Глава 17

Густо-синее небо над внутренним двориком, испещренное яркими звездами, обрамляло почти полную луну. До ежемесячной службы в честь полнолуния оставались считаные дни.

Из освещенных окон фермерского дома доносились неразборчивые голоса; в мастерской при кузнице приглушенно стучал молоток. У меня в носу защекотало от запахов кухни и печного дыма, обыденных и спокойных. Я ступала по булыжникам, как в тумане. Ноги сами собой вели меня к арочным воротам, откуда начинался путь к реке и мосту. Когда Община осталась позади, я остановилась под аркой и вгляделась в изгибы тропинки, сбегающей вниз, к прибрежной лесополосе. С одной стороны на тропинку падала слабая тень от садовой стены, а с другой – лунная рябь от застекленной оранжереи. На юге гигантской кобальтовой волной вздымалась гряда холмов.

Откуда-то сзади слышалось пение под гитару; еще дальше прозвучал короткий детский смех.

Ветер шуршал кронами деревьев. Спускаясь по тропе, я сама еще не знала, куда иду и зачем. Под ногами было совсем темно, над рекой – чуть светлее; старый мост, выгнувшийся над водой, казался обманчиво прочным и надежным. На другом берегу желтела полоска света: за шторами дома Вудбинов, украшенного башенкой, горела электрическая лампа.

Добравшись до середины моста, я предусмотрительно замедлила шаги перед прогнившими досками, сквозь которые виднелся ржавый железный щит с неопознанным гербом. Над этим местом я остановилась лицом к востоку и взялась обеими руками за шершавые металлические опоры. Во мраке речные воды выглядели неподвижной твердью, и только редкий всплеск выдавал их медленное, ровное течение. Когда глаза привыкли к темноте, на водной поверхности стали видны зыбкие тени – это лунный свет пробивался сквозь дырявый деревянный настил. Я попыталась разглядеть свое отражение и даже помахала рукой, но из этой затеи ничего не вышло.

В роще заухал филин; вдалеке, на невидимой дороге, послышалось урчание автомобиля. Под мостом часто-часто замельтешили какие-то черные тени – не иначе как летучие мыши.

– О Господи, – зашептала я, – помоги мне.

Закрыв глаза, я замерла в темноте и начала прислушиваться душой, пытаясь уловить ясный, спокойный глас Создателя; мне хотелось раствориться во мгле, чтобы только услышать Их слова. Я услышала многое: текучий мрак реки, недовольство филина, таинственное перешептывание ветвей и листьев, протяжный, томный стон хищной птицы и ворчанье далекого поезда, умирающее на ветру. Я услышала свое сердце, которое двойным ритмом выстукивало мое имя: Ай-Ай, Ай-Ай, Ай-Ай…

Перед моим мысленным взором теснились разрозненные образы и сцены; фигура деда, голос деда. Я медленно, с усилием тряхнула головой. Тяжесть мыслей подавляла все остальное; я чувствовала, что Господь со мной, что Они меня слушают, но сама так и не услышала Их глас. Хотя вокруг царил покой – неспешность реки, шепот ветерка, – в моем сознании бушевал свирепый ураган, завывала буря; мыслимо ли было в таком шуме разобрать Их слова?

Я продолжила путь по шаткому деревянному настилу, зигзагом огибавшему опасные места, и вскоре уже шагала по дорожке к дому Вудбинов. Это небольшое строение с единственной башенкой выглядело совсем игрушечным. Полоска света, заметная издалека, пробивалась из гостиной, расположенной на первом этаже. Я постучалась в дверь. У меня все еще не было твердой уверенности, что нужно призвать на помощь бабушку Иоланду.

Мне открыла Софи, которая возникла в прямоугольнике света с книгой в руке и с распущенными волосами, струящимися по плечам.

– Ай! – улыбнулась она. – Привет! Говорят, у тебя… Как ты?

Язык меня не слушался: я и рада была бы ответить, но не могла. Из глаз опять потекли слезы: тихие, беспомощные, безнадежные. Софи потянулась через порог, выронила книгу и прижала меня к себе.

– Айсис, Айсис, Айсис! – шептала она.

Яркая, видная собой, широкая в кости, Софи много лет остается моей опорой. Не сомневаюсь, когда-нибудь она найдет достойного человека, о каком мечтает, уедет с ним из этих мест, станет хорошей женой и матерью. Жизнь разведет нас в разные стороны; хочу верить, у меня хватит ума принять это как должное, но пока я чрезвычайно дорожу нашей дружбой. У меня часто возникает вопрос, люблю ли я Софи, и ответ всегда оказывается утвердительным, хотя это чувство подруги, а не любовницы. Я также спрашивала Софи, как она ко мне относится; она тоже говорит, что любит меня всем сердцем, но сердце у нее, как я понимаю, большое, и в нем найдется место для многих других. Возможно, я оставлю в нем свой след, но в один прекрасный день меня все же потеснит добрый, хороший человек. Надеюсь, я не стану терзаться ревностью. Надеюсь, ей встретится такой человек; надеюсь, не слишком скоро.

Мистера Вудбина дома не было. Я лежала в объятиях Софи на диване в гостиной: ее блузка намокла от моих слез, длинные соломенные волосы спутались на груди, ноги в синих джинсах переплелись с моими. Глаза у Софи голубые с карими точками, как моря с островами. Она размеренно и по-матерински спокойно гладила меня по голове.

После того как она привела меня в гостиную, я разрыдалась у нее на плече; она усадила меня на диван, и я кое-как взяла себя в руки, чтобы поведать о своих путешествиях; рассказ меня слегка успокоил, и мы даже вместе посмеялись, но, когда я дошла до событий этого вечера, меня опять стали душить слезы; слова хлестали из меня, как рвота, я поперхнулась, закашлялась, задохнулась, но, выпустив из себя эту желчь, смыла ее привкус горькими слезами.

– Ох, Айсис, – выдохнула Софи, когда я умолкла, – ты, надеюсь, не пострадала?

– Еще как пострадала, – ответила я, хлюпая носом, и Софи протянула мне очередную косметическую салфетку, достав ее из картонной коробочки. – Только не физически, если ты об этом.

– Он тебе ничего не сделал?

– Нет. – Я закашлялась и осушила глаза салфеткой. – Только меня как будто… выпотрошили, вынули все внутренности, и теперь во мне пустота, а раньше там была… Вера. Родня. Община. Вся моя жизнь.

– Что же ты теперь будешь делать?

– Еще не решила. С одной стороны, хочу немедленно вернуться и открыть всем правду; с другой стороны, хочу где-нибудь скрыться.

– Оставайся у меня ночевать, договорились? – Софи подняла голову; у нее скуластое загорелое лицо с едва заметными веснушками, которые она проклинает, но больше для виду.

– А можно?

– Конечно можно. – Она меня обняла.

Я снова положила голову ей на грудь.

– Он сказал, что не желает меня видеть, пока я не покаюсь и не принесу извинения. Но я не могу на это пойти.

– Только попробуй! – прорычала Софи с шутливой угрозой.

– Представляю, как он ославит меня перед нашими. Но, может, он все же одумается, поймет, что ему был ложный сигнал, раскается и сам попросит у меня прощения, а потом… Ох, Софи, это в голове не укладывается. – Я заглянула ей в глаза. – Не он ли подбросил мне бальзам, чтобы спровоцировать эту историю? Что у него на уме? Говорю – и сама себе не верю, но что еще можно предположить? Начинаешь думать, что Дьявол не просто существует, но вселился в него.

– Богословие – это по твоей части, – сказала Софи. – Тут я – пас. По мне, он просто грязный старикашка.

– Да ведь он – наш Основатель! – запротестовала я, села на диване и взяла ее за руки. – Мы всем ему обязаны: он открыл нам истину, осветил путь. Я в этом не сомневаюсь. Не сомневаюсь и в нашей вере. Просто мне трудно поверить, что это был он; в нем появилась какая-то бесовская одержимость.

– Не иначе как это от старости, Айсис, – негромко проговорила Софи. – Чует, что недолго ему осталось.

– Что ты говоришь? – вырвалось у меня. – Он всегда будет во Славе! Его ожидает такая будущность, по сравнению с которой земной путь покажется мелким, суетным и незначительным. Мы не страшимся смерти!

– Даже праведники не чужды сомнений. – Софи сжала мне руку. – Тебе никогда не приходило в голову усомниться в своей правоте?

– Нет! – заявила я. – Ну, разве что в тех пределах, в каких «Правописание» велит нам сомневаться; мы должны придерживаться веры, но не вслепую. А предписанные сомнения только укрепляют нашу веру. Как же может Сальвадор усомниться в том, что сам создал?

– Как тебе сказать. – Софи в задумчивости наморщила нос – Может, в том-то и дело: вы все обращаетесь к нему, и только он один обращается к Богу. Кто выше, тому виднее, или как там говорится. Кто наверху, у того и власть.

– Он обращается ко всем нам, – сказала я, прекрасно понимая, что она имеет в виду.

– Пусть так, но праведник – всего лишь человек. Может, твой дед просто привык считать всех женщин Ордена своей собственностью.

– Нет, он не такой! – возмутилась я,

– Да брось ты, Айсис Это недалеко от истины.

– У нас никогда не было принуждения. Все получается естественным образом. Наша вера ставит во главу угла любовь, во всех ее проявлениях. Мы этого не стесняемся. А он был… да и сейчас остается привлекательным мужчиной. У него есть харизма. Все так считают; на него женщины сами вешались. И сейчас вешаются. – Я пригладила волосы. – Господи, что он во мне нашел?

– Запретный плод? – предположила Софи.

– Не знаю, – простонала я, снова упала головой ей на грудь и вдохнула аромат ее тела. – Мораг меня чурается. Дед пристает. Меня поносит…

– Расстройство желудка? – переспросила Софи.

– Нет, меня поносит – очерняет – кто-то из своих.

– Ах вот оно что.

– Куда катится моя жизнь? – спросила я. – Что вообще происходит?

Софи пожала плечами; я чувствовала, что она качает головой.

В прихожей зазвонил телефон. Мы прислушались.

– Нет, это не ваши, – сказала Софи после седьмого сигнала и погладила меня по спине. – Надо подойти; может, за отцом придется ехать…

Она вышла.

– Слушаю. – Пауза. – Алло!.. Алло?

Софи заглянула ко мне, с усмешкой держа трубку возле уха:

– Не разбери-поймешь… – Она еще немного послушала и нахмурилась. – Музыка играет… Вроде кто-то снует… Посуда звякает… – Ее лицо приняло недоуменное выражение, уголки рта поползли вниз, на шее обозначились жилки.

Она протянула трубку в мою сторону, и как раз в этот миг оттуда послышался металлический лязг и приглушенный выкрик. Софи пришла в замешательство. Недоверчиво оглядев трубку, она поднесла ее к уху.

Я вскочила с дивана. Нечто почудилось мне в этом выкрике… Софи слегка отстранила трубку, чтобы мы могли слушать вместе.

– …падает, зараза, – раздался искаженный телефонной линией голос.

В его звучании было что-то странное: механическое и в то же время размытое.

– Номер вроде бы тот… вы слушаете?

Софи с озадаченным видом прижала палец к губам.

– Тьфу ты, автоответчик. Я, это… – В трубке опять звякнуло. – В общем… – Голос сбился на неразборчивое бормотание. – Номер-то какой?.. Да вроде пра… праль… правильный. Пардон, пардон, пардон… я чуток… чуток… устал, понимаете? Я что хочу сказать – послание получил. Мне, значит, прибыть завтра, так? Короче, приеду. К вам. Звоню сказать… Надеюсь, это… – Молчание, приглушенный лязг и звон посуды.

Софи прикрыла трубку ладонью.

– Ничего себе, – шепнула она. – Надо же так напиться.

– Угу, – подтвердила я.

Сомнений не оставалось. Я узнала этот голос. Мы снова стали слушать вдвоем. Кто-то шаркал по полу, кто-то шуршал крахмальной тканью. Затем:

– …соскочил… ч-ч-черт… с комода… ну, вообще… Я… я… щас иду. Вы там… Это… ладно. Значит, завтра. – В трубку тяжело задышали. – Завтра. Сам за ней приеду. Доброй ночи. – В трубке раздался щелчок, и голос умолк.

Мы с Софи уставились друг на дружку.

– Бред какой-то, да? – У нее вырвался нервный смешок.

Я кивнула. Она вышла в прихожую, чтобы повесить трубку.

– Видимо, не туда попали.

Застыв на пороге, я прикусила губу и скрестила руки на груди. Софи положила руку мне на плечо.

– Что с тобой?

– Ничего, – сказала я. – Просто этот голос показался мне знакомым.

– Неужели? – засмеялась Софи. – Выходит, напрасно я отмалчивалась?

– Сама не знаю. – Я не на шутку растерялась. – Кажется, это звонил мой дядя Мо.

– Вот как? Тот самый, актер? Из Брэдфорда?

– Точнее, из Спейдтуэйта. Ну да. Он самый.

Софи задумалась.

– Что-то я не поняла: кому он звонил?

– В самом деле, кому? Какому-то конкретному человеку, – сказала я. – И за кем, интересно, он приедет?

Софи прислонилась к другой стороне дверного косяка, точно так же скрестила руки и согнула в колене одну ногу, подтянув ее к себе. Мы, не отрываясь, смотрели друг дружке в глаза.

– Не за тобой ли? – тихо спросила она, выгнув брови.

– За мной, – ответила я, теряясь в догадках.