2
В тот вечер, после ужина, когда мужчины дремали на циновках во дворе, пришел Филон.
Иосиф предложил ему выпить вина, и Филон сел, не боясь запачкать свои белые одежды, и скрестил ноги, как все мужчины. Я устроился рядом с Иосифом, надеясь на разрешение внимать их беседе, но мама забрала меня в дом.
Однако сама она, прислушиваясь, замерла у занавески и разрешила мне стоять возле нее. Тетя Саломея и тетя Есфирь тоже были с нами.
Филон хотел оставить меня у себя, чтобы выучить и затем отправить к Иосифу уже образованным юношей. Иосиф молча выслушал предложение Филона, а потом отказался. Он мой отец, и он должен вернуть меня на родину, в Назарет. Он знает, что таков его долг. Потом Иосиф поблагодарил Филона и предложил еще вина и сказал, что позаботится о том, чтобы я получил хорошее образование, подобающее еврейскому мальчику.
— Ты забываешь, мой господин, — негромко пояснил он, — что в субботу по всему миру все евреи становятся философами и учеными. И в Назарете в том числе.
Филона порадовали такие слова, он кивнул и улыбнулся.
— По утрам он будет ходить в школу, как все мальчики, — продолжал Иосиф. — И мы будем обсуждать с ним Писание и пророков. Мы обязательно пойдем в Иерусалим, и там, во время празднований, он сможет послушать учителей храма, как доводилось слушать не раз и мне.
Филон захотел сделать подарок — дать деньги на мое обучение — и попытался вложить в руку Иосифа кошель с деньгами, но Иосиф отказался.
После этого Филон не торопился уходить. Вместе с Иосифом они поговорили о самых разных вещах: о городе, о работе, которую выполняли наши мужчины, и об империи. Потом Филон спросил, откуда Иосиф узнал о смерти царя Ирода.
— Эта новость скоро дойдет и до Александрии, — сказал Иосиф. — Что же до меня, то я получил известие во сне, мой господин. А это означает, что нам пора возвращаться.
Мои дяди, которые все это время тихо сидели в темноте, подошли к беседующим и горячо поддержали Иосифа. О царе Ироде они отзывались очень плохо. Странные слова учителя о кровавой бойне все не выходили у меня из головы, но на этот раз о ней речи не было, и вскоре Филон решил, что пора уходить.
Он поднялся, из вежливости не отряхнув пыль с полотняных штанов, многократно поблагодарил Иосифа за хорошее вино и пожелал нам доброго пути.
Я выскочил из дома вслед за ним. Мне хотелось пройтись немного с Филоном. Его сопровождали два раба с факелами, и никогда раньше улица Плотников так ярко не освещалась в ночное время. Я знал, что изо всех дворов, где соседи отдыхали в вечерней прохладе, приносимой бризом со стороны моря, за нами внимательно наблюдают.
Филон сказал, чтобы я всегда помнил Египет и карту империи, которую он мне показывал.
— А почему все евреи не возвращаются в Израиль? — спросил я его. — Если мы евреи, разве не должны мы жить на земле, которую дал нам Господь? Я не понимаю.
Он задумался.
— Еврей может жить где угодно и по-прежнему оставаться евреем, — произнес он немного погодя. — У нас есть Тора, пророки и традиция. Мы живем, как положено жить евреям, где бы мы ни находились. И разве не несем мы с собою Слово Единого Истинного Бога, куда бы мы ни шли? Разве не распространяем Его Слово среди язычников, где бы мы ни жили? Я живу здесь, потому что мой отец жил здесь и его отец жил здесь. Ты возвращаешься на родину, потому что твой отец хочет этого.
Мой отец.
По моему телу побежали мурашки.
«Иосиф не отец мне».
Я всегда это знал, но понимал, что говорить это никому нельзя. И сейчас промолчал. Только кивнул.
— Не забывай меня, — попросил Филон.
Я поцеловал его руку, и он склонился ко мне и расцеловал в обе щеки.
Он пошел домой, где его, вероятно, ждал изысканный ужин в окружении мраморных полов и ламп, богатых занавесей и открытых веранд на верхнем этаже, откуда видно было море.
Филон обернулся один раз и помахал мне рукой, а потом и он, и его слуги с факелами скрылись из виду.
Мне стало грустно, но только на миг — грусть длилась ровно столько, чтобы я навсегда запомнил ее, и тут же растаяла. Я был так счастлив, что мы возвращаемся в Святую землю!
И я заторопился домой.
В темноте я приблизился к нашему двору и услышал, что там кто-то плачет. Оказалось, это мама, она сидела рядом с Иосифом.
— Но почему мы не можем поселиться в Вифлееме? — говорила она. — Мне кажется, нам следует идти туда.
Вифлеем. Там я родился.
— Никогда, — ответил Иосиф. — Мы даже думать не должны об этом. — Как всегда, он был с ней ласков. — Как тебе это только пришло в голову — вернуться в Вифлеем?
— Я все это время надеялась… — всхлипнула мама. — Прошло уже семь лет, и люди наверняка все забыли, а ведь большинство из них даже и не поняли ничего…
Дядя Клеопа тихо смеялся, лежа неподалеку на спине. Он надо всем так смеялся. А вот дядя Алфей молчал. Он, кажется, смотрел на звезды. Я заметил, что в дверях стоит Иаков и внимательно слушает разговор.
— Вспомни обо всех знамениях, — продолжала уговаривать Иосифа мать. — Вспомни о той ночи, когда пришли люди с востока. Да ведь одно только это…
— Вот именно, — перебил ее Иосиф. — Ты думаешь, такое могло забыться? Нет. И мы никогда не сможем вернуться туда.
Клеопа снова засмеялся.
Ни Иосиф, ни мама не обращали на Клеопу никакого внимания. Иосиф обнял маму за плечи.
— Они вспомнят звезду, — прошептал он, — вспомнят пастухов, спустившихся с холмов. Они вспомнят людей с востока. А самое главное, они вспомнят ночь, когда…
— Не говори об этом, прошу тебя, — взмолилась мама и закрыла уши ладонями. — Пожалуйста, не говори.
— Разве ты не понимаешь, что мы должны взять его и идти в Назарет? У нас нет выбора. И кроме того…
— Какая звезда? Какие люди с востока? — не сдержал я любопытства. Я просто не мог больше молчать. — Что тогда случилось?
И вновь тихо-тихо засмеялся дядя Клеопа. Мама взглянула на меня. Она не знала, что я вернулся.
— Все хорошо, не волнуйся, — сказала она.
— Что случилось в Вифлееме? — повторил я.
Иосиф внимательно посмотрел на меня.
— Наш дом в Назарете, — произнесла мама громким уверенным голосом. — В Назарете у тебя братьев и сестер больше, чем ты можешь сосчитать. Старая Сарра ждет нас, и Старый Юстус. В той общине почти все наша родня. Мы вернемся в наш дом. — Она встала и поманила меня за собой.
— Да, — поддержал ее Иосиф. — Мы отправимся, как только будем готовы. Возможно, на сборы у нас уйдет несколько дней, но мы успеем в Иерусалим к Песаху, а потом двинемся дальше, в Назарет.
Мама взяла меня за руку и повела в дом.
— А кто такие люди с востока, мама? — упирался я. — Расскажи!
Дядин смех все не стихал, и даже в темноте я заметил странное выражение на лице Иосифа.
— Как-нибудь вечером я все тебе расскажу, — пообещала мне мама. Ее слезы высохли. Для меня она всегда была сильной, только рядом с Иосифом становилась как дитя. — А пока не задавай этих вопросов. Еще рано. Я сама все тебе расскажу, когда придет время.
— Верно, — кивнул Иосиф. — Я не хочу, чтобы ты спрашивал.
Они оба были нежны со мной, но слова их звучали строго и странно. Все, что они говорили в тот день, было непонятным.
Напрасно я их перебил. Если бы я промолчал, узнал бы больше. Я догадывался: то, о чем они говорили, — великая тайна. А как же иначе? И взрослые, обнаружив, что я слышал их разговор, поняли, что совершили ошибку.
Спать не хотелось. Я лежал на одеяле в ожидании сна, но он все не шел, и это меня радовало. Я никогда не хотел спать, а сегодня к тому же мысли неслись вскачь. Мы возвращаемся домой, надо обдумать все, что произошло за день, и те странные вещи, о которых говорили взрослые.
Да, так что же сегодня случилось? Стычка с Елеазаром и давний случай с воробьями, насколько я его помнил, представлялись мне яркими образами, которые я не мог описать словами. Никогда раньше я не ощущал ничего подобного той силе, что исходила из меня перед тем, как Елеазар умер, и потом, когда он поднялся с циновки. «Сын Давида, сын Давида, сын Давида…»
Мало-помалу все заснули. Женщины спали в своем углу, рядом со мной устроился Маленький Юстус, младший брат Симона. Маленькая Саломея тихонько баюкала крошку Есфирь, которая каким-то чудом не плакала.
Клеопа во сне принимался кашлять, бормотал что-то невнятное, потом снова засыпал.
Неожиданно кто-то тронул меня рукой. Я открыл глаза. Рядом со мной стоял Иаков, мой старший брат.
— То, что ты сегодня сделал… — прошептал он.
— Да?
— Убил Елеазара, а потом оживил его…
— Да?
— Никогда больше так не делай, никогда, — сказал он.
— Хорошо, — ответил я.
— Назарет — маленькое поселение.
— Я знаю.
Он повернулся и скрылся в темноте.
Я перекатился на другой бок, подложил под голову руку, закрыл глаза. Другой рукой я стал поглаживать головку Маленького Юстуса, и он, не просыпаясь, придвинулся ко мне поближе.
Что я знал?
— Иерусалим, — прошептал я. — Там, где в храме пребывает Господь.
Меня никто не слышал. Филон как-то говорил мне, что это самый большой храм в мире. Я вспомнил глиняных птичек, слепленных мной. Я видел, как они ожили, захлопали крыльями, я услышал мамин вздох, крик Иосифа: «Нет!», а потом они улетели, стали точками в небе.
— Иерусалим.
Я видел, как поднимается с циновки Елеазар.
Филон говорил мне в тот день, когда мы впервые встретились в его доме, что храм настолько прекрасен, что посмотреть на него приходят тысячи людей, и язычники, и евреи со всех городов империи, мужчины и женщины, они приходят к храму со всего света, чтобы принести жертву Господу Всевышнему.
Я широко раскрыл глаза. Вокруг меня все спали.
Так что же случилось? Великое преткновение.
Откуда взялась та сила? Осталась ли она во мне?
Иосиф не сказал о происшедшем ни слова. Мама тоже не спрашивала, как я это сделал. И, кажется, о воробьях, что ожили в день отдохновения, мы никогда не вспоминали.
Нет. Со мной никто об этом не говорил. А расспросить сам я не мог. И обсуждать это с чужими недопустимо. И невозможно остаться в Александрии и учиться у Филона в его великолепном доме с мраморными полами.
Надо быть очень осторожным в дальнейшем, ведь я могу ненароком неправильно использовать силу, способную убить Елеазара или оживить.
Да, одно дело радовать взрослых — Филона, учителя и других — быстрыми успехами в учебе; удивлять всех своими познаниями в Писании на греческом языке и на иврите — спасибо Иосифу, дяде Клеопе и дяде Алфею. Но эта сила — совсем другое дело.
Я начинал что-то понимать, но мне пока еще не хватало слов, чтобы выразить это.
Хорошо бы пойти к Иосифу, разбудить его, попросить помочь разобраться во всем. Но я знал, что он велит не спрашивать об этом — как велел не спрашивать про подслушанный нынче вечером разговор. А почему? Потому что эта сила, моя сила, каким-то образом связана с тем, о чем они беседовали и о чем говорил учитель, когда все вдруг замолчали и уставились на него. Да, все это связано.
Мне стало грустно, так грустно, что я чуть не заплакал. Это из-за меня всем приходится уходить отсюда. И хотя мои родные радовались, я чувствовал себя виноватым.
И все это придется держать внутри себя. Но я узнаю, что случилось в Вифлееме. Так или иначе, я узнаю, хотя и должен слушаться Иосифа.
А пока надо понять, что было самой сокровенной тайной в событиях сегодняшнего дня? Что было самым главным? Я понял: нельзя неправильно использовать свои способности. Нельзя неправильно использовать себя.
Меня сковал холод. Я как будто онемел и стал совсем-совсем маленьким. С трудом я натянул на себя одеяло. Сон. Он опустился ко мне, словно ангел.
Надо спать, когда все спят. Надо идти туда, куда все идут. Надо верить, как все верят. Я прекратил бороться со сном и перестал задумываться. Дремота побеждала меня. Мне так хотелось спать, что я уже не мог думать.
Снова закашлялся Клеопа. Он заболевал, и уже не в первый раз. В эту ночь по клекоту в его груди я знал, что болезнь будет тяжелой.
