Глава восьмая
Самые хитрые силки

Когда я поднялся с постели и стал ходить, мне нетрудно было найти твою палату. Хорошо, что тебя поместили в дорогую, просторную. У тебя была масса посетителей. А вот идет компания «Выживающих» после налета на супермаркет — с Номером Девятым во главе.

— Нашел тебя по запаху сигары.

Разреши открыть у тебя окно. Если бы ты мог встать и выглянуть, увидел бы, где был тот пешеходный мостик. Его снес буран двадцать второго года, ледышки величиной с «бьюик». Или тридцать второго? За эти годы я видел много перемен, но река сохранилась более или менее в прежнем виде. Благодаря ей и стоит здесь город, и лишь во вторую очередь — благодаря пшенице и скоту. Эта вырезанная рекой маленькая арена собирала публику с тех пор, как мы лишились хвостов. Видишь, как это кольцо невысоких гор окружает ее, словно трибуны. Может быть, еще пещерные люди сходились сюда каждую осень — объезжать мастодонтов и стреноживать саблезубых тигров. Как сказал мистер Келл, здесь всегда было место сбора индейских племен. Это видно по наскальной резьбе. А потом — первопроходцев, потом — трапперов и поселенцев. Некий Джо Крабб построил салун. Еще двое предприимчивых людей расширили салун, превратили в факторию и построили паром. Рядом поставил свой дом судья Джей Джей Джонсон и стал вершить суд. Это означало, что нужна и тюрьма. Ну а когда у вас есть салун, паром, судья и тюрьма, у вас есть город. До сих пор видны тележные колеи, которые вели к паромной пристани.

Одной из них и была тропинка, по которой шли мы с Джорджем. Тропинка расширилась в дорогу, а дорога — в улицу, застроенную домами. Мы шли в задумчивом молчании. Не знаю, о чем размышлял Джордж, а я лично думал об ужине. Солнце скатилось за гору, из кухонных окон лились аппетитные запахи. Это вывело Джорджа из задумчивости. Он поднял голову и принюхался. Нос его, как стрелка компаса, повернулся в сторону самого великолепного дома на улице. Это был трехэтажный особняк, покрашенный ослепительно белой краской. На веранде, на качелях курил полный мужчина в белой рубашке и белом жилете. Увидев нас, он подошел к перилам с коробкой сигар в руке.

— Джордж! Джордж Флетчер! Заходите сюда, угоститесь сигаркой. Высшего качества.

Джордж послушно повернул к воротам.

— Большое спасибо, мистер Меерхофф, — Джордж взял сигару и поднес к носу. — Ммм, да. Вот это аромат. Вы всегда умеете выбрать самое лучшее. — Он жестом подозвал меня, — Нашвилл, перед тобой один из судей на родео. Имей в виду. Мистер Меерхофф, с этим молодым другом мы познакомились на экстренном поезде. Пожмите руку Джонатану Э. Ли Спейну. Он приехал к нам из Теннесси.

Губы у мистера Меерхоффа были влажные, ладонь — нежная и мягкая.

— Ах, Теннесси, — восхищенно сказал он, — Табачный край. Эти тонкие сигары прибыли грузом с Юга на том же самом поезде, — Он протянул мне коробку. — И вы, молодой человек. Возьмите, это высший сорт. Возьмите две, в честь генерала Роберта Э. Ли.

— Сэр, вы очень щедры, — Прошлой ночью я так надышался сигарным дымом, что, наверное, почтил и генерала, и всю мятежную армию. Я хотел уже отказаться, но Джордж толкнул меня локтем. — Оставлю ее на потом, — Еще толчок, — Оставлю обе — Я опустил сигары в карман рубашки.

— Я сам сходил на станцию, — продолжал мистер Меерхофф, — чтобы сразу выгрузить эти сигары из вагона. Но в эти дни мы выгружаем только питье и курево, верно, Джордж? Другим предметам первой необходимости, типа фасоли и колючей проволоки, придется подождать до будущей недели.

— Верно, — согласился Джордж, — Подождут, — Он продолжал принюхиваться.

— Позвольте поднести вам огоньку, — сказал мистер Меерхофф, — Зажженные, они пахнут еще ароматнее.

— Я прислушивался к другим ароматам, мистер Меерхофф. Это тушеная капуста с солониной, да? Помню запах по тем временам, когда помогал миссис Меерхофф делать заготовки.

Меерхофф принюхался.

— А, кажется, да. Миссис Меерхофф старалась точно следовать немецкому рецепту моей мамы. Дочери тоже всячески стараются, но, чтобы делать капусту, как моя мама, мир ее праху, надо иметь воспоминания о родине. Ах, капуста с солониной…

На лице его появилось странное выражение. Печальное и слегка сумасшедшее, мне показалось. Как будто он сейчас сморщится и заплачет. А потом вдруг его что-то удивило. С веселым видом он повернулся к Джорджу:

— Могу ли я надеяться упросить вас и вашего молодого товарища разделить с нами ужин? В честь миссис Меерхофф, да хранит ее Вседержитель.

— Нет, сэр, мы не можем… незваные гости… — сказал Джордж. — Это будет неприлично. Правда, Нашвилл? Нет, сэр, неприлично.

Весь облик Джорджа претерпел превращение. Он как будто стал ниже ростом, согнулся. Сделался неуклюжим, раболепным. Даже дышать стал как-то подобострастно, с присвистом. Я понял его стратегию и тоже ссутулил плечи:

— Совсем неприлично.

— Все равно мы очень признательны, — сказал Джордж. — Мы с парнем направлялись в таверну Хукнера. Мистер Хукнер подает из черной двери жареные индюшачьи гузки, по пять центов тройка. Но все равно, за приглашение благодарны.

Джордж поплелся прочь, я зашаркал за ним следом. Голос Меерхоффа заставил нас остановиться.

— Джордж Флетчер! Я буду глубоко оскорблен, если вы с вашим другом не останетесь, — Голос его звучал сурово, но лицо по-прежнему было веселым, — Миссис Меерхофф тоже оскорбилась бы. Помните, она всегда настаивала, чтобы вас пригласили к столу? Будь она с нами сейчас, она была бы очень обижена.

Джордж медленно повернулся:

— Вы правы, мистер Меерхофф, кругом правы. Видно, я забыл и миссис Меерхофф, и приличия.

— Значит, решено. — Меерхофф широким жестом показал на дверь. — Теперь идите на запах.

Следуя за своими носами и пухлым задом хозяина, мы вошли в дом. Внутри он был еще великолепнее, чем снаружи: мягкая темная мебель, блестящие дубовые полы. За дверью столовой мы увидели накрытый к ужину длинный стол под полотняной скатертью. На языке, которого я прежде не слышал, Меерхофф позвал кого-то из кухни. С шелестом юбок появилась пухлая молодая женщина и сделала книксен. Лицо ее обрамляли темные локоны, и длинные ресницы трепетали, когда она посмотрела в мою сторону. Она сцепила руки под пышной грудью в обтягивающей белой блузке и тяжело дышала.

— Папа, мы поставили еще два прибора, — дыша, сказала она. — Увидели из кухонного окна, что у нас могут быть гости.

— Моя старшая дочь Рут, — сказал мистер Меерхофф, — Теперь — хозяйка дома. Рут, это мистер Джонатан Спейн из Теннесси.

Ее ресницы опять затрепетали, она одарила меня взглядом, подобным сахарной пудре на штруделе, и с шелестом ушла. Меерхофф сунул сигару горелым концом вверх в жилетный карман, занял место во главе стола, а Джорджу и мне показал на стулья справа и слева от себя.

Дверь кухни распахнулась, и показалась еще одна пухлая брюнетка, только задом и в облаке пара. Когда она повернулась, я увидел, что пар идет из громадного блюда с тушеной капустой и солониной. Блюдо размещалось под грудью, еще более пышной, чем у сестры.

— Моя вторая дочь Наоми, — сказал мистер Меерхофф. — Наоми, мистер Джонатан Спейн.

Взгляд, которым обволокла меня эта дочь, был еще более сладким — как теплая карамель. Дверь опять распахнулась. Я испугался этого нового блюда: если и дальше так пойдет, она будет такой сладкой, что получишь сахарный диабет от одного только взгляда. Но третья дочь оказалась настолько же костлявой и едкой, насколько пышны и сладки были две первые. Она была тонкой и гибкой, как мальчик. И не брюнетка. Волосы у нее были цвета новой пеньковой веревки и собраны в тугой узел на затылке. Блузка тоже белая, как у сестер, но явно с чужого плеча — велика на несколько размеров. Тоже — и темная юбка. Из-под подола выглядывали мексиканские сапожки с серебряными мысками; она топала в них, как мальчишка, изображающий ковбоя. В одной руке она несла кувшин с темным пивом, в другой — полную тарелку свежеиспеченных булочек. Она стрельнула в меня глазами и со стуком поставила на стол кувшин и тарелку. Мистер Меерхофф возвел глаза к небу.

— Моя третья дочь Сара. Сара, познакомься с Джонатаном Э. Ли Спейном. Мистер Спейн — соотечественник выдающихся южных генералов.

— Здравствуйте, полковник, — сказала девица вежливым и вместе с тем ядовитым тоном.

Она села рядом со мной. Хотя она старательно смотрела в сторону, я ощущал ее внимание — она приценивалась ко мне, как торговец лошадьми. Я чувствовал себя в окружении трех ловушек, и эти последние силки, похоже, были самыми хитрыми. Когда мистер Меерхофф закрыл глаза и начал молитву на иностранном языке, мне сильно полегчало. В конце все сказали «аминь», но папа Меерхофф еще не кончил. Он поднял розовый палец.

— Дочери мои, подождите. Из уважения к нашим гостям — теперь по-английски. Благослови сию пищу, дабы слугам Твоим достало сил совершать труд Твой, Бог наших отцов, Вседержитель. И благослови сих незамужних дочерей, дабы сохраняли веселость в своих трудах. И благослови наш дом, ибо сей есть дом Господа…

И так далее. И еще много всего. Было ясно, что повторялась эта молитва всегда слово в слово и что он выделял голосом всегда одни и те же слова, но, подойдя к заключению, он поднял глаза на Джорджа и выпустил слова на новую территорию. На лице его опять было печально-ошалелое выражение.

— И еще, Бог наших отцов, благослови Джорджа Флетчера, дабы одержал победу и возликовал… ради всех попранных народов Твоих, во благо укоряемых и презираемых, ради оправдания оклеветанных горько и покарания клеветников, да низвергнуты будут они в Преисподнюю. Дабы воздалось безвременно ушедшим и беспомощным в своих могилах, бессильным ответить поношениям злоязыких, бессильным… бессильным…

Он запнулся, открытым влажным ртом ловя воздух и вдохновение. Молитва приобрела озлобленный характер, нам стало неловко, смутились и дочери. Не дав бедняге отдышаться, Джордж выкрикнул: «Аминь!» Худая дочь, моя соседка, подхватила насмешливо:

— Аминь! Жить невозможно с ними, даже умереть невозможно. Они тебя выкапывают и гложут.

— Сара, не огорчай нас, — сказал Меерхофф, — Будь милой, как твои сестры, — Он взял нож. Пока он резал мясо, вернулась его влажная улыбка, — Мистер Спейн, извините мою горячность. Но вы должны понять: для некоторых из нас Джордж Флетчер стал героем. Нашим символом. Изрядное повышение в статусе, правда, Джордж? С той поры, когда вам не позволяли ехать на лошади лицом вперед.

— Да, сэр, кое-какая вода утекла с тех пор, — ответил Джордж. — Но я все тот же никчемный пастух, который, бывало, ездил задом наперед… все тот же грубый шут.

— Не верьте ему, — сказал мне Меерхофф, — Да, он бывал и шутом, и, случалось, неотесанным, но никогда не был никчемным. Джордж и такие, как он, — рука, помогавшая Господу укротить этот враждебный край. Этой руке иногда приходится быть грубой, понимаете? Чтобы укротить дикую страну. Вы-то понимаете, Джордж?

— Наверное.

По тону Джорджа было понятно, что с религиозной и философской дискуссией придется подождать. Он молча склонился над своей тарелкой.

Мы с Меерхоффом болтали о моем доме и странствиях, и какое-то время ужин протекал спокойно. Потом между сестрами завязалась легкая перепалка из-за того, чья очередь готовить кофе. Мистер Меерхофф разрешил спор, как принято у большинства родителей: в сомнении поручи работу младшему. Младшая снова с насмешкой сказала «аминь» и затопала в кухню, оставив дверь приоткрытой, чтоб мы слышали, как она мелет. Средняя сестра громко заметила, что Сара — избалованная девчонка. Джордж попытался пролить масло на бушующие волны, заметив, что маленькая Сара становится все больше и больше похожей на маму в этом возрасте — когда мистер Меерхофф еще не перевел свой бизнес в город. При упоминании о жене мистер Меерхофф опять захлюпал. В конце концов он встал из-за стола, извинившись, что не хочет обременять нас своим горем.

— У нас есть новый ролик для пианолы. Дебюсси. Мне кажется, чудесно подойдет к десерту.

Вскоре из гостиной полились печальные звуки фортепьяно, сопровождаемые всхлипыванием, вздохами и стонами. Все молчали, пока из кухни не вернулась Сара с кофейным подносом. Она ехидно наморщила нос:

— Кажется, Дебюсси подхватил мыт.

Сестры пожурили ее за дерзость, но на меня она произвела впечатление. То, что балованная дочка купца в маленьком городе слышала о Дебюсси, меня не особенно удивило, но это упоминание мимоходом о редкой болезни носоглотки у лошадей было неожиданностью. Трудно ожидать таких познаний от богатенькой девицы. Или же сапоги с серебряными мысками, выглядывавшие из-под розовых кружевных юбок, не были надеты понарошку.

— Скажите, мисс Меерхофф. Я нечаянно заметил на вас интересную обувь. Вы ездите на лошадях?

— Езжу ли я, мистер Спейн? — Все тот же смех и короткий, острый взгляд. — А толстый щенок пернет, когда…

— Сара! — хором ужаснулись сестры.

Сара договорила прибаутку, а отец вышел из гостиной, чтобы ответить на мой вопрос.

— Сара не только ездит — она одна из Принцесс нашего родео. Кронпринцесса. Только одна дама получила больше голосов: знаменитая наездница Прерия Роз Хендерсон.

— Которая скорее лошадь, чем дама или наездница, — пояснила Сара. — Ей не хватает только копыт и хвоста. Да, я езжу, полковник Спейн. Вы не заметили, кто тут больше всего скачет туда и сюда? Вы хотели кофе? Сара — рысью за кофе. Вы хотели сахару? Топ, топ, топ. Хотели молока — ой-ой-ой! Наоми извела все молоко на яблочный штрудель. Может быть, мне сбегать в город, за лошадиным, если Прерия Роз позволит себя…

— Са-ара!

— Вы правы, для дойки поздно. Может быть, у Петерсенов осталось в леднике.

— Черный — прекрасно, — быстро соврал я. — Я всегда пью черный.

— Не выдумывайте, полковник Спейн. Южные джентльмены всегда пьют со сливками, это всем известно. Только конные бродяги пьют черный. Терпеть не могу конных бродяг. У всех у них темное прошлое и туманное будущее. Сбегаю к соседям, попробую занять чашку сливок.

— Сара?.. — сказал мистер Меерхофф.

— Да, постараюсь просить сладким голосом. Хотя, боюсь, Рут и Наоми весь сахар тоже использовали.

Когда она, топая, вышла в переднюю и скрылась из виду, Меерхофф рассмеялся.

— Она себя так ведет, потому что вы ей понравились, Джонни. Это хорошо, это хорошо. С тех пор как умерла мать, Саре мало кто нравится. Но вы, замечаю, понравились.

Меня это наблюдение мало утешило. Если так она отбривает тех, кто нравится, не уверен, что хочу нравиться дальше. Ее долго не было — долгая мирная четверть часа. Меерхофф и Джордж обсуждали работы, для которых понадобится дополнительная рабочая сила после празднеств. Две старшие сестры надвинулись и завалили меня сластями и вопросами. К тому времени, когда вернулась Сара с молочником сливок, я почувствовал, что немного перегружен. Рут заставляла меня съесть еще ломтик чего-то, называвшегося халвой, а Наоми налегла с другой стороны на стол, бесстыдно выставив блюдо своих роскошеств.

— Съешьте еще блинчиков с яблоком, мистер Спейн. Очень сладкие, очень вкусные.

— Большое спасибо, дамы, но я, по-моему, уже облИнился.

Это впервые вызвало смех у насмешливой Сары.

— А там, откуда вы родом, разве не любят сладкое?

Теперь я разглядел, что глаза у нее серо-стальные и в остром их взгляде есть и дерзость и загадочность. Я не ошибся — эта ловушка тут самая опасная.

— Очень умеренно, мэм, — ответил я, — От избытка пирожных и вообще сладкого у меня слегка… мутится в голове.

— Да? — сказала она. — Тогда Сара подливает вам кофе. На этот раз можете со сливками.

Она снова наполнила чашку и поставила передо мной. Когда она наклонилась, чтобы налить сливки, ее свободная, с чужого плеча блузка открыла пару китайских яблочек, таких востреньких, какие вряд ли увидишь на ветвях. Она передразнивала сестрину демонстрацию и вместе с тем не желала отстать. А китайские яблочки могут быть не менее интересны, чем канталупы, даже самые сладкие.

Меерхофф встал с чашкой на блюдце.

— Не надумали покурить, Джордж? Поскольку другими ароматами мы уже надышались.

Широкая мокрая улыбка засвидетельствовала, что дуракаваляние Джорджа на веранде его нисколько не обмануло. Это была у них старая игра.

— Я с удовольствием, мистер Меерхофф, — сказал Джордж.

Извинившись, мы встали из-за стола и втроем удалились, как говорится, в кабинет хозяина.

Потертая мебель пережила множество послеобеденных бесед за многие годы — еще в другие времена, в другой стране. Меерхофф принялся рассуждать о положении в мире. «Вся Европа поглощена… новые границы… Запад встречается с Востоком… Торговая экспансия в Китае…» Джордж вежливо слушал, кивал и пыхал дымом, как паровоз на остановке. Я по его примеру изображал внимание и старался не затягиваться. Чем дальше Меерхофф говорил, тем больше ерзал Джордж. Когда его сигара была вежливо докурена до середины, Джордж сказал «кхе-кхе» и встал.

— Мистер Меерхофф, я бы с радостью остался побеседовать. Честное слово. Но обещал нашему парню пройтись с ним по городу, чтобы познакомился с ночной жизнью Пендлтона. Так сказать, проветриться.

Лицо Меерхоффа выразило озабоченность.

— Не уверен, что это разумно, Джордж. В атмосфере чувствуется буйство, оно может принять зловещий и опасный характер. На месте Джорджа Флетчера я бы воздержался от прогулки. Не лучше ли остаться здесь и поболтать? Можем послушать пианолу.

— Я уже дал слово, — не уступал Джордж, — И обещаю, мы будем избегать опасных влияний.

— В таком случае, я избегал бы заведения Хукнера. Держите дальше от него путь ваш и не подходите близко к двери его — ни к парадной, ни к задней. Там не только индюшачьи гузки поджаривают.

— Хороший совет, мистер Меерхофф. Да, сэр, хороший совет. Спасибо вам за заботу. Мы будем держать себя в узде.

На дворе смеркалось, и за дверью голос Джорджа обрел обычную насмешливую скрипучесть.

— Некрасиво так срываться — мистер Меерхофф обычно подает бренди под пианолу. Но потом его тянет молиться, а потом горевать о жене. А потом он плачет. Кроме того, от избытка европейских разговоров и сладостей человек пухнет. Но ужин был первоклассный, а?

Я согласился. Первоклассный.

— Ну что, надеюсь, девчонка Сара не очень тебе досадила? Это озорство у нее от матери ирландки. Приходится терпеть, что поделаешь.

Я сказал, что не досадила. Ни капли. Я надеялся как-нибудь в скором времени опять потерпеть это озорство. Взгляд мой привлекло вдруг осветившееся окно на верхнем этаже. Она стояла там в ночной рубашке. В одной руке держала свечу, в другой — маленькую ирландскую арфу. Увидев, что я смотрю, она подняла свечу к щеке. И за секунду до того, как задуть ее, подмигнула мне — отчетливее некуда.

— Сара всегда была задиристой девчонкой, — сказал Джордж, открывая калитку в штакетнике.

Я вышел за ним, ничего не ответив. На улице он снова запел:

Я догнал его, пристроился в ногу. День у меня получился наполненный, если считать по тому, что случилось со мной в первый раз. Первая сигара, первый раз мне подмигнула девушка, первый ужин под не баптистскую молитву. Завтра мне предстояло ехать на открытие Первого чемпионата мира по родео. А сегодня ночевать с индейцами на древней стоянке, куда сходились для переговоров племена до всякой письменной истории. И до постели было еще не скоро.