10
Что скрывала темнота? Кто нарушил ночной покой?
На следующее утро долину реки заполонили люди, спасающиеся от восстания. Мы проснулись от криков и плача. Близлежащие деревни горели. Уложив вещи на ослов, все двинулись дальше на север.
Сначала наш путь пролегал вдоль реки, потом пожары и стенания заставили нас свернуть на запад, но и там мы видели сражения и бегущих людей, с мешками за плечами и с детьми на руках.
Мы пересекли реку в обратном направлении и снова столкнулись с теми же ужасами. По дорогам сплошным потоком шли несчастные, плачущие люди, которые рассказывали о бандах грабителей и о царях-самозванцах, поджигающих без всяких причин селения, забирающих все на своем пути: и скотину, и золото. Во мне поднялся страх и стал таким реальным, что недавнее ощущение счастья казалось сном даже в ярком свете дня.
Я потерял счет дням; названия городов и селений, что мы проходили, не задерживались в моей памяти. Вновь и вновь нас останавливали разбойники. Они пробирались через толпы беженцев с криками и проклятиями, хватая все, что попадалось им на глаза.
Мы сбивались в плотную группу и ничего не говорили. На ночевку мы останавливались до темноты, вдали от поселений, которые обычно были пусты и сожжены.
В одном городе нам пришлось прятаться от разбойников, которые поджигали вокруг дом за домом. Маленькая Саломея заплакала, и я утешал ее и говорил, что скоро мы придем домой, хотя не так давно сам рыдал при виде горящего Иерихона. Сила и Левий страстно желали сразиться с грабителями, угрожавшими нам. Иаков же строго повторял указание его отца сохранять спокойствие и молчать, и так как разбойников было огромное множество, не сопротивляться им.
Надо помнить, говорили старшим мальчикам мужчины, что нападавшие вооружены мечами и кинжалами. Они убивают мимоходом. Они «жаждут крови». И мы не должны «провоцировать» их.
Иногда же мы шли до поздней ночи, хотя вдоль дороги уже расположились лагерями другие паломники и беженцы, и мужчины спорили, а в центре спора всегда был Клеопа. Тетя Мария говорила, что он счастлив, ведь его речи слышат столько новых людей.
Его больше не мучила лихорадка.
Я старался держаться поблизости от дяди. А он не переставал высказывать свое мнение о царе Ироде Архелае, что бы ни говорил ему Иосиф, и Алфей тоже махнул на Клеопу рукой. Архелай уплыл в Рим, это было известно. Но туда же отправились и другие дети Ирода — «те, кому повезло выжить», как говаривал Клеопа. Ходили слухи, будто за тридцать с лишним лет правления царь Ирод убил пятерых из своих детей, а также бесчисленное множество других беззащитных людей.
Брат Иосифа Симон был молчалив, и немногословны были его сыновья и дочери, как обычно. Их эти вещи не интересовали. Не интересовали они и мою маму.
Когда мы расставались с Зебедеем и его женой Марией Александрой, пролилось много слез, потому что «три Марии» больше не будут вместе до тех пор, пока не соберутся вновь в Иерусалиме на праздновании Песаха, а при том, как шли дела, кто мог сказать, когда это будет?
— И Елизавета, как же Елизавета? — рыдали они. — Одна-одинешенька, и маленький Иоанн уходит к ессеям!
Они заново переживали расставание с Елизаветой, хотя мы ее покинули уже давно, еще у Иерихона. Женщины поплакали о людях, которых я не знаю, а потом Зебедей и его родня сели на ослов и поехали к Галилейскому морю, в Капернаум. Я тоже хотел поехать к Галилейскому морю. Я хотел увидеть его всем сердцем.
Я скучал по морю. То есть я скучал по морю, когда мог отвлечься от всепоглощающего страха. Александрия была узкой полоской суши между Великим морем и озером. В Александрии всегда пахло водой и с моря дул прохладный ветерок. А сейчас мы забрались в глубь страны, земля здесь была каменистой и твердой. И иногда шел дождь.
Мужчины говорили, что сезон дождей заканчивается и что сейчас дождям пора прекратиться, но в обычное время они бы им радовались. Однако об урожае никто не думал, все только мечтали убежать от беспорядков и грабежей. Когда шел дождь, мы закутывались в наши накидки, но все равно мерзли.
А еще дожди заставляли женщин волноваться из-за Клеопы, но дядя прекрасно себя чувствовал. Он вообще перестал кашлять.
Те, кто обгонял нас по дороге, рассказывали о новых мятежах в Иерусалиме. Говорили о том, что туда из Сирии направляются римские солдаты. Наши мужчины вскидывали руки кверху.
Мы шли, и с нами шло еще много других паломников — они возвращались домой, — и все вместе мы начали подниматься в более высокую и более зеленую местность, и мне она очень нравилась.
Куда ни глянь, виднелись рощи, и на склонах паслись овцы, и здесь мы иногда видели земледельцев за работой — могло даже показаться, что войны вовсе не было.
И я забывал на время о грабителях и об опасностях. А потом вдруг из-за холма выезжал отряд всадников, и мы с криками бежали прочь. Иногда толпа бездомных паломников не вызывала у них интереса, и они объезжали нас, не трогая. В другой раз они мучили мужчин, которые ничего не говорили им, только смиренно просили оставить нас в покое, и могло показаться, что наши мужчины глупые, хотя они не были такими.
Каждый вечер у нашего костра усаживались незнакомые люди: галилеяне, идущие на север в другие деревни, и некоторые оказывались нашими родственниками, но такими дальними, что мы их раньше не знали, а другие были беженцами, спасающимися от набегов и пожаров. Мужчины сидели вокруг костра, передавали по кругу бурдюки с вином и спорили, обсуждали и кричали друг на друга. Маленькая Саломея и я очень любили слушать эти вечерние беседы.
Повсюду вожаки мятежников поднимали восстания, так говорили мужчины. Среди них был Афронт с братьями, они собирали войско, и с ними шло много народу. А на севере был Иуда бар Езекия по прозвищу Галилеянин.
И не только римские войска двигались к Иерусалиму, к ним присоединились и арабы, которые жгли деревни, потому что ненавидели Ирода, а отразить нападения арабов и навести порядок никто не мог — царя больше не было. Римляне делали только то, что было в их силах.
Все это заставляло нас и всех, кто шел с нами, пробираться как можно быстрее в Галилею, хотя мы понятия не имели, в каком месте нам встретятся внушающие ужас войска.
Мужчины горячо спорили.
— Да, все говорят о злодеяниях царя Ирода, да, он был тираном и монстром, — говорил один из них. — Но посмотрите, что случилось с нашим народом в мгновение ока после его смерти! Так не значит ли это, что нам нужен тиран?
— Мы бы отлично прожили и под римским правителем Сирии, — заметил Клеопа. — Нам не нужен царь евреев, который сам не еврей.
— Но кто же будет вершить власть здесь — в Иудее, и в Самарии, и в Перее, и в Галилее? — спросил Алфей. — Римские чиновники?
— Уж лучше они, чем Ироды, — ответил Клеопа. И многие поддержали его.
— А что, если римский префект придет в Иудею со статуей Цезаря Августа и провозгласит его Сыном Божьим?
— Никто так не поступит, никогда, — решительно отмел такую возможность Клеопа. — Нас уважают во всех городах империи. Мы соблюдаем субботу, нас не заставляют служить в армии. Уважают даже Закон наших предков. Говорю, лучше они, чем эта семья сумасшедших, которые строят козни друг против друга и проливают родную кровь!
Споры не кончались. Мне нравилось засыпать под них. Громкие голоса мужчин внушали мне чувство безопасности.
— Скажу вам то, что видел сам, — сказал Алфей. — Когда римляне подавят восстание, они убьют невинных людей вместе с виновными.
— Почему невинные должны страдать? — спросил Иаков, мой брат, который уже стал одним из мужчин, как будто всегда принадлежал к их числу.
— Солдаты, входя в деревню или город, не могут определить, кто из жителей невиновен, а кто виноват, — объяснил незнакомый мне человек, еврей из Галилеи. — Вас сметут и не заметят. Говорю вам, когда они придут, прячьтесь. У них нет времени выслушивать ваши уверения в том, что вы ничего не сделали. Они налетают как саранча, одна туча за другой, сначала грабители, а потом солдаты.
— И эти люди, эти великие воины, — воскликнул Клеопа, — эти новые цари Израиля, повсюду восстающие из рабства, эти неожиданно помазанные правители, куда они приведут эту страну? Только к еще большим несчастьям, вот куда!
Моя тетя Мария, египтянка, вскрикнула.
Я открыл глаза и сел.
Тетя внезапно поднялась, покинула группу женщин и подошла к мужчинам, с трясущимися руками, с залитым слезами лицом. Я видел ее слезы в свете костра.
— Прекратите, замолчите! — крикнула она. — Мы ушли из Египта, чтобы выслушивать это? Мы покинули Александрию, пересекли долину Иордана в страхе и ужасе, и когда наконец наступил покой и мы почти достигли дома, вы пугаете детей своими криками и пророчествами, но вы не знаете воли Господа, вы ничего не знаете! Может, завтра, подойдя к дому, мы увидим, что Назарет сожжен дотла.
Завтра. Назарет. В этом чудесном краю?
Две другие женщины подскочили к Марии и отвели ее прочь от мужчин. Клеопа пожал плечами. Остальные мужчины продолжали говорить, но уже гораздо тише.
Клеопа качал головой и пил вино.
Я поднялся и подошел к Иосифу, который смотрел на огонь. Была у него такая привычка.
— Мы уже скоро придем в Назарет? — спросил я его.
— Может быть, — ответил он. — Мы уже близко.
— А что, если он сожжен дотла?
— Не надо бояться, — тихо проговорил Иосиф. — Он не сожжен, я знаю это наверняка. А теперь иди, ложись.
Алфей и Клеопа посмотрели на Иосифа. Кое-кто из мужчин уже забормотал молитвы, предваряющие ночной сон. Они разбредались по своим постелям под открытым небом.
— Откуда нам знать волю Господню? — бормотал Клеопа, глядя в сторону. — Господь хотел, чтобы мы покинули прекрасную Александрию ради этой земли. Господь хотел, чтобы мы… — Он замолчал, потому что Иосиф отвернулся.
— Что плохого случилось с нами до сих пор? — спросил Алфей.
Клеопа сердился и не смог сразу найти слова для ответа.
— Что плохого случилось? — повторил Алфей. — Нет, скажи мне, Клеопа, что плохого случилось с нами?
И все посмотрели на Клеопу.
— Ничего плохого не случилось, — прошептал он наконец. — Мы все преодолели.
Этот ответ всех удовлетворил. Именно таких слов все ждали.
Когда я лег, Иосиф накрыл меня одеялом. Земля подо мной была прохладной и пахла травой. Я чувствовал сладкий аромат деревьев, растущих неподалеку. Мы устроились на склоне холма, кто-то под деревьями, а кто-то на открытых участках, как я.
Маленький Иуда и Маленький Симеон, не просыпаясь, прижались ко мне с обеих сторон.
Я смотрел на небо. В Александрии я никогда не видел таких ясных звезд, а здесь их было великое множество, словно песчинок на берегу или слов, что доведется мне спеть.
Мужчины разошлись, у костра никого не осталось, и огонь потух. Но от этого только лучше стали видны звезды. Я не хотел спать. Я никогда не хотел спать.
Вдалеке раздался шум. Я слышал крики. Они доносились от подножия холма, еле слышные голоса. Я повернулся в ту сторону и различил в темноте отблески пламени. Я ненавидел то, как они шевелились, эти языки пламени, но мужчины не вставали. Никто не шевельнулся. Мы лежали в темноте. В нашем лагере ничего не изменилось, и на соседних стоянках все осталось по-прежнему. В небольшой долине внизу ржали лошади. Рядом со мной появился Клеопа.
— Ничего не меняется, — сказал он.
— Как ты можешь так говорить? — спросил я. — Мы вот идем вперед и видим, как все становится другим.
Мне отчаянно хотелось, чтобы крики смолкли, И скоро их стало почти не слышно. Зато ярче заполыхало зарево. Я боялся огня.
Потом у подножия послышались жалобные стоны, они становились все громче, приближаясь к нам. Это причитала женщина. Я думал, что скоро она утихнет, но она не замолкала. И вот уже слышны ее шаги — она бежала, тяжело ступая, вверх по склону.
Ее стоны заглушал мужской голос, выкрикивающий в темноте ужасные слова, полные ненависти и злого намерения, он вышвыривал их в ночь, в ответ на женские стоны.
Этот мужчина называл женщину по-гречески блудницей, он говорил, что убьет ее, когда поймает, и страшно проклинал ее словами, которые раньше я никогда не слышал.
Наши мужчины поднялись. Поднялся и я.
И вот уже женские шаги раздаются совсем близко, чуть ниже по склону. Она тяжело дышит и больше не может причитать и плакать. Далекий огонь не дает достаточно света, чтобы разглядеть ее во тьме.
Клеопа с другими мужчинами бросился вперед, и я видел во мраке, на фоне багрового неба, как они потянулись к женщине, как только она появилась. Они толкнули ее на землю позади себя, на одеяла, и застыли, не двигаясь. Я слышал, как дышит беглянка, как она кашляет и всхлипывает, а наши женщины утешают ее, словно маленького ребенка, и тянут прочь, подальше.
Я остался стоять; позади меня замер Иаков.
На фоне далекого пламени я увидел, как по склону поднялся и остановился, увидев нас, мужчина. Он был пьян. От него пахло вином. Я видел, как трясется его голова.
Злобным голосом он призывал женщину, обзывал ее плохими именами — какие я только изредка слышал на базаре, — и такими словами, которые, как я знал, вообще нельзя было произносить вслух.
Потом он замолчал.
Вся ночь вдруг тоже стала беззвучной, только хриплое дыхание мужчины нарушало полную тишину да шелест травы под его ногами.
Женщина издала слабый всхлип — сдавленное рыдание, которое она не сумела сдержать.
И тогда мужчина засмеялся и направился прямо в ту сторону, где стояли мой отец и мои дяди, и они схватили его: один темный силуэт поглотил другой, меньший силуэт. И теперь ночь была полна глухих, но громких звуков.
Все вместе они переместились выше по холму, и мне казалось, что было их очень много, может, и два сына Алфея присоединились к ним, потому что все происходило быстро и раздавалось много звуков. Я догадывался, что это были за звуки. Наши мужчины били пьяного разбойника.
А он уже перестал ругаться и бушевать. В лагере тоже никто ничего не говорил, только женщины шепотом успокаивали беженку.
Потом мужчины ушли.
Не знаю почему, но я не побежал за ними сразу. Когда же я опомнился и рванулся следом, мой брат Иаков сказал мне:
— Нет.
Женщина тихо плакала:
— Я одинокая вдова, говорю вам, нет у меня никого, кроме служанки, а муж умер всего две недели назад, и они набросились на меня как саранча, говорю вам. Что же мне делать? Куда идти? Они сожгли мой дом. Они забрали все. Они сломали то немногое, что я имела. Это негодяи, говорю вам. А мой сын считает, что они борются за нашу свободу. Говорю вам, вся грязь поднимается со дна, а Архелай в Риме, и рабы убивают своих хозяев, и весь мир в огне. — Она причитала без остановки.
Я ничего не видел в темноте и мог только прислушиваться, не возвращаются ли мужчины. Пока их не было слышно. Я весь покрылся мурашками.
— Что они делают с ним? — спросил я Иакова, которого еле различал во тьме.
В его глазах отражался огонь. Внизу, в долине, еще бушевал пожар, но было понятно, что он начинает стихать.
— Ничего не говори, — велел мне Иаков. — Ложись лучше спать.
— Мой дом, — горевала женщина, — мое хозяйство, моя бедная девочка, моя Рива — если они поймали ее, она погибла. Их было так много. Она погибла, погибла, погибла.
Женщины утешали ее, как утешают нас, малышей, когда мы огорчаемся, — не словами, а звуками.
— Иди спать, — повторил Иаков.
Он мой старший брат. Я должен делать то, что он мне скажет. И Маленькая Саломея тихо плакала в полудреме. Поэтому я пошел на свое место и обнял Саломею и поцеловал ее. Она обхватила мои пальцы своими, и я понял, что она снова сладко спит.
Я лежал без сна, пока не вернулись мужчины.
Клеопа снова лег рядом со мной. Маленький Симеон и Маленький Иуда все это время проспали, как будто ничего и не было. Маленькие дети, они такие. Стоит им только заснуть, как ничто их не разбудит. Все стихло. Даже женщин почти не было слышно.
Клеопа зашептал молитву на иврите. Я не мог разобрать слов. Другие мужчины тоже молились. Женщины шептались так тихо, что могло показаться, будто и они молятся.
Я тоже стал молиться.
О бедной девушке, которая осталась там, рядом с горящим домом, я думать не мог. Я молился о ней, не думая. И незаметно для себя заснул.
