:
– Моя дочь, не сомневаюсь, знает что делает. Впрочем, спасибо вам за участие. Вы очень заботливы.
Она отвесила женщине изящный поклон. Американка что-то ей сказала, и они снова заговорили по-английски. Пухлолицая женщина перевела взгляд на нас.
– Прошу вас, не сочтите меня назойливой, – сказала она, тронув меня за руку, – но не заметить я не могла. Это у вас первенец?
– Да, – смеясь, ответила я. – Ждем его осенью.
– Как замечательно. А ваш муж – тоже владелец зоопарка?
– О нет. Он работает в фирме, которая занимается электроникой.
– Неужели?
Женщина принялась давать мне советы по уходу за младенцем. Я тем временем заметила, что мальчик двинулся от столика к дереву, на котором сидела Марико.
– Есть еще идея давать ребенку побольше слушать хорошей музыки, – втолковывала мне женщина. – Наверняка это многое значит. Наряду с самыми первыми звуками младенец должен слышать много хорошей музыки.
– Да, музыку я очень люблю.
Мальчик остановился у подножия дерева и озадаченно смотрел вверх, на Марико.
– У нашего старшего сына не такой хороший музыкальный слух, как у Акиры, – продолжала женщина. – Муж говорит, это потому, что он младенцем мало слушал хорошую музыку, и я склонна думать, он прав. В то время по радио передавали слишком много военной музыки. На пользу, уверена, это не пошло.
Слушая женщину, я увидела, как мальчик пытается упереться ногой о ствол дерева. Марико спустилась пониже и, по-видимому, давала ему советы. Американка рядом со мной продолжала громко хохотать, время от времени произнося отдельные японские слова. Мальчику удалось наконец оторваться от земли: одну ногу он вставил в расщелину и повис в воздухе, обеими руками уцепившись за ветку. Хотя от поверхности земли его отделяло всего несколько сантиметров, напряжение он испытывал громадное. Трудно сказать, сделала ли Марико это намеренно, но, спустившись еще ниже, она с силой наступила мальчику на пальцы. Мальчик пронзительно взвизгнул и кулем свалился на землю.
Женщина испуганно обернулась. Сатико и американка, за беседой ничего не заметившие, тоже устремили взгляд на упавшего мальчика. Он лежал на боку и отчаянно визжал. Мать бросилась к нему и, опустившись на колени, принялась ощупывать его ноги. Мальчик продолжал вопить. Пассажиры на дальнем конце лужайки, все как один, смотрели в нашу сторону. Через минуту-другую рыдающий мальчик, при поддержке матери, оказался за нашим столиком.
– Лазить по деревьям очень опасно, – сердито выговаривала ему мать.
– Он упал с небольшой высоты, – успокоила я ее. – На дерево он вообще не успел забраться.
– Он мог сломать ногу. Детям нельзя разрешать карабкаться на деревья. Дураки только так делают.
– Она меня пнула, – всхлипнул мальчик. – Столкнула меня с дерева. Хотела меня убить.
– Она тебя пнула? Девочка тебя пнула?
Я перехватила взгляд, который Сатико метнула на дочь. Марико снова высоко забралась на дерево.
– Она хотела меня убить.
– Девочка тебя пнула?
– Ваш сын просто соскользнул, – поспешно вмешалась я. – Я все видела. Падать ему было неоткуда.
– Она меня пнула. Хотела меня убить.
Женщина тоже обернулась и оглядела дерево.
– Он просто-напросто соскользнул, – повторила я.
– Веди себя умнее, Акира, – сердито проговорила женщина. – Лазить по деревьям очень и очень опасно.
– Она хотела меня убить.
– Тебе нельзя лазить по деревьям.
Мальчик продолжал всхлипывать.
В японских городах (этим они заметно отличаются от английских) владельцы ресторанов и чайных домиков, магазинов и лавочек словно бы торопят наступление темноты: еще до сумерек в окнах зажигаются фонари, а над дверьми – светящиеся вывески. Когда в тот вечер мы вновь оказались на улицах Нагасаки, город уже был весь расцвечен ночными огнями: Инасу мы покинули к концу дня и поужинали в ресторане при универмаге «Хамайя». Потом, желая растянуть день подольше, долго блуждали по боковым улочкам, не очень-то торопясь набрести на трамвайную остановку. В те времена, помнится, у молодых пар вошло в моду показываться на людях, держась за руки (мы с Дзиро никогда этого не делали), и по пути нам встречалось множество таких пар, жаждущих вечерних развлечений. Небо, как обычно летом, окрасилось бледным пурпуром.
На многих прилавках торговали рыбой, и в этот вечерний час, с возвращением в гавань рыболовецких судов, всюду попадались навстречу люди, которые проталкивались через толпу с тяжелыми корзинами на плечах, полными свежевыловленной рыбы. В одном из переулков, где на земле валялся мусор и бродили случайные прохожие, мы и набрели на помост с кудзибики. У меня не было пристрастия к кудзибики, ничего подобного здесь в Англии нет – разве что на ярмарочных площадях, – и о самом существовании этой забавы я бы наверняка забыла, если бы тот вечер не оставил такого следа в моей памяти.
Мы остановились посмотреть позади толпы. Какая-то женщина старалась поднять повыше малыша лет двух-трех; человек с повязкой вокруг головы наклонился с помоста, протягивая ребенку чашу. Малыш ухитрился вытянуть из нее билетик, но явно не знал, что с ним делать. Зажав его в ручонке, он тупо оглядывал смеющиеся лица вокруг. Человек с повязкой нагнулся ниже и что-то сказал малышу: это заставило собравшихся расхохотаться. Наконец мать опустила ребенка на землю, взяла у него билетик и передала человеку с повязкой. На билетик выпал выигрыш – губная помада, которую женщина забрала со смехом.
Марико встала на цыпочки, пытаясь получше разглядеть призы, выставленные на заднике помоста. Внезапно она обернулась к Сатико со словами:
– Я хочу купить билет.
– Марико, это пустая трата денег.
– Я хочу купить билет, – повторила она с необычной настойчивостью. – Хочу попробовать.
– Вот, Марико-сан, возьми. – Я протянула ей монетку.
Она бросила на меня слегка удивленный взгляд. Потом взяла монетку и стала протискиваться сквозь толпу к помосту.
Попытали счастья еще несколько участников: одна женщина выиграла конфету, другая – средних лет – резиновый мячик. Подошла очередь Марико.
– Итак, юная принцесса, – человек с повязкой неторопливо встряхнул чашу, – закройте глаза и сосредоточьтесь мыслями вон на том большом медведе.
– Я не хочу медведя, – сказала Марико.
Человек скорчил гримасу, и в толпе засмеялись.
– Вы не хотите большого мехового медведя? Так-так, юная принцесса, чего же вы тогда хотите?
Марико показала на задник платформы:
– Корзинку.
– Корзинку? – Человек пожал плечами. – Хорошо, принцесса, зажмурьте глаза покрепче и сосредоточьте мысли на вашей корзине. Готово?
Билет Марико выиграл цветочный горшок. Она вернулась к нам и вручила свой приз мне.
– Ты не хочешь его брать? – спросила я. – Это же твой выигрыш.
– Я хотела корзинку. Котятам теперь нужна собственная корзинка.
– Ну, не огорчайся.
Марико повернулась к матери:
– Я хочу попробовать еще раз.
Сатико вздохнула:
– Уже поздно.
– Хочу попробовать. Еще разик.
Она снова пробралась к помосту. Пока мы ждали, Сатико обратилась ко мне:
– Забавно, но у меня о ней сложилось совершенно иное впечатление. Я имею в виду вашу подругу, миссис Фудзивара.
– Да?
Сатико вытянула шею, заглядывая между головами.
– Боюсь, Эцуко, я всегда представляла ее себе совсем иначе, чем вы. Ваша подруга казалась мне женщиной, у которой ничего не осталось в жизни.
– Но это не так, – возразила я.
– Да? А на что она надеется в будущем, Эцуко? Ради чего живет?
– У нее есть заведение. Совсем скромное, но для нее оно много значит.
– Ее закусочная?
– И у нее есть сын. Его карьера обещает многое.
Сатико продолжала вглядываться в помост.
– Да, наверное, это так, – произнесла она с усталой улыбкой. – Думаю, сын у нее есть.
На этот раз Марико выиграла карандаш и вернулась к нам с недовольным лицом. Мы собрались уходить, но она не отрывала глаз от помоста.
– Пойдем, – сказала Сатико. – Эцуко-сан пора домой.
– Я хочу попробовать еще раз. Только один разочек.
Сатико нетерпеливо вздохнула, потом взглянула на меня. Я пожала плечами и рассмеялась.
– Ну хорошо, – согласилась Сатико. – Попробуй еще раз.
Было разыграно еще несколько призов. Одна молодая женщина выиграла косметичку: столь удачному призу зааплодировали. Завидев Марико в третий раз, человек с повязкой на голове состроил очередную комическую гримасу.
– Итак, юная принцесса, вы снова здесь! Все еще хотите выиграть корзинку? Быть может, предпочтете этого большого мехового медведя?
Марико молча ждала, когда ей подставят чашу. Вынутый ею билет распорядитель лотереи изучил самым тщательным образом, а потом обернулся к выставленным призам. Он еще раз внимательно исследовал билет и наконец кивнул.
– Корзинку вы не выиграли. Но зато выиграли главный приз!
Со всех сторон раздались смех и аплодисменты. Распорядитель направился к заднику и вернулся с большой деревянной коробкой.
– Это для вашей мамы – хранить овощи! – объявил он, адресуясь скорее к толпе, чем к Марико, и высоко вскинул коробку.
Сатико, стоявшая рядом со мной, рассмеялась и тоже зааплодировала. Зрители расступились, давая Марико дорогу.
Когда мы уходили, Сатико продолжала смеяться. Она смеялась так, что на глазах у нее выступили слезы; утерев их, она посмотрела на коробку.
– Странная вещица, – сказала она, передавая ее мне.
Коробка походила на коробку с апельсинами и весила на удивление мало; деревянная поверхность была гладкой, но не лакированной, с одной стороны находились две раздвижные панели с проволочной сеткой.
– Может пригодиться, – заметила я, отодвигая панель.
– Я выиграла главный приз, – сказала Марико.
– Да, ты молодец, – поддакнула Сатико.
– Однажды я выиграла кимоно, – сообщила мне Марико. – Это было в Токио, там я однажды выиграла кимоно.
– Ну вот, ты снова выиграла.
– Эцуко, не могли бы вы понести мою сумку? А я донесу эту штуку до дома.
– Я выиграла главный приз, – повторила Марико.
– Да, ты молодчина, – отозвалась Сатико со смешком.
Мы отошли от помоста. Улица была усеяна брошенными газетами и всяким мусором.
– Котята могут здесь жить, правда? – спросила Марико. – Мы положим внутрь коврик, и это будет их дом.
Сатико, держа коробку, посмотрела на нее с сомнением:
– Не уверена, что им там очень понравится.
– Это будет их дом. Когда мы поедем к Ясуко-сан, то повезем их в этой коробке.
Сатико устало улыбнулась.
– Правда, мама, правда? Мы повезем котят в этой коробке.
– Да, наверное. Конечно, да. Повезем котят в этой коробке.
– Значит, мы сможем держать у себя котят?
– Да, мы сможем держать у себя котят. Уверена, что отец Ясуко-сан не станет возражать.
Марико забежала немного вперед, а потом подождала нас.
– Значит, нам больше не надо подыскивать, кому их отдать?
– Да, больше не надо. Мы поедем в дом к Ясуко-сан, и они будут жить там.
– И мы больше не станем искать для них новых хозяев. Возьмем их с собой в коробке – правда, мама?
– Да, – сказала Сатико. Она резко откинула голову назад и снова засмеялась.
Мне часто вспоминается лицо Марико, каким я видела его в трамвае по пути домой. Прижавшись лбом к стеклу, она смотрела в окно: ее лицо, освещенное бегущими огнями шумного города, казалось мальчишеским. Марико молчала до самого конца путешествия, мы с Сатико почти не разговаривали. Только один раз, помню, Сатико спросила:
– Ваш муж на вас не рассердится?
– Очень может быть, – улыбнулась я. – Но я его еще вчера предупредила, что могу задержаться.
– День был чудесный.
– Да. Дзиро, должно быть, сидит и дуется. Я получила громадное удовольствие.
– Мы должны повторить нашу прогулку, Эцуко.
– Да, должны.
– И помните: вы должны меня навестить, когда я уеду.
– Да, я помню.
Мы опять замолчали. Чуть позже, когда трамвай замедлил ход перед остановкой, я почувствовала, что Сатико вздрогнула. Она смотрела на выход из вагона, где стояли два-три человека. Женщина, стоявшая там, смотрела на Марико. Ей было лет тридцать, ее худое лицо выражало усталость. Вполне возможно, что она смотрела на Марико без всякой задней мысли, и если бы не реакция Сатико, я вряд ли бы что-нибудь заподозрила. Марико, не замечавшая этой женщины, продолжала смотреть в окно.
Женщина, перехватив взгляд Сатико, отвернулась. Трамвай остановился, двери отворились, и женщина вышла.
– Вам знакома эта особа? – тихо спросила я. Сатико усмехнулась:
– Нет, я просто ошиблась.
– Вы приняли ее за кого-то другого?
– Только на секунду. Даже сходства особого не было.
Она снова засмеялась и глянула в окно узнать, где мы находимся.
