Лорен

Я и Джуди. Натягиваем холст. У меня в студии. Джуди только что сделала себе маникюр, так что она не совсем, как говорится, в теме. Так что мы заканчиваем. Пятница, вечер. Она принесла два «Бекса» и курнуть. Мне нравится Джуди. Мать мне не нравится. Матушка звонила. После ужина. На меня это навело такую невероятную тоску, что я могла только бродить в ступоре и курить сигареты, пока не спустилась в студию. Моей матушке нечего было мне сказать. На этот раз она не рассказала ничего удручающего – просто нечего было. Она смотрела фильмы по видику. Моя мать сумасшедшая. Я спросила ее про журнал (она там главная), про свою сестру, которая учится в род-айлендской школе дизайна, и в конечном итоге (большая ошибка) про своего отца. Она сказала, что не расслышала. Я не стала переспрашивать. Затем она упомянула, что Джоан (новой подружке отца) всего двадцать пять. И потому как я не разрыдалась, меня не скрючило и я не попыталась покончить с собой, она сказала, что, если я одобряю то, что он делает, почему бы мне вообще не отпраздновать Рождество с ним. К этому моменту разговор уже настолько дегенерировал, что я сказала ей, что у меня пара в полночь, повесила трубку и отправилась в студию разглядывать все дерьмо, абсолютнейший говняный кал, который я писала весь семестр. Я должна была делать постеры для пьесы Шепарда, но лесбиянка, которая занимается ее постановкой, меня конкретно бесит, так что, может, дам ей один из этих недоделанных кусков дерьма. Я выкрикиваю:

– Это все дерьмо! Джуди, взгляни на это. Это дерьмо!

– Нет, это не дерьмо. Но она не смотрит.

– Ты не смотришь. О господи.

Я распечатываю свою вторую пачку за день, а еще и одиннадцати нет. Последнее, о чем мне надо беспокоиться,- это рак легких или груди. Слава богу, что противозачаточные я сейчас не принимаю.

– Меняю специализацию,- говорю я.

Смотрю на то, что сделала. Джексон Поллок освободил линию, не забывай об этом, сказал мне кто-то вчера на живописи. Как мне освободить это дерьмо? Интересно. Я отхожу от незаконченного холста. До меня доходит, что я бы скорей истратила свои деньги на наркотики, нежели на художественные принадлежности.

– Я меняю специальность. Ты меня слушаешь?

– Опять? – говорит Джуди, вся ушла в скручивание очередного косяка. Она смеется.

– Опять? Обязательно надо было это говорить?

– Не смеши меня, а то ничего не получится.

– Бред какой-то,- говорю.

– Пошли на вечерину,- проскулила она. Джуди скулит.

– Зачем? Все, что нужно, у нас и здесь есть. Теплое пиво. Музыка. И более того – парней нет.

Я меняю кассету. Мы слушали «Сборник № 2», который составили на первом курсе. Он вызывает и плохие и хорошие воспоминания. Майкл Джексон («Сколько песен с альбома «ТпгШег» ты можешь назвать?» – спросил меня как-то Виктор. Я соврала – мол, только две. После этого он сказал, что любит меня… где это было? В автокинотеатре «Уэллфлит», или мы шли по Коммершиал-стрит в Провинстауне?), Принс (секс в запаркованном университетском микрике под звуки проходившей рядом пятничной вечеринки, с симпатягой из Брауна), Гранд мастер Флэш (мы танцевали под «The Message» столько раз и ни разу не устали). Эта кассета наводит тоску. Выключи. Поставь что-нибудь другое, «Сборник № 6» (рэгги).

– Когда Виктор возвращается? – спрашивает Джуди.

Из общего корпуса и из «Конца света» доносится искусительная музыка. Может, сходить все-таки. На вечеринку то бишь. Книжка по венерическим заболеваниям с отвратными детальными фотографиями (некоторые крупные планы – розовые, голубые, пурпурные, красные волдыри были прекрасны в абстрактном минималистском смысле) всегда срабатывала как сдерживающий фактор от похода на пятничную вечеринку. Виктор тоже был таким фактором. Если бы он был здесь, мы, наверное, отправились бы на эту вечеринку и повеселились. Листаю книгу. Девушка крупным планом, у которой была аллергия на пластик в противозачаточном колпачке. Отвратительно. Может, мы хорошо бы провели время. Я представляю, как бедный красивый Виктор где-то в Риме или Париже, одинокий, голодный, отчаянно пытается связаться со мной, может, даже орет на какого-нибудь урода оператора на ломаном итальянском или на идише, чуть ли не в слезах, стараясь до меня дозвониться. Вздыхаю и прислоняюсь к колоннам в студии, потом откидываю голову. Чересчур мелодраматично.

– Кто знает? – слышу я свой собственный голос.

– Что тебе это напоминает? – спрашиваю, облокачиваясь назад.- Дега? Сера? Ренуара?

Она смотрит на холст и говорит:

– «Скуби-Ду».

Ну ладно, в «Паб» пора. Взять кувшин «Дженни» и, если мы не забыли обналичить чек, можно отполировать винными коктейлями, а потом заглотить пиццу или багель. Это знает Джуди. Знаю и я. Когда жизнь дает трещину, крутые отправляются бухать.

Так что мы отправляемся в «Паб». Кто-то написал черными буквами на двери «Пункт лишения чувств», и мне от этого не смешно. Покупаем кувшин и присаживаемся в конце зала. Слушаем музыкальный автомат. Я думаю о Викторе. Нераскуренный косяк у Джуди в сумке. И наш разговор о том же, что и всегда, когда мы в «Пабе» и не идем на вечеринку. Разговоры, от которых недавно, с тех пор как я старшекурсница, я стала уставать.

Джуди: Что сегодня показывают?

Я: «Апокалипсис сегодня»? Или, может, «Рассвет мертвецов»? Я так думаю.

Джуди: Нет. Сколько ж можно, господи.

Я: Ну, в кого ты влюблена?

Джуди: Во Франклина.

Я: Ты вроде говорила, что он придурок и зануда. Почему?

Джуди: Больше нет никого.

Я: И тем не менее ты сказала, что он придурок.

Джуди: Мне очень нравится его сосед.

Я: Кто это?

Джуди: Майкл.

Я: Что же ты с Майклом не встречаешься? Джуди: Возможно, он голубой. Я: Откуда ты знаешь?

Джуди: Я переспала с ним. Он мне заявил, что любит мальчиков. Вряд ли из этого что-либо вышло бы. Он хочет быть балериной.

Я: Если ты не можешь быть с тем, кого любишь, солнышко…

Джуди: Трахни взамен его соседа.

Я: Мы пойдем куда-нибудь или нет?

Джуди: Нет, не думаю. Не сегодня.

Я: Что сегодня показывают?