11. Короткометражка самонадеянности
Ладно, я должна вас предупредить. В подростковые годы я не была ангелом.
Простите, не смогла удержаться. Но вы знаете, что я имею в виду.
Мне исполнилось тринадцать, и внезапно мир съежился, превратившись в маленький пакетик клея. Я обнаружила, что это магическое вещество способно приклеить постер с Донни Осмондом[14] к стене моей спальни и унести меня далеко от горя, которое после смерти мамы высовывало свои грязные башмаки из–под нашего обеденного стола. Вскоре после того, как я была записана в местную школу, меня захотели оттуда выгнать. Папа боролся за то, чтобы я осталась там. Мои отметки по английской литературе были лучшими в классе, поэтому ему ответили — ладно, если только я перестану сбегать с уроков и подбивать остальных детей курить марихуану.
Несколько лет спустя после маминой смерти я бродила как волк–одиночка, сочиняя по ночам полные муки поэмы, чтобы спастись от тоски, заводила дружбу с неподходящими людьми и наблюдала, как папа проводит дни, глядя на часы на каминной полке, которые давно перестали тикать. В конце концов он закончил новый роман. Я прочитала черновики и сделала детальный разбор написанного. Папа посмеялся над моей не по годам развитой способностью замечать слабые места сюжета и неудачных персонажей. Потом сдернул со своего стола старую пишущую машинку и водрузил ее на мой туалетный столик.
— Пиши, — приказал он.
И я стала писать.
Сначала я насочиняла много ерунды. Потом написала несколько приличных коротких рассказов. Потом перешла на любовные письма. Долговязому недоразумению по имени Сет Бомер. Похоже, у него были проблемы с тем, чтобы стоять или сидеть неподвижно. Он смазывал свои черные волосы до тех пор, пока они не начинали свисать, закрывая ему пол–лица, как крыло мертвой вороны. Он редко смотрел кому–нибудь в глаза и всегда держал руки в карманах. Но мне было шестнадцать. Ему — двадцать. Он был замкнутым и очень быстро гонял на машине. Как я могла его не любить?
Я наблюдала, как Марго копает себе яму, прежде чем спрыгнуть туда. Я часто возводила глаза к небу и разговаривала сама с собой. Назовите меня циничной. Но я в буквальном смысле слова уже побывала в ее шкуре и теперь испытывала из–за этого неудержимые рвотные позывы. Сет был своего рода вехой: теперь я видела, как далеко я зашла с того момента, как Марго начала стремительно скатываться в саморазрушение.
Однако на этот раз я не была очарована. Это напоминало просмотр плохой романтической комедии — ты в точности знаешь, кто есть кто, что происходит, когда что случится, и можешь выставить на часах точное время благодаря намекам струнной музыки. Это было скучно. И я боялась. Я видела вещи, которые никогда, никогда раньше не видела. Я не имею в виду душу и тому подобное. Я не говорю об аурах или фаллопиевых трубах. Я имею в виду последствия моего пребывания в Доме Святого Антония. Хотя мы изо всех сил трудились, чтобы предотвратить последствия, разрушающие жизни детей, которые вошли в двери Дома Святого Антония, многое все–таки произошло. Сет был одним из таких последствий.
Марго встретила Сета, когда была в гостях с ночевкой в доме своей лучшей подруги Софии. Сет приходился Софии кузеном. Рано осиротев, он проводил много времени у родителей Софии. Хотя Сет унаследовал обширную ферму родителей, он предпочитал проводить большинство вечеров у тети и дяди, в их кишащем котами доме с верандой. Когда София начала приглашать к себе подружек с ночевкой, Сет стал появляться с собственными подушкой и одеялом.
Короткометражка самонадеянности.
Место действия: кухня. Время действия: сумерки. Атмосфера: на волосок от бросающей в дрожь. Шестнадцатилетняя девочка прокрадывается вниз по лестнице. Она роется в шкафу в поисках парацетамола — у нее колики, и она не может спать от боли. Девочка не видит силуэта человека, сидящего за кухонным столом, — человек читает и курит. Он несколько минут наблюдает за ней. Он уже замечал ее раньше, когда София и шайка ее дерзких подружек занимались макияжем. Высокая — примерно пять футов девять дюймов, — стройная, как бывают стройны шестнадцатилетки (выпирающий животик, узкие бедра), с густыми светлыми, как у норвежки, волосами до талии. Сочные розовые губы, презрительные глаза. И очень противный смех.
Он наблюдает, как она совершает налет на шкаф. Потом он объявляет о своем присутствии:
— Ты взломщица или что–то в этом роде?
Марго резко оборачивается, роняя коробочки с таблетками от мигрени на пол. Парень за столом подается вперед и по–королевски взмахивает рукой. При лунном свете Марго видит, что это кузен Софии.
— Эй! — монотонно говорит он.
— Э–э… Эй! — хихикая, неловко отзывается она. Я ненавижу чувство неловкости. — Почему ты тут, внизу?
Сет не отвечает, вместо этого похлопывает по столу перед собой. Марго послушно садится напротив. Он делает длинную затяжку, проверяя, сколько времени девочка ему даст. Можно ли подцепить ее без особого труда. Она блистательно проходит испытание.
— Итак, — говорит Сет, почесывая ногтем большого пальца свои бачки. — Я не сплю. Ты не спишь. Почему бы нам не заняться чем–нибудь получше, кроме как пялиться на лунный свет?
Марго хихикает. Потом, когда он улыбается, я смеюсь — в теле подростка.
— Ты имеешь в виду испечь пирог?
Он щелчком отправляет окурок в раковину, плашмя кладет ладони на стол и опускает на них подбородок, улыбаясь ей снизу вверх, как собака.
— Ты умная девочка, знаешь, что я имею в виду.
— Мм, — возводит она глаза к потолку, — не думаю, что Софии понравится, если я пересплю с ее кузеном.
Он выпрямляется, вынимая из–за уха еще одну сигарету. Притворяется оскорбленным.
— Кто об этом упоминал?
— Я же умная девочка, знаю, что ты имеешь в виду. — Без улыбки. Ее глаза впиваются в его глаза, которые широко распахиваются. Она куда умнее, чем он думал.
— Куришь?
— Конечно.
— Скажи, Марго…
— М–да?
Я губами проговорила следующие несколько слов, когда он их произнес:
— Как насчет того, чтобы прогуляться по парку?
Марго вдыхает дым и всеми силами старается не давиться.
— Вокруг нет парков.
— Ты умная девочка, ты знаешь, что я имею в виду.
Я наклоняюсь к ней и говорю очень четко:
— Не надо.
Я понимаю, что говорю впустую. Я всегда все знала сама, и когда мне было сорок, и уж тем более когда мне было шестнадцать. И я понимала, что препятствия не помогут — они только придадут мне решительности.
Я тщательно обдумала тактику. Единственное, что я могла сделать в такой ситуации, — это отступить и позволить Марго сделать то, что она сделала. А когда все закончится, когда она совершит все ужасные ошибки, я всеми силами постараюсь соорудить что–нибудь красивое из обломков. Вроде мудрости.
Что ж, я никогда не изучала в колледже психологию. Я никогда не понимала Фрейда. Но в последнее время кое–что стало для меня удивительно ясным, пролив яркий свет на жизненный выбор Марго, который я раньше до конца не понимала и от которого полностью так и не оправилась.
Марго наслаждалась стычками с Сетом.
Нет, серьезно. Она терпела пощечины и пинки, издевки и ложь, зная, что из–за них поцелуи потом будут слаще, что обещания и романтические жесты возбудят больше, если им будут предшествовать синяки.
Однажды, когда Сет рано утром взобрался по водосточной трубе в спальню Марго и настоял, чтобы она последовала за ним в машину, я нехотя потащилась с ними. Они поехали в бар в более крупный город в десяти милях отсюда.
Под оглушительное пение Джонни Кэша[15] по радио Сет говорит:
— Я люблю тебя, детка.
— Я люблю тебя сильнее, Сет.
— Ты уверена? — Сет убавляет громкость радио.
— Угу, — кивает Марго.
— Марго, ты умерла бы за меня?
— Конечно умерла бы! — (Пауза.) — Сет, а ты умер бы за меня?
Он, не мигая, глядит на нее. Его глаза серые, как пули, а улыбка — улыбка поджигателя.
— Я убил бы за тебя, Марго.
Она обмирает. Я тревожно шевелюсь на стуле.
Меньше чем через час Сет выволакивает ее из бара и впечатывает в кирпичную стену.
— Я видел тебя! — тычет он пальцем ей в лицо. Марго переводит дух.
— В каком смысле — видел?
— Тот парень. Ты на него смотрела!
— Нет, не смотрела.
— Не лги мне!
— Сет… — Она берет его лицо в ладони. — Я люблю только тебя.
Он дает ей пощечину. Сильно. Потом целует ее. Мягко.
И, как ни странно, она наслаждается каждой секундой этой мыльной оперы.
Я посовещалась с ангелом–хранителем Грэма, пока Марго расхаживала по комнате, заламывая руки и разговаривая сама с собой, придумывая, как все рассказать. Ангел Грэма — Бонни, его младшая сестра, — кивнула и исчезла. Как только я начала сомневаться в ее тактике — почему она исчезла? — Бонни появилась снова, причем не одна.
Это была Ирина, примерно на тридцать лет моложе, с гладким лицом, ясноглазая, в длинном белом платье. Только из спины ее не текла вода. Она посмотрела на меня, протянула руку и погладила меня по лицу. Я прижала ладони к губам, глаза мои наполнились слезами.
— Мама, — сказала я, и она притянула меня к груди.
Спустя долгое время Ирина отступила и обхватила ладонями мое лицо.
— Как ты, милая? — спросила она.
Поток слез помешал мне ответить. Мне о стольком хотелось ей рассказать, о стольком спросить.
— Я так скучаю по тебе. — Вот все, что я смогла сказать.
— О милая, — ответила она. — Я тоже по тебе скучаю. Но знаешь, все будет в порядке.
Ирина посмотрела на Грэма. Я знала: она пришла, чтобы побыть с ним.
— На сколько ты сможешь остаться? — быстро спросила я.
— Ненадолго. — Она взглянула на Бонни. — Я могу наносить визиты только тогда, когда в том есть необходимость. Но мы скоро увидимся.
Ирина вытерла слезы, потом поднесла мои руки к губам и поцеловала их.
— Я тебя люблю, — прошептала я, и она улыбнулась, прежде чем сесть рядом с Грэмом на кушетку, где тот лежал, храпя и капая слюной, и положить голову ему на грудь.
Я ринулась вверх по лестнице, в комнату Марго.
Та стояла перед зеркалом, одними губами произнося неслышные слова.
Я не смогла удержаться.
— Марго! — выдохнула я. — Мама внизу, быстро!
Она не обратила на меня внимания, продолжая репетировать свою речь. Речь, которую я хорошо помнила.
Я знаю, ты очень разочарован во мне, и я знаю, что мама тоже была бы разочарована… — Ее глаза начали наполняться слезами. — Но, как говорила леди Макбет, что сделано, то сделано. Решишь ли ты выгнать меня, зависит от тебя.
Я видела ребенка, когда он был эмбрионом, наблюдала, как он кружится и разворачивается, пока наконец не устраивается аккуратно, как алмаз на красной подушке, его бедное сердце вздрагивает. Маленький мальчик. Мой сын.
Марго закончила свой монолог и еще некоторое время пристально смотрела на себя в зеркало. На мгновение наши отражения слились. Мы были близнецами, находящимися по разные стороны смертности. Только глубина наших глаз была разной. Марго смотрела так, как смотрит человек, приблизившийся к мосту над пропастью. Мои глаза были глазами человека, уже перешедшего этот мост.
Она медленно стала спускаться по лестнице.
— Папа?
Он всхрапнул, все еще во сне. Она позвала снова. Ирина нежно подтолкнула его, и он проснулся. Марго тут же охватил страх. Она надеялась, что Грэм продолжит спать и она выйдет сухой из воды. Он резко сел и огляделся. И увидел лицо Марго.
— Ты в порядке? Что случилось?
Грэм перекатился и пошарил в своих волосах в поисках очков.
— Ничего, ничего, папа, — поспешила заверить его Марго.
Желаемое выдавалось за действительное.
— Иди сюда и сядь, — невнятно произнес он.
Марго послушалась, пряча глаза. Она уже плакала. Грэм добрался до кухни.
— Ты белая как простыня, — сказал он. — Ты хорошо себя чувствуешь? Сядь, я приготовлю чай. Ужасно спать так долго. А мне, знаешь, снилась твоя мама…
— Да? — спросила Марго. Слезы катились по ее щекам.
— Она сказала мне, чтобы я лучше за тобой присматривал. Подумать только! — прокричал Грэм из кухни.
Марго ничего не ответила. Вместо этого она впилась ногтями в бедра, чтобы не заплакать вслух. Я наблюдала, как Ирина приблизилась к ней и обхватила ее за талию.
Когда Грэм вернулся и увидел лицо Марго, то поставил поднос и взял ее руки в свои.
— В чем дело, дорогая? — очень нежно спросил он.
Марго закрыла глаза и сделала глубокий вдох. Я, стоя рядом с ней, положила руку ей на плечо.
— Думаю, я беременна, папа.
Я отвела глаза. Вид папы, состарившегося в мгновение ока, опрокинувшегося в скорбь, невозможно было вынести. Но подняв глаза и увидев выражение его лица, я поняла: то была не скорбь, не разочарование, не гнев — по крайней мере, он не чувствовал всего этого в отношении Марго.
То был портрет поражения.
И на портрете этом был мазок ребенка его и Ирины, которого они решили не оставлять.
— Успокойся, — прошептала Ирина. — Ей нужно руководство, а не осуждение.
Грэм медленно наклонился клипу Марго, так близко, что она увидела печаль в его глазах.
— Что бы ты ни решила сделать, ты должна взвесить все очень, очень тщательно, не слишком думая о настоящем, но в первую очередь о будущем. — Грэм плюхнулся рядом с Марго и взял ее ледяные, дрожащие руки в свои. — Он любит тебя?
— Кто?
— Отец ребенка.
— Да. Нет. Не знаю. — Теперь Марго говорила шепотом, слезы скатывались с ее губ на колени.
— Потому что, если он тебя любит, у тебя есть шанс. Если же не любит, ты должна думать о собственном будущем.
Марго желала, чтобы Грэм закричал на нее, вышвырнул ее вон. Его логические обоснования еще больше ее запутывали. Я положила руку Марго на голову. Ее сильно стучащее сердце успокоилось.
— Мне нужно выяснить, любит он меня или нет, — спустя несколько мгновений сказала она.
— Выясни, выясни, — кивнул Грэм.
Он посмотрел на фотографию Ирины на каминной полке как раз в тот момент, когда Ирина улыбнулась мне, прежде чем исчезнуть, уйдя туда, откуда явилась.
— Там, где есть любовь, ничто не может тебя остановить.
Я вспомнила, что уже знала ответ. И уже знала, как разрешить ситуацию. Мне хотелось только, чтобы кто–нибудь другой рассказал мне, как это сделать, подтвердил, что я не злая, раз хочу избавиться от ребенка.
Вы должны понять: мысли Марго были как удары плетей по моей спине. По большей части мне приходили на ум самонадеянные мысли семнадцатилетней. Она ни разу не представила другое человеческое существо, настоящего ребенка. Она воспринимала беременность как кротовину в своей жизни, которую она должна затоптать. «Дурацкий ребенок», — подумала она. А я подумала о маленькой Марго, рожденной и брошенной, о том, как желание, чтобы она выжила, все росло и росло во мне, пока не стало неугасимым.
«Как я собираюсь растить младенца? Почему я вообще решилась на это?» — продолжала размышлять она. А я с немалым чувством вины вспомнила о том, как гадала: может, лучше было бы, если бы Марго умерла, если бы я вообще не выжила. Я стала свидетельницей и других мыслей, раскручивающихся в темном мозгу Марго, которые даже не могу заставить себя записать.
Она нашла клинику абортов в Лондоне, где все сделали бы за скромную сумму в двести фунтов. Марго рассказала о своем плане Грэму, и тот просто кивнул, сказал, что даст деньги, и сообщил, что будет очень больно, но она должна быть храброй.
Только неделю спустя она рассказала Сету о своей беременности. У него слегка отвисла челюсть, потом он отвел взгляд и начал расхаживать по комнате. Марго позволила ему расхаживать несколько минут.
— Сет? — наконец сказала она.
Он повернулся к ней лицом. Его широкая улыбка и блестящие глаза посеяли в сердце Марго семена сомнения. Она не ожидала, что Сет будет счастлив. Может, это хорошо. Может, они будут вместе. Может, она в конце концов все же оставит этого ребенка.
Я знала, что произойдет дальше, наизусть, как шаги в вальсе. Я понурила голову и протянула руку, чтобы смягчить силу пощечины. Пощечина выбила ее из равновесия. Марго схватилась за спинку кресла, едва удержавшись на ногах, и ошеломленно повернулась к нему, у нее перехватило дыхание.
— Сет?
А потом голос из моих крыльев отдался эхом по всем уголкам моей души. Позволь свершиться. Я вмешалась, чтобы перехватить несколько следующих ударов Сета, но внезапно оказалась на улице и сразу заколотила кулаками по стене. Я слышала каждый удар в комнате, глухой звук пинков, и вопила по эту сторону стены, а Марго вопила по другую.
Я быстро огляделась по сторонам. Я была на заднем дворе Сета, среди сорняков, под угасающим солнцем.
Мгновение спустя, почувствовав руку на своей спине, я подняла глаза. Соломон, ангел–хранитель Сета. Мы иногда встречались. Он потянулся к моей руке, чтобы меня утешить.
— Отстань! — огрызнулась я. — Просто помоги мне вернуться внутрь.
— Не могу, — покачал головой он. — Ты это знаешь.
— Зачем мы здесь? — закричала я. Соломон молча уставился на меня.
— Чему–то предназначено случиться, — прошептал он. — А чему–то — нет. Когда они делают выбор, мы бессильны.
Еще один вопль внутри, потом стук захлопнувшейся двери. Тишина.
Соломон посмотрел на стену.
— Теперь ты можешь вернуться. Сет ушел, — ласково сказал он.
Я решительно двинулась вперед и обнаружила, что я снова с Марго. Она лежала на полу, задыхаясь, волосы ее были дико растрепаны и залиты кровью и слезами. Вспышка боли в животе заставила ее резко сесть, болезненно взвизгнув. Она постаралась сделать вдох.
— Медленно и глубоко, медленно и глубоко, — сказала я ей.
Мой голос срывался на всхлипы.
Марго огляделась по сторонам в ужасе, что Сет может вернуться, и в то же время она жаждала, чтобы он ее утешил.
Я наклонилась над ней, желая исправить то, что, как я знала, было непоправимо. Алмаз внутри ее исчез. Красная подушка размотала свои толстые бархатные пряди по всему полу.
Я отправилась за помощью и ухитрилась уговорить соседку позвонить Сету домой. Когда никто не ответил, соседка решила пойти и проверить, в порядке ли Сет. Обнаружив Марго на полу, она позвонила в «Скорую помощь».
Пытаясь примириться с тем, что случилось, Марго решила перебраться куда–нибудь подальше от Сета. Она крутанула на столе глобус Грэма, закрыла глаза и протянула указательный палец. Это я заставила глобус перестать вращаться и направила ее палец в самую лучшую из возможных целей: Нью–Йорк.
Как хорошо, что его назвали дважды.[16]
