ОДНА ДЕВОЧКА
Первый день после каникул. Плетусь пешком: опоздала на автобус. Не лучшее начало четверти. Девятый класс. Любопытно, что он мне готовит?..
Номер девять — номер девять — номер девять…
Это из «Белого альбома» «Битлов», почти что классика, сумасшедший микс на десерт пластинки. Джон Леннон погиб, когда меня и на свете не было, но у нас с ним несомненное родство душ. Он рисовал прикольные картинки, носил очки с толстыми стёклами, всех веселил и делал что хотел. Я тоже рисую прикольные картинки, ношу очки с толстыми стёклами и веселю подруг. Правда, с «деланьем-что-хочу» посложнее.
Половина девятого. Если бы я могла выбирать, лежала бы сейчас в постели, свернувшись калачиком, и досматривала сны. Вот Джон Леннон мог лежать в постели целыми днями, помните — и Йоко Оно с ним. Они даже интервью давали в постели. Вот клево.
Так вот, если бы я сама за себя решала, не вылезла бы из-под одеяла до полудня. Затем — завтрак. Горячий шоколад с пончиками. Послушать музыку, порисовать. Фильм посмотреть. И снова перекусить. Заказать пиццу. Или лучше салат?.. Если лежать весь день, недолго и растолстеть. Не хотелось бы выглядеть как кит, выбросившийся на берег.
Итак, салат. Зелёный. И зелёный виноград. И… что там у нас ещё зеленого цвета? Магда угощала меня французским мятным ликёром, зеленее некуда. Только что-то он меня не впечатлил. На вкус как зубная паста. Ну и ладно, бог с ним.
Точно — затем я позвоню Магде, и Надин тоже, будем трепаться до вечера. А потом…
Уже вечер, так? Я приму ванну, вымою голову и надену… Что бы мне надеть? Уж точно не пижаму с мишками. Мне же не пять лет. Но и не атласную комбинацию. Терпеть их не могу. А, знаю: белоснежную рубаху до пят, расшитую розами всех цветов радуги. А на каждый палец нацеплю по большому яркому кольцу.
И лягу на спину, как моя обожаемая Фрида Кало, божественная латиноамериканка, чудесные брови, невообразимые серьги, цветы в волосах.
Лежу в постели, прекрасна, как богиня. Внизу хлопает дверь. Шаги. Пришёл мой парень…
Одна беда — парня-то у меня и нет. Впрочем, как и рубахи в стиле Фриды Кало, собственного телефона, телевизора и видеомагнитофона. И сплю я на продавленном матрасе, потому что мой братец Моголь прыгает на нём как на батуте, стоит выйти за дверь. Пустяки, мне не жаль. Не надо вещей, был бы парень. Ну пожалуйста…
И в это самое мгновение прямо передо мной возникает невероятно красивый блондин с блестящими карими глазами. Он обходит машину, припаркованную чуть ли не посередине тротуара. И делает шаг в сторону, чтобы не столкнуться со мной, — а я тоже делаю шаг, чтобы не столкнуться с ним. В ту же самую сторону. Он делает шаг в другую сторону. И я вместе с ним. Так мы топчемся на месте, будто тустеп танцуем.
— О… Э… Прости! — бормочу я, запинаясь. К щекам приливает кровь.
А он здорово владеет собой. Слегка изгибает бровь. И молчит, только улыбается.
Улыбается — мне!
И я остолбенело стою на месте, а он наконец огибает меня и идёт прочь.
Я оглядываюсь. И он оглядывается. Честное слово. А вдруг… вдруг я ему понравилась? Да нет, безумие. Потрясающая внешность, и лет ему не меньше восемнадцати — как такой может влюбиться в маленькую глупую школьницу, которая путается в собственных ногах?
Смотрит он мне явно не в глаза. А гораздо ниже. Он разглядывает мои ноги! Ну точно, нельзя было так сильно укорачивать юбку. Я сама её вчера подшила. Могла бы отдать и Анне, но я её знаю — укоротит на сантиметр-два, не больше. А мне нужна мини. Вот только шить я толком не умею. И вышло слегка криво. А когда я в неё влезла, вдруг оказалось, что все ноги на виду.
Анна ни слова не сказала. Представляю зато, что она подумала.
А папа не смолчал:
— Боже правый, Элли, она же едва трусы прикрывает!
— Да что с тобой? — вздохнула я. — Пап, я надеялась, ты хоть чуть-чуть следишь за модой. Сейчас все носят мини.
Святая правда. У Магды юбка ещё короче моей. Но у неё такие длинные загорелые ноги. И она ещё недовольна — мол, слишком рельефные мышцы. В детстве Магда занималась бальными танцами и степом, а джаз не бросила до сих пор. Недовольство её притворное — Магда не упускает случая показать, какие у неё красивые ноги.
И Надин носит мини. Только ноги у неё не загорелые. С утра в школе — голые и белые, вечером, когда она надевает колготки, — чёрные. Надин боится солнца. Кожа у неё бледная, как у вампирши. И сама она хрупкая и тонкая, вся такая готическая. На стройных ногах мини смотрится шикарно.
Обидно быть толще лучших подруг. Ещё обиднее быть толще мачехи. Анна как картинка с обложки. Ей двадцать семь, а выглядит она ещё моложе. Все принимают нас за сестёр. Только очень разных. Анна такая стройная, такая очаровательная. Я невысокая и пухлая.
Не то чтобы я жирная, нет. Но лицо у меня до ужаса круглое. Да я везде круглая, как снежная баба. Пухлый живот, пухлые бедра. Даже колени — и те круглые. Впрочем, зато и грудь у меня округлая. Магда носит лифчик со вставками, чтобы грудь казалась больше. А Надин вообще плоская как доска.
Так что тут никаких претензий. Вот бедра бы постройней… Представляю, как я выгляжу в этой юбке сзади. Неудивительно, что блондин таращится.
И я быстро сворачиваю за угол, чувствуя себя полной дурой. Ноги дрожат, как желе. Кажется, они тоже покраснели от стыда. Розовые, как два окорока. Кого я обманываю? Я и правда жирная. Резинка неприлично короткой юбки врезается в живот. За лето я растолстела ещё больше. Особенно за последние три недели в Уэльсе.
Ужасная несправедливость. Все, все разъезжаются по шикарным местам. Магда была в Испании. Надин — в Америке. А я — в жуткой сырой лачуге в Уэльсе. Дождь лил и лил, не останавливаясь ни на секунду. Я так обалдела от Моголя, игры в «пьяницу» и «Акулину», от черно-белого телевизора с вечными помехами, резиновых сапог и слякоти, что принялась постоянно жевать.
Завтрак, обед, ужин и непременный перекус. Шоколадные батончики, конфеты, поп-корн, чипсы, солёные крендельки, эскимо на палочке. Кусь-кусь-кусь — вот я и трясусь. А колени и правда трясутся, как желе. Смотреть противно.
Ненавижу гулять. Какой в этом смысл — плетёшься, устаёшь, а в конце концов оказываешься там, откуда начал. В Уэльсе постоянно приходилось гулять.
Папа с Анной всегда уходят далеко вперёд. Моголь как ненормальный носится вокруг них кругами. А я тащусь позади всех, хлюпаю по грязи сапогами и думаю: и это они называют весельем? Как их угораздило купить летний дом в Уэльсе, когда в мире столько прекрасных мест? Ну чем им не угодила вилла в Испании или квартира в Нью-Йорке? До чего же я завидую Магде и Надин. Ну и что, что родители Магды купили самый дешёвый тур и остановились не на вилле, а в многоэтажной гостинице; ну и что, что Надин из всей Америки повидала только Диснейленд? У них хотя бы солнце каждый день сияло над головой.
В том уэльском захолустье, где мы отдыхаем, вечный сезон дождей. Чёрные тучи так же неколебимы, как горы. Льёт даже внутри дома, крыша протекает, а папа отказывается звать кровельщика и латает дыры сам. Такое впечатление, что он только проделывает новые. Верхний этаж заставлен всевозможными вёдрами, тазами и кастрюлями, день и ночь слышишь монотонное «кап-плюх-буль».
Мне все надоело до чёртиков, я ходила мрачнее тучи. И когда мы совершили непременный поход на развалины замка — скукотища! — я готова была броситься с башни вниз. Прислонилась к камню, все ещё задыхаясь после невообразимо долгого подъёма, и подумала — что будет, если прыгнуть, и пусть меня подхватит воздух. Разобьюсь вдребезги. Интересно, они хотя бы огорчатся? Моголя папа с Анной держали за руки, а на меня и не смотрели, даже когда я перегнулась через парапет и свесилась вниз.
Хуже того, они развернулись и пошли прочь, бормоча что-то о старых графах и кипящем масле. Строят из себя заботливых родителей. Моголь не знает, как пишется «замок», а из их рассказов ничего не поймёт. Со мной папа никогда не возился. Все ему было некогда — работа, дела. А на отдыхе он хватал альбом и уходил делать наброски. Но я не обижалась. Со мной была мама. Была…
Я вспомнила маму и загрустила ещё сильнее. Почему-то никто не верит, что я так хорошо её помню. Зря. Я помню все до мельчайших подробностей. Игры в Барби, песенки. Я лазила в её косметичку, примеряла украшения, розовый шёлковый пиджак и туфли на каблуках.
Я так хочу поговорить о ней, но папа тут же умолкает и напрягается. И хмурится, будто у него голова болит. Он не хочет вспоминать маму. Ну ясно, у него есть Анна. У них есть Моголь.
Только у меня никого нет. И мне стало так тошно, что я побрела в другую сторону. И наткнулась на башню, готовую развалиться на части. Вход был перегорожен верёвкой с табличкой «Опасно!». Я пролезла под ограждением и начала карабкаться по разрушенным ступеням вверх в полной темноте. Внезапно опора под ногами исчезла, я споткнулась и рухнула, ободрав голень. Не так уж и больно, но я разревелась. Рыдать и нащупывать ступеньки одновременно довольно тяжело, я уселась посреди лестницы и зашмыгала носом.
Вскоре я сообразила, что забыла носовой платок. Из носа текло, стекла очков запотели от слез. Я утёрлась рукой и как следует чихнула. Ступени были влажными и ледяными, холод забирался под джинсы, но я не двигалась с места. Кажется, я ждала, что за мной придёт папа. Я ждала и ждала. Послышались шаги. Я затаила дыхание и прислушалась. Быстрые, лёгкие. Слишком лёгкие для папы. Слишком быстрые, чтобы я успела увернуться. Тело обрушилось прямо на меня, и мы одновременно завопили.
— Ай!
— Ох!
— Простите, я не видел, что здесь кто-то сидит!
— Слезьте с меня!
— Простите! Давайте я помогу вам подняться!
— Осторожнее!
Он так резко дёрнул меня вверх, что мы оба чуть не покатились кубарем.
—Ой!
— Осторожно!
Я высвободилась и прижалась спиной к сырому камню. Незнакомец тоже поднялся на ноги. В темноте я не могла ничего разобрать.
— Что вы делаете одна в темноте? Вы не ушиблись?
— Нет, пока не появились вы. Вы отдавили мне все внутренности.
— В третий раз простите. И всё-таки опасно тихо сидеть в полумраке. Можно угодить под ноги отряду скаутов или толпе американских туристов в тяжёлых ботинках. Или… или… Я несу чушь. Сложно поддерживать остроумную беседу в тёмной башне. Давайте поднимемся на свободу.
— Не выйдет. Лестница обрывается.
— А. Тогда все понятно. Идёмте вниз.
Я поколебалась и незаметно вытерла нос ладонью. Сидеть дальше нет смысла. Папа, Анна и Моголь вряд ли меня хватились. Небось уже дома. Дня через три, глядишь, поймут, что чего-то не хватает.
«Да, а куда подевалась Элли?» Пожмут плечами и выкинут меня из головы.
Незнакомец, похоже, решил, что я трушу.
— Возьмитесь за мою руку, легче будет спускаться.
— Спасибо, справлюсь, — отказалась я.
Вообще-то спускаться на ощупь было страшновато. Ступеньки сразу показались ещё более скользкими, вокруг не за что ухватиться. Я споткнулась, но он меня удержал.
— Осторожно!
— Стараюсь, — ответила я.
— Внизу наверняка ждёт смотритель. Сейчас заведёт лекцию о том, как тут опасно, — сказал он. — В том-то и беда. Стоит мне увидеть надпись «Не влезай — убьёт!», не могу удержаться. Так что я постоянно ввязываюсь во всякие истории. Родители и друзья страшно бесятся и называют меня Дэн-Дуремар — моё имя Дэниэл. Но это только когда злы до предела. А так — просто Дэн.
Он болтал и болтал, пока мы не выбрались наружу. Я заморгала от яркого света. Да уж, просто Дэн. Дикие космы, дурацкий вздёрнутый нос, который он наморщил, чтобы поправить очки.
Я ещё раз моргнула и наконец-то смогла разглядеть его через запотевшие стекла.
— Ты! — выдохнули мы одновременно.
У его родителей был точно такой же ветхий, протекающий дом в километре от нашего. Мы сталкивались в деревенском магазине днём и в баре по вечерам. Наши отцы вместе играли в дартс. Анна с матерью Дэна сидели за столиком и старались поддерживать вялотекущую беседу. Обе в джинсах, свитерах и ботинках, они, казалось, явились из разных миров. Джинсы облегают стройные бедра Анны, свитер связан модным дизайнером, у ботиков узкие носы и кокетливые ремешки. Мать Дэна куда толще меня. Свитер обтягивает её грузное тело так, будто вот-вот лопнет, шов сбоку не выдержал и расползся, оттуда торчат нитки. Тяжёлые походные ботинки обляпаны грязью.
Вся их семья упёрто отправлялась на прогулку каждое утро, невзирая на дождь. В самый жуткий ливень они кутались в оранжевые дождевики и устремлялись гуськом к подножию гор, а через несколько часов яркими ноготками усыпали вершину далёкой мрачной скалы. У них было пятеро детей, старательных, по-старомодному воспитанных. Дэн был старшим, примерно мой ровесник. Я невысокая, но он на добрых три сантиметра ниже меня. Из кармана дождевика вечно торчит толстый путеводитель по замкам. Просто мрак.
— Свершилось! — сказал он так торжественно, будто мы вернулись из глубин космоса. Попытался на радостях перепрыгнуть через верёвку, запнулся и шлёпнулся.
— Ясно, почему тебя прозвали Дэн-Дуремар, — хмыкнула я, пролезая под ограждением.
По-прежнему ни папы, ни Анны, ни Моголя. Все-таки ушли без меня.
— Как тебя зовут? — спросил Дэн, отряхиваясь. — Златовласка?
— Чего-чего?!
— Ты томилась в башне, что, не так?
Я припомнила «Сказки маленькой божьей коровки».
— Такой большой, а сказки любишь? — спросила я.
Я хотела его уколоть, но он не понял.
— Не то что люблю, но листаю с удовольствием. Не все, конечно. Папа дал мне почитать «Мабиногион». Мы же в Уэльсе.
Он что, перешёл на валлийский?
— Легенды средневекового Уэльса. Любовь-морковь. Хочешь почитать?
— Немного не в моем вкусе.
— А что в твоём вкусе? Что ты читаешь? У тебя повсюду с собой такая чёрная книжица.
Ну надо же, он ещё и следил за мной. Вообще-то я редко достаю блокнот из куртки.
— Это блокнот для рисования.
— Дай посмотреть. — Он похлопал меня по карману.
— Обойдёшься!
— Брось, не стесняйся.
— При чем тут — не стесняйся? Не лезь не в своё дело.
— И что ты зарисовываешь? Замки?
— Ещё чего.
— Горы?
— И не горы.
— Что же тогда?
— Нос не дорос.
Он весело сморщил вздёрнутый нос. Я сдалась:
— Я не зарисовываю, а рисую. Забавные картинки. Вроде мультяшек.
— Вот здорово! Обожаю мультяшки. А комиксы ты не рисуешь? Мои любимые — «Келвин и Хоббс». И «Астерикс». У меня есть все серии. Смотри, у меня даже на носках щенок Астерикса. — Он поддёрнул джинсы и расправил носок, запиханный под резинку кальсон.
— Как мило.
Он ухмыльнулся:
— Ладно, знаю. Не высший шик.
Уж это точно. Хорошо, мы не дома — не дай бог кто-нибудь увидел бы нас вместе. И все же он был забавным, дурашливым и привязчивым, как щенок. Кажется, даже не обижался на мои колкости. Я не всегда такая язва. Просто в ту минуту места себе не находила из-за родных.
Его-то семья столпилась во дворе замка, со знанием дела рассматривая кучки камней. Одна из девочек подняла голову и заметила нас.
— Дэн! Пойди сюда, нам нужен путеводитель!
Ноготки замахали руками и зашумели.
— Идём скорее, их теперь не угомонить, — сказал Дэн. — Ты со мной?
Я пошла за ним. Папа, Анна и Моголь так и не объявились. Придётся возвращаться домой с ноготками. И тут я поняла, что мне так тоскливо, что любая компания будет в радость.
Угадайте, кого я увидела у стен замка? Папу, Анну и Моголя. Ни следа тревоги на лицах.
— А вот и Элли, — сказал папа. — Нашла себе приятеля? Умница, дочка.
Дэн расцвёл. Я метнула в папу убийственный взгляд.
— Где вы были? — строго спросила я.
— Показывали Моголю, как в средневековых замках был устроен туалет, а потом ему самому захотелось, и пришлось искать кабинку. Элли, бедняжка, ты думала, что потерялась?
— Нет, что ты, — мрачно ответила я.
— Увидимся… Элли, — сказал Дэн.
Мы виделись ещё пару раз. Он почти всегда был с ноготками. И к нему лип Моголь. Однажды мы все вместе отправились на пикник. Моросил дождь. Мокрые бутерброды, водянистые сардельки, клеклые чипсы. Никого это не трогало. У Дэна здорово выходило развлекать детей. Моголь его обожал. А меня утомило их шутовство, я сбежала, устроилась на влажном камне и принялась рисовать.
Я так увлеклась, что едва заметила, как на страницу упала тень. Я захлопнула блокнот.
— Покажи, — попросил Дэн.
— Обойдёшься.
— Злюка. Ладно тебе, не вредничай, всё-таки последний день каникул.
— И слава богу.
— Не понял.
— Не выношу слякоть.
— Да ты что, тут здорово. И потом, что хорошего дома? Снова в школу. Гадость, фу. Может, в девятом будет получше.
— С чего это в девятом? — спросила я. Дэну, как выяснилось, было всего двенадцать. Даже не подросток.
— А вот и в девятом.
— Не ври. Ты пойдёшь в восьмой, как все маленькие мальчики.
— Нет, в девятый. Честное слово. — Дэн явно смутился. — Я перескочил через класс, ясно?
— Бог ты мой, мне попался вундеркинд.
— Точно.
— И как я сразу не догадалась, что ты типичный ботаник?
— Нет бы порадоваться, что гуляешь с супербашковитым парнем, — сказал Дэн.
— Я с тобой не гуляю, псих.
— Очень жаль.
— Неужели?
— Элли, ты мне нравишься. — Он больше не улыбался. — Давай встречаться.
— Нет! Ни за что! Сам знаешь, нос не дорос.
— Карманный парень — мечта многих девушек.
— Только не моя.
— Я к тебе приеду.
— Дэн, ты свихнулся. Вы живёте в Манчестере, мы — в Лондоне.
— Давай переписываться.
Чтобы только отвязаться, я вырвала из блокнота листок и написала свой адрес. Зная Дэна (не то чтобы я была рада знакомству), думаю, он давно его потерял. А если и сохранил, всё равно не станет писать. А если и станет, вряд ли я отвечу. Какой смысл? Он совсем ребёнок и вызывает у меня одно раздражение. Может, временами с ним и весело. Но какой из него парень?
Эх, был бы он лет на пять старше! А ещё не такой придурочный и странный. Был бы он потрясающим блондином с темно-карими глазами.
Интересно, встречу ли я завтра моего блондина? И я плетусь как черепаха, в голову лезут сладкие мысли. И вдруг ловлю своё отражение в витрине напротив. Затуманенный взгляд, не обременённый интеллектом, разинутый рот. И тут я замечаю часы над прилавком. Девять часов. Девять! Не может быть. Какой ужас!
Девять, номер девять, девять на часах, первый раз в девятый класс. Учебный год ещё не начался, а я уже влипла.
ДЕВЯТЬ КУМИРОВ
1. Джон Леннон: он лучший из «Битлов» и прикольный художник, а ещё он за мир.
2. Фрида Кало: несмотря на ужасную боль, прикованная к постели, она создала удивительные картины.
3. Анна Франк: она написала свой знаменитый дневник в Амстердаме, прячась от немцев на чердаке.
4. Ван Гог: он гениальный художник, а ещё он не сдался и не бросил писать, хотя его картины никто не покупал.
5. Энн Райс: она сочиняет книги о вампирах и собирает фарфоровых кукол в человеческий рост.
6. Морис Сендак: его иллюстрации замечательны — особенно к «Диким штучкам».
7. Джулиан Клэри: он такой потрясающий и такой красавчик!
8. Зоуи Болл: она никогда не унывает и ведёт передачу об искусстве.
9. Ник Парк: обожаю Уолласа и Громита!
