Шон
Я еле волочу ноги, а Лорен вышагивает в горку к дому Витгорио. Уже конец октября, но на улице не слишком холодно, тем не менее я сказал ей надеть свитер, вдруг, мол, похолодает, когда мы пойдем домой. Когда я ей это говорил, то был в футболке и джинсах, и она спросила, пока мы одевались в ее комнате, с какой это стати она должна надевать свитер, если я в одной футболке, почему мне должно быть удобно, а ей – нет. Я не мог сказать ей правду: мне не нравилось, что Витгорио будет пялиться на ее сиськи. Так что я вернулся к себе в комнату, надел старую черную куртку, а вместо кроссовок мокасины – дополнительный штрих, лишь бы угодить ей.
Теперь куртка обернута вокруг талии, рукава хлопают по бедрам, пока мы поднимаемся в горку. Я начинаю идти медленнее, надеясь, что вдруг мне удастся отговорить ее идти на вечеринку Витгорио, вдруг она передумает и вернется со мной обратно в кампус. И иду-то я только потому, что знаю – это для нее многое значит (хотя мне не понять почему) и это последняя вечеринка у Витгорио, потому что в воскресенье он возвращается обратно в Италию и его сменит какой-то алкаш, которого уволили из Гарварда (я узнал это от Норриса, который в курсе всех преподавательских сплетен). Я подхожу к воротам, за которыми тропинка к двери дома Витгорио. Она продолжает шагать, затем останавливается, вздыхает и не поворачивает обратно.
– Ты уверена, что тебе это надо? – спрашиваю.
– Мы уже говорили об этом,- отвечает она.
– Я, пожалуй, передумал.
– Мы уже пришли. Мы заходим. Я захожу. Я следую за ней к двери.
– Если он к тебе только прикоснется, я кишки из него выпущу.- Я снимаю куртку с талии и накидываю на плечи.
– Что ты сделаешь? – спрашивает она, звоня в дверь.
– Не знаю.
Я разглаживаю куртку. На случай, если не смогу решить вопрос, я захватил кокса, но ей об этом не сказал. Интересно, будут ли здесь девушки.
– Ты ревнуешь меня к моему преподавателю поэзии,- говорит она.- Поверить не могу.
– А мне не верится, что он тебя практически насилует на этих гребаных семинарах,- громко шепчу я ей.- И ты прешься от этого,- добавляю.
– Бог ты мой, Шон, ему же почти семьдесят,- говорит она.- Да ты и не был ни на одном, откуда же ты знаешь, черт возьми?
– Ну и что? Мне наплевать, сколько ему лет, он не перестал этим заниматься. Ты же мне сама сказала.
Раздаются шаги, Витгорио шаркает к двери.
– Он многому меня научил, и я перед ним в долгу – я не могла не прийти.- Она смотрит на мои часы, подняв, а затем опустив мое запястье.- Опоздали. В любом случае он уезжает и тебе не придется это выносить.
Это конец наших отношений. Я знал, что они подходят к концу. Она уже начинала мне надоедать. И возможно, эта вечеринка – хороший предлог все закончить и перевести стрелки на кого-то другого. Мне наплевать. Рок-н-ролл. Я смотрю на нее в последний раз за несколько секунд до того, как открывается дверь, и тщетно пытаюсь припомнить, почему мы вообще сошлись.
Дверь открывается, и Витгорио – в мешковатых вельветовых штанах и старом свитере «Л. Л. Бин», с тонкими седыми волосами, длинными и нерасчесанными,- приветственно подняв руки, произносит:
– Лорен, Лорен… ох, какая приятная, приятная неожиданность…
Его мягкий голос воодушевленно взлетает вверх. И это Витгорио? Чувак, который подкатывается к Лорен? Когда она заходит, он обнимает ее, а она глядит на меня и закатывает глаза над старческим сутулым плечом Витгорио. Я отмечаю это, но погоды оно уже не делает. «Почему бы ей попросту не трахнуть его?» – думаю я.
– …приятная, приятная неожиданность…
– Я думал, нас приглашали,- сказал я раздраженно.
– Ох, приглашали, приглашали,- говорит Витгорио, глядя на Лорен, как будто она это сказала.- Но это такая приятная… приятная неожиданность…
– Витгорио, вы помните Шона,- говорит она.- Витгорио же вел у тебя один из предметов? – спрашивает она меня.
Я этого чувака ни разу в жизни не видел, только слышал о его развратных похождениях от Лорен, которая говорила об этом запросто, как о шутке. Когда она рассказывала о его поведении, было сложно сказать, хвастается она или же намеренно пытается отбить у меня охоту. Не важно.
– Да,- говорю я,- привет.
– Да, да… Шон,- говорит он, все так же вьглупившись на Лорен.
– Ну-с…- говорю я.
Он тяжело дышит, и я чувствую, как от этого чувака несет алкоголем.
– Да,- рассеянно произносит он, провожая Лорен в гостиную, забыв закрыть за собой входную дверь.
Я закрываю дверь. Иду следом.
Кроме него на так называемой вечеринке еще шестеро. (Я не понимаю, почему до Лорен не доходит, что шесть человек это не «вечеринка», а скорее гребаное «собрание».) И все сидят за столом в гостиной. Какой-то бледный молодчик в комбезе с бензоколонки «Мобил», с бритой башкой и в ленноновских очочках, курит в кресле сигареты «Экспорт А» и презрительно оглядывает нас, когда мы заходим. Пара из Сан-Франциско – Трэв и его роскошная жена Мона, которые живут рядом с колледжем, пока Трэв заканчивает свой роман, а Мона ходит на поэтический семинар Витгорио,- сидят на двух стульях рядом с кроватью, где устроились две жуткие редакторши из литературного журнала, который редактирует Витгорио вместе с Мари – пухлой тихой тетушкой за сорок, она похожа на итальянскую вдову и, полагаю, заботится о нуждах Витгорио.
Лорен знает одну из редакторш, та недавно опубликовала ее стихотворение в последнем выпуске их журнала. Об этом стихотворении я подумал то же, что и обо всех остальных. Для меня они все были бессмыслицей. Вся эта петрушка про умирающих от грусти девчонок в пустых комнатах, как они думают об ушедших парнях, или мастурбируют, или курят сигареты на влажных от смазки простынях, как жалуются на менструальные схватки. Мне казалось, что Лорен просто писала одно бесконечное стихотворение, и однажды ночью после секса я сказал ей начистоту, что ни одно из них (нет, «ни одно из них» – этого я не говорил) – что многие из них для меня просто не имеют смысла. Она лишь повторила: «Не имеют смысла» – и снова легла, а когда я потом хотел ее поцеловать, ее рот и объятия казались холодными, безразличными, одеревеневшими.
– Это очень многообещающая поэтесса… м-да…- говорит Витторио о Лорен, опуская свою мясистую, волосатую лапу ей на плечо.
Потом Витторио поворачивается к лысому парню в кресле и говорит о претенциозном типчике:
– А это Стамп, еще один… да, очень многообещающий поэт…
– Мы знакомы.- Лорен кокетливо улыбается.- Ты писал курсовую у Гликмана в прошлом семестре, верно? По…
Забыла. Должно быть, сильно впечатлило.
– Да,- говорит Стамп,- по Хантеру С. Томпсону.
– Точно,- говорит она.- А это Шон Бэйтмен.
– Привет… Стамп? – Я протягиваю руку.
– Да. Сначала был Каркас, но я поменял кличку.- И салютует мне вместо рукопожатия.
– Твое… лицо мне знакомо,- говорю я, присаживаясь.
– Вино? Э-э-э, водка? Джин? – спрашивает Витторио, присаживаясь на кресло рядом с Лорен и указывая на стол, за которым мы все «собрались».- Ты же любишь джин, правда… Лорен?
Какого хера ему об этом известно?
– Да, джин,- говорит Лорен.- У вас есть тоник?
– Ну конечно же, конечно… я сделаю,- говорит Витторио своим мягким, чуть ли не пидороватым голоском и тянется над коленями Лорен за ведерком со льдом.
– Я просто пива выпью,- говорю я, но Витторио и не думает передать мне бутылку, тогда я дотягиваюсь и беру «Беке».
Молчание. Ждут, пока Витторио сделает напиток для Лорен. Я сижу себе, глядя на трясущиеся руки Витторио, и беспокоюсь, заметив, сколько джина он плещет в стакан Лорен. Поворачиваясь передать ей стакан, он глядит ошарашенно, как будто чем-то поражен, и, когда она берет у него свой дринк, он произносит:
– Посмотри же… посмотри на солнечный свет, солнечный свет… сквозь твои золотистые волосы… золотистые волосы…- Теперь у него дрожит голос- Солнечный свет,- шепчет он.- Посмотри, как они сверкают… сверкают в солнечном свете.
Господи Исусе, меня от этого реально тошнит. От нее тошнит. Я крепко сжимаю пиво, сдираю сырую этикетку. Затем гляжу на Лорен.
Солнце еще не село и пробивается через большое витражное окно, и от него волосы Лорен и в самом деле сверкают, и прямо сейчас она кажется мне сногсшибательной. Все хихикают, а Витторио нагибается и принимается нюхать ее волосы.
– Ах, сладкие, как нектар… нектар,- говорит он. Сейчас закричу. Сейчас закричу. Нет, не буду.
– Сладкие, как нектар…- снова бормочет Витторио, после чего отстраняется, и ее пряди спадают обратно.
– О, Витторио,- говорит Лорен,- пожалуйста, прекрати.
Ей приятно, думаю я. Ей чертовски приятно.
– Нектар…- снова повторяет Витторио. Одна из редакторш после продолжительной паузы
решает заговорить и произносит:
– Мона как раз рассказывала нам о некоторых ее проектах…
Мона в белой просвечивающей блузке, вьщветших джинсах в обтяжку и ковбойских ботинках выглядит весьма сексапильно – курчавые белокурые волосы, скучившиеся на голове, и лицо с темным загаром. Ходит слух, что она околачивается около Дьюи, предлагает первогодкам дурь, а потом их трахает. Я пытаюсь встретиться с ней глазами. Она делает большой глоток из бокала с белым вином, прежде чем что-то произнести.
– Ну, по существу, сейчас я внештатный журналист. Только что взяла интервью у двух виджеев с Эм-ти-ви.
– Ха! – восклицает Стамп.- Эм-ти-ви! Виджеи! Как же это бесподобно!
– На самом деле это было довольно…- Мона наклоняет голову,- освежающе!
– Освежающе,- кивает Трэв.
– В смысле? – хочет знать Стамп.
– В том смысле, что она действительно ухватила суть этой монолитной корпоративной надстройки, которая вдалбливает в голову и разносит заразу среди так называемых невинных Америки, трахает им мозг этими… этими, по существу, сексистскими, фашистскими, вопиюще буржуазными клипами. «Video Killed the Radio Star»*, такого рода тема,- говорит Трэв.
Все молчат долгое время, пока Мона не начинает снова.
* «Клипы убили радиозвезду» (англ.).
– На самом деле это не так… агрессивно.- Она отхлебывает своего напитка и наклоняет голову, глядя на Трэва.- Это больше про твою книгу, Трэв.
– О да, Трэвис,- говорит одна из редакторш, поправляя очки,- расскажи нам о своей книге.
– Он давно работает над ней,- щебечет Мона.
– Ты ушел из «Риццоли»? – спрашивает другая редакторша.
– Ага. Точно,- кивает Трэв.- Нужно книгу доделывать. Мы уехали из Эл-Эй… когда? – Он поворачивается к Моне, которая, кажется, со мной заигрывает.- Девять месяцев назад? Пару месяцев были в Нью-Йорке, теперь вот здесь. Но я должен доделать эту книгу.
– В «Сент-Мартинсе» очень интересовались,- говорит Мона.- Но Трэву нужно ее закончить.
– Да, зайка,- говорит Трэв,- нужно.
– Давно ты над ней работаешь? – спрашивает Стамп.
– Не так давно,- говорит Трэв.
– Тринадцать лет? – спрашивает Мона.- Не так давно?
– Ну, время субъективно,- говорит Трэв.
– Что такое время? – вопрошает одна из редакторш.- То есть – на самом деле?
Я смотрю на Витторио, который потягивает красное вино и таращится на Лорен. Лорен достает из своей сумочки пачку «Кэмела», и Витторио дает ей прикурить. Я быстро допиваю «Беке» и продолжаю пялиться на Лорен. Когда она смотрит на меня, я отворачиваюсь.
Трэв произносит:
– Но разве вам не кажется, что рок-н-ролл похоронил поэзию?
Лорен, Стамп и Мона хохочут, я гляжу на Лорен, она закатывает глаза. Она смотрит на меня и улыбается, и я чувствую облегчение,- как же я жалок. Но я не могу ответить ей улыбкой, пока она сидит рядом с Витторио, так что смотрю, как она глубоко затягивается сигаретой, которую прикурил Витторио.
– Конечно! – буквально орет Стамп.- Я узнал больше от Black Flag, чем когда-либо от Стивенса, или Каммингса, или Йейтса, или даже Лоуэлла, но бог ты мой, черт подери, Black Flag – это и есть поэзия, чувак.
– Black Flag… Black Flag… какой такой черный флаг? – спрашивает Витторио, полуприкрыв глаза.
– Я тебе потом расскажу, Витторио,- удивленно отвечает Стамп.
Трэв не возражает против того, что сказал Стамп, и кивает, прикуривая сигарету.
Стамп предлагает мне «Экспорт А». Я мотаю головой и говорю ему:
– Не курю. Стамп говорит:
– Я тоже,- и прикуривает.
– Стамп… э-э, работает над очень интересным… сборником стихов о…- Витторио останавливается.- О… как это можно назвать… э-э, ох, господи…
– Скотоложство? – предлагает Стамп.
Я выуживаю пачку «Парламента» и закуриваю.
– Ну, бо… боже… да… я полагаю, именно…- неловко бормочет Витторио.
– Да, я разрабатывал тему, что, когда Человек ебется с животными, Он ебет Природу, потому что настолько компьютеризировался и все такое.- Стамп достает из кармана серебряную фляжку, делает большой глоток и говорит: – Сейчас у меня идет собачий раздел, там один парень привязывает собика и сношается с ним, потому что думает, что собака и есть Бог. D-O-G… G-0-D. Слово God, написанное наоборот. Дошло? Понятно вам?
Все, кроме меня, кивают. Я рыскаю взглядом по столу в поисках бутылки пива. Хватаю «Беке», быстро открываю бутылку, делаю большой глоток. Смотрю на Мари, которая, как и я, помалкивала на протяжении всей этой сцены из страшного сна.
– Надо же, какое совпадение,- говорит Лорен.- Утром я видела, как две собаки занимались любовью у меня перед общагой. Это было очень странно, но определенно поэтично с точки зрения эротической образности.
В конце концов мне находится что сказать.
– Лорен, собаки не занимаются любовью,- говорю я ей.- Они ебутся.
– Ну, оральный секс их точно не смущает,- смеется Мона.
– Собаки не занимаются любовью? – спрашивает меня Стамп с изумлением.- Я бы пораздумал над этим, будь я на твоем месте.
– Мм, нет… нет… я действительно верю, что собаки занимаются любовью… мм, да, они занимаются любовью при… солнечном свете,- говорит Витторио с грустью.- В золотых, золотистых… солнечных лучах они занимаются любовью.
Я извиняюсь и встаю, иду через кухню, думая, что она ведет в ванную комнату, затем вверх по лестнице и через комнату Витторио в его ванную комнату. Мою руки, гляжу на свое отражение в зеркале и говорю себе, что пойду обратно и скажу Лорен, что я плохо себя чувствую и нам лучше вернуться обратно в кампус. Что она на это скажет? Наверное, ответит, что мы только пришли сюда и что если мне хочется уйти – пожалуйста, и она встретится со мной, когда вернется в кампус. Я что, правда что-то сказал про ебущихся собак? Забудь про кокс, думаю я и открываю медицинский шкафчик Витторио больше со скуки, нежели из любопытства. Туалетная вода «Си бриз», «Виталис», зубная щетка «Топол», «Бен-Гей», пептобисмол, тюбик «Препарейшн-Эйч», упаковка либриума. Экий модник. Я достаю бутылочку из шкафчика, открываю ее, высыпаю черно-зеленые капсулы на ладонь, а затем глотаю одну, чтобы успокоиться, запиваю с ладони водой из-под крана. Затем вытираю рот и руки о полотенце, свисающее с душевой кабинки, и возвращаюсь обратно в гостиную, уже проклиная себя за то, что оставил без присмотра Лорен с Витторио так надолго.
Все говорят о книге, которой я не читал. Присаживаюсь обратно в кресло рядом с Лорен и слышу, как одна из редакторш произносит:
– Весьма… весьма плодотворная. А другая говорит:
– Да, это веха.
Открываю еще одну бутылку и гляжу на Лорен, которая окидывает меня попрошающе-умоляющим взглядом. Я ставлю бутылку на место и смотрю на Мону и ее просвечивающую блузку.
– То, как она представила воплощение Матери Земли, просто потрясающе, не сказать – дерзко,- говорит Мона, изо всех сил кивая.
– Но не только то, как она ее представила,- говорит Стамп.- Меня сразили именно джойсовские коннотации.
– Да это Джойс, типичный Джойс,- соглашается Мона.
– Стоит прочитать эту книгу? – спрашиваю я Лорен, надеясь, что она повернется ко мне и отвернется от Витторио.
– Тебе бы не понравилось,- отвечает она, не глядя на меня.
– Почему? – спрашиваю я.
– Для тебя она «лишена смысла».- Она отхлебывает из стакана.
– Не только Джойс, она мне немного напомнила Акер,- говорит Трэв.- Кстати, читал кто-нибудь «Молния ударила меня в член» Крэда Килодни? Это потрясающе, потрясающе.
Он качает головой.
– Что это значит? – спрашиваю я ее.
– Догадайся,- шепчет она.
Я откидываюсь назад, сдерживаю зевоту, пью себе пиво.
Трэв поворачивается к Витторио.
– Но, Витторио, позволь спросить тебя, разве ты не думаешь, что эта условно богемная бессистемная панк-писанина опустившихся поствьетнамских, постуотергейтских, пост… черт, пост-все-на-свете менестрелей – результат того, что литературный истеблишмент вдалбливает потерянному поколению никчемную пропаганду, эксплуатирующую жадность и сексуальную пресыщенность, разрушающую разум, лишающую способности высказываться, и именно поэтому такие издания, как «Просто еще один мудак»,- жареная компиляция андеграундных, в кавычках, произведений, прочно оседают в умах этого клана плохо приспособившихся, ни во что не верящих, мятежных, своекорыстных… черт их дери, выкидышей, или ты думаешь, это все…- и тут Трэв замолкает, подбирает нужное слово,- фуфло?
– Ох, Трэ-эв,- говорит Мона.
– Э-э… фуфло? – бормочет Витторио.- Что за фуфло… о чем ты? Я не… читал эту книгу… э…- Он поворачивается к Лорен.- Фуфло?.. Ммм, тебе понравилась эта книга?
– О да,- кивает Лорен,- очень понравилась.
– Я… я не читал эту… эту книгу,- робко произносит Витторио, опустив глаза на свой стакан.
Я смотрю на Витторио, и неожиданно мне его жалко. Хочется сказать ему, что я тоже ее не читал, и я понимаю, что Лорен чувствует себя так же, потому что она поворачивается и говорит:
– О Витторио, как жаль, что ты уезжаешь. Витторио краснеет и произносит:
– Я должен вернуться… к своей семье.
– А как же Мари? – спрашивает она с нежностью, не убирая руки с его запястья.
Я гляжу на Мари, которая разговаривает с Трэвом о книге.
– О,- говорит Витторио, глядя на нее, затем неожиданно снова глядя на Лорен,- я буду очень сильно скучать по ней… очень сильно.
Мне хочется сказать то же самое Лорен, но вместо этого я зеваю и отхлебываю «Бекса». Я сонливый и слегка вставленный. Определенно все кончено. Я уже собрался было сказать ей об этом, но Стамп вскакивает и ставит кассету Circle Jerks, которых никто не может слушать, а Мона с Трэвом хотят послушать Los Lobos, так что все идут на компромисс и мы слушаем Yaz. Стамп принимается танцевать с Моной в темной уже комнате, и Трэв с редакторшами тоже пробуют трястись под музыку. Стамп даже пытается уговорить Мари присоединиться к ним, но она лишь улыбается и говорит, что очень устала.
Музыка вызывает у Витторио смех, он снова наливает всем выпить. Мари зажигает свечи. Витторио наклоняется и шепчет Лорен что-то на ухо. Лорен продолжает смотреть на меня. Я уже пью виски из фляжки Стампа, и меня вот-вот вырубит. Мне не слышно, о чем разговаривают эти двое, и я рад этому. Вымываю вкус дешевого виски изо рта остатками теплого «Бекса». Потом все произносят тосты, желают Витторио удачи в его поездке, даже Мари, которая выглядит опечаленно, поднимает бокал и беззвучно произносит: «Mi аmore»*,- это Витторио, женатому, отцу, Витторио. Это последнее, что я отчетливо помню. Я отключаюсь.
* Любовь моя (ит.).
Просыпаюсь на кровати Витторио весь в поту, поднимаю голову, гляжу на часы и понимаю, что уже почти полночь. Осторожно встаю и нетвердой походкой спускаюсь вниз по лестнице в гостиную. Все ушли, остались Лорен и Витторио, которые за разговором уже переместились на диван, перед ними на столе догорают свечи. Сколько же пива я выпил? Сколько виски? Играет мягкий итальянский музон. Я на самом деле пытался танцевать? Я действительно допил виски из фляжки Стампа? Не помню.
– Ты только проснулся? – спрашивает она.
– Что происходит? – спрашиваю я и присаживаюсь – так устойчивей.
– Пьем,- говорит она, держа бокал с… что же это такое, черт возьми? Портвейн?! – Хочешь?
По тому, как напряженно она выпрямилась на диване, пытаясь сохранить оставшееся самообладание, мне ясно, что она пьяна. Она развязно прикуривает, а Витторио наливает себе из бутылки остатки красного. Сколько они так просидели на диване? Я гляжу на часы.
– Нет,- говорю я. Трясущимися руками наливаю себе в стакан тоника и отхлебываю.- Как я оказался в комнате Витторио?
– Ты был очень пьян,- говорит она,- чувствуешь себя получше?
– Нет. Не лучше.- Тру лоб.- Я сильно набухался?
– Да. Мы решили дать тебе отдохнуть какое-то время перед уходом.
Мы? Что значит «мы»? Кто это «мы? Я оглядываю комнату, затем снова смотрю на нее и замечаю, что она без туфель.
– Почему ты без туфель?
– Что? – спрашивает она. Кто, я? Юная мисс Невинность.
– Твои туфли. Почему ты не в них? – спрашиваю я, выделяя каждое слово.
– Я танцевала,- говорит она.
– Превосходно.
Я представляю ее в медленном танце с Витторио, его пухлые пальцы ласкают ее спину, задницу, Лорен вздыхает: «Ну пожалуйста,- так мягко, как Лорен умеет вздыхать,- ну пожалуйста, Витторио».
Все это прокручивается в голове, и боль становится еще сильней. Я смотрю на нее. Я ее не знаю. Она ничто.
– У тебя… у тебя прекрасные… прекрасные ножки,- пьяно бормочет Витторио, склоняясь над ней.
– Витторио,- говорит она строго.
– Нет… нет, позволь же мне взглянуть.- Он приподнимает ее ногу.
– Витторио,- произносит она, и мне слышится отголосок робости.
Витторио наклоняется и целует ее ногу.
– О’кей,- поднимаюсь я.- Мы уходим.
– Ты хочешь уйти?
Она поднимает глаза, тем временем Витторио начинает ласкать ее лодыжку, его рука движется к ее чертову колену.
– Да. Сейчас,- требую я.
– Витторио, мы должны идти,- говорит она, пытаясь подняться.
– О нет, нет, нет… нет, нет, нет… не надо, не уходи,- встревожился Витторио.
– Нам пора, Витторио,- говорит она, допивая бокал.
– Нет! Нет! – выкрикивает Витгорио, пытаясь дотянуться до ее руки.
– Господи Исусе, Лорен, пошли давай! – говорю я ей.
– Да иду я, иду,- говорит она, беспомощно отталкиваясь от дивана.
Она подходит к креслу, в котором я сидел, и принимается надевать туфли.
– Я не хочу, чтобы ты… ты уходила,- взывает Витторио с дивана, закрыв глаза.
– Витторио, нам пора. Уже поздно,- говорит она успокаивающим тоном.
– Надень их на улице,- говорю я ей,- пошли.
– Шон,- произносит она,- заткнись.
– Где Мари? – спрашиваю я.- И чтобы я этого больше не слышал – «заткнись».
– Повезла домой Мону и Трэва.- Она тянется за сумочкой на столе.
Витторио начинает подниматься с дивана, но не может удержать равновесие и, задев стол, валится на пол и принимается стонать.
– Боже мой,- говорит Лорен, спеша к нему.
– Я не хочу в Италию! – вопит он.
Она становится на колени позади него и пытается поднять его и опереть о диван.
– Не хочу уезжать,- повторяет он.
– Лорен, сваливаем отсюда, черт подери! – ору я.
– У тебя что, совсем нет сострадания? – вопит она в ответ.
– Лорен, чувак – алкаш! – кричу я.- Валим отсюда.
– Не уходи, Лорен… не уходи,- хрипит Витторио с закрытыми глазами.
– Я здесь, Витторио, здесь,- произносит она.- Шон, найди полотенце.
– Ни в коем случае! – ору я на нее.
– Лорен,- повторяет Витторио, все так же со стоном, свернувшись калачиком, словно маленький ребенок.- Где Лорен? Лорен?
– Лорен,- говорю я, стоя над ними; это зрелище для меня оскорбительно.
– Я здесь,- говорит она.- Я здесь, Витторио. Не волнуйся.- Она проводит рукой по его лбу, затем смотрит на меня.- Если ты не принесешь полотенце и не поможешь, то иди прямо сейчас и подожди на улице, если хочешь. Я остаюсь.
Это конец. Я говорю ей, что ухожу, но ей все равно. Иду к входной двери и жду, придет ли она. Стою там минуты три и слышу только шепот из гостиной. Затем выхожу на улицу, на тропинку и дальше, за ворота. Уже похолодало, и я опять надеваю куртку, которую снял. Сижу на поребрике через дорогу от дома. В комнате Витторио загорается свет, затем через минуту гаснет. Я сижу на поребрике и жду, уставившись на дом, не понимая, что делать, довольно долго.
Я возвращаюсь в кампус, нахожу в «Пабе» Джуди, и мы курим траву, потом идем в мою комнату, где на двери висит угрожающая записка от Руперта («ГОНИ БАБКИ»). Я комкаю ее и протягиваю Джуди. Джуди спрашивает, от кого это. Я говорю ей – от Фрэнка. Ей становится грустно, она принимается рыдать и говорит мне, что с Франклином покончено, что он ей никогда не нравился и что им никогда не следовало встречаться. Потом, когда она чувствует себя получше, она начинает ко мне подкатывать.
– Что я Лорен скажу? – спрашиваю я, глядя, как она раздевается после любовной прелюдии.
– Не знаю,- говорит она.
– Что я тебя трахнул? – предлагаю я.
– Нет. Нет,- говорит она, хотя, готов поклясться, ей нравится эта идея.
