Стюарт

Не знаю, что на меня находит, но я отправляюсь на вечеринку «Приоденься и присунь» в одних трусах, думая, что у меня нормальное тело и что мне хочется привлечь внимание Пола Дентона. Я нюхнул кокаину с Дженкинсом и нажрался в полное говно тошнотворно-сладким, липким пуншем, и, когда поставили Билли Айдола, у меня просто снесло крышу и я выдал нехилый номер. Вся вечеринка в восторге, все стоят в кругу, а я в середине верчусь, извиваюсь, скачу, надеясь, что он смотрит на меня. После этого я искал его, я был возбужден, кружилась голова и немного подташнивало от таких жестких плясок; я был пьян и обдолбан, ко мне подкатывали чуваки с танцевального, и чувствовал я себя совсем неплохо. Но мне, конечно же, не удалось его найти. Его нигде не было. Он, наверное, решил, что ходить на такого рода мероприятия просто не круто. Но кто же не ходит на вечеринку «Приоденься и присунь», кроме отмороженной группы классичников (которые, наверное, рыскают по деревням, приносят в жертву фермеров и исполняют языческие обряды)? Закончилось все тем, что домой я отправился в одиночку. Не совсем, я подурачился с Деннисом какое-то время, но заснул, как обычно и происходит после пятничных вечеринок: не поебавшись.

Паши началось, и она готова. Вечеринка засасывает как воронка, это похоже на что-то сверхъестественное, и она оделась так тщательно, что старается не толкаться в общей комнате и на танцполе, потому что если она смешается с толпой, то, возможно, никогда не увидит тебя или ты никогда не увидишь ее. Вот почему она так осторожно бродит по вечеринке в поисках тебя. Она входит в общую комнату – этот мавзолей деструкции – под песни, которые она любит и под которые танцуют исходящие потом пленники пространства. Она неприятно шокирована, увидев, сколько человек решили прийти в белых простынях. Может, и ей следовало? Здесь так темно, что она может различить только бледность обнаженных тел, камеру и команду в углу, запечатлевающую на видео образы этой ночи, и еще картинки, более расплывчатые, мерцают над ними на стенах под потолком, худое мальчишеское тело, с энтузиазмом танцующее в круге из тех же самых исходящих потом пленников, везде полуголые, но, что довольно странно – или же, наоборот, ничего странного,- в этом нет эротики, и она проходит мимо них, сквозь живую могилу туда, где девчонка – настолько тучная, что у нее вырывается нервный смешок,- зачерпывает и разливает розовый напиток из цилиндрического серого бака, и она по-прежнему не видит тебя. Она ищет по коридорам и ванным комнатам, находит парочки, трахающиеся под октябрьской луной на лужайке, в ванных наверху, в спальнях наверху, бредет по коридорам, забредает даже на кухню, бога ради, но не видит тебя, пока не возвращается под убийственные голубые огни общей комнаты – теперь уже освещенной. Такова судьба: ты покачиваешься в танце с прекрасной девушкой, которую она узнает, но не верит, что она тебе нравится, но музыка слишком громкая, чтобы что-либо чувствовать, кроме того, что ты отдашься ей. Она стоит рядом с большим черным ящиком, больше чем она сама, откуда льется музыка, держа розовый напиток, и любуется тем, как ты запрокидываешь голову, как ты двигаешься, пытаясь попасть в такт (танцор из тебя никудышный), и песня заканчивается, и ее сменяет другая, и в этом нет никакого смысла. Она выходит за тобой из комнаты, ты оглядываешься на девушку и решаешь взять ее за руку, и от голубого света белая простыня светится под твоей курткой, которую ты решаешь снять, а она следует за тобой к просвету двери и произносит «здравствуй», но второй раз боли, как от перелома или лопнувшей мозоли, уже не будет, потому что музыка играет настолько громко, что ты не слышишь и даже не замечаешь, а вместо этого берешь ее за руку и вы уходите вдвоем. Ты улыбнулся ей, думает она. Но к тому моменту она спряталась в углу комнаты, стоя на свернутом ковре, комната – черно-голубое месиво, двигающееся под песни, а ее любовь – по-прежнему безмолвная и невысказанная, а ведь это было время принятия решений. Что ей делать? Может ли она пойти к тебе и рассказать все так, чтобы ты не принял ее за безумную нимфоманку? Нет. Дело даже не в этом, просто все кончено. Она стоит в углу – ждет и слушает музыку, которая ни о чем ей не говорит, даже не подсказывает никаких вариантов выхода из ситуации, а просто громко играет, тот же истязающий немой ритм, который завладевает ею, но не заставляет ее двигаться, и, выходя оттуда в одиночестве, она натыкается на кого-то, кто обрил голову, и он показывает ей язык и водит им из стороны в сторону, вопя оргия в буте, оргия в буте, но она не слушает, ее лицо, все еще разгоряченное, но онемевшее от того, что ее отвергли, опущено, она уставилась в пол – все кончено. Время пришло. Лысый смеется над ней. Она уходит к «Концу света», глядит вниз на городские огни. Больше не будет записок. Лавочка закрывается.