8

Как только рассвело, в деревню въехали вооруженные всадники.

Мы как раз собрались в круг, чтобы попрощаться с Елизаветой, но, заслышав приближение грабителей, сгрудились в дальней комнате дома, все до единого.

Клеопа не вставал со своего места, потому что ночью он очень сильно кашлял и у него снова началась лихорадка. Он лежал со своей вечной улыбкой и не сводил влажных глаз с низкого потолка у нас над головами.

До нас доносились крики, и блеяние ягнят, и кудахтанье птицы.

— Они забирают все, — возмутилась Мария Александра, жена Зебедея.

Другие женщины зашикали на нее, а Зебедей погладил ее по руке.

Сила собрался подойти к занавеси на двери и выглянуть наружу, но его отец жестом велел ему вернуться в дальний угол.

Даже малыши, которых приводило в восторг любое событие, притихли.

Тетя Есфирь, жена Симона, держала на руках крошку Есфирь и каждый раз, когда девочка начинала хныкать, давала ей грудь.

Я больше не боялся, но сам не знал почему. Я стоял среди женщин вместе с другими детьми, только Иаков стоял рядом с отцом и мужчинами. Иаков уже не ребенок, подумал я, глядя на него. Если бы мы остались в Иерусалиме, если бы не случилось восстания, то Иаков вошел бы в Святилище сынов Израиля с Силой, Левием и остальными взрослыми.

Мои мысли прервала мама. Она внезапно схватила меня за руку. Я почувствовал, как страх охватил всех взрослых.

В передней комнате были чужаки. Маленькая Саломея прижалась ко мне, и я крепко обнял ее, а мама обняла меня.

Занавес рванула чья-то рука. В комнату хлынул свет. Ослепленный, я моргал и жмурился. Мама сжимала меня изо всех сил. Никто не сказал ни слова и не пошевельнулся. Я знал, что нам всем нужно вести себя тихо и ничего не делать. Все знали это, даже самые маленькие из нас. Младенцы плакали, но почти неслышно, и не из-за того, что чужие люди сорвали с двери занавес.

Их было трое или четверо, черные фигуры на фоне дневного света, большие и грубые. Их ноги под шнуровкой сандалий были обмотаны тряпками. Один накинул на себя звериные шкуры, другой надел на голову блестящий шлем. Свет играл бликами на мечах и кинжалах.

— Ха, посмотрите-ка сюда, — сказал мужчина в шлеме. Он говорил по-гречески. — Кто это у нас здесь? Полдеревни, не меньше.

— Давайте сюда все, что у вас есть! — скомандовал другой, вваливаясь в комнату. Он тоже говорил по-гречески. У него был грубый голос— Слышите? Все, что у вас есть, до последнего динария, вы все, немедленно. Все золото и серебро. Женщины, снимайте браслеты. Мы вспорем вам животы, если увидим, что вы что-то проглотили, или если вы по-хорошему не отдадите требуемое!

Никто не двинулся. Женщины стояли как каменные.

Маленькая Саломея заплакала. Я обнимал ее так сильно, что, должно быть, сделал ей больно. Но чужакам никто не отвечал.

— Мы боремся за свободу вашей земли, — сказал один из них. Снова по-гречески. — Вы, тупицы безголовые, разве вы не знаете, что происходит в Израиле?

Он шагнул к нам и стал махать кинжалом сначала перед лицом Алфея, потом Симона, потом Иосифа. Но наши мужчины ничего не сказали.

Никто не двигался. Все хранили молчание.

— Вы слышите меня? Я перережу вам горло, всем до единого, начиная с детей! — крикнул грабитель, отступая.

Один из его спутников пнул наши увязанные перед дорогой котомки, другой схватил одеяло и отбросил его. Наконец заговорил Иосиф, очень тихо, на иврите:

— Я не понимаю вас. Что вы хотите? Мы мирные люди. Мы вас не понимаем.

Затем вступил Алфей, тоже тихо и на иврите:

— Пожалуйста, не причиняйте вреда беззащитным детям и женщинам. Пусть никто не скажет про вас, что вы пролили невинную кровь.

Теперь настала очередь грабителей застыть неподвижно. Потом один из них отвернулся.

— О, эти тупые крестьяне, — воскликнул он по-гречески. — Эти безграмотные свиньи.

— Да они, похоже, денег никогда и не видали, — сказал другой. — Здесь ничего нет, только старое тряпье да вонючие дети. Жалкие оборванцы. Жрите свою грязь спокойно.

— Да, пресмыкайтесь, пока мы боремся за вашу свободу, — подхватил третий.

Они развернулись и ушли, тяжело ступая, раскидав на ходу корзины и одеяла.

Мы ждали. Я чувствовал напряженные руки мамы у меня на плечах. Я видел Иакова, и он был удивительно похож на Иосифа, странно, что раньше я не замечал этого.

Постепенно крики и шум в деревне стихли.

Заговорил Иосиф.

— Запомните это, — сказал он. Он переводил взгляд с Иакова на меня, с Маленького Иосия на Иоанна, стоящего рядом с матерью, на моих братьев, которые все смотрели на него. — Помните. Никогда не поднимайте руки в свою защиту. Будьте терпеливы. Если вступаете в беседу, говорите просто.

Мы закивали. Мы понимали, что случилось. Мы все понимали. Маленькая Саломея всхлипывала. И вдруг моей тете Марии стало плохо. Она зарыдала, повернулась и села рядом с Клеопой, который все так же глядел в потолок. Можно было подумать, что он умер. Но он был жив.

Дети всей гурьбой рванули к дверям маленького дома. Люди выбегали на улицу. Нашествие грабителей разъярило их. Женщины ловили напуганную домашнюю птицу. А посреди всего этого я увидел, что на дороге на спине лежит человек — совсем как Клеопа, замерший на циновке, только у этого человека изо рта лилась кровь. Он был похож на паломника, убитого в храме.

В нем больше не было души.

Вокруг него суетились люди, но никто не оплакивал его, никто не опустился рядом с ним на колени.

Потом пришли двое мужчин с веревкой, обвязали его, подхватили и потащили прочь.

— Это один из них, — сказал Иаков. — Не смотри туда.

— А кто его убил? — спросил я. — И что с ним теперь сделают?

В свете дня мне было не так страшно, как ночью. Но я знал, даже в тот момент, что ночь придет. И мне снова станет очень страшно. Я догадывался, что страх ждет меня. Страх был чем-то новым в моей жизни. И он был ужасен. Даже когда я не ощущал его, я помнил о нем и знал, что он вернется. Больше он никогда не исчезнет.

— Его похоронят, — ответил Иаков. — Нельзя оставлять тела непогребенными. Это грех перед Господом. Его положат в пещеру или закопают в землю. Все равно куда.

Нас позвали в дом.

В комнате прибрались, подмели полы и расстелили красивые ковры — расшитые цветами, сотканные из шерсти. Нам сказали сесть в круг вместе с взрослыми, вести себя тихо и слушать, потому что Елизавета хотела поговорить с нами перед тем, как мы снова отправимся в путь.

И я вспомнил, что нас уже созывали для этого сегодня утром, только не успели достать ковры, а потом появились всадники.

А теперь мы собрались снова и продолжили наши дела, как будто ничего не было, как будто никто не умер на улице совсем недавно.

Нас было так много, что круг получился очень плотным. Женщины немного успокоили младенцев, и стало достаточно тихо для того, чтобы Елизавета смогла говорить. Я сидел впереди Иосифа, со скрещенными ногами, так же как он; справа от меня сидела Маленькая Саломея, прислонившись спиной к своей матери. Клеопа остался лежать в дальней комнате.

— Я буду говорить кратко, — начала Елизавета.

Утром, когда я проснулся, она рассказывала нам о прадедушках и прабабушках, о том, кто на ком женился и кто в какую деревню уехал. Я не запомнил все имена. Но наши женщины и мужчины повторяли их вслед за Елизаветой, чтобы заучить все, что она сказала.

Теперь, начав говорить, она качнула головой и подняла руки. Из-под накидки, покрывавшей ее голову, виднелись темные пряди с серебристыми нитями седины.

— То, что я вам сейчас скажу, я не могла написать в письме. Когда я умру, а это случится скоро… Нет-нет, не возражайте. Я знаю, что мне недолго осталось. Я вижу признаки. Когда я умру, Иоанн пойдет жить с нашими родственниками среди ессеев.

И тут все сразу заахали и заохали. Даже Клеопа появился в дверях, закутавшись в одеяло, сжимая грудь ладонью.

— С чего вдруг ты приняла такое решение? — воскликнул он. — Отправить ребенка к людям, которые не желают ходить в храм! Отправить к ним не кого-нибудь, а Иоанна, сына священника! Ты сама всю жизнь была замужем за священником, и Захария был сыном священника, и все до него.

Клеопа проковылял в середину круга, придерживая одеяло, и там с трудом опустился на колени. Моя мама тут же стала устраивать его поудобнее, расправлять одежды, подкладывать подушки. А он продолжал:

— И ты хочешь послать Иоанна, чья мать принадлежит к дому Давида и чей отец из дома Аарона, жить с ессеями? С ессеями? С людьми, которые считают, что они лучше остальных знают, что хорошо и что плохо, и кто праведник, и что угодно Господу?

— А кто такие, по-твоему, ессеи? — тихо спросила Елизавета. Она была терпелива, желая, чтобы ее поняли. — Разве они не дети Авраама? Разве они не из дома Давида и не из дома Аарона, не из других племен израильских? Разве они не чисты? Разве не чтят они Закон? Говорю тебе, они отведут Иоанна в пустыню и там научат его и позаботятся о нем. И он сам, мой сын, хочет этого, и у него есть на то причины.

Иоанн смотрел на меня. Почему? Почему не на свою мать, на которую смотрели сейчас все остальные? По его лицу трудно было что-либо сказать. Он просто смотрел на меня, и я видел в нем только глубокое спокойствие. Иоанн не был похож на маленького мальчика. Скорее на маленького мужчину. Он сидел напротив своей матери, в простой белой тунике, но сшитой из шерстяной ткани гораздо лучшего качества, чем моя одежда или одежда членов моей семьи, а поверх туники на нем была накидка из столь же тонкой шерсти. Я видел все это и раньше, но не придавал значения, а теперь все эти детали привлекли мое внимание, и Иоанн очень меня заинтересовал. Однако Клеопа продолжал говорить, и я стал прислушиваться к его словам.

— Ессеи! — возмущался он. — Неужели никто из вас не вступится за мальчика, прежде чем он станет сыном людей, которые не стоят перед Господом в назначенное время? Неужели один я имею голос? Елизавета, на головах наших предков я клянусь, что это не может…

— Брат, успокойся, — отвечала Елизавета. — Береги свою страсть для своих сыновей. Это мой сын, доверенный мне Господом в мои преклонные годы вопреки всякому вероятию! Ты говоришь не с женщиной, когда говоришь со мной. Ты говоришь с Саррой древних времен, с Анной древних времен. Ты говоришь с одной из избранных. Разве я не должна давать этому ребенку то, что, по-моему, хочет для него Господь?

— Иосиф, не позволь этому случиться, — обратился Клеопа к Иосифу.

— Ты ближе мальчику, чем я, — ответил Иосиф. — Если хочешь возразить его матери, возражай.

— Я не возражаю ей, — сказал Клеопа. В его груди заклокотал кашель, а тело скрутил приступ боли. Тетя Мария беспокоилась за него, и мама тоже. Клеопа поднял руку, прося о терпении, но кашель все не прекращался. Наконец он смог договорить: — Ты упомянула Сарру, жену Авраама. Ты упомянула Анну, мать Самуила. Но ни одна из них не нарушила заповедей Господа. А ты посылаешь своего мальчика жить с теми, кто поворачивается спиной к храму Господа?

— Брат, у тебя короткая память, — возразила Елизавета. — К кому пришла твоя сестра Мария, когда узнала, что избрана понести ребенка Иешуа? Она пришла ко мне, а почему? Сейчас, пока эту деревню не настигла очередная беда, я умоляю вас выслушать мое решение и не спорить со мной. Я не ищу вашего согласия, а хочу поведать вам о своем решении. Говорю вам, мальчик отправится к ессеям.

Никогда раньше я не слышал, чтобы женщина говорила так властно. Конечно, на улице Плотников в Александрии были уважаемые женщины, которые могли успокоить расшалившихся детей одним хлопком в ладоши, и были женщины, которые задавали в синагоге такие вопросы, что учителю приходилось сверяться со своими свитками. Но речь Елизаветы была сильнее и яснее, чем все, что я когда-либо слышал.

Клеопа замолчал.

Елизавета продолжила более тихим голосом:

— Наши родственники уже живут с ними — внуки Маттафия и Наоми, которые давным-давно ушли в пустыню к ессеям, и я говорила с ними, они согласны взять Иоанна хоть сейчас. В их правилах принимать детей и воспитывать их в строгости, очищении и посте, а все это близко моему сыну. И он будет учиться у них. Он узнает учения пророков и слово Господне. В пустыне, вот где он хочет быть, и когда я отправлюсь к нашим предкам, он уйдет туда и будет жить там до тех пор, пока не станет мужчиной и не решит для себя, что делать дальше. Я уже договорилась с ессеями, и они только ждут слова от меня или когда он сам придет к тем, кто живет на другом берегу Иордана, и они заберут его далеко отсюда, где воспитают в стороне от людских дел.

— Почему ты не хочешь пойти с нами в Назарет? — спросил ее Иосиф. — Мы будем рады взять тебя. Твой брат, разумеется, поддержит меня, ведь мы идем жить в дом его родителей, мы все…

— Нет, — покачала головой Елизавета. — Я останусь здесь. Меня похоронят рядом с моим мужем Захарией. И я скажу вам причину, по которой мой сын должен уйти.

— Так назови же эту причину, — сказал Клеопа. — И ты знаешь, что я хотел бы, чтобы вы жили с нами в Назарете. Ведь это будет правильно, если Иоанн и Иешуа вырастут вместе. — После этих слов он, как ни сдерживался, закашлялся. Но я знал, что если бы не кашель, то дядя Клеопа сказал бы еще многое.

— Именно это я и не могла написать в письме, — произнесла Елизавета. — Прошу, слушайте внимательно, потому что я скажу это лишь единожды.

Матери зашикали на детей. Клеопа прочистил горло.

— Говори же, — потребовал он. — А то я умру, так и не узнав этой причины.

— Все вы знаете, что после того, как вы, Иосиф, Мария и малыш, ушли в Египет, Ирод пребывал в беспокойном и мстительном состоянии духа.

— Да, знаем, — проговорил Клеопа, — эту часть можно пропустить. — И он снова закашлялся.

— И все вы также знаете, что Иоанн родился, когда и я, и Захария были в крайне преклонном возрасте, так же как Сарра и Авраам были в преклонном возрасте, когда у них родился Исаак. — Она остановилась и посмотрела по очереди на каждого из нас, маленьких детей, сидящих внутри круга, и мы кивнули ей в знак того, что мы поняли. — Вы знаете, как Анна молила Господа о ребенке, да, дети? Помните, как она стояла и молилась, а кое-кто подумал, что она пьяна? Кто может сказать мне, кто так подумал, а?

— Священник Илия, — быстро ответил Сила. — А она сказала ему, что молится, и объяснила почему, и он тоже помолился за нее.

— Верно, — кивнула Елизавета, — вот и я так же молилась, но вы не знаете, что рождение моего сына было предсказано.

Я не знал этого. И видел, что другие тоже удивились. Что касается Иоанна, то он тихо сидел, глядя на мать, и казалось, ничто не волновало его. Он был погружен в глубокую задумчивость.

— Так вот, предоставлю вашим отцам объяснить вам, как все это случилось, у меня есть свои причины не говорить об этом сейчас, упомяну лишь, что было сказано, что ребенок у нас родится в конце жизни волею небес и после этого я должна буду посвятить его Господу. Вы видите, что его волос не касалась бритва и он не вкушал вина. Он принадлежит Господу.

— Господу ессеев? — спросил Клеопа.

— Пусть она договорит, — попросила мама. — Неужели ты забыл все, что знал?

Дядя умолк.

Елизавета продолжала. Она снова обвела всех нас взглядом. И никто не говорил, все ждали, пока она закончит свою речь.

— Мы происходим из дома Давида, — сказала Елизавета. — И вы знаете, что Ирод так ненавидит всех нас и других, в ком есть хоть капля царской крови, что он сжег все записи в храме, и все пострадали оттого, что погибли книги, в которых записывались имена наших предков с начала времен. И вы знаете, что случилось перед тем, как вы ушли в Египет, помните, что заставило мою возлюбленную сестру Марию бежать в Египет вместе с младенцем, Иосифом и с тобой, Клеопа.

Я не посмел задать вопрос, который вертелся у меня на кончике языка. Я-то не знал, что заставило нас бежать в Египет! Но она продолжала говорить.

— Царь Ирод повсюду разослал своих шпионов, — сказала она. Ее голос стал хриплым и низким.

— Мы знаем это, — тихо проговорила мама. Она слегка приподняла руку, и Елизавета взяла ее ладонь и сжала, и они кивнули друг другу, их накидки почти соприкасались. Они словно делились секретом, не произнося ни слова.

Потом Елизавета снова обратилась ко всем:

— Так вот, люди Ирода, его солдаты, грубые, как те грабители, что только что приходили в нашу деревню, в этот самый дом, желая лишить нас всего ради своих ничтожных войн, пришли в храм в поисках моего Захарии, чтобы расспросить о его ребенке, о сыне дома Давида. Они хотели сами увидеть этого сына.

— Мы об этом ничего не знали, — прошептал Иосиф.

— Говорю же вам, я не могла писать об этом в письме, — пояснила Елизавета. — Мне надо было дождаться вашего приезда. Того, что сделано, назад не воротишь. Итак, они разыскали его в храме, эти солдаты, когда он вышел из Святилища, где выполнял свои обязанности священника. И вы думаете, он сказал им, где найти его сына? Захария к тому времени уже спрятал меня и младенца. Мы ушли в пещеры неподалеку от того места, где жили ессеи, и они носили нам еду. Мой муж не сказал солдатам, где мы скрылись. Они толкали его и заставили упасть на колени прямо перед Святилищем, и другие священники не могли помешать им. Но вы думаете, они хотя бы попытались? Вы думаете, хоть один писец пришел на помощь моему мужу? Вы думаете, высшие священники выразили протест?

Теперь глаза Елизаветы были направлены прямо на меня. Медленно она перевела взгляд на Иосифа и Марию, а потом и на всех остальных.

— Они били Захарию. Они били его, потому что он ничего не сказал, и в конце концов очередной удар в голову убил его. Прямо перед лицом Господа.

В молчании мы ждали, что она скажет дальше.

— Многие видели, что случилось. Но они не понимали, в чем причина. Знали только несколько священников. И они послали мне весть. Рассказали нашим родственникам, те передали другим, и кто-то нашел ессеев и сообщил им. А ессеи сказали мне.

Мы все были потрясены ужасной новостью. Моя мама склонилась и опустила голову на плечо своей сестре, и та обняла ее. Но потом Елизавета выпрямилась, и мама вместе с ней. Елизавета снова заговорила.

— Родственники Захарии, все священники проследили за тем, чтобы его похоронили рядом с предками, — сказала она. — И вы думаете, что после этого я хоть раз зашла в храм? Ни разу до тех пор, пока вы не пришли в Иерусалим. Только когда тиран умер и попал в вечное пламя и огонь пожирающий. Только когда все истории про Иоанна и Иешуа были забыты. И что же мы увидели, представ перед Господом?

Никто не отважился ответить ей.

— Посему Иоанн отправится к ессеям, и это случится скоро. Там он будет в безопасности. А сейчас отправляйтесь в Назарет, пока сюда не нагрянула новая шайка грабителей. У меня им взять нечего. Я стара, а Иоанн юн, и нас они не тронут. Но мы с вами больше не увидимся. Нет. И разумеется, Иоанн должен услышать голос Господа. Он посвящен Господу, и ессеи знают, что он дал обет. Они позаботятся о нем, и он будет учиться до тех пор, пока ему не придет время. А теперь идите.