3
Эд Банбери позвонил у небольшой темно-красной двери с задней стороны здания. Том услышал, как в замке поворачивается ключ, и дверь открылась. На пороге стоял, улыбающийся во весь рот Джефф.
– Том! Это потрясающе! – прошептал он.
Они прошли по короткому коридору и оказались в уютном офисе, где был письменный стол с машинкой, книги и ковер кремового цвета, покрывавший весь пол от стены до стены. К стенам были прислонены картины и папки с рисунками.
– Просто не могу тебе передать, как классно ты выглядишь, – вылитый Дерватт! – воскликнул Джефф, хлопнув Тома по плечу. – Надеюсь, борода у тебя от этого не отвалится.
– Даже ураган ее не оторвет, – усмехнулся Эд.
Джефф Констант пополнел, цвет лица у него был здоровый, хотя, возможно, это объяснялось искусственным загаром. Его синий в черную полоску костюм был с иголочки, манжеты украшали квадратные золотые запонки. Том заметил небольшую накладку у него на макушке, где, Том знал, должна была образоваться уже немалая лысина. Через закрытую дверь, ведущую в галерею, доносился глухой гул толпы, из которого вдруг взмыл вверх женский смех. Словно выпрыгнувший из волны дельфин, подумалось Тому. Впрочем, сейчас было не до поэтических метафор.
– Шесть часов, – объявил Джефф, поглядев на часы и блеснув золотой запонкой. – Я сейчас шепну кое-кому из пишущей братии, что Дерватт приехал. Поскольку это все-таки Англия, то надеюсь, не будет…
– В Англии? Чего-то не будет? – сострил Эд.
– …не будет столпотворения, – закончил Джефф. – Я за этим прослежу.
– Садись, – предложил Тому Эд, указав на стул возле развернутого углом письменного стола. – Или стой, если предпочитаешь.
– Этот… Мёрчисон здесь? – спросил Том.
Улыбка, приклеившаяся к лицу Джеффа, стала еще шире и напряженнее.
– Да, конечно. Ты еще увидишься с ним, но после прессы. – Джефф явно нервничал и хотел добавить еще что-то, но передумал и вышел из комнаты, заперев за собой дверь на ключ.
– Вода есть где-нибудь? – спросил Том.
Эд показал ему маленькую ванную, спрятанную за раздвижной секцией книжного стеллажа. Том поспешно глотнул воды, а когда вернулся в комнату, два представителя прессы уже входили туда вместе с Джеффом. Лица их застыли от любопытства и удивления, и выражение на них было почти одинаковым, хотя одному из репортеров было за пятьдесят, а другому меньше тридцати.
– Разрешите представить вам мистера Гардинера из “Телеграфа”, – сказал Джефф. – Дерватт. А это мистер…
– Перкинс, – произнес молодой. – “Санди Таймс”.
Не успели они обменяться рукопожатием, как в дверь постучали. Том прошел, сутулясь, к столу, почти как ревматик. Единственная лампа находилась у дверей в галерею, футах в десяти от него. Но Том заметил, что у Перкинса была с собой вспышка.
Джефф впустил еще четырех мужчин и женщину. Пуще всего в данной ситуации Том боялся женских глаз. Ее представили как мисс Элинор Такую-то из “Манчестер как-то там”.
И сразу со всех сторон посыпались вопросы. Хотя Джефф и предложил задавать их по очереди, никто не обратил на его просьбу внимания, каждому хотелось выяснить все, что его интересовало.
– Вы собираетесь прожить в Мексике всю жизнь, мистер Дерватт?
– Мистер Дерватт, для нас это настоящий сюрприз. Что побудило вас приехать в Лондон?
– Без “мистера”, пожалуйста, – произнес Том сварливо. – Просто Дерватт.
– Вы удовлетворены своими последними работами? Считаете ли вы, что они лучше прежних?
– Дерватт, вы живете в Мексике один? – спросила Элинор Такая-то.
– Да, один.
– Вы не скажете, как называется ваша деревня?
Вошло еще трое мужчин, Том услышал, как Джефф велел кому-то подождать за дверьми.
– Что я вам точно не скажу, так это название своей деревни, – медленно произнес Том. – Это было бы неблагодарностью по отношению к ее жителям.
– Дерватт, а что… Ой!
– Дерватт, некоторые из критиков говорят… Кто-то барабанил кулаками в дверь. Джефф постучал кулаком с этой стороны и крикнул:
– Пожалуйста, успокойтесь! Позже!
– Некоторые из критиков…
Дверь стала трещать, и Джефф подпер ее плечом. Увидев, что дверь не поддается, Том обратил невозмутимый взор на спрашивающего.
– Критики говорят, что ваши картины напоминают тот период Пикассо, когда он увлекся кубизмом и стал расчленять лица и формы.
– У меня нет периодов, – сказал Том. – У Пикассо – есть. И поэтому на него невозможно навесить ярлык, если бы кому-нибудь вдруг захотелось. Нельзя сказать “Я люблю Пикассо”, потому что он многолик. Пикассо играет. Пускай. Но, играя, он разрушает то, что могло бы сделать его… истинной и цельной личностью. Вы можете сказать, кто такой Пикассо – как личность? Репортеры усердно строчили.
– Какая картина из тех, что здесь выставлены, ваша любимая? Вы можете назвать какую-нибудь?
– У меня нет… Нет, я не могу выбрать какую-то одну картину и сказать, что она любимая. Спасибо. – (Интересно, Дерватт курил? А, какая разница?) Том достал “Крейвен-Эй” Джеффа и прикурил от лежавшей на столе зажигалки, прежде чем два репортера успели подскочить со своими. Он чуть подался назад, боясь, как бы их пламя не подпалило ему бороду. – Возможно, кое-какие из моих старых работ можно назвать любимыми. “Красные стулья”, например, или “Падающая женщина”. Увы, они проданы. – Это название вдруг всплыло откуда-то в памяти Тома в последний момент. Такая картина действительно существовала.
– А где она? – спросил кто-то. – Я не видел ее, но название знакомое.
Том стыдливо потупился, как мог бы это сделать затворник, и не сводил глаз с блокнота на столе Джеффа.
– Я не помню. “Падающая женщина”. Кажется, продана какому-то американцу.
Репортеры снова кинулись в атаку.
– Вы довольны тем, как продаются ваши картины, Дерватт?
(Еще бы ему не быть довольным!)
– А Мексика вас разве не вдохновляет? Я обратил внимание, что на выставке нет картин, где она была бы изображена.
(Некоторая неувязка. Действительно, странно. Но Том быстро справился с этим. Источником вдохновения ему служит воображение.)
– Дерватт, не могли бы вы хотя бы описать дом, в котором живете? – попросила Элинор.
(Это сколько угодно. Одноэтажный дом, четыре комнаты. Перед входом растет банан. Каждое утро в десять часов приходит девушка, чтобы сделать уборку. В полдень она отправляется в магазин и приносит ему свежеиспеченных черепах, которых он ест за ленчем вместе с красной фасолью. Да, с мясом бывают перебои, но иногда забивают коз. Имя девушки? Хуана.)
– Местные зовут вас Дерватт?
– Сначала звали, но произносили имя очень своеобразно. Теперь обращаются просто “дон Филипс”, – этого вполне достаточно.
– Они не знают, что вы тот самый Дерватт? Том опять усмехнулся.
– Вряд ли они читают “Таймс” или “Артс ревью”, или что-нибудь подобное.
– Вы не скучаете по Лондону? Каким он вам показался?
– Это была просто прихоть с вашей стороны – вдруг взять и приехать сюда? – спросил молодой Перкинс.
– Да, просто прихоть. – Том улыбнулся мудрой усталой улыбкой человека, в течение долгих лет в одиночестве созерцавшего голые мексиканские утесы.
– Вы никогда не бываете в Европе – инкогнито? Я знаю, вы любите уединение…
– Дерватт, я был бы очень вам благодарен, если бы вы завтра уделили мне десять минут. Вы не скажете, где вы…
– Сожалею, но я еще не решил, где остановлюсь, – сказал Том.
Джефф стал вежливо выпроваживать репортеров, замелькали вспышки. По просьбе фотографов Том посмотрел вниз, вбок, потом наверх. Джефф открыл дверь официанту в белом пиджаке, внесшему поднос с напитками. Поднос вмиг опустел.
Том застенчиво и грациозно приподнял руку в прощальном приветствии.
– Благодарю вас всех.
– Нет-нет, пресс-конференция окончена, – проговорил Джефф у дверей.
– Но я…
– Ах, мистер Мёрчисон! Пожалуйста, входите. – Джефф повернулся к Тому.
– Это мистер Мёрчисон, Дерватт. Он из Америки.
Мёрчисон был крупным человеком с располагающей физиономией.
– Здравствуйте, мистер Дерватт! – произнес он, улыбаясь. – Какой приятный сюрприз – встретиться с вами в Лондоне.
Они пожали друг другу руку.
– Здравствуйте, – ответил Том.
– А это Эдмунд Банбери, – продолжал представлять Джефф. – Мистер Мёрчисон.
Эд и мистер Мёрчисон обменялись приветствиями.
– У меня есть одна из ваших картин, “Часы”, – сказал Мёрчисон. – Я ее даже принес с собой.
Он широко улыбался, глядя на Тома с уважительным восхищением. Том надеялся, что удивление от столь неожиданной встречи помешает Мёрчисону вглядываться в его лицо слишком пристально.
– Вот как? – произнес он. Джефф опять запер дверь.
– Присаживайтесь, мистер Мёрчисон, – сказал он.
– Спасибо. – Мёрчисон сел на стул с прямой спинкой.
Джефф начал не торопясь собирать пустые бокалы со стола и книжных полок.
– Я не буду ходить вокруг да около, мистер Дерватт. Я… меня заинтересовало определенное изменение в технике, которое я заметил в ваших “Часах”. Вы помните эту картину, конечно?
(Что это? Ничего не значащая разговорная фраза или отнюдь не случайный вопрос?)
– Конечно, – ответил Том.
– Вы можете описать ее?
Том все еще стоял. Его пробрал озноб. Он улыбнулся.
– Чего не умею, так это описывать свои работы. Меня не удивило бы, если бы на картине не оказалось никаких часов. Может быть, вы не знаете, мистер Мёрчисон, но я не всегда сам придумываю названия своих картин. – Том бросил взгляд на каталог с наименованиями выставленных в зале работ, который Джефф или кто-то другой предусмотрительно раскрыл на лежащем на столе блокноте. – А потом приходится удивляться, каким образом на твоей картине мог кому-то привидеться, например, “Воскресный полдень”. Это ты постарался, Джефф?
– Нет, – рассмеялся Джефф. – Наверное, идея Эда. Вы не хотите чего-нибудь выпить, мистер Мёрчисон? Я могу принести из бара.
– Нет, благодарю, ничего не надо. – Мёрчисон опять обратился к Тому. – На картине синевато-черные часы, которые держит… – Может быть, вы помните? – Он улыбнулся, как будто загадывал какую-нибудь невинную загадку.
– Я думаю, маленькая девочка. И она смотрит, так сказать, на зрителя.
– Хм… Верно, – сказал Мёрчисон. – Но ведь маленьких мальчиков вы и не рисуете, не так ли?
Том усмехнулся, довольный, что угадал.
– Да, предпочитаю девочек.
Мёрчисон закурил “Честерфилд”. У него были карие глаза, светло-каштановые вьющиеся волосы и крепкий подбородок, чуть полноватый, как и все тело.
– Я хотел бы, чтобы вы взглянули на мою картину, – сказал он. – Я потом объясню, почему. Простите, я выйду на минуту, мне надо сходить за ней в гардероб.
Джефф выпустил его и снова запер дверь. Джефф и Том смотрели друг на друга. Эд молча стоял, прислонившись к стеллажу.
– Эх, вы! – прошептал Том. – Нет, чтобы выкрасть этот чертов холст из гардеробной и сжечь его где-нибудь потихоньку.
– Ха-ха! – выдал нервный смешок Эд. Улыбка на полном лице Джеффа получилась кривой, однако он продолжал изображать невозмутимое достоинство, как будто Мёрчисон еще был с ними в комнате.
– Так-так, послушаем, что он скажет, – медленно произнес Том уверенным дерваттовским тоном. Он хотел одним взмахом рук выпростать манжеты из рукавов, но это у него не получилось. Вернулся Мёрчисон, держа под мышкой завернутый в упаковочную бумагу холст. Это была картина средних размеров – фута два на три.
– Я заплатил за нее десять тысяч, – сказал он, улыбаясь. – Вы можете, конечно, сказать, что оставлять ее в гардеробе – это верх беспечности, но я привык доверять людям. – Он разрезал бечевку перочинным ножом. – Вы знаете эту картину? – спросил он Тома.
Том посмотрел на картину и улыбнулся.
– Да, конечно.
– Вы помните, что писали ее?
– Это моя картина, – сказал Том.
– Меня интересует вот этот фиолетовый оттенок. Это чистый кобальт фиолетовый, – вам это, без сомнения, известно лучше меня. – Улыбка Мёрчисона на миг стала почти извиняющейся. – Картине не меньше трех лет, так как я купил ее три года назад. Но, если я не ошибаюсь, вы уже пять или шесть лет употребляете вместо чистого кобальта смесь красного кадмия с ультрамарином. Конечно, когда именно произошло это изменение, я сказать не могу.
Том молчал. На картине, принадлежащей Мёрчисону, часы были черно-фиолетовыми. Манера нанесения краски и цветовая гамма были примерно такими же, как у “Человека в кресле”, написанного Бернардом и висевшего в Бель-Омбр. Том не понимал, что именно не устраивает Мёрчисона с этим фиолетовым цветом. Девочка в розово-зеленом платье держала часы – или, точнее, положила на них руку, так как часы были большими и стояли на столе.
– По правде говоря, я не помню, – сказал Том. – Возможно, я действительно использовал здесь чистый кобальт.
– И в картине под названием “Ванна”, которая там висит, – Мёрчисон кивнул в сторону выставочного зала. – Но только в этих двух. Мне это представляется странным. Художник обычно не возвращается к технике, от которой он отказался. Сочетание кадмия с ультрамарином – то, к чему вы перешли позже, – гораздо интереснее, по-моему.
Тома все это не особенно волновало, он не видел в этом ничего угрожающего. Может быть, зря? Он пожал плечами.
Джефф, собрав грязные бокалы и пепельницы, прошел в ванную и возился там с ними.
– Когда вы написали “Часы”? – спросил Мёрчисон.
– Боюсь, этого я тоже не могу сказать, – ответил Том искренним тоном. Он понял, к чему клонит Мёрчисон, – по крайней мере, что касается даты создания картины, – и добавил: – Возможно, лет пять назад. Это старая картина.
– Мне ее продали как новую. И потом, “Ванна” датирована только прошлым годом, а между тем в ней тоже присутствует чистый кобальт.
В “Часах” кобальт использовался очень скупо, лишь местами усиливая тень. У Мёрчисона был исключительно острый глаз. Том вспомнил, что чистый кобальт присутствовал и в “Красных стульях” – более ранней картине Дерватта, подлиннике. Интересно, зафиксирована ли где-нибудь дата ее создания? Если бы им удалось как-нибудь доказать, что “Красным стульям” всего три года, то можно было бы просто-напросто послать Мёрчисона с его измышлениями подальше. Надо будет уточнить это у Джеффа и Эда, подумал Том.
– Вы точно помните, что писали “Часы”? – спросил Мёрчисон.
– Я знаю, что это моя картина, – ответил Том. – Возможно, я был в Греции или в Ирландии, когда писал ее, – я не запоминаю дат. К тому же даты, указанные в каталогах галереи, не всегда совпадают с фактическим временем создания картины.
– Мне кажется, что “Часы” – не ваша работа, – сказал Мёрчисон с типично американской добродушно-снисходительной убежденностью.
– Господи, почему же? – произнес Том не менее добродушно.
– Я понимаю, все это, может быть, несколько бесцеремонно с моей стороны. Но я видел ваши ранние работы в Филадельфии. Вы, мистер Дерватт, я сказал бы…
– Зовите меня просто Дерватт. Мне так больше нравится.
– Вы, Дерватт, такой плодовитый художник, что, мне кажется, могли бы и забыть… не вспомнить какую-то из своих картин. Безусловно, “Часы” написаны в вашей манере, и тема типична для вашего… мм…
Джефф, который так же, как и Эд, внимательно слушал Мёрчисона, воспользовался паузой.
– Но, мистер Мёрчисон, ведь картина была прислана из Мексики вместе с другими работами Дерватта. Он всегда отправляет нам две-три картины одновременно.
– Да. На “Часах” указана дата – той же черной краской, какой сделана подпись Дерватта. Три года назад. – Мёрчисон перевернул полотно обратной стороной и продемонстрировал им всем подпись и дату. – Я отдавал картину специалистам, чтобы они удостоверили их подлинность. Так что, видите, я все проверил очень тщательно, – сказал Мёрчисон, улыбаясь.
– Тогда я не совсем понимаю, в чем проблема, – сказал Том. – Если на картине моим почерком указано, что я писал ее три года назад, то, значит, это было в Мексике.
Мёрчисон посмотрел на Джеффа.
– Мистер Констант, вы говорите, что “Часы” были высланы вам одной партией с двумя-тремя другими картинами?
– Да. И, по-моему, две другие имеются здесь на выставке, – их владельцы живут в Лондоне. Это “Апельсины” и… Ты не помнишь вторую, Эд?
– Может быть, “Видение птицы”?
По удовлетворенному кивку Джеффа Том понял, что это действительно так, – или же Джефф очень умело притворялся.
– Да, точно, – подтвердил Джефф.
– Там другая техника, – возразил Мёрчисон. – Там тоже есть фиолетовый цвет, но он получен за счет смешения красок. Эти две картины, о которых вы говорите, – подлинники, хотя и более поздние.
Тут Мёрчисон был не совсем прав. Обе они были подделками. Том очень осторожно почесал бороду, сохраняя невозмутимый и чуть насмешливый вид.
Мёрчисон перевел взгляд с Джеффа на Тома.
– Вы, конечно, можете обвинить меня в нахальстве, но, простите меня, Дерватт, мне все-таки кажется, что вашу работу подделали. Я даже больше скажу: готов спорить на что угодно, “Часы” писали не вы.
– Но, мистер Мёрчисон, – вмешался Джефф, – это же легко проверить…
– Показав мне квитанцию о получении определенного числа картин в определенное время? Полотна, поступившие из Мексики, и даже, возможно, не имевшие названия?
– Бакмастерская галерея – единственный официальный дилер произведений Дерватта. Вы купили эту картину у нас.
– Я все это понимаю, – сказал Мёрчисон, – и не обвиняю ни вас, ни Дерватта. Я просто говорю, что не верю в подлинность этой картины. Я не знаю, что произошло на самом деле. – Мёрчисон посмотрел на всех троих по очереди, несколько смущенный собственной горячностью, но не намеренный сдаваться. – Но я убежден, что художник не может вернуться к краске или сочетанию красок, которыми он когда-то пользовался, если он нашел им замену столь тонкую и вместе с тем столь существенную, как бледно-лиловый цвет в новых работах Дерватта. Вы не согласны, Дерватт?
Том вздохнул и прикоснулся к усам указательным пальцем.
– Я не знаю. Похоже, я не так подкован теоретически, как вы, мистер Мёрчисон.
Наступила пауза.
– Так как же, по-вашему, нам следует поступить, мистер Мёрчисон? – спросил Джефф. – Вернуть вам деньги? Мы будем только рады сделать это, потому что Дерватт только что удостоверил подлинность картины, а стоит она теперь, уж поверьте, гораздо больше десяти тысяч долларов.
Том надеялся, что американец согласится, но они не на такого напали.
Мёрчисон помолчал, сунул руки в карманы брюк и взглянул на Джеффа.
– Благодарю вас, но я хочу убедиться в своей правоте, а не получить деньги. И раз уж я нахожусь в Лондоне, где много истинных – может быть, даже лучших в мире – знатоков живописи, то я намерен показать “Часы” какому-нибудь эксперту, чтобы он сравнил их с бесспорными творениями Дерватта.
– Ну вот и хорошо, – дружелюбно отозвался Том.
– Большое спасибо, что согласились встретиться со мной, Дерватт. Я был искренне рад познакомиться с вами. – Мёрчисон протянул ему руку.
Том крепко пожал ее.
– Я тоже, мистер Мёрчисон.
Эд помог Мёрчисону упаковать картину и дал ему новую бечевку взамен разрезанной.
– Я смогу связаться с вами через галерею? – спросил Мёрчисон у Тома. – Скажем, завтра?
– Да, конечно, – ответил Том. – Они будут знать, где меня найти.
Когда Мёрчисон вышел, Джефф и Эд дружно и с огромным облегчением вздохнули.
– Ну и насколько это серьезно, по-вашему? – спросил Том.
Джефф разбирался в живописи лучше и потому ответил, с трудом подбирая слова:
– Я думаю, это будет серьезно, если он втянет в дело экспертов. А он это сделает. Пожалуй, в этой его идее насчет фиолетового цвета что-то есть. Это может послужить первым звеном, за которым потянется кое-что похуже.
– Почему бы нам не вернуться к тебе в студию, Джефф? – сказал Том. – Вы можете выпустить меня опять с черного хода, как Золушку?
– Да, конечно, – улыбнулся Джефф, – но сначала я хочу поговорить с Леонардом. Я приведу его, чтобы он взглянул на тебя.
Джефф вышел.
Гул в галерее стал тише. Том посмотрел на Эда, чье лицо было довольно бледным. “Я-то могу исчезнуть, а ты нет”, – подумал Том. Том расправил плечи и поднял руку, растопырив два пальца в виде знака “V”.
– Не вешай носа, Банбери. Прорвемся.
– Или же они нас… – Эд сделал неприличный жест, демонстрирующий, что с ними сделают.
Вернулся Джефф с Леонардом, невысоким и очень аккуратным молодым человеком в костюме в эдвардианском стиле с бархатной отделкой и множеством пуговиц. При виде Дерватта Леонард залился счастливым смехом, и Джефф замахал на него руками.
– Это бесподобно, просто бесподобно! – сказал Леонард, оглядывая Тома с ног до головы с искренним восхищением. – Мне приходилось видеть неплохие спектакли, уж поверьте, но ничего похожего, – с тех самых пор, как я сам в прошлом году изображал Тулуз-Лотрека с подвязанными к спине ногами. – Леонард не мог отвести глаз от Тома. – Кто вы?
– Это, – сказал Джефф, – тебе знать не обязательно. Достаточно сказать…
– Достаточно сказать, – вставил Эд, – что Дерватт только что провел блестящую пресс-конференцию.
– А завтра Дерватт исчезнет, – прошептал Джефф, – вернется в Мексику… А теперь исчезни тоже, Леонард, – у тебя там есть дело.
– Чао! – сказал Том, приподняв руку.
– Hommage , – отвечал Леонард. Пятясь и кланяясь, он добрался до двери, где произнес: – Зрителей почти не осталось. И выпивки тоже.
Он выскользнул за дверь.
Том, однако, был отнюдь не в столь безоблачном настроении. Он хотел поскорее избавиться от маскарадного костюма. Проблема, из-за которой он приехал, еще не была решена.
Вернувшись в студию Джеффа, они обнаружили, что Бернард Тафтс ушел. Эд и Джефф были удивлены. Тому это тоже не очень понравилось: Бернарду следовало бы знать, как все прошло.
– Вы, конечно, сможете связаться с ним, – сказал он.
– Безусловно, – ответил Эд. Он заваривал чай на кухне. – Бернард всегда chez lui . И телефон у него есть.
Том подумал, что телефона для объяснения с Бернардом будет, пожалуй, недостаточно.
– Мёрчисон, наверно, захочет повидать тебя еще раз, вместе с экспертом, – сказал Джефф. – Так что тебе действительно лучше исчезнуть. Объявим, что ты завтра возвращаешься в Мексику – или даже сегодня вечером.
Джефф потягивал перно. Он явно чувствовал себя более уверенно – видимо, потому, что пресс-конференция и даже беседа с Мёрчисоном прошли благополучно.
– В какую Мексику?! – воскликнул Эд, выходя из кухни с чашкой чая. – Нет, Дерватт пробудет несколько дней в Англии, чтобы повидаться с друзьями. Но даже мы не будем знать, где он. И уже после этого он уедет в Мексику. А каким образом – откуда нам знать?
Том скинул мешковатый пиджак.
– Известно, когда написаны “Красные стулья”? – спросил он.
– Да, – ответил Джефф, – шесть лет назад.
– И это всюду зафиксировано? Я подумал, нельзя ли перенести дату их создания на более поздний срок – чтобы обойти это фиолетовое затруднение.
Эд и Джефф быстро переглянулись.
– Ничего не получится, – покачал головой Эд. – Дата указана в нескольких каталогах.
– Есть еще вариант. Надо, чтобы Бернард написал несколько вещей – хотя бы парочку, – используя этот самый чистый кобальт. Это покажет, что Дерватт применяет оба способа поочередно. – Но, выдвинув это предложение, Том тут же и сам понял, что оно нереально, – и он знал, почему. По всей вероятности, на Бернарда они больше не могут рассчитывать. Том отвел взгляд от Джеффа с Эдом. Те пребывали в явном сомнении. Он встал и выпрямился, все еще чувствуя себя Дерваттом.
– Я никогда не рассказывал вам о своем медовом месяце? – спросил он монотонным дерваттовским тоном.
– Нет, интересно было бы послушать! – живо откликнулся Джефф, заранее улыбаясь.
Том по-дерваттовски ссутулился.
– Дело было в Испании. Мы с Элоизой расположились у себя в гостиничном номере, и тут вдруг возникло совершенно непредвиденное затруднение. Внизу, во внутреннем дворике, какой-то попугай запел арию Кармен – можете себе представить, что это было. Только мы соберемся приступить к делу, как раздается что-то вроде: “А-ха-ха, ха, ха, ха-ха, ха-ха… А-ха, ха-ха, ха-ха-ха, ха-хааа!” Люди высовывались из окон и кричали по-испански: “Заткни свой поганый клюв!.. Какой идиот научил это дьявольское отродье петь “Кармен”?!. Сверните ему шею!.. Сварите из него суп!..” Невозможно одновременно смеяться и заниматься любовью. Вы когда-нибудь пробовали? Недаром говорят, что смех отличает человека от животного. Другая-то штука, понятно, не отличает… Эд, ты не мог бы избавить меня от этой растительности?
Но Эд не мог даже говорить от смеха, а Джефф просто рыдал на диване. Им нужна была разрядка после пережитого стресса. Однако Том понимал, что это лишь временное облегчение.
– Пошли в ванную, – сказал наконец Эд и пустил горячую воду.
Тому пришло в голову, что если бы ему удалось каким-нибудь образом заманить Мёрчисона к себе домой, прежде чем тот повидается с экспертом, – тогда, может быть, он придумал бы, как предотвратить катастрофу, – но пока что он не имел представления, как это сделать.
– Где Мёрчисон остановился? – спросил он.
– В каком-то отеле, – пожал плечами Джефф. – Он не сказал, в каком.
– Ты не мог бы позвонить туда-сюда и выяснить, где именно?
Не успел Джефф подойти к телефону, как тот зазвонил. Том слышал, как Джефф говорит кому-то, что Дерватт уехал поездом на север, но куда именно – неизвестно.
– Он довольно скрытен, – сказал Джефф.
– Еще один джентльмен из газеты, – объяснил он, повесив трубку. – Мечтает взять персональное интервью у Дерватта. – Он открыл телефонный справочник. – Попробую сначала “Дорчестер”. Такие, как Мёрчисон, всегда останавливаются в “Дорчестере”.
– Или в “Вестбери”, – вставил Эд.
Чтобы отодрать марлю с бородой, потребовалось немало воды. Затем с помощью шампуня смыли краску с волос. Наконец Том услышал, как Джефф обрадовано говорит: “Нет, спасибо, я позвоню позже”.
– “Мандевиль”, – объявил Джефф. – Это на Вигмор-стрит.
Том натянул наконец собственную розовую рубашку, купленную в Венеции. Затем заказал по телефону номер в “Мандевиле” на имя Томаса Рипли. Он займет номер часов в восемь вечера, сказал он.
– Что ты собираешься делать? – спросил Эд. Том чуть улыбнулся.
– Я еще не придумал, – ответил он. И это было правдой.
