Часть 2 Зима

В девять утра тридцатого декабря Фусако в одиночестве встречала Рюдзи у пограничного поста центрального причала Син–Минато.

Пейзаж Син–Минато отличался какой–то особенной невыразительной чистотой. Слишком узкие улицы, облетевшие платановые аллеи, редкие прохожие, старомодные складские здания из красного кирпича с офисами в псевдоренессансном стиле. Между ними, сплевывая черный дым, движется по рельсам допотопный локомотив. Крошечный, словно ненастоящий, шлагбаум дополнял ощущение «игрушечности». Причина нереальности этого квартала, несомненно, таилась в том, что весь он был подчинен навигации, каждый его кирпичик безраздельно принадлежал морю. Море упростило его, сделало абстрактным, а он, в свою очередь, утратив земную реальность, стал сродни морскому простору.

Шел дождь. Старые складские кирпичи от воды становились еще краснее. Мокрые мачты пронзали крыши.

Не желая бросаться в глаза, Фусако ждала в машине. Сквозь стекло со струями дождя было видно, как из убогого деревянного здания таможни один за другим выходят моряки.

Рюдзи, подняв воротник темно–синего бушлата и низко надвинув форменную фуражку, подхватил старый громоздкий чемодан и, нагнувшись вперед, шагнул в дождь. Фусако мигом отправила к нему старого шофера.

Рюдзи нырнул в машину, пытаясь кое–как затолкать свой вымокший на дожде багаж.

— Приехала. Все–таки приехала, — задохнулся он, коршуном вцепившись в плечо ее норкового манто.

Его щека, еще более смуглая, чем раньше, мокрая то ли от дождя, то ли от слез, судорожно скривилась. У Фусако, напротив, кровь отлила от волнения, лицо ее побелело, как будто в сумрачном салоне автомобиля опустили окно. Они плакали, целуясь. Рюдзи скользнул рукой под ее пальто, словно проверяя, теплится ли жизнь в ее теле, торопливо ощупывал повсюду, обнимал обеими руками мягкий и гибкий стан, воскрешал в памяти целостный образ Фусако.

Он знал, что до ее дома минут шесть или семь езды. Только на мосту Ямасита–баси они наконец смогли завести более или менее внятный разговор:

— Спасибо за гору писем. Я их по сто раз перечитывал.

— И я… Новый год встретишь у нас?

— Ага… А что Нобору?

— Хотел ехать встречать, но простыл. Да нет, простуда несерьезная, температура тоже не…

Без всякого усилия они вели незатейливую беседу сухопутных жителей. В разлуке такие разговоры представлялись им затруднительными или, хуже того, невозможными — казалось, не удастся протянуть к ним ниточку от того лета. Прошлое ушло, описав безупречный круг. Они боялись, что во второй раз их вышвырнут из этого сияющего круга, даже не позволив войти. Разве жить — это так же просто, как спустя полгода надеть пиджак, что оставил висеть на гвозде?

Слезы радости смыли тревогу, придав им ощущение силы. Душа Рюдзи словно застыла, он совсем не чувствовал тоски по родным местам. Парк Ямасита раскинулся вдоль дороги, и Морская Башня, именно такая, какой он множество раз ее представлял, виднелась над кронами деревьев. И только дождевая дымка смягчала чрезмерную очевидность пейзажа, слегка приближая его к образам, живущим в воспоминаниях, тем самым лишь усиливая чувство реальности. Он привык, сходя на берег, некоторое время ощущать неустойчивое покачивание окружающего мира, однако никогда еще он не чувствовал себя как сегодня — элементом головоломки, вставленным в дружелюбное, знакомое и близкое пространство.

После моста Ямасита–баси автомобиль свернул направо, к каналу, усеянному серыми, залитыми дождем лодками, и тут же начал взбираться на холм у французского консульства. Беспорядочные тучи расступились, открыв свет высоко в небе, дождь заканчивался. Автомобиль взобрался на холм. Проехали парк. С Ятодзака–дори свернули налево, в узкую аллею и остановились у ворот дома Курода. Мокрая от дождя, узкая каменная мостовая постепенно начинала светлеть. Старый шофер раскрыл над Фусако зонт, надавил на дверной звонок.

Вышла прислуга, Фусако велела зажечь свет — в прихожей было темно. Перешагнув низкий порог, Рюдзи ступил в полумрак.

На мгновение его охватило странное чувство неуверенности.

Казалось бы, вместе с этой женщиной он вступает в по–прежнему сияющий круг. И все же было какое–то отличие, невыразимое словами. Несмотря на то что и во время их прощания на причале в конце лета, и в последующих письмах женщина старательно избегала взаимных клятв и намеков на будущее, оба они явно желали вернуться из летних объятий в одну и ту же точку. Но Рюдзи, торопясь чувствовать, не обратил внимания на странное, неприятное ощущение. Он так и не заметил, что входит в совершенно другой дом.

— Ужасный ливень, — произнесла Фусако, — но вот–вот кончится.

В это мгновение в коридоре зажглось электричество, осветив тесную прихожую с полом из мрамора с острова Рюкю и зеркалом в венецианском стиле.

В гостиной ярко горели дрова в камине, на самбо[22], выстеленной папоротником, высилась пирамидка из рисовых лепешек[23]. Домработница внесла чай и тепло поприветствовала Рюдзи: — С возвращением! Все вас очень ждали. Облик гостиной изменился — повсюду виднелись вышивки Фусако, на полке появился теннисный кубок.

Фусако рассказывала по порядку. После отъезда Рюдзи она еще сильнее увлеклась теннисом и родзаси[24]. По выходным, а иногда и по будням, ходила в теннисный клуб в Мёкодзи–дай, а вечерами брала в руки пяльцы. В ее вышивках стало больше морских сюжетов. Черные корабли[25] с ширм «нанбан»[26], подушки с изображением старинных штурвалов — всего этого не было летом. А кубок она буквально на днях завоевала в предновогоднем женском парном турнире. Помимо прочего, этот кубок как бы символизировал скромное целомудрие оставленной на берегу Фусако.

— Ничего хорошего не происходило. В твое отсутствие, — произнесла она.

Фусако рассказала ему о том, как думала с досадой: ну вот, совсем не собиралась ждать, но начала, как только он уехал. Стараясь позабыть его, она с головой ушла в работу, занялась клиентами, а после их ухода в тишине магазина вдруг услышала журчание фонтана в патио. И этот звук ошеломил ее. Оказалось, что в это самое мгновение она уже ждет и считает дни до их встречи…

Теперь она могла говорить красноречиво, не сдерживаясь, не то что раньше. Во многом манера все новых и новых писем уже сама по себе давала ей немыслимую свободу.

Рюдзи тоже мог теперь говорить вольнее, чем раньше, стал более дружелюбным. Эта перемена началась с ним в тот момент, когда в Гонолулу он получил первое письмо от Фусако. Он стал заметно легче в общении и даже с удовольствием травил байки в кают–компании. Вскоре офицеры «Лояна» выведали подробности его любовной истории.

— Навестишь Нобору? Мальчик так ждал встречи с тобой, всю ночь не спал.

Рюдзи незамедлительно поднялся. Он, уже вне всякого сомнения, был здесь нетерпеливо всеми ожидаем и любим.

Достав из чемодана сверток с подарком для Нобору, он последовал за Фусако вверх по темной лестнице, по которой однажды уже поднимался на ватных ногах в их первую ночь на исходе лета. На этот раз он ступал твердой походкой своего в доме человека.

Нобору слышал приближающиеся шаги на лестнице. В напряженном ожидании он замер в кровати, но, кажется, они отличались от тех, что он с таким нетерпением ждал.

В дверь постучали, и она широко распахнулась. Нобору увидел маленького крокодила. Солнце на прояснившемся небе наполнило комнату похожими на водяные струи лучами, и всплывший у дверного косяка крокодил на миг показался живым — парящие в воздухе напрягшиеся лапы, разинутая пасть, блестящие красные глаза.

«Интересно, используют ли для гербов живые существа?» — возникла мысль в его затуманенном лихорадкой мозгу. «Рюдзи однажды рассказывал об атоллах, как они не пускают большие волны из океана, и поэтому внутри их, в коралловом море, словно в неподвижном пруду, нет ни единой волны, и только вдалеке видны белые, похожие на призраки, пенные барашки. Моя головная боль, уже не такая сильная как вчера, словно волны, разбивается по ту сторону атоллов», — думал Нобору, Крокодил был гербом его головной боли. Болезнь наложила на мальчишеское лицо строгий отпечаток.

— Гляди–ка, тебе подарок.

Рюдзи, поддерживавший крокодила, показался из–за двери. В сером свитере с высоким воротом, загорелый до черноты.

Представляя момент их встречи, Нобору заранее решил, что не станет притворно улыбаться, и под предлогом болезни успешно сохранил надутое выражение.

— Странно. Ты же так ждал. Опять температура? — озабоченно спросила мать. Никогда еще она не выглядела в глазах Нобору таким ничтожеством.

— Это чучело, — ничуть не обескураженный, Рюдзи положил крокодила у подушки, — работа бразильских индейцев. Самых настоящих. На праздник они надевают украшения из перьев и чучела таких вот детенышей крокодилов. А еще вешают на лицо три круглых зеркальца. В зеркалах отражается огонь костра, и они выглядят как настоящие трехглазые послушники[27]. На шее зубы леопарда, на пояснице леопардовая шкура. На спине колчан со стрелами, а в руках красивый разноцветный лук… Так что это не просто чучело детеныша крокодила, а часть настоящего праздничного убора.

— Спасибо!

Односложно поблагодарив, Нобору погладил небольшой бугорок на крокодильей спине, усохшие лапы, заметил в уголках красных стеклянных бусин–глаз пыль залежалого в бразильской глухомани товара, заново перебрал только что сказанные слова Рюдзи.

Жаркая и влажная смятая простыня. Душная от печи комната. На подушке ошметки кожи, содранные с пересохших губ. Перед приходом Рюдзи он как раз потихоньку их обдирал. Переживая, что из–за крошечных отслоений губы теперь выглядят слишком красными, он невольно бросил взгляд в сторону комода с щелью. Взглянул и тут же подумал, что все пропало. Что, если взрослые, проследив за его взглядом, подозрительно уставятся туда?! Нет, все в порядке. Взрослые гораздо менее внимательны, чем он предполагал. Знай себе покачиваются внутри своей безразличной любви.

Нобору внимательно оглядел Рюдзи. Загоревшее на тропическом солнце лицо выглядело еще мужественнее, густые брови и белые зубы смотрелись даже привлекательнее, чем раньше. Однако в его пространной тираде о крокодиле звучала некая нарочитость, попытка придать правдоподобие фантазиям Нобору, она напоминала лесть преувеличенно эмоциональных писем, которые иногда Нобору писал ему. В этом повторно встреченном Рюдзи угадывалась подделка под другого Рюдзи, первого. Не сдержавшись, Нобору невольно произнес вслух:

— Подделка какая–то.

Но Рюдзи не понял и наивно возразил:

— Эй, не шути так. Это потому что мелкий? Так ведь крокодилы в детстве маленькие. Сходи в зоопарк.

— Нобору, будь вежливым. Покажи лучше свой кляссер.

Прежде чем Нобору успел протянуть руку, мать развернула перед Рюдзи кляссер, куда он аккуратно вклеивал марки с писем Рюдзи, присланных со всего мира.

Мать сидела перед окном лицом к свету, листала страницы, Рюдзи заглядывал сверху, облокотившись о спинку стула. Нобору подумал о том, какие у них обоих красивые носы. Тусклый свет прояснившегося зимнего неба приятно освещал безупречные профили этих двоих, уже позабывших о существовании Нобору.

— Когда теперь снова в море? — внезапно спросил Нобору.

Мать обернула к нему испуганное лицо, и он увидел, как она побледнела. Этот вопрос для Фусако, несомненно, был самым насущным и одновременно самым пугающим.

Рюдзи нарочно не спешил повернуть лицо от окна. Чуть сузив глаза, он медленно произнес:

— Пока не знаю.

Его ответ стал ударом для Нобору. Фусако молчала, напоминая закупоренную маленькой пробкой бутылку с пенящимися в ней разнообразными эмоциями. На лице застыла идиотская женская гримаса — не поймешь, юли она несчастна, то ли счастлива. Мать выглядела как прачка.

Немного помедлив, Рюдзи спокойно добавил еще кое–что. И в этой то ли лжи, то ли правде звучало милосердие мужчины, уверенного в собственной силе влиять на чужую судьбу:

— В любом случае погрузка займет все праздники.

Как только мать и Рюдзи вышли из комнаты, Нобору, багровый от злости, закашлялся, выхватил из–под подушки дневник и написал:

Преступления Рюдзи Цукадзаки

Пункт третий. На вопрос «Когда снова в море?» вопреки ожиданиям ответил: «Не знаю».

Нобору отложил ручку и задумался, но потом, разозлившись еще больше, дописал:

Пункт четвертый. Его возвращение. Само по себе, как таковое.

Затем устыдился своего гнева. Он ведь тренируется «ничего не чувствовать». Нобору несколько раз ударил себя, внимательно вслушался в ритм собственного сердца и, убедившись, что в нем не осталось ни капли гнева, перечитал третий и четвертый пункты. Тем не менее он не нашел необходимости хоть что–то в них изменить.

В этот момент из соседней комнаты донесся неясный звук. Похоже, мать там. И Рюдзи тоже… А он не заперт на ключ. От следующей мысли сердце Нобору забилось сильнее. Как в незапертой комнате в этой утренний час незаметно и как можно скорее тихо выдвинуть ящик комода и забраться в нишу?