Шон
Кошмар в столовке. Часть IVXVV. Девчонка, которая вчера трахалась с Митчеллом и с которой я снова хочу переспать, застряла на раздаче напитков. С того места, где я сижу, мне ее очень хорошо видно. Она разговаривает со своей пухлой лесбийской (вероятно) подружкой, с которой они вместе накуриваются. На ней платье, которое не поддается описанию. Думаю, можно было бы назвать его кимоно, только оно короче и на нем майка. Платье огромное, но все же видно, что у нее хорошее тело, и не похоже, чтоб она носила лифчик, и сиськи смотрятся великолепно. Я типа знаком с ней; после той ночи я разговаривал с ней в пятницу на вечерине во Франклине. Вероятно, у нас есть какие-то занятия вместе, но я не уверен, потому что не особо часто там появляюсь, чтобы знать наверняка. Куда б кривая не вывела – она следующая.
Снова ужин, и я сижу с обычной командой: Тони, Тим, Гетч. Чертовы House Pigs, наша местная группа, разбудили меня сегодня в четыре дня – репетировали прямо у меня над головой. Я принял душ и, пока сушил феном волосы, соображал, что пропустил две пары и что до конца месяца мне надо выбрать специализацию. Я расхаживал по комнате, курил, слушал старый Velvet Underground, надеясь, что это заглушит House Pigs, пока не наступило время ужинать. Когда я отправился в столовку, они все еще репетировали.
На раздаче был Джейсон, и я сказал ему, что поговорил с Рупертом и смогу достать ему эти четыре грамма к завтрашнему вечеру, но что он должен снять свои солнечные очки, потому что выглядит в них чересчур подозрительно. Он только улыбнулся и дал мне дополнительный кусок говядины, или индейки, или свинины, или черт знает, что он там раздавал, и это было круто, если подумать. Ну так вот, смотрю я на эту девчонку, думая, не она ли оставляет записки в моем ящике, и потихоньку завожусь – пусть даже это и не она. Но затем ее жирная подружка что-то ей говорит, и они смотрят на наш столик, а я опускаю глаза и притворяюсь, что ем. Думаю, она второкурсница и, скорей всего, живет в Сван-хаусе, но за этим столом я никого спрашивать не буду. Это неспортивно. Тим – дебил, что обрюхатил Сару, но ему на это наплевать. Я трахнул Сару пару раз на втором курсе. На самом деле это сделало большинство парней за столом. Прикол, конечно, что именно Тим оказался крайним. По этому поводу никто особо не расстраивается и не чувствует себя несчастным. Тим даже острит на эту тему.
– Столько девок залетает – можно опыты проводить,- смеется он.
– Я б сделал это за пятьдесят баксов, без шуток,- говорит Тони.
– Отвратно, чувак. Просто отвратно,- говорит Гетч, играющий в «Волшебный экран».
– Это по поводу еды или шуточек насчет аборта? – спрашиваю я.
– Да вся эта прочистка засорившихся труб,- объясняет Тони.
Гетч говорит:
– Отличный пошел юморок.
– Да ладно,- говорю я Гетчу,- расслабься.
– А ты-то чего веселишься, чувак? – спрашивает Гетч у Тима, вытаращившись на него так, как только мог студент-социолог.
– Слушай,- говорит Тим,- я столько раз уже проходил через все это дерьмо, меня это вообще не колышет.
Гетч кивает, но не похоже, что он на самом деле догоняет, тем не менее он заткнулся и уставился опять на «Волшебный экран».
– А откуда ты знаешь, что это вообще от тебя? – спрашивает Тони, который только что вернулся со встречи студенческого совета, обдолбанный в кашу.
– Да знаю,- говорит Тим, как будто он гордится своей уверенностью.
– Но откуда ты знаешь? Эта сука могла тебя наебать,- говорит Тони, тот еще помощничек.
– Да видно,- говорит Тим,- достаточно посмотреть на нее, сразу видно, что не врет.
Все замолкают.
– Ты это чувствуешь,- повторяет он.
– Ну прямо мистика какая-то,- говорит Тони.
– Ну и когда у нее выдерут плод? – спрашивает Норрис.
Весь стол издает стон, а Тим смеется виновато, но беспомощно, и у меня это вызывает тошноту. Та девушка получает в конце концов свою колу и выходит из главной столовой. Выглядит она уверенной в себе красоткой.
– В среду, чувак.- Тим стреляет сигарету и складывает руки чашечкой, прикуривая, хотя вероятности, что спичка потухнет, нет. Такая предосторожность, надо полагать.- Это произошло бы во вторник, но во вторник у нее будет важное занятие по танцам, так что это случится в среду.
– Шоу мает гоу он,- улыбаюсь я со слабой ухмылкой.
– Да,- говорит Тим немного взволнованно,- именно так. А потом она поедет в Европу – и вот тогда-то я вздохну свободно.
Все за столом, включая Тима, уже потеряли интерес к этой не новой (известной со вчерашнего вечера, а для опоздавших – с начала ланча) сплетне, так что продолжаются другие разговоры о других важных предметах. Норрис поднимается, и я прошу его принести мне кофе.
– Тебе со сливками? – спрашивает он.
– Да, слей погуще,- отвечаю я ему. Старая шутка.
– Слышь, Шон, да ты… весельчак.
– Да, я весельчак.
– Никто не знает, где можно вечером экстази достать? – спрашивает Тим.
– А где вечерина будет? – спрашивает Гетч.
Я замечаю своего соседа по комнате, он вернулся из Нью-Йорка.
– Qa va*,- говорит он, проходя мимо меня.
– Qa va – отвечаю я и добавляю: – Лягушатник.
* Как дела (фр.).
– В «Конце света» и, наверное, в «Кладбище»,- говорит ему Тони. Тони – еще и председатель финансового комитета.- Взносы на алкоголь горячо приветствуются.
– А не холодно на улице тусоваться? – спрашивает Гетч.
– Оденься потеплее, кошечка.
Тони отодвигает тарелку и приступает к салату; хоть Тони мне и нравится, эта европейская салатина меня раздражает.
– Кошечка? Кто сказал «кошечка»? – спрашивает Тим.- Не слыхал этого слова с восьмого класса.
– Да отъебись ты,- отвечает Тони.
Он злобится, оттого что не получил роль в какой-то дурацкой постановке театрального отделения, хотя его основная специализация – скульптура, и, несмотря на то что он хороший парень и все такое, меня раздражает, что он надувает губы из-за какой-то гомозни. Я хочу трахнуть Сару еще раз. Я помню, отсасывает она невероятно. Или это был кто-то еще? Или это у Сары была спираль, о которую я чуть себе член не вспорол? Принимая во внимание сложившуюся ситуацию, ВМС (внутриматочная спираль), наверное, была не у нее, но даже если и у нее, то я мог бы просто снова воспользоваться случаем, если б мне представилась такая возможность.
– Никто не знает, что сегодня вечером будут показывать? – спрашивает Гетч.
– Спроси чего-нибудь полегче,- говорит Тони. Норрис возвращается с кофе и шепчет:
– Слил погуще.
Я делаю глоток и улыбаюсь:
– Великолепно.
– Не знаю. «Ночь мертворожденного»? Не знаю,- говорит Тони.
– Можно уже заткнуться? – спрашивает Тим.
– Я слышал от Роксанн, что «Карусель» закрывается,- предлагаю я тему для разговора.
– Да ладно. Серьезно? – спрашивает Норрис.
– Да,- говорю я.- По крайней мере, так говорит Роксанн.
– Почему? – спрашивает Гетч.
– Первогодки и второгодки не пьют больше,- говорит Тони,- полный отстой.
– Я тоже думаю, что это отстой,- говорит Гетч.
По какой-то причине он всегда кажется мне дешевым ослом. Не могу объяснить. Он встряхивает «Волшебный экран».
– Рок-н-ролл,- говорю.
– Ужас, ужас,- смеется Тим.
– Это просто еще один пример того, что Кэмден катится ко всем чертям, и все,- говорит Тони.
– Что тут поделаешь,- говорю я.
Тони теряет терпение, входя в политический задор.
– Слушай, ты понимаешь, что у нас будет гребаная качалка? Зачем? Ты понимаешь? Ты можешь объяснить? Я не могу. Я только что вернулся с заседания студенческого совета, так первогодки хотят, чтобы в кампусе построили дом братства. Ты понимаешь это? Что ты с этим поделаешь?!
Я вздрагиваю.
– Все это бред собачий.
– Почему? – спрашивает Тим.- Мне кажется, качалка – неплохая идея.
– Потому что,- объясняю я, надеясь утихомирить Тони,- я поступил сюда, чтобы быть подальше от спортивного мудачья и этих уродских братств.
– Слушай,- говорит Тим с гнусной ухмылкой,- девчонки подкачивают мышцы на внутренней стороне бедра, чувак.- Он хватает меня за ногу и хохочет.
– Да ну,- на меня вдруг находит ступор,- качалка все ж таки.
На самом деле мне плевать. Тони смотрит на меня:
– Кто у тебя научный руководитель, Шон? Какая у тебя специализация? Компьютеры?
– Рейгановские восьмидесятые. Их пагубное влияние на студентов младших курсов,- говорит Тим, кивая.
На самом деле меня это бесит, только не так сильно, как ему хотелось бы.
– Компьютеры,- передразниваю его.
– Специализация-то какая у тебя? – наезжает он, гребаный сосунок, здоровый, сука, салат доешь, урод.
– Рок-н-ролл. – Я пожимаю плечами. Он поднимается с отвращением на лице:
– Да ты никак попугай?
– Чего это на него нашло? – спрашивает кто-то.
– Да роль ему не досталась в пьесе Шепарда,- отвечает Гетч.
Откуда ни возьмись появляется Дейдре. Чтобы спасти ситуацию? Не совсем.
– Питер?
Все за столом поднимают глаза и замолкают.
– Я думал, меня зовут Брайан,- говорю я, не глядя на нее.
Она смеется, наверное, курнула. Я смотрю на ее руки, черного маникюра уже нет. Ногти цвета бетона.
– Ну да, конечно. Как поживаешь? – спрашивает она.
– Ем,- киваю я на стол.
Все за столом глядят на нее. Ситуация весьма неловкая.
– На вечеринку пойдешь? – спрашивает она.
– Да. Я пойду на вечеринку. А ты идешь на вечеринку?
Бессмыслица.
– Да.
Она, похоже, нервничает. Стремается парней за столом. На самом деле вчера она была о’кей, просто слишком бухая. Наверное, в кровати с ней хорошо. Я смотрю на Тима, который ее рассматривает.
– Да, иду.
– Тогда, полагаю, там и увидимся.
Я смотрю на Норриса и закатываю глаза.
– О’кей,- говорит она, мешкая, озираясь.
– О’кей, увидимся там, пока.- И шепчу себе под нос: – Боже мой.
– О’кей, ну,- она прокашливается,- увидимся.
– Исчезни,- говорю я сквозь зубы.
Она подходит к другому столику. Ребята за столом ничего не говорят. Я в растерянности, потому что она не слишком круто выглядит и все знают, что я трахнул ее прошлой ночью, и я поднимаюсь подлить на свою неминуемую язву еще немного кофе. Рок-н-ролл.
– Мне нужна двуспальная кровать,- говорит Тим,- у кого-нибудь есть двуспальная кровать?
– Не кури траву,- говорит еще кто-то.
– Шуби-дуба-хали-гали,- говорит Гетч.
И чувство это ни в жар не бросает, ни кровь не леденит. Впрочем, промежуточного состояния тоже нету. Только этот слабый пульс, который ощущается в моем теле в любое время дня. Я решила ежедневно оставлять в его ящике по записке. Я представляю, как он прикалывает их куда-нибудь, может, к белой стене в своей комнате, в комнате, в которой я так хочу жить. Достаточно ли этих средств? – спрашиваю у себя до тошноты, и чувствую себя идиоткой, и сжимаюсь от страха всякий раз, как оставляю записку в его ящике, его карманной кровати. Моя воля – скорая помощь по неотложному вызову. Но часто я пытаюсь забыть его (я не познакомилась с ним и не познакомлюсь еще долго, не осмелилась и рта раскрыть, чтобы встретиться с ним лицом к лицу, иногда я хочу кричать, иногда я думаю, что умираю), и я пытаюсь забыть биение своего сердца, но не могу и заболеваю. В том пространстве, куда я попадаю, темно и пусто. Моя одержимость (не знаю, можно ли это вообще считать одержимостью, слово не совсем подходящее), пусть тщетная или смешная для тебя, начинает свое таинство из ничего. Это просто. Я наблюдаю за ним. Он изобличает себя в темных контурах. Все, во что я верю, уплывает, когда я становлюсь свидетелем того, как он говорит, ест или пересекает пределы людной комнаты. Я чувствую возмездие. Его имя написано у меня на листе бледно-голубой бумаги толщиной с салфетку, упавшие тополя, которые я нарисовала, лежат вокруг букв. Все напоминает мне о его существовании: напротив меня через коридор живет собака. Ее владелец зарегистрировал ее как кошку (представители семейства псовых в этом месте запрещены) и сделал ее пушистую фотографию, собачка небольшая, бледно-лилового окраса, с ушами как у гнома. Однажды я кормила ее «Педигри». Я воспринимаю его действия как намек и из-за этого ни с кем не разговариваю. Он красивый, хотя сразу и не подумаешь. В нем есть что-то кружащее, словно мотыльки, порхающие в светлой ночи Аризоны. И я знаю, что мы встретимся. Это произойдет легко и скоро. И мое расстройство – мое ужасное, бессмысленное расстройство – уйдет. Я пишу еще одну записку после ужина. Он должен знать, что это я. Я знаю, какую марку сигарет он курит. Однажды в городе я видела, как он покупал кассету Ричарда и Линды Томпсон. Я стояла, роясь в корзине, где не было ничего интересного, и он меня не заметил. Я слушала их в школе. Когда Линда и Ричард были еще вместе. Они расстались, как Джон и Иксина, как Тина и Айк, Сид и Нэнси, Крисси и Рэй. Со мной этого не произойдет. Его имя – это слово в начале страницы, и значит, поэма началась, получила развитие, началась, но не закончилась, потому что пишущая машинка больше не печатает. Я целую свою руку и нюхаю ее, и нюхаю его: о, я притворяюсь, что это его запах. Его. Его. Я не осмеливаюсь пойти в его корпус или пройти мимо его комнаты. Я пройду мимо него и даже не подниму глаз. Я пройду мимо него в столовой с беспечностью, которая шокирует даже меня саму.
