II
Трафальгарская витрина

Потом он понял, что это было – как в пропасть прыгнуть, совсем уж удивительный поступок для Коя, который не помнил, чтобы хоть раз в жизни прокладывал курс второпях. Он принадлежал к тому сорту людей, которые, сидя в штурманской рубке, спокойно, не торопясь и добросовестно делают необходимые пометки на навигационной карте. До того, как он не по своей воле оказался без моря и без корабля, именно это и приносило удовлетворение от профессии, в которой столько всего требовалось, чтобы вовремя проложить точный курс между двумя точками, находящимися на разных широтах и долготах. Мало было в жизни удовольствий, сравнимых с этими часами, которые он проводил, вычисляя курс, дрейф и скорость судна, и в результате мог предсказать, что мыс такой-то или маяк такой-то появятся на горизонте через двое суток около шести утра в тридцати градусах по бакборту, а потом, в назначенный час, ждать, поднеся бинокль к глазам, на влажном от утренней росы мостике, когда как раз там, где и было вычислено, появятся серые очертания мыса или проблесковый огонь; отхронометрировав его период, он получал подтверждение правильности своих вычислений. В это мгновение Кой всегда внутренне улыбался, улыбался спокойно и удовлетворенно. Потом, наслаждаясь этой уверенностью, которую ему обеспечивали математика, навигационные приборы и собственный профессионализм, он приваливался к тихой и темной рубке или наливал себе кофе из термоса, довольный тем, что находится здесь, на хорошем судне, вместо того чтобы метаться в неопределенном мире суши, который, к счастью, отсюда представлялся лишь призрачным сиянием за горизонтом.

Однако пунктуальность, с которой он наносил курс на морские карты и которая упорядочивала его жизнь, не спасла его ни от ошибки, ни от провала. Сказать «земля прямо по курсу», а потом физически ощутить наличие этой самой земли и все последствия непосредственного сближения с нею – совсем разные вещи, и не всегда они вписываются в упорядоченность жизни. Земля существовала, на картах и вне карт, и она решительно заявляла о себе в самые неожиданные моменты, как обычно все подобное и происходит, пробивала утлое убежище – плавающий в необъятном океане кусок железа, на котором Кой чувствовал себя в полной безопасности. За шесть часов до того, как «Исла Негра», контейнеровоз компании «Мингес Эскудеро», села на мель на полпути между Мысом Доброй Надежды и Мозамбикским проливом во время вахты Коя, он, первый помощник, поставил капитана в известность, что карта Британского адмиралтейства особо предупреждает о неточности указания глубин в этом районе. Но капитан торопился, а кроме того, он ходил в этих водах двадцать пять лет по тем же картам и никаких проблем у него не возникало. Они опаздывали на два дня, так как в Гвинейском заливе попали в шторм, а еще вынуждены были вызвать вертолет, чтобы эвакуировать матроса, который сломал позвоночник возле намибийского Берега Скелетов. Английские карты настолько подробны, что их всегда покрывают папиросной бумагой, сказал капитан во время ужина. Путь свободен, двести сорок морских саженей от самых высоких мелей, и на карте ни одного мушиного следа. Так мы и пройдем между островом Терсон и островом Моуэтт-Грейв. Все произошло как по-писаному – папиросная бумага и мушиный след между островками.

Капитан был галисиец, шестидесяти с чем-то лет, небольшого роста, с красным лбом и седыми волосами. Он свято верил лоциям Британского адмиралтейства, прозывался доном Габриэлем Моа, сорок морских лет проложили борозды на его лице, и за все это время никто не видел, чтобы он потерял самообладание, даже тогда, в начале девяностых, когда, по рассказам, штормовой волной посреди Атлантики у него смыло одиннадцать контейнеров и он больше суток шел с креном в двадцать градусов.

Он был из тех капитанов, за которых судовладельцы и подчиненные руку в огонь сунут: сдержанный на капитанском мостике, серьезный в каюте, незаметный на суше. Капитан старинного разлива, из тех, кто офицерам и стажерам говорит «вы», кого никак нельзя заподозрить в ошибке. Потому Кой и держался того курса, на котором английские карты указывали неточность в измерениях глубин, и через двадцать минут после начала своей вахты он услышал, как стальной корпус «Ислы Негры» скрежещет по камню, содрогаясь под его ногами; и он, очнувшись, приказал по телеграфу: «Стоп машина», и тут капитан Моа с всклокоченными волосами выскочил на мостик в пижаме и уставился в темноту ночи с очумелым, бессмысленным выражением, какого Кой у него никогда не видел. Капитан только пробормотал три раза подряд «не может быть», а потом, словно так и не проснувшись полностью, пробормотал «стоп машина», хотя машину заглушили уже пять минут назад и рулевой недвижно застыл у руля, поглядывая поочередно на капитана и на Коя; Кой же смотрел на капитана с той ужасной уверенностью, которая дается внезапным озарением, смотрел на этого заслуженного командира, чьи приказания он полчаса назад исполнил бы, закрыв глаза, пусть даже в Малаккском проливе с выключенным радаром, и видел человека, который впервые не успел натянуть маску своей фальшивой репутации или, быть может, – ведь людей меняет и возраст, и внутренние причины, – маску того успешного моряка, которым он был когда-то, а сейчас он был таким, каким был на самом деле: ошеломленным стариком в пижаме, которого события застали врасплох, который не в состоянии отдать разумный приказ. Бедняга, он боялся, что пропала его пенсия, заслуженная за долгих сорок лет.

Предупреждение на британской лоции было не напрасным: во всяком случае, уж одна-то необозначенная подводная скала в проливе между Терсоном и Моуэттом была, и космический шутник хохотал где-то там, во Вселенной, потому что эта одинокая скала в безбрежном океане оказалась точнехонько по курсу «Ислы Негры», так же точно, как знаменитый айсберг – по курсу «Титаника», и пришлось это столкновение на вахту первого помощника Мануэля Коя. Как бы там ни было, оба – и капитан, и первый помощник – заплатили за все. Комиссия по расследованию, состоявшая из представителя компании и двух капитанов торгового флота, приняла во внимание послужной список капитана Моа и ограничилась тем, что досрочно и втихую отправила его на заслуженный отдых. Коя же упомянутая лоция Британского адмиралтейства разлучила с морем И вот он оказался в Мадриде; застыв перед фонтаном со статуей мальчика, который с улыбкой одержимого душил дельфина, Кой больше всего походил сейчас на потерпевшего кораблекрушение, выброшенного морем на шумный пляж в разгар купального сезона.

Засунув руки в карманы, он издалека – поверх множества автомобилей, поверх какофонии множества гудков – созерцал бронзовый галеон перед домом номер пять на Пасео-дель-Прадо. Да, он не знал гидрографических закавык на курсе, которым собирался следовать, но уж слишком давно он мысленно оставил позади ту точку, где еще можно было изменить курс и повернуть судно. Секстант «Вимс энд Плат», который его друг Серхи Соланс купил в конце концов по вполне разумной цене, обеспечил Кою билет на поезд Барселона – Мадрид, использованный им сегодня ночью, а также фонд выживания с гарантированной плавучестью на две недели, часть этого фонда находилась у него в кармане, а другая – в холщовой сумке, оставленной в камере хранения вокзала Аточа. Было двенадцать сорок пять солнечного весеннего дня, пестрый и шумный поток машин катился в сторону площади Сибелес, рядом с Паласио-де-Корреос, за которым скрывалась ставка верховного главнокомандования и служебные помещения Морского музея. Полчаса назад Кой посетил Главное управление торгового флота, расположенное на два квартала дальше, он хотел узнать, что у него нового по административной линии. Служащая управления, немолодая женщина с любезной улыбкой, у которой на столе стоял горшок с геранью, перестала улыбаться, когда, нажав соответствующие клавиши, увидела на экране монитора файл Коя. В апелляции отказано, сказала она безличным голосом. Официальное извещение он получит по почте. И перестала обращать на него внимание, вернувшись к своим делам. Быть может, отсюда, из этого кабинета в трехстах морских милях от ближайшего моря, эта женщина вдыхала романтику моря и ей не по душе были моряки, которые сажали свои корабли на мель. А может быть, все наоборот: она – бесстрастная, объективная чиновница, для которой посадить корабль на мель в Индийском океане – проступок, ничем не отличающийся от дорожного происшествия, а моряк, отстраненный от работы и занесенный в черный список работодателей, ничем не отличается от любого человека, лишенного суровым судьей водительских прав. Плохо то, размышлял Кой, что в этом последнем случае женщина не так уж и не права.

В наше время, когда спутники дают координаты и курсы, а мобильные телефоны смели с мостиков тех моряков, которые умели принимать решения, когда любой чиновник воображает, что может управлять трансатлантическими лайнерами и танкерами водоизмещением сто тысяч тонн, мало что отличает моряка, посадившего судно на мель, от водителя, вылетевшего с дороги, забыв нажать на тормоза или сев за руль в пьяном виде.

Он постоял, раздумывая о том, что предпринять дальше, пока все эти мысли не остались далеко позади по курсу. Наконец он решился. Поглядывая по сторонам, он подождал, когда ближайший светофор прервет бесконечный поток автомобилей, и потом уверенно зашагал под каштанами с молодой листвой, пересек улицу и подошел к входу в музей, где стояли в карауле курсанты мореходки в штанах с красными бахромчатыми лампасами, в белых портупеях и касках; прежде чем пропустить его через арку детектора на металл, они с любопытством разглядывали его тужурку. У него засосало под ложечкой, когда он, поднявшись по широкой лестнице, свернул на площадке направо и в конце концов оказался перед книжным киоском, рядом с огромным двойным штурвалом корвета «Наутилус». Налево была дверь в помещения администрации и служб, направо – выставочные залы. На стенах висели картины и модели кораблей, за столиком с выражением скуки на лице сидел моряк в форме, а за прилавком киоска, где продавались книги, гравюры и музейные сувениры, стоял штатский. Кой облизнул губы, у него внезапно пересохло во рту. Он обратился к штатскому:

– Мне нужна сеньорита Сото.

В горле тоже пересохло, и голос звучал хрипло.

Он быстро взглянул налево, на дверь, боясь, что сейчас появится она, и вид у нее будет либо удивленный, либо раздраженный: какого черта тебя сюда принесло и тому подобное. Он провел ночь без сна, прислонив голову к собственному отражению в темном стекле и раздумывая, что он ей скажет, но сейчас все это стерлось, как след за кормой. И, подавляя желание повернуться и уйти, он переминался с ноги на ногу, пока человек за прилавком, средних лет, в очках с толстыми стеклами и доброжелательным выражением лица, изучал его.

– Танжер Сото?

Кой кивнул, ощущая некоторую нереальность происходящего. Странно слышать, подумал он, это имя от другого человека. В конечном счете, решил он потом, есть же у нее собственная жизнь. Есть люди, которые говорят ей «привет», «пока» и тому подобное.

– Да, – сказал он.

И вдруг он почувствовал, что нет ничего странного или нелепого в том, что он приехал в Мадрид, что сумка его валяется в камере хранения на вокзале Аточа, что он пришел сюда ради встречи с женщиной, с которой он всего-то и провел часа два. С женщиной, которая его и не ждет.

– Она вас ждет?

Он пожал плечами.

– Возможно.

Человек за прилавком раздумчиво повторил:

«Возможно». Он недоверчиво разглядывал Коя, и Кой пожалел, что не сумел утром побриться, он брился перед тем, как отправиться на вокзал Сане в Барселоне, и сейчас на подбородке уже вылезла темная щетина. Он поднял было руку, чтобы потрогать ее, но на полпути все-таки остановился.

– Сеньора Сото вышла, – сказал человек за прилавком.

Испытывая чуть ли не облегчение, Кой кивнул.

Уголком глаза он увидел, что моряк за столиком, не отрываясь от своего журнала, разглядывает его потертые джинсы и обувь. Хорошо еще, что он сменил белые теннисные туфли на старые мокасины на рифленой подошве.

– Она сегодня еще будет?

Человек за прилавком бросил взгляд на морскую тужурку Коя, словно пытаясь установить, может ли служить это темное сукно достаточной гарантией респектабельности его владельца.

– Возможно, да, – ответил он после некоторого раздумья. – Музей закрывается в половине второго.

Кой посмотрел на часы и показал рукой на вход в выставочный зал. В глубине, по сторонам следующей двери, висели большие портреты Альфонса XII и Изабеллы II, дальше, в следующем зале, виднелись витрины, модели кораблей и корабельных пушек.

– Тогда я подожду вон там.

– Как угодно.

– Вы ей скажете, когда она придет? Моя фамилия Кой.

И он улыбнулся. Ее отсутствие давало некоторую отсрочку, это его успокаивало. Человека за прилавком тоже оставило напряжение, когда он увидел эту усталую и искреннюю улыбку, за которой проглядывались шесть часов в ночном поезде и шесть чашек кофе.

– Конечно.

Он пересек зал, резиновые подошвы мокасин заглушали его шаги по деревянному полу. Страх, от которого у него сжимались внутренности, уступил место чувству жутковатой неуверенности, как бывает во время качки, когда на мгновение теряешь равновесие и пытаешься ухватиться за леер, но там, где он должен бы быть, его нет. Кой надеялся успокоиться, разглядывая то, что его окружало. Он шел мимо огромной картины: Колумб и его спутники на суше, рядом с крестом, позади, на фоне карибской синевы, реют брейд-вымпелы, индейцы, не ведая, что их ожидает, склонились перед первооткрывателем…

Кой свернул направо и остановился перед витриной с навигационными приборами. Коллекция эта была великолепна, он полюбовался градштоками, квадрантами, хронометром Арнольда и замечательным собранием астролябий, октантов и секстантов XVIII – XIX веков, за каждый из которых кто-нибудь с удовольствием заплатил бы намного больше, чем он получил за свой скромный «Вимс энд Плат».

Посетителей было мало, а сам музей показался Кою больше и светлее, чем ему помнилось по прежним временам. Один старик тщательно изучал большую карту Гибралтара, молодая супружеская пара, по виду – иностранцы, рассматривала витрины в зале Великих географических открытий, а дальше, в зале, посвященном истории галеона «Сан Диего», стайка школьников слушала объяснения своего учителя. Кой бродил по центральному патио в лившемся из зенита свете потолочных светильников. Если бы его не преследовало воспоминание о женщине, из-за которой он оказался здесь, Кой получал бы настоящее удовольствие, рассматривая модели фрегатов и линейных кораблей, полностью оснащенных или показанных в разрезе, чтобы продемонстрировать сложное внутреннее устройство судна; всего этого он не видел со времени своего последнего посещения музея, а было это двадцать лет назад, когда он еще учился в мореходке и ходил сюда по улице Монтальбан. Несмотря на долгую разлуку, он сразу же и с удовольствием узнал своего тогдашнего любимца: трехпалубный корабль XVIII века, вооруженный 150 пушками, почти три метра длиной, который стоял в огромной витрине, – модель корабля, никогда не бороздившего морей, поскольку он так и не был построен. Вот это были моряки, подумал он, как думал каждый раз, рассматривая такелаж, парусную оснастку и рангоут корабля в уменьшенном масштабе, удивляясь высоте, на которую сильные и отчаянные люди карабкались, удерживая равновесие на ненадежных выбленках, чтобы убирать или крепить паруса в разгар шторма или битвы, когда свистят ветер и пули, а внизу – неумолимое море и раскачивающаяся под мачтами палуба. На мгновение Кой перенесся на этот корабль, он почувствовал себя капитаном крейсера, в предрассветных сумерках часами преследующего неуловимый парусник на горизонте. Оказался в том времени, когда еще не существовало ни радара, ни спутников, ни эхолотов, когда корабли были стаканчиками для игральных костей у самых врат ада, когда море было смертельно опасно, но одновременно предоставляло нерушимое убежище от всего на свете, от проблем, от уже прожитых и еще не прожитых жизней, от смертей, ожидаемых и свершившихся, – все это оставалось позади, на суше. «Мы пришли слишком поздно в слишком старый мир», прочитал он в какой-то книжке. Конечно, слишком поздно. Мы пришли, когда корабли, порты и моря были уже слишком старыми, когда вымирающие дельфины шарахаются от форштевней, а Конрад уже давным-давно написал «Линию тени», Джон Сильвер стал маркой виски, и Моби Дик превратился в добродушного кита из мультяшки.

Перед копией обломка мачты с «Санта Аны» Кой столкнулся с морским офицером – на нем была безупречная форма военного моряка с двумя золотыми нашивками капитана второго ранга. Моряк уставился на Коя, который выдерживал этот взгляд, но потом отвел глаза и направился в дальнюю часть зала.

Прошло еще двадцать минут. По крайней мере один раз в минуту Кой пытался сосредоточиться на словах, которые он скажет ей, когда она появится – если, конечно, появится; и двадцать раз ничего у него не выходило, он открывал рот, словно она действительно находилась перед ним, и был не в состоянии начать хоть сколько-нибудь связную фразу. Он стоял в зале, посвященном Трафальгарской битве, под картиной, изображавшей одну из сцен морского боя – «Санта Ана» против «Ройял Соверен», и вдруг у него снова засосало под ложечкой, его словно что-то гнало, вот именно – гнало, торопило бежать отсюда. Снимайся с якоря, идиот, сказал он себе; с этими словами он будто очнулся и хотел уже было сломя голову бежать вниз по лестнице, чтобы сунуть голову под кран с холодной водой, а потом как следует потрясти ею, чтобы вытряхнуть забивавшие ее сумбурные мысли. Вот проклятый дурак, ругал он себя, двадцать раз дурак. Сеньора Сото. Я даже не знаю, есть ли у нее кто-нибудь, а может, она вообще замужем.

Он повернулся и нерешительно начал обратный путь, но тут его взгляд случайно упал на табличку под витриной: «Перевязь и абордажная сабля, которая была на командире корабля „Антилья“ доне Карлосе де ла Роча в день Трафальгарской битвы..» Прочитав, он поднял глаза и увидел в стекле отражение Танжер Сото, которая стояла у него за спиной. Он не слышал, как она подошла, она стояла неподвижно и молча, смотрела на него отчасти с удивлением, отчасти с любопытством, такая же нереальная, как в первый раз, когда он заметил ее. Такая же неуловимая, как ее тень, запертая в витрине.

Кой был человек необщительный Мы уже говорили, что это его свойство, а также некоторые книги и преждевременно ясное понимание некоторых темных сторон человеческой натуры очень рано заставили его уйти в море. Однако такая точка зрения на мир или жизненная позиция оказалась не совсем уж не совместима с некоторой наивностью, иногда проявлявшейся и в его поступках, и в том, как он спокойно и молча взирал на других людей, и в несколько неуклюжей манере, с которой он держался на суше, и в его улыбке, искренней, рассеянной, почти застенчивой. В море он ушел совсем мальчишкой, и толкала его туда скорее интуиция, нежели осознанный выбор. Но жизнью невозможно управлять, как хорошим судном, вот и уходили мало-помалу швартовы в воду, наматывались иногда на винт, что влекло за собой соответствующие последствия.

В этом свете следует рассматривать и его любовные истории. Да, были у него, конечно, женщины. И среди них одна-две, которые задели его, коснулись не только кожи, а проникли в самое тело, в кровь и мозг, они запускали в нем физические и химические реакции, действовали как обезболивающие средства и производили все полагающиеся разрушения. ЗОУД: Закон обязательной уплаты долгов. Но к нынешнему времени от всего этого в памяти моряка без корабля остались лишь легкие уколы. Воспоминания, и вполне точные, но уже не задевающие, более похожие на ностальгию по ушедшим годам – а их прошло уже восемь или девять с тех пор, как для Коя в последний раз была важна женщина, – чем на ощущение истинной потери, физического отсутствия. По сути, эти тени все еще держались в его памяти, потому что принадлежали тому времени, когда для него все только начиналось, когда золотом горели галуны на сногсшибательной тужурке темно-синего сукна и на плечах рубашек, которыми он любовался, как любовался телом обнаженной женщины, тому времени, когда жизнь представлялась новой и хрустящей, как навигационная карта, еще не испещренная пометками и следами ластика. Когда он – правда, нечасто, – глядя на землю на горизонте, испытывал смутное желание, чтобы кто-то или что-то ждало его на берегу. Остальное – боль, измена, упреки, бесконечные ночи без сна рядом с молчаливой спиной казались в то время подводными камнями, низкими убийцами, выжидавшими своего неминуемого часа, и ведь не существовало карты, где были бы пометки, хотя бы предупреждающие о вероятном их присутствии. На самом деле он тосковал не по этим женским теням, он тосковал по себе самому, точнее, по тому человеку, каким он тогда был. И, возможно, в этом заключалась единственная причина, по которой эти женщины, точнее эти расплывчатые тени, последние якорные стоянки в его жизни, являлись к нему в Барселоне на призрачные свидания во время долгих вечерних прогулок возле моря. Он шел по деревянному мосту в Старый порт, закатное солнце зажигало своими лучами вершину Монтжуича и башню Иакова I, молы и пирсы «Трансмедитерранеа», где на старых кнехтах и причальных тумбах он рассматривал шрамы, оставленные на чугуне и камне тысячами швартовых и канатов давно затонувших или потерпевших кораблекрушение кораблей. Иногда он думал об этих женщинах или о своих воспоминаниях об этих женщинах, обходя центральные торговые улицы и киношки Маремагнум, и другие мужчины и другие женщины, одинокие, отстраненные, погруженные в себя, подремывали на лавочках и мечтали, глядя на море, на чаек, планировавших за кормой рыбацких судов, что шли по красной воде под Часовой башней, неподалеку от старого парусника без парусов и оснастки, который, как помнил Кой, стоял тут испокон веку, год за годом, и палуба его растрескивалась и выцветала от солнца и ветра, дождя и времени. Этот старый парусник нередко наводил Коя на мысль, что в свой назначенный час и кораблям и людям должно исчезнуть в открытом море, а не гнить на привязи у берега.

А сейчас Кой говорил уже пять минут без перерыва.

Он сидел у окна на втором этаже Морского музея, и когда оборачивался, едва не задевал зеленые ветки одного из каштанов, стоявших вдоль Пасео-дель-Прадо до самого фонтана «Нептун». Он ронял слова, словно наполняя пустоту, ему было бы неловко, если бы паузы слишком затягивались. Он говорил медленно и, прежде чем заговорить после короткого молчания, слегка улыбался. Его неуверенность исчезла, как только он увидел в стекле витрины ее лицо; говорил он спокойно, вполне овладев собой, ему хотелось избежать пауз и возможных вопросов или хотя бы оставить их на потом. Иногда он отводил глаза, но вскоре снова смотрел прямо ей в лицо. Ему необходимо было приехать в Мадрид, сказал он.

У него тут официальное дело, и с другом встретиться надо. Удачно вышло, что музей оказался по пути.

Он говорил что придется, так же, как тогда, в Барселоне, с откровенной, столь свойственной ему застенчивостью; она слушала и молчала, слегка наклонив голову, так что асимметрично подстриженные кончики волос касались ее подбородка. И темные глаза с кобальтовыми искрами, устремленные на Коя, снова казались ему темно-синими; ее легкая искренняя улыбка делала бессмысленными все его выдумки.

– Вот и все, – закончил он.

То есть – ничего, ведь он еще не сказал и не сделал ничего, только очень осторожно, самый малый вперед, приблизился к гавани в ожидании, когда на борт поднимется лоцман. Совсем ничего, и Танжер Сото знала это не хуже, чем он сам.

– Ну что ж, – сказала она.

Скрестив руки, она облокотилась на край своего стола и глядела на него задумчиво и пристально, как тогда; но на сей раз она чуть-чуть улыбалась, словно хотела поблагодарить его или за предпринятые усилия, или за его спокойствие, или за то, что он смотрел ей прямо в глаза, без бахвальства и без натужности. Она словно бы оценила то, каким образом он появился у нее, как произнес все необходимые слова, чтобы оправдать это появление, а потом замолчал, глядя на нее ясным взглядом и с ясной улыбкой в ожидании ее решения.

Теперь заговорила она. Заговорила, не отводя глаз, заинтересованно следя, какой эффект возымеют ее слова или, быть может, интонация, с которой она их произносила. Она говорила очень естественно, и тень приязни или благодарности скользила по ее губам. Она вспоминала о том странном вечере в Барселоне, сказала, что рада видеть его снова. И, наконец, они просто смотрели друг на друга – все, что могло быть сказано, уже было сказано. И Кой опять понял, что настало время уходить или же надо найти новую тему, предлог, черт его побери, чтобы остаться, иначе она проводит его до двери, поблагодарит за то, что зашел, хотя может и сказать, чтобы он пока не уходил.

– Надеюсь, тот тип тебя больше не беспокоил.

– Какой тип?

Перед тем как задать встречный вопрос, она помедлила – чуть больше, чем следовало, и он это отметил.

– Ну этот, с седой косицей, с разноцветными глазами, – Кой поднес пальцы к лицу, показывая на свои глаза. – Далматинец.

– Ах, этот…

И больше ничего не сказала, но Кой увидел, как сжались ее губы.

– Этот.. – повторила она.

Быть может, она сейчас думала о том человеке, но столь же вероятно, что она искала способ ускользнуть от ответа. Кой засунул руки в карманы и огляделся. Кабинет был маленький и светлый, снаружи на двери – он заметил входя – висела табличка: «IV отдел. Исследования и приобретения». На стене он увидел старинную гравюру с морским пейзажем, мольберт с гравюрами, планами и морскими картами. Застекленный шкаф был набит книгами и архивными папками, на столе лежали папки с документами и стоял компьютер, экран которого окружали бумажки-самоклейки, исписанные круглым почерком старательной школьницы; Кой сразу узнал этот почерк – в кармане у него лежала ее визитная карточка – по букве i с кружочком, заменяющим точку.

– Нет, больше он меня не беспокоил, – наконец произнесла она так, словно ей необходимо было по-" рыться в памяти, чтобы вспомнить, о чем, собственно, речь.

– А тогда казалось, что он совсем не собирается мириться с тем, что Уррутия уплыл от него.

Он заметил, что она прищурилась.

– Найдет другой экземпляр.

Кой смотрел на линию шеи, сбегавшую в вырез открытой блузки цвета слоновой кости. Туда же спускалась прежняя серебряная цепочка, и ему стало интересно, что на ней висит. Если металл, подумал Кой, то он чертовски горячий.

– А я ведь так и не знаю, ты этот атлас для себя покупала или для музея? Дело в том, что этот аукцион…

Внезапно он умолк, так как увидел Уррутию.

В одном ряду с другими книгами большого формата он стоял в застекленном шкафу. Кой сразу же узнал кожаный корешок с золотым тиснением.

– Для музея, – ответила она и, помедлив секунду, добавила:

– Разумеется.

Она проследила взгляд Коя и тоже увидела атлас.

В сиянии солнечного света вырисовался ее веснушчатый профиль.

– Этим ты и занимаешься? Раздобываешь всякие редкие вещи?

Он увидел, как она слегка наклонилась вперед, качнулись при этом и кончики ее волос. На ней был расстегнутый серый вельветовый жакет поверх блузки, темная широкая юбка, черные туфли на совсем низком каблуке и черные же чулки, отчего она казалась выше и худощавее, чем на самом деле Девочка из хорошей семьи, еще раз отметил он и понял, что впервые видит ее при естественном освещении.

Сильные руки, интеллигентный голос. Здоровая, вежливая. Спокойная. На вид, во всяком случае, подумал он, взглянув на неровные короткие ногти.

– В определенном смысле, это моя работа, – кивнула она через мгновение. – Просматривать каталоги аукционов, отслеживать торговлю антиквариатом, посещать другие музеи и ездить туда, где появляется что-то интересное… Потом я пишу отчет, и начальство принимает решение. У попечительского совета очень небольшой фонд для исследований и приобретений, и я забочусь, чтобы средства тратились правильно.

Кой наморщил нос. Он вспомнил ожесточенную дуэль на аукционе.

– Значит, твой далматский друг погиб героически – сразив и тебя? Уррутия обошелся вам в целое состояние…

Она вздохнула с веселой покорностью судьбе и подняла открытые ладони, как бы показывая, что осталась ни с чем. Тут Кой снова обратил внимание на необычные мужские часы со стальным корпусом, которые она носила на правой руке. Больше на руках у нее ничего не было, ни браслетов, ни колец. И в ушах уже не было золотых сережек, которые он видел три дня назад в Барселоне.

– Да, он стоил нам очень дорого. Обычно мы столько не тратим… Тем более, что у нас в музее много картографии восемнадцатого века.

– Уррутия был настолько необходим?

Она снова наклонилась над столом и на мгновение замерла, опустив голову, потом подняла ее, и на лице было уже совсем другое выражение. Солнце опять осветило золотые пятнышки, и Кой подумал, что сделай он один шаг вперед, он сумел бы разгадать, какой аромат исходит от этой загадочной географической карты с точечной разметкой.

– Этот атлас, после пятилетних трудов, напечатал в тысяча семьсот пятьдесят первом году географ и моряк Игнасио Уррутия Сальседо, – начала она объяснять. – И это было лучшее пособие для мореплавателей, пока в тысяча семьсот восемьдесят девятом году не появился «Гидрографический атлас» Тофиньо, намного более точный. Экземпляров в хорошем состоянии осталось совсем мало, а в Морском музее вообще не было этого атласа.

Она открыла стеклянную дверцу шкафа, достала тяжелый том, положила его на стол и откинула переплет. Кой подошел поближе, они стали рассматривать атлас вместе, и он убедился в том, что и так интуитивно знал с первой минуты. Ни намека на одеколон или духи. От нее веяло только чистотой и прохладой.

– Хороший экземпляр, – сказала она. – Среди букинистов и антикваров немало бессовестных людей: если им удается заполучить такой атлас, они расшивают книгу и продают ее отдельными листами. Но этот остался в целости и сохранности.

Она осторожно переворачивала большие страницы, под ее пальцами шелестела бумага, плотная, белая, в прекрасном состоянии, несмотря на то, что со времени ее напечатают прошло два с половиной века. «Морской атлас побережья Испании», прочел Кой на фронтисписе с тончайшей гравюрой, на которой был изображен морской пейзаж, лев меж двух колонн с девизом «Plus Ultra» и различные навигационные инструменты. «Составлен из шестнадцати сферических карт и двенадцати планов, от Байонны во Франции до мыса Кре». Это было собрание морских карт и планов портов, отпечатанных в большом формате и переплетенных для вящей сохранности и удобства пользования. Первой в нем шла карта побережья между мысом Сан-Висенте и Гибралтаром, очень детальная, с указанием глубин в морских саженях и с подробнейшим указанием всех опасных мест.

Кой пальцем вел по береговой линии между Сеутой и мысом Эспартель, ненадолго задержавшись на городе, чье имя носила женщина, которая стояла рядом с ним. Потом он пересек пролив, поднявшись к северу, к Тарифе, и двинулся на северо-запад, снова задержавшись у Асейтеры, где крестики, обозначавши опасность, стояли гораздо более точно, чем на современной карте Британского адмиралтейства в проходе между Терсоном и Моуэтт-Грейвом. Кой хорошо знал карты Гибралтарского пролива; и почти все совпадало, причем настолько, что оставалось только удивляться такой точности, практически неестественной для гидрографии тех времен, когда не существовало не только снимков из космоса, но и технических достижений конца XVIII века. Он видел размеченные по градусам и минутам шкалы долготы и широты, справа находилась шкала широт, а шкала долгот повторялась четырежды – в зависимости от того, какой меридиан принимался за нулевой: Париж, Тенерифе, Кадис или Картахена. Кой вспомнил, что в те времена еще не был принят универсальный нулевой меридиан – гринвичский.

– Отлично сохранился этот атлас, – с восхищением произнес он.

– Просто великолепно. Этот экземпляр никогда не был на борту корабля.

Кой перелистал несколько страниц: «Сферическая карта побережья Испании от Агилас и горы Копе до башни Эррадора, иначе называемой Орадада»…

Эту часть побережья он знал наизусть – неприветливый каменистый берег с узкими скалистыми бухтами и подводными камнями. Там прошло его детство. Палец передвигался по плотной бумаге: мыс Тиньосо, Эскомбрерас, мыс Агуа… Очертания были выведены столь же точно, как и на карте Гибралтара.

– А здесь ошибка, – вдруг сказал он.

Она посмотрела на него скорее заинтересованно, чем удивленно.

– Ты уверен?

– Абсолютно.

– Ты знаешь это побережье?

– Я там родился. Даже нырял – за античными амфорами и прочими археологическими редкостями.

– Ты и водолаз?

Кой прищелкнул языком и покачал головой.

– Нет, в профессиональном смысле – нет, – он чуть улыбнулся, словно извиняясь. – Летом на каникулах подрабатывал.

– Но опыт-то у тебя есть…

– Какой там опыт… – пожал он плечами. – В молодости еще какой-то опыт был. А теперь я уже столько лет не суюсь в воду…

Она склонила голову к плечу и внимательно посмотрела на него. Потом снова посмотрела на его палец, еще лежавший на карте.

– А какая здесь ошибка?

Он сказал, какая. На карте Уррутии мыс Палое находится на две-три минуты южнее того места, где он расположен в действительности; Кой столько раз огибал его, что наизусть знал координаты. На самом деле этот мыс находится на 37°38' северной широты – секунд он сейчас не помнил, а на карте Уррутии – примерно на 37°36'. Несомненно, потом эти координаты – с течением времени и усовершенствованием способов съемки – неоднократно уточнялись. В конце концов, сказал он, что значит пара морских миль для карты 1751 года, да еще выполненной в сферической проекции.

Она молчала, не отрывая глаз от старинной гравюры. Кой пожал плечами:

– По-моему, тебя такого рода неточности завораживают. У тебя в Барселоне был предел, выше которого ты не могла поднимать цену, или нет?

Она все так же сидела, опершись о стол и глядя на карту. Казалось, мысли ее витали где-то далеко, и ответила она не сразу.

– Конечно, был предел, – сказала она наконец. – Морской музей не Испанский банк… К счастью, цена не перекрыла наши возможности.

Кой тихонько рассмеялся, и она взглянула на него вопросительно.

– На аукционе я думал, что для тебя это что-то очень личное… Ты так упорно сражалась.

– Конечно, личное, – сказала она даже немного раздраженно. И снова посмотрела на карту так, будто что-то там приковывало ее внимание. – Это моя работа. – Она встряхнула головой, будто отгоняя какую-то мысль, которую не собиралась высказывать. – Ведь это я предложила приобрести Уррутию.

– И что вы в музее теперь с ним будете делать?

– Я его полностью изучу, каталогизирую, сниму копии для внутреннего пользования. А потом он перейдет в историческую библиотеку музея, как и все остальные приобретения такого рода.

В дверь вежливо постучали, она открылась, и Кой увидел капитана второго ранга, с которым недавно встретился в выставочном зале музея. Танжер Сото извинилась, вышла в коридор и некоторое время тихо разговаривала с капитаном в коридоре. Собеседник ее был немолод, но строен, золотые пуговицы и нашивки придавали ему значительность.

Иногда он посматривал на Коя, с любопытством, в котором сквозило ревнивое чувство. Кою не нравились ни эти взгляды, ни его чрезмерная улыбчивость, обнаружившаяся в течение разговора с Танжер. Настолько не нравились, что про себя он горько вздохнул. Как и большинство моряков торгового флота. Кой недолюбливал моряков военных: казалось, они слишком задирали нос, и вообще это был закрытый клан (они придерживались эндогамии, беря в жены лишь дочерей военных моряков, не пропускали воскресных месс в церкви и обзаводились чрезмерным количеством детей. А кроме того, в морских сражениях они участия не принимали и сидели дома в непогоду.

– Я должна уйти на несколько минут, – сказала она. – Подожди меня.

И пошла по коридору вместе с капитаном, который, перед тем как уйти, бросил на Коя последний, но ничего не говорящий взгляд. Кой получил возможность осмотреться, сначала он еще поразглядывал карту Уррутии, потом – те предметы, что были у Танжер Сото на столе, гравюру на стене – Тулонское сражение, лист четвертый – и книги в шкафу. О" уже совсем было собрался снова сесть, когда заметил стойку, на которой под наваленными сверху листами он обнаружил планы парусников, и, обратив внимание на рангоуты, понял, что все они были бригантинами. Под планами лежали аэрофотоснимки побережья, копии старинных морских карт и одна современная – номер 46А Института гидрографии Морского флота – от мыса Гата до мыса Палое, – которая полностью соответствовала той странице, на которой был раскрыт атлас Уррутии.

Отметив это совпадение, Кой улыбнулся.

Через минуту она вернулась, извиняясь за свое отсутствие с покорной гримаской. Начальник, сказала он. Совещание на высшем уровне по вопросу о графике отпусков. Совершенно секретное.

– Значит, ты работаешь на Военно-морской флот.

– Как видишь.

Коя это позабавило.

– Получается, ты вроде солдата.

– Ничего подобного. – Золотистые волосы метнулись направо и налево, когда она покачала горловой. – Я не на военной службе… Когда я защитила диплом по истории, я подала на конкурс. И четыре года работаю здесь.

Сказав это, она задумалась, глядя в окно. И прикрыв глаза. Потом, очень медленно, словно у нее из головы никак не шла какая-то мысль, вернулась к столу, закрыла атлас и поставила его в шкаф.

– Вот мой отец – он действительно был солдат, – сказала она.

В этих словах прозвучал оттенок не то вызова, не то гордости. Кой обрадовался – про себя, конечно, – ведь кое-что теперь становилось понятным: ее манера двигаться, какие-то ее жесты. И эта спокойная дисциплинированность, немного даже высокомерная, которая иногда явно помогала ей не выпускать руль из рук – Он был военный моряк?

– Нет, просто военный. Он ушел в отставку в чине полковника и почти всю жизнь прослужил в Африке.

– Он жив?

– Нет.

Никаких эмоций в ее голосе не было. Понять, что она испытывает, отвечая на эти вопросы, не представлялось возможным. Кой посмотрел в темно-синие глаза, они без труда выдержали этот визуальный допрос, не выказав вообще никакого выражения. И тогда Кой улыбнулся.

– Поэтому тебя назвали Танжер.

– Поэтому меня назвали Танжер.

Они не торопясь шли мимо музея Прадо и ограды Ботанического сада, потом поднялись по Клаудио Мойано, оставив позади шум и сутолоку площади перед вокзалом Аточа. Солнце освещало серые киоски и лотки с книгами, бесконечными рядами поднимавшиеся вместе с улицей в гору.

– Зачем ты приехал в Мадрид?

Он смотрел на мостовую перед своими мокасинами. Он уже ответил на этот вопрос – только чтобы увидеть тебя – еще до того, как она его задала.

Общие места и надуманные предлоги тут не годились, и несколько шагов он сделал молча, потом потер нос.

– Я приехал повидать тебя.

Это у нее, по-видимому, не вызвало ни удивления, ни любопытства. На ней был вельветовый жакет, который она не застегнула, блузка, а перед выходом из музея она повязала на шею шелковый платок осенних тонов. Полуобернувшись, Кой смотрел на ее невозмутимое лицо.

– Зачем? – спросила она безучастно.

– Не знаю.

Некоторое время они шли молча. Потом, ни с того ни с сего, остановились перед лотком, на котором кучами громоздились уже не раз кем-то читанные детективы, словно обломки потерпевшего крушение корабля, выброшенные волнами на берег. Кой без особого внимания пробежал глазами по обложкам – Агата Кристи, Джордж Кокс, Эллери Квин, Лесли Чартерис. Танжер взяла одну из книжек, с отсутствующим видом посмотрела на нее и положила на место.

– Ты сумасшедший, – сказала она.

Они шли дальше. Между лотками бродили люди, они искали книги, брали их в руки, пролистывали.

Торговцы не возмущались, они просто не спускали глаз с покупателей. Все они были в свитерах, ветровках или куртках, их кожа задубела за годы, проведенные на солнце, на ветру, под дождем; Кою они напоминали моряков в каком-то невероятном порту, заблудившихся между волнорезами, возведенными из бумаги, испачканной типографской краской.

Кое-кто из них, присев между грудами книг, полностью погрузился в чтение. Один-два, из самых молодых, поздоровались с Танжер, и она отвечала, называя их по именам: привет, Альберто, пока, Борис.

Юноша в ковбойке, обшитой гусарским галуном, играл на флейте, она положила монетку в шапку, которая лежала перед ним, совершенно так же, как сделала это на глазах у Коя в Барселоне, бросив монету в цилиндр мима, грим которого испортил дождь.

– Я здесь хожу каждый день, это моя дорога домой. Иногда что-нибудь покупаю… Старые книги – это ужасно интересно, правда? В отличие от новых, они сами тебя выбирают, выбирают себе покупателя: эй, постой, вот она я, забери меня с собой. Они как живые.

Она прошла еще несколько шагов и остановилась перед «Александрийским квартетом» – четыре тома в мятых обложках по бросовой цене.

– Ты читал это? – спросила она.

Кой покачал головой. Этот Лоренс Даррелл, своей фамилией напоминающий об электрических батарейках, был ему глубоко безразличен. Первый раз в жизни он обратил внимание на его книги. Наверное, американец. Или англичанин.

– У него есть что-нибудь про море? – спросил он скорее из вежливости, чем из интереса.

– Нет, насколько мне известно, – она тихо и почти ласково рассмеялась. – Хотя Александрия как была, так и остается портом…

Кой бывал в Александрии и ничего особенного не запомнил: безветренные дни, жара, портовые краны, докеры, притулившиеся в тени контейнеров, грязная вода, чавкающая между корпусом корабля и пирсом, тараканы, которые хрустят под ногами, когда сходишь на берег. Порт как порт, единственное отличие в том, что ветер приносит облака красной пыли, которая проникает повсюду. На четыре тома никак не тянет. Танжер дотронулась пальцем до первого: «Жюстин».

– Все интеллигентные женщины, которых я знала, хоть раз в жизни хотели быть такими, как Жюстин.

Кой тупо посмотрел на книжку, не понимая, следует ли ему ее покупать или нет и не заставит ли букинист купить все четыре На самом деле его привлекали другие книжки: «Корабль мертвых» некоего Б.Травена и трилогия Холла и Нордхофа про «Баунти»: "Мятеж на «Баунти», «Человек против моря» и «Остров Питкерн» в одном томе. Но она шла дальше; потом он увидел, как она улыбнулась, сделала еще несколько шагов и стала перелистывать книжку без переплета; «Хороший солдат» – прочел название Кой, с этим Фордом Мэдоксом Фордом Кой готов был примириться: ведь он вместе с Джозефом Кон радом написал «Приключение». Потом Танжер обернулась и пристально посмотрела на него.

– Ты сумасшедший, – повторила она. – Ты же меня не знаешь, – сказала она через несколько секунд. – Ты же ничего обо мне не знаешь.

Снова в голосе ее зазвучали жесткие нотки. Кой посмотрел направо, потом налево. Как ни странно, он не чувствовал себя пристыженным или не в своей тарелке. Он приехал повидать ее, он сделал то, что считал нужным сделать. Да, конечно, он многое бы отдал за то, чтобы быть мужчиной элегантным, с хорошо подвешенным языком, чтобы иметь возможность предложить ей что-то, пусть даже деньги, которых хватило бы на покупку всех четырех томов этого «Александрийского квартета» и на ужин в дорогом ресторане, где он называл бы ее Жюстин или любым другим именем по ее желанию. Но это – не про него.

Поэтому он молчал, стоял перед ней настолько естественно, насколько он это мог, и только чуть-чуть улыбался, одновременно искренне и застенчиво. Это было не много, но на большее он не был способен – У тебя нет никакого права вести себя так… Сваливаться мне на голову, будто так и надо… За Барселону я тебе уже сказала спасибо. И что, по-твоему, я теперь должна с тобой делать? Забрать тебя к себе, как старую книжку с развала?

– Сирены, – сказал он неожиданно.

Она в удивлении уставилась на него.

– Какие еще сирены?

Кой слегка приподнял руки и снова опустил их.

– Не знаю. Гомер говорит, они пели. Звали моряков… Верно? И те ничего не могли поделать.

– Потому что были полными кретинами. Шли прямо на рифы, разбивали свои корабли.

– Я уже был там. – Лицо Коя помрачнело. – Я уже был на рифах, и теперь у меня нет корабля.

Пройдет еще какое-то время, пока у меня снова не появится корабль, а сейчас ничего лучшего я придумать не могу.

Она резко обернулась, сердито приоткрыв рот, точно на языке у нее вертелось что-то очень для него неприятное. Синие глаза яростно сверкали. Это длилось какое-то мгновение, но за это время Кой успел мысленно попрощаться с ее веснушками и с той мечтой, которая привела его к ней. Наверное, надо было купить эту самую «Жюстин», печально думал он. Но, как бы то ни было, моряк, ты сделал попытку.

Секстанта, конечно, жалко. Потом он решил улыбнуться. Я все равно улыбнусь, что бы она ни сказала, улыбнусь, даже если она пошлет меня к черту. Во всяком случае, последнее, что она обо мне запомнит, будет моя улыбка. Хоть бы мне удалось улыбнуться; как улыбался ее начальник, тот капитан второго ранга с золотыми пуговицами. Хоть бы рожа у меня не слишком перекосилась.

– Господи помилуй, – сказала она. – Ты ведь даже не красавец-мужчина.