Дверь нам открыла упитанная женщина лет пятидесяти с короткими светлыми волосами. На ней был просторный розовый джемпер и мешковатые брюки в полоску. Труде бросила на меня беглый взгляд и, не обнаружив ничего необычного, повернулась к Фионе со словами:

– А, ну да. Что ж, прошу.

В ее тоне отчетливо звучали снисходительные нотки: это, казалось, еще больше вдохновило Фиону, упивавшуюся приятным предвкушением. Она послала мне заговорщическую улыбку, и мы последовали за Труде в квартиру.

– Инге у тебя? – спросила Фиона, когда мы вошли в крохотную прихожую.

– Да, мы только что вернулись. Знаешь, у нас целая куча новостей. И раз ты зашла в самую подходящую минуту, ты услышишь их первой. Тебе повезло.

Последнее замечание, как мне показалось, было сделано вполне серьезно. Оставив нас в прихожей, РУДе скрылась за дверью, и до нас донесся ее голос:

– Инге, это Фиона. И какой-то ее приятель. Думаю, мы должны рассказать ей о том, что сегодня случилось.

– Фиона? – Инге произнесла это слегка шокированным тоном. С усилием она добавила: – Что ж, полагаю, нужно пригласить ее войти.

Услышав это, Фиона снова радостно мне улыбнулась. Затем в дверях появилась голова Труде, и мы прошли внутрь.

По размерам и очертаниям эта комната напоминала салон, в котором я побывал недавно, только была теснее заставлена, в обивке преобладал цветочный рисунок. Должно быть, окна выходили на другую сторону или небо немного прояснилось. Как бы то ни было, через большое окно проникали солнечные лучи, и, вступая в пятно света, я нисколько не сомневался, что женщины меня узнают и слегка вздрогнут. Фиона, очевидно, ожидала того же, поэтому она осторожно посторонилась, чтобы не ослабить впечатления. Однако ни Труде, ни Инге, казалось, ничего не заметили. Они скользнули по мне безразличным взором, и Труде довольно холодно пригласила нас сесть. Мы устроились рядом на узком диване. Фиона вначале растерялась, но затем, видимо, решила, что этот неожиданный оборот событий поведет к тем большему эффекту, когда истина выплывет наружу, и послала мне еще одну ликующую улыбку.

– Мне рассказывать или ты сама? – спросила Инге.

Труде, которая явно держалась в тени своей более молодой подруги, отозвалась:

– Нет уж, говори ты. Ты это заслужила. Но вот что, Фиона, – она обернулась к нам, – держи пока язык за зубами. Мы готовим сюрприз для сегодняшней встречи, мы имеем право. О, разве мы не говорили тебе о сегодняшней встрече? Ага, ну теперь ты знаешь. Приходи, если будет время. Но раз у тебя гостит приятель, – она кивнула в мою сторону, – то мы не обидимся, если ты не сможешь прийти. Давай, Инге, приступай: ты, право же, это заслужила.

– Да, Фиона, уверена, тебе будет интересно: день у нас выдался просто потрясающий. Как ты знаешь, мистер фон Браун пригласил нас сегодня в свою контору, чтобы обсудить с ним лично наши планы относительно родителей мистера Райдера. Ах, ты не знаешь? А я думала, все знают. Вечером мы доложим подробно об этой встрече; сейчас скажу только, что она прошла очень мило, хотя потребовалось ее немного сократить. Мистер фон Браун извинялся без конца, просто рассыпался в извинениях. Он просил прощения за то, что ему придется уехать пораньше, но когда мы узнали причину, то всё поняли. Видишь ли, речь шла о чрезвычайно важной поездке в зоопарк. Можешь смеяться, Фиона, дорогая, но это было не заурядное посещение зоопарка. Официальная группа, включающая, естественно, самого мистера фон Брауна, собиралась сопроводить туда мистера Бродского. Известно ли тебе, что мистер Бродский ни разу не был в зоопарке? Но вся штука в том, что и мисс Коллинз уговорили туда отправиться. Да, в зоопарк! Можешь себе представить? После всех этих лет! И мистер Бродский вполне это заслужил, тут же сказали мы обе. Да, мисс Коллинз собиралась там быть, ждать в условленном месте, пока не прибудет официальная группа, а потом переговорить с мистером Бродским. Представляешь себе? После стольких лет они намеревались встретиться и по-настоящему побеседовать! Мы сказали, что как нельзя лучше понимаем, почему нашу беседу с мистером фон Брауном придется сократить, но он был с нами так любезен и его явно мучила неловкость, вот он и предложил: «А почему бы вам, дамы, не отправиться с нами в зоопарк? Я, естественно, не предлагаю вам присоединиться к официальной группе, однако вы могли бы наблюдать со стороны». Мы сказали, что будем просто в восторге. И тогда он говорит: «Если вы согласитесь, то не только станете свидетельницами первой за многие годы встречи мистера Бродского с его женой, но… (тут он помедлил – правда, Труде?)… помедлил и бросил эдак небрежно: сможете видеть вблизи мистера Райдера, который дал любезное согласие войти в официальную группу. И если случится удобный момент (хотя гарантировать это я не могу), я дам вам знак и вас ему представлю». Мы не поверили своим ушам! Но, конечно, поразмыслив на обратном пути, сказали друг другу, что на самом деле ничего удивительного тут нет. В конце концов, за последние несколько лет мы немало продвинулись: вспомнить только флажки для гастролеров из Пекина, а сандвичи для ланча с Анри Леду – мы тогда просто из кожи вылезли…

– Пекинский балет – вот что было переломной точкой, – ввернула Труде.

– Да, действительно. Но, наверное, у нас не было времени остановиться и подумать: мы трудились, не жалея сил, и даже не подозревали о том, как растем в глазах горожан. И теперь, положа руку на сердце, нужно признать, что наша роль в общественной жизни стала очень заметной. Пора открыть на это глаза. Посмотрим правде в лицо: не случайно мистер фон Браун пригласил нас в свою контору и закончил разговор этим самым предложением. «Если выпадет удобный момент, я вас ему представлю». Именно так и сказал – правда, Труде? «Не сомневаюсь, мистер Райдер будет очень рад с вами встретиться – в особенности потому, что вы взяли на себя заботу о его родителях, а это волнует его как ничто другое». А ведь мы всегда говорили, что, взявшись за это поручение, получаем прекрасный шанс быть представленными мистеру Райдеру. Вот только не ожидали, что произойдет это так скоро, – и нас поразило будто громом… Что с тобой, Фиона, дорогая?

Сидевшая рядом со мной Фиона нетерпеливо ерзала на месте, пытаясь прервать этот словесный поток. Теперь, когда Инге ненадолго умолкла, Фиона подтолкнула меня локтем и бросила взгляд, говоривший: «Ну же! Сейчас самое время!» К несчастью, я еще не совсем отдышался после подъема по лестнице и, наверное, поэтому замешкался. Во всяком случае, возникла неловкая пауза – и все три женщины уставились на меня. Поскольку я так и не раскрыл рта, Инге продолжила:

– Хорошо. Если не возражаешь, Фиона, я договорю до конца. Не сомневаюсь, дорогая, что у тебя в запасе множество интересных историй, и мы жаждем их услышать. Понятно, что пока с нами в центре города происходило то, о чем я рассказываю, ты тоже пережила немало любопытного в своем трамвае, но если ты соизволишь еще минуточку потерпеть, твоих ушей может коснуться нечто, не вполне для тебя безразличное. В конце концов (тут я решил, что сарказм, звучавший в ее голосе, выходит за рамки приличий), речь идет о твоем старом друге – твоем старом друге мистере Райдере…

– Инге, ради Бога! – вмешалась Труде, но губы ее тронула усмешка, и обе женщины обменялись веселыми взглядами.

Фиона снова толкнула меня локтем. По ее лицу я понял, что она потеряла терпение и желает немедленно поставить своих мучительниц на место. Наклонившись вперед, я откашлялся, но, прежде чем успел вставить хоть слово, Инге заговорила вновь:

– Так вот, я упомянула о том, что, если подумать, при наших заслугах, собственно, другого обращения и быть не может. Ясно, что во всяком случае мистер фон Браун считает именно так. Он был все время сама обходительность, правда? Беспрестанно извинялся, когда ему пришлось оставить нас и отправиться в ратушу, чтобы присоединиться к официальной группе. «Мы будем в зоопарке примерно через полчаса, – повторял он. – Надеюсь вас там увидеть». Сказал, что мы можем держаться метрах в пяти-шести от официальной группы – это будет вполне уместно. В конце концов, мы же не просто публика! О, прошу прощения, Фиона, мы не забыли о тебе и собирались сообщить, что одна из нашей компании – то есть ты, дорогая, принадлежит к числу ближайших друзей мистера Райдера, давних и близких его друзей. Мы думали вставить эту фразу, но случай как-то не подвернулся – да, Труде?

Женщины снова обменялись ухмылками. Фиона едва сдерживала ярость. Видя, что дело зашло слишком далеко, я решил вмешаться. Существовало две возможности сделать это безотлагательно. Во-первых, объявлением о том, кто я есть, неплохо было бы непринужденно дополнить очередную тираду Инге. К примеру, преспокойно ввернуть: «Ну что ж, нам не выпало удовольствия познакомиться в зоопарке, но что за беда – ведь гораздо удобнее сделать это здесь, у вас дома?» или что-нибудь еще в этом духе. Иной способ заключался просто-напросто в том, чтобы внезапно вскочить с места и, не исключено, с воздетыми руками без околичностей провозгласить: «Я – Райдер!» Мне, разумеется, хотелось выбрать из этих двух ходов более эффектный, поэтому, вновь замешкавшись, я упустил момент, и Инге продолжала рассказ:

– Мы добрались до зоопарка и прождали там… минут двадцать, так ведь, Труде? Мы стояли за столиком кафе – и минут через двадцать увидели, как прямо к воротам подъехали автомобили и из них вышли члены группы – отборнейшая публика. Десять или одиннадцать джентльменов, один солидней другого: мистер фон Винтерштейн, мистер Фишер, мистер Хоффман. И, конечно, мистер фон Браун. Среди них находился мистер Бродский – и вид у него был самый изысканный, правда, Труде? Его было не узнать. Мы, понятно, тут же принялись высматривать мистера Райдера, но его не было. Мы с Труде переводили взгляд то на одного, то на другого, но это были обыкновенные люди – члены городского совета. Мы было приняли за мистера Райдера очередного джентльмена, выходившего из машины, но это оказался мистер Райтмайер. Как бы то ни было, мистер Райдер не появился, и мы предположили, что он задерживается по причине своего слишком плотного расписания. И вот эти господа двинулись по тропе – все, как один, в темных пальто, за исключением мистера Бродского, который был одет в серое (очень элегантное), и на нем была того же цвета шляпа. Они неспешным шагом миновали ряд кленов и приблизились к клеткам. Мистер фон Винтерштейн явно опекал мистера Бродского и показывал ему животных. Но, как ты понимаешь, никому не было дела до зверей: все явились ради свидания мистера Бродского с мисс Коллинз. И мы не выдержали – правда, Труде? Мы прошли вперед, завернули за угол и попали на центральный перекресток, где, разумеется, находилась мисс Коллинз, которая в полном одиночестве стояла и рассматривала жирафов. Мимо нас шли и другие посетители, но они, конечно, ни о чем не подозревали, и только когда из-за угла показалась официальная группа, осознали необычность происходящего и почтительно посторонились, а мисс Коллинз по-прежнему стояла перед клеткой с жирафами и выглядела еще более одиноко, чем всегда, а заметив официальную группу, стала пристально рассматривать жирафов. Внешне абсолютно спокойна – не догадаешься, что делается внутри. А у мистера Бродского, мы видели, лицо застыло – и он украдкой косился на мисс Коллинз, хотя расстояние между ними было еще порядочное: оставалось пройти клетки с обезьянами и енотами. Мистер фон Винтерштейн представлял мистеру Бродскому зверей, словно официальных гостей на банкете, – правда, Труде? Мы не понимали, почему джентльмены не шагают прямиком к жирафам и мисс Коллинз, но, видно, таков был их план. Сцена вышла до того волнующей, до того трогательной, что мы на минуту даже забыли о мистере Райдере, который мог появиться в любой момент. Мы видели, как изо рта мистера Бродского и других сопровождающих вылетал пар; потом, когда оставалось всего две-три клетки, мистер Бродский потерял всякий интерес к животным и сдернул с себя шляпу. Это был очень старомодный, церемонный жест, Фиона. Мы гордились, что присутствуем при этом.

– Было заметно, что в этот жест столь многое вложено, – перебила Труде, – в жест, которым он прижал шляпу к груди. Жест означал одновременно признание в любви и просьбу о прощении. Это было очень трогательно.

– Спасибо, Труде, но я, с твоего разрешения, все же продолжу. Мисс Коллинз такая элегантная женщина: на расстоянии даже не скажешь, что ей столько лет. Девичья фигурка. Она небрежно обернулась к нему: их разделяла всего лишь одна клетка. Простая публика к тому времени отошла подальше, а мы с Труде вспомнили, как мистер фон Браун говорил о пяти метрах, и подобрались ближе, насколько осмелились, но все же момент был такой интимный, что мы робели. Прежде всего они друг другу кивнули и обменялись самыми обычными приветствиями. Затем мистер Бродский внезапно приблизился на несколько шагов и наклонился вперед быстрым, словно бы заранее обдуманным движением, так что Труде предположила…

– Да, я предположила, что он не один день втайне заучивал это движение…

– Да, похоже было на то. Согласна. Именно. Он склонился, взял ее руку, вежливо коснулся губами и отпустил. Мисс Коллинз грациозно кивнула и немедленно обратилась к другим джентльменам, здороваясь с ними и улыбаясь; мы были слишком далеко, чтобы разобрать слова. Итак, все стояли и несколько секунд никто как будто не знал, что делать дальше. Затем мистер фон Винтерштейн взял инициативу в свои руки и начал объяснять обоим что-то по поводу жирафов, обращаясь к мистеру Бродскому и мисс Коллинз так, словно они пара, – правда, Труде? Словно они милая пожилая супружеская чета, пришедшая в зоопарк под ручку. И вот мистер Бродский и мисс Коллинз, после стольких лет, стояли бок о бок (не соприкасаясь, но рядом), смотрели на жирафов и слушали объяснения мистера фон Винтерштейна. Через некоторое время мы заметили, как другие джентльмены потихоньку совещаются. И постепенно, как-то незаметно, другие джентльмены переместились на задний план; это было проделано так ловко, так тонко: они притворились, будто увлечены разговором, и потихоньку по двое-трое разошлись, так что мистер Бродский и мисс Коллинз остались перед жирафами одни. Разумеется, мы не спускали с них глаз, да и все прочие наверняка тоже, но в открытую не смотрел никто. И мы видели, как мистер Бродский очень изящно повернулся к мисс Коллинз, простер руку к клетке с жирафами и что-то произнес. Это были, конечно, очень прочувствованные слова. Они тронули даже мисс Коллинз: это было заметно по тому, как она слегка наклонила голову, а мистер Бродский продолжал свою речь; время от времени он вот таким легким-легким жестом указывал на жирафов. Мы не знали, о жирафах он говорит или о чем-нибудь другом, но он то и дело указывал на клетку. Мисс Коллинз, казалось, находилась под самым сильным впечатлением, но она такая элегантная дама: она выпрямилась, улыбнулась, и они вдвоем направились туда, где беседовали другие джентльмены. Там она с любезной улыбкой обменялась с ними двумя-тремя словами, причем с мистером Фишером говорила довольно долго, вслед за чем попрощалась со всеми по отдельности. Она кивнула на прощание мистеру Бродскому, и было видно, как он доволен всем происшедшим. Он стоял словно во сне и прижимал к груди шляпу. Потом мисс Коллинз стала удаляться по тропинке мимо киоска, фонтана – и скрылась из виду у загородки с белыми медведями. И когда она исчезла, джентльменам незачем было больше прикидываться – и они сгрудились вокруг мистера Бродского, очень веселые и возбужденные, и, судя по всему, начали его поздравлять. До чего же нам хотелось знать, что именно мистер Бродский сказал мисс Коллинз! Может, нам стоило набраться храбрости и подойти немного ближе, тогда мы бы хоть что-нибудь разобрали. Но при нашем теперешнем положении следует держаться солидно. В любом случае, все было замечательно. А деревья вокруг зоопарка – как они красивы в это время года! Что же они все-таки друг другу сказали? Труде думает, что теперь они, наверное, съедутся. А знаешь: они ведь не в разводе. Правда, интересно? Много лет живут отдельно, и мисс Коллинз называет себя мисс Коллинз, а развод не оформили. Мистер Бродский заслуживает, чтобы жена к нему вернулась. Ах, прости, за всеми треволнениями мы забыли о самом главном – о мистере Райдере! Видишь ли, поскольку мистера Райдера не было в официальной делегации, мы не решились подойти – даже когда мисс Коллинз удалилась. Ведь мистер фон Браун говорил о том, чтобы мы подошли, если он будет представлять нас мистеру Райдеру. Как бы то ни было, хотя мы не спускали глаз с мистера фон Брауна и временами оказывались с ним совсем рядом, он ни разу на нас не взглянул: не иначе, забыл обо всех, кроме мистера Бродского. Так что мы не подошли. Но когда джентльмены двинулись к выходу и уже достигли ворот, они остановились, и к ним присоединился еще кто-то: на таком расстоянии разглядеть его было невозможно. Однако Труде не сомневалась, что это был мистер Райдер: она не так близорука, как я (к тому же я забыла линзы). Она не сомневалась – да, Труде? Она была уверена, что он тактично держался поодаль, не желая еще больше смущать мистера Бродского и мисс Коллинз, – и только сейчас, у ворот, вновь занял свое место среди официальной группы. Я-то сперва подумала, что это мистер Браунталь, но я была без линз, а Труде твердо стояла на том, что это мистер Райдер. И потом, задним числом, я тоже подумала, что это вполне мог быть мистер Райдер. Значит, мы упустили случай с ним познакомиться! Они ведь к тому времени были уже далеко, в воротах, и шоферы уже распахивали дверцы автомобилей. Беги не беги – все равно не успеешь. Так что в буквальном смысле мы с мистером Райдером не встретились. Однако, обсудив это с Труде, мы решили, что практически, по большому счету, мы с ним виделись и имеем полное право так заявлять. В конце концов, если бы он находился в официальной группе, то после клетки с жирафами, как только мисс Коллинз ушла, мистер фон Браун непременно бы нас представил. Разве мы виноваты в том, что мистер Райдер, из соображений такта, остался у ворот? Короче, без всякого сомнения, представить нас мистеру Райдеру было как нельзя более уместно. Это главное. Если на то пошло, мистер фон Браун явно так и мыслил: при нашем теперешнем положении нет ничего естественней. И знаешь, Труде, – она обернулась к приятельнице, – подумав, я склонна с тобой согласиться. На сегодняшней встрече мы вполне можем сказать, что виделись с мистером Райдером. Это будет ближе к истине, чем обратное утверждение. Программа на вечер такая заполненная, что у нас не будет времени снова пересказывать всю историю. В конце концов, если формальное знакомство не состоялось, виной тому случайные помехи и ничто другое. В практическом смысле слова мы с ним все-таки познакомились. Он, конечно же, о нас услышит, если еще не слышал: он ведь захочет знать во всех подробностях, как примут его родителей. Так что мы фактически с ним знакомы, и пусть все так и думают – иначе было бы несправедливо. Ах, прости, пожалуйста, – Инге внезапно повернулась к Фионе, – совсем забыла, что говорю с давней подругой мистера Райдера. Вся эта суета должна казаться тебе просто смешной…

– Инге! – вмешалась Труде. – Ты вконец сконфузила бедную Фиону. Хватит дразниться. – Она улыбнулась Фионе. – Все в порядке, дорогая, не волнуйся.

Когда Труде произносила эти слова, на меня нахлынули воспоминания о том, какими близкими друзьями мы с Фионой были в детстве. Я мысленно нарисовал себе белый домик, где она жила, в двух шагах от нашей грязной узкой улочки в Вустершире, и словно увидел нас двоих, часами играющих под столом. Вспомнил, как порой приходил к ней огорченным и потерянным, и как умела она меня утешить, заставить забыть о неприятном. Осознав, что именно эта, дорогая мне дружеская связь, сейчас, при мне, подвергается осмеянию, я вскипел – и, хотя Инге вновь заговорила, решил более ни секунды не терпеть создавшегося положения. Дабы не повторять своей прежней ошибки, когда я замешкался и промолчал, я решительно наклонился вперед, собираясь прервать Инге, смело объявить, кто я есть, и вновь выпрямиться, в то время как дамы будут оправляться от шока. К несчастью, при всей твердости моих намерений, я не смог извлечь из себя ничего, кроме сдавленного хрипа – достаточно громкого, однако, чтобы Инге замолчала и все три женщины обернулись и уставились на меня. Последовала неловкая пауза, но тут Фиона, дабы прикрыть мое замешательство, разразилась речью (без сомнения, тут дала себя знать ее старая привычка за меня заступаться):

– Слушайте, вы, вам обеим совершенно невдомек, что вы сели в галошу! Не понимаете? Нет, куда вам догадаться, что вы самым дурацким образом выставили себя на посмешище. Очень на вас похоже! Ну что ж, послушайте, что я собиралась вам рассказать с самого начала, и судите сами, гусыни вы или нет!

Повернувшись ко мне, Фиона вздернула подбородок. Инге и Труде, ничего не понимая, тоже устремили взгляды на меня. Я предпринял еще одну отчаянную попытку назвать себя, однако, к своему ужасу, издал хрипение более громкое, но столь же невнятное, как и в прошлый раз. Охваченный паникой, я набрал в грудь воздуха и попытался снова что-то молвить. – хрип вышел только более продолжительным и натужным.

– Ради Бога, Труде, что она несет? – вопросила Инге. – Эта дрянь поднимает на нас голос? Как она посмела? Как ей только в голову пришло?

– Это моя вина, – отозвалась Труде. – Я ошиблась. Это мне вздумалось пригласить ее в нашу компанию. Хорошо еще, она разоблачила себя до того, как прибыли родители мистера Райдера. Она завидует – в этом все дело. Завидует, что мы познакомились с мистером Райдером. В то время как ее нелепые россказни…

– С какой стати вы говорите, что познакомились с ним? – взорвалась Фиона. – Сами же сказали, что ничего подобного…

– Ты прекрасно знаешь, что знакомство практически состоялось! Правда, Труде? Мы имеем полное право утверждать, что были представлены мистеру Райдеру. И тебе, Фиона, придется это проглотить…

– Если так, – Фиона почти сорвалась на крик, – то что вы скажете на это? – Словно объявляя на сцене наиболее эффектный выход, она вскинула руку и указала на меня. Я снова сделал все от меня зависящее, дабы ее не подвести. Питаемое растущей злостью и раздражением, из моей груди вырвалось еще более громкое мычание: от усилий подо мной затряслась софа.

– Что это с твоим приятелем? – спросила Инге, внезапно заметившая меня. Труде, однако, по-прежнему не смотрела в мою сторону.

– И зачем я только тебя слушала? – зло сказала она, обращаясь к Фионе. – С самого начала было ясно, что ты лгунья. А мы позволяли нашим детям играть с твоим сопливым отродьем! Тоже, небось, врут через слово и наших детей научили говорить неправду. А твоя вчерашняя вечеринка – ну и потеха! Надо ж додуматься так разукрасить квартиру! Курам на смех! Мы все надорвали себе животы сегодня утром…

– Почему ты мне не поможешь? – Внезапно Фиона в первый раз обратилась непосредственно ко мне. – В чем дело, почему ты словно воды в рот набрал?

Собственно, все это время я пытался что-нибудь из себя выдавить. Как раз в тот миг, когда Фиона повернулась ко мне, я случайно увидел себя в зеркале, которое висело на противоположной стене. Я обнаружил, что лицо мое стянулось чуть ли не в поросячий пятачок и ярко пылает, а притиснутые к груди кулаки трясутся вместе со всем туловищем. Это зрелище деморализовало меня окончательно – и я, тяжело дыша, снова осел в углу софы.

– Думаю, Фиона, дорогая, – промурлыкала Инге, – тебе и твоему другу пора восвояси. Кстати, этим вечером ты нам едва ли понадобишься.

– Об этом не может быть и речи! – выкрикнула Труде. – На нас теперь лежит ответственность. Особам с подмоченной репутацией в наших рядах делать нечего. Мы уже не просто кучка волонтеров. Нам поручена важная задача – и от недостойных нужно освобождаться.

Я видел, что на глазах у Фионы выступили слезы. Во взгляде, который она бросила на меня, читалась растущая горечь, и я подумал, что нужно бы все же назвать свое имя, но, вспомнив жалкую фигурку, только что увиденную в зеркале, я на это не решился. Я неуверенно встал и направился к выходу. Истощенный бесплодными усилиями, я вынужден был на пороге остановиться и опереться рукой о косяк. За спиной у меня по-прежнему звучали два возбужденных женских голоса. Среди прочего я услышал реплику Инге: «Приволочь к тебе в квартиру такого омерзительного типа!» Отчаянным броском я преодолел крохотную прихожую и, несколько секунд провозившись с запорами, выбрался наконец в коридор. Мне тут же сделалось лучше – и лестницы я достиг уже немного успокоенный.