Шон

Кто-то заходит в «Паб», ищет кого-то, не находит и уходит, за ними закрывается дверь. Лорен Хайнд – совершенной красотки, которая оставляла записки у меня в ящике, среди них не было, и в «Паб» сегодня вечером я пришел только затем, чтобы встретиться с ней лицом к лицу. В прошлую субботу, в общем корпусе, я видел, как она опускает записку. Я и поверить не мог. Я был в таком шоке, что это оказался кто-то симпатичный, что вся прошлая неделя прошла как будто в дурмане. Сейчас я за столом с четырьмя, или пятью, или шестью ребятами, типа слушаю их отмороженный разговор, ищу глазами эту девчонку. Все говорят о том, что нового в скульптурной мастерской – о преподавателях по скульптуре, вечеринках, о последней скульптуре Тони, хотя и понятия не имеют, что она «выражает». Мне Тони сказал, что подразумевал стальную вагину, но никто из этих идиотов не догоняет.

– Она такая волнующая, такая чувственная,- говорит девушка с серьезной миной.

– Очень сильная. Вне стиля,- соглашается ее подружка – лесба из Дьюка, приехавшая в гости, и выглядит она так, будто сильно перебрала с MDA.

– Это Нимой. Чистый Нимой,- говорит Гетч.

Отвлекаюсь. Заходит еще кто-то, это та девчонка, которая, если меня не подводит память, совершенно немотивированно поцеловала меня взасос на прошлой пятничной вечеринке. В джукбоксе по-прежнему Питер Гэбриел.

– Но это же Диана Арбус – вне всякого сомнения,- говорит одна из девушек, и это она серьезно.

Дентон окидывает меня железным взором с противоположной стороны стола. Он-то, наверное, согласился с этим.

– Но ревизионистская теория в ее случае совершенно не обоснована,- радостно вставляет кто-то.

Возникает заминка, затем чей-то вопрошающий голос:

– А как насчет Виджи. Что о Виджи-то вы думаете, бога ради?

Испытывая невнятный сексуальный интерес, заказываю еще один кувшин пива и пакет картофельных чипсов со вкусом барбекю, от которых у меня расстраивается желудок. Питера Гэбриела сменяет Питер Гэбриел. Девчонка, поцеловавшая меня взасос в прошлую пятницу, уходит, купив пачку сигарет, и в каком-то извращенном смысле меня это разочаровывает. Она не настолько симпатична (слегка азиатка, с танцевального?), но, возможно, я бы ей вставил. Возвращаюсь к разговору.

– На этот раз Спилберг зашел слишком далеко,- шипит подсевший за столик недовольный мулат-интеллектуал в неброском необитниковском, но все же модном прикиде, увенчанном беретом.

Куда он зашел? Как будто только и делает, что ошивается в квартире в Кэнфилде, и бухает, как маньяк, и отваливает, когда родители приезжают на уик-энд, и каждый семестр принимает кучу друганов из закрытых колледжей. Какого хуя он делает в этой жизни? Как будто это его юные первогодочки посвящают в свои секреты и с ним подолгу прогуливаются вокруг общаг после ужина?

– Просто слишком далеко,- соглашается Дентон. Он серьезен, не шутит.

– Просто слишком далеко,- говорю я, кивая. Позади нашего столика второкурсники спорят о

Вьетнаме, какой-то чувак, почесывая голову, типа в шутку говорит:

– Черт, когда это было-то? А кто-то еще говорит:

– А не насрать ли?

И жирная девчонка с серьезным видом, готовая уже удариться в слезы, орет:

– Нет!

Кризис Старшекурсника Социологической Специализации. Я поворачиваюсь обратно к нашему столику с Уебками С Искусства, потому что они наводят меньше скуки.

Лесбиянка из Дьюка спрашивает:

– А вам не кажется, что истоки его популярного гуманизма скорее в извращенной поп-культуре шестидесятых, нежели в лишенной иллюзий модернистской точке зрения?

Поворачиваюсь опять к другому столику, но они растворились. Она снова спрашивает, перефразируя вопрос для напряженного мулата. Кого, черт подери, она спрашивает? Кого? Меня? Дентон не перестает кивать, будто она говорит что-то невероятно глубокое.

Кто вообще эта девушка? Зачем она живет? Интересно, может, стоит уйти прямо сейчас? Встать и сказать: «Спокойной ночи, уебки, это было сильно, и надеюсь, я никогда больше не увижу никого из вас» – и уйти? Но если я так сделаю, закончится тем, что они будут говорить обо мне, а это еще хуже, и я серьезно пьян. С трудом держу глаза открытыми. Единственная симпатичная девушка за нашим столиком поднимается, улыбается и уходит. Кто-то громким шепотом говорит:

– Она трахалась… вы готовы? – (Все за столом пригибаются вперед, даже я.) – С Лорен!

У всех от удивления раскрываются рты. Что за Лорен? Француз из Сотвелла? Или алкоголичка из Висконсина, работающая в библиотеке? Не может быть, что это моя Лорен! Исключено. Быть того не может, что она лесбиянка. Даже если так оно и есть – меня это слегка возбуждает. Но… может, записки она доставляла не по адресу? Может, она имела в виду ящик Джейн Горфинкель – он как раз над моим? Не хочется спрашивать, о которой Лорен идет речь, хотя узнать хочется. Гляжу на бар, пытаюсь отвлечься, но там по меньшей мере четыре девчонки, с которыми я переспал. На меня не смотрит ни одна из них. Они по-деловому, с отсутствующим видом потягивают пиво и курят, да что за хуйня. В конце концов срываюсь, сваливаю, ухожу. Проще простого. Я за дверью. Фелс неподалеку. У меня там есть кое-какие друзья, разве не так? Но при мысли об этом находит невероятнейшая тоска, так что я просто слоняюсь какое-то время по общаге, а затем сваливаю. Теперь в Сотвелл? Не-а. Но та девчонка, которая поцеловала меня… кажется, живет в Нойсе, в одноместной комнате № 9. Иду к ее двери и стучусь.

Кажется, я слышу смех, затем пронзительный голос. Чей? Чувствую себя дураком, но я пьян, так что все круто. Открывается дверь – девчонка, которая вышла из-за стола, не та, что поцеловала меня, на ней халат, а за ней в кровати какой-то бледный парень, раскуривающий на футоне большой багровый бонг. Господи Иисусе, отстой полнейший, думаю я.

– Э-э, а Сьюзен не здесь живет? – спрашиваю я, краснея, стараясь не робеть.

Девчонка оборачивается назад к парню в кровати.

– Сьюзен живет здесь, Лорен? Парень затягивается бонгом.

– Нет,- отвечает он, предлагая его мне.- Лей-девять.

Я поспешно сматываюсь. Быстро выхожу за дверь. Я на улице, холодно. Что делать? Думаю. Что же это за вечер, если ничего не предпринять. Так и останется никаким? Как все остальные гребаные вечера? Появляются какие-то мысли в голове. Решаю отправиться в Лей-9, где живет Сьюзен. Стучусь. Кроме альбома «Небраска» Брюса Спрингстина, ничего не слышно. Трахаться под такой музон – самое то, думаю я. Проходит долгое время, но в итоге Сьюзен открывает дверь.

– Как поживаешь, Сьюзен? Привет. Извини, что побеспокоил тебя в такое время.

Она странно так на меня смотрит, потом улыбается и говорит:

– Без проблем, заходи.

Я захожу, руки в карманы куртки. У нее на стене над компьютером и бутылкой «Столичной» две ксерокопированные карты Вермонта… на самом деле это Нью-Гэмпшир или, может, Мэриленд. Я слишком для этого пьян, доходит до меня, когда я заваливаюсь и глубоко вздыхаю. Сьюзен закрывает дверь и говорит: «Рада, что зашел» – и запирает дверь, и от того, что она запирает дверь, у меня все опускается; до меня доходит, что она тоже хочет трахаться и что именно это от меня и ожидается, и в этом виноват только я, а на самом деле я хочу Лорен Хайнд и мне кажется, что сейчас меня вырубит, а она выглядит готовой на все и совсем молодой.

– Где был? – спрашивает она.

– В кино. Отличный итальянский фильм. Но он весь по-итальянски, так что накуренным не посмотришь,- говорю я, стараясь быть погрубее, отбить у нее охоту.- Субтитры, знаешь ли.

– Да.- Она улыбается по-доброму, по-прежнему влюбленная в меня.

– Что я хотел сказать, типа, э, почему эти карты… Да, это самое, что эти карты там делают? – спрашиваю. Ну и лошара.

– В Мэриленде круто,- говорит Сьюзен.

– Я хочу переспать с тобой, Сьюзен,- говорю я.

– Что? – Притворяется, что не расслышала.

– Ты не расслышала?

– Нет. Слышала,- отвечает она.- В тот вечер мне так не показалось.

– Так что ты на это скажешь? – спрашиваю я, оставив эту ремарку висеть прямо у меня над головой.

– Мне кажется, что это вообще смешно,- говорит она.

– Как это? То есть почему ты так думаешь?

– Потому что у меня есть бойфренд,- говорит она,- припоминаешь?

На самом деле я ничего такого не помню, но все же выпаливаю:

– Это не играет роли. Это не причина, чтобы не трахаться.

– Да неужто? – спрашивает она скептически, но улыбается.- Объясни-ка.

– Ну, понимаешь ли, это как это самое…- Я присаживаюсь на кровать.- Это типа, это самое…

– Напился,- говорит Сьюзен.

Господи, имя Сьюзен такое дурацкое. Оно напоминает мне слово «синус». Она берет меня на слабо. Я прямо-таки чувствую, как она вся исходит. Она хочет.

– Где же ты была всю мою жизнь? – спрашиваю я.

– Ты знал, что я родилась в «Холидей-инн»,- кажется, говорит она.

Я пялюсь на нее, совершенно недоумевая, совсем уже ебанувшись. Теперь она рядом со мной на кровати. Я продолжаю пялиться.

В конце концов я говорю:

– Просто сними одежду и ложись или стой, мне все равно, на кровати, и, это самое, не важно, родилась ли ты в «Холидей-инн». Понимаешь, о чем я?

– Прекрасно,- говорит она.- Ты случаем не на искусстве учишься все еще?

– Что? – спрашиваю я.

У меня слезятся глаза. Она приглушает свет, и все происходит на самом деле, есть там бойфренд или нет его. Я пьян, но не настолько, чтобы отказываться. В ванной общего корпуса над туалетом сегодня кто-то написал раз пятнадцать: «У Рональда Макглинна ни хуя, ни яиц».

Она поворачивается ко мне – ее плоть мерцает зеленым светом от светящихся слов на компьютерном экране – и ничего не говорит. Я ложусь на спину, и она начинает сосать и пытается засунуть палец мне в жопу. Мне хорошо, а ее от этого реально прет, и я думаю, о чем говорят в ситуациях типа этой? Ты католичка? Тебе когда-нибудь нравились «Битлы»? Или девчонок положено спрашивать про «Аэросмит»? Девчонки в средней школе, помнится, одели черные повязки в день, когда Стивен Тайлер женился. Средняя школа была отстоем. Она все отсасывает, губы влажные, но твердые. Я засовываю руки под ее футболку, щупаю ее титьки. У нее небольшая волосатая бородавка под рукой, и у меня на самом деле от этого даже не пропадает желание. Не особо возбуждает, конечно, но и желания не отбивает.

– Погоди… погоди…

Я пытаюсь стянуть трусы до конца, затем джинсы, но я на кровати, и она у меня отсасывает и пытается раздвинуть ноги еще шире, и, хотя все это вызывает у меня типа отвращение, мне чересчур хорошо, чтобы ныть. Она поднимает голову.

– Болезни? – спрашивает.

– Нет,- говорю я, хотя должен сказать «да, мандавошки» и прекратить все это.

Я снимаю ее футболку через голову, нитка зеленой слюны приклеилась к губам, когда она поднимает голову. Я прикасаюсь сбоку к ее лицу, потом расстегиваю свою рубашку, сбрасываю штаны.

– Подожди, выключи свет,- говорю я ей. Она скалится.

– Мне нравится со светом.- И кладет руки мне на грудь.

– Не, нахуй. Я хочу без света. Решай вопрос.

– Я выключу.- Она выключает.- Так лучше?

Мы снова начинаем целоваться. Что теперь произойдет, думаю я. Кто начнет жуткое порево? Что сказали бы ее родители, если б знали, что это единственное, чем она здесь занимается? Пишет хайку на своем «Эппле», хлещет водку, как какая-то свихнувшаяся алкоголичка, постоянно трахается… Отреклись бы они от нее? Дали бы ей больше денег? Что?

– О, зайка,- стонет она.

– Тебе нравится? – нашептываю я.

– Нет,- снова стонет она,- я хочу включить свет. Я хочу видеть тебя.

– Что? Не верю.

– Мне хочется знать, что я творю,- произносит она.

– Не понимаю, что тебя может смущать,- говорю я.

– Меня заводит неон,- говорит она, но свет не включает.

Я пригибаю ее голову. Она снова принимается у меня отсасывать. Я отталкиваю ее. Головой она работает достойно.

– Подожди,- говорю я,- сейчас кончу…

Она поднимает голову. Я медленно спускаюсь по ней, целую сиськи (которые типа чересчур большие) и затем, минуя живот, к ее раскрытой, распухшей пизде, проскальзываю тремя пальцами внутрь, не переставая ее облизывать. Брюс поет про Джонни-69 или еще кого, а мы трахаемся. И я кончаю – хлюп-хлюп – как в плохом стихотворении, и что потом? Ненавижу эту сторону секса. Всегда есть тот, кто хочет, и тот, кто дает, но с тем, кто дает, и с тем, кто этого хочет, бывает непросто, даже если все успешно. Она не кончила, так что я снова приникаю к ней, и на вкус она отдает семенем, и потом… что происходит, как только кончаешь? Разочарование опрокидывает навзничь. Терпеть не могу это делать, и у меня все еще стоит, так что я начинаю снова ее трахать. Теперь она хрипит, ебется вовсю – вверх, вниз, вверх, и я закрываю ее рот рукой. Она кончает, облизывая мою ладонь, сипит. Все кончено.

– Сьюзен?

– Да?

– Где «клинекс»? – спрашиваю я.- У тебя есть полотенце или еще чего?

– Ты уже кончил? – спрашивает она растерянно, лежа в темноте.

Я все еще в ней и говорю:

– О да, ну, сейчас кончу. На самом деле уже кончаю.

Я немного постанываю, натурально похрюкиваю и затем выхожу из нее. Она пытается удержать меня, но я просто прошу «клинекс».

– У меня нету,- говорит Сьюзен, затем голос ее надламывается, она начинает рыдать.

– Что? Что произошло? – настороженно спрашиваю я.- Погоди. Я же сказал тебе, я кончил.