19

– Могу я поговорить с инспектором Уэбстером? – спросил Джефф. – Джеффри Констант из Бакмастерской галереи… Тогда передайте, пожалуйста, инспектору, что мне позвонил Дерватт и что сегодня же утром он будет в галерее…

Когда именно, я не знаю. По-видимому, еще до двенадцати.

На часах было без четверти десять.

Том опять стоял перед высоким узким зеркалом, придирчиво рассматривая свою бороду и наклеенные брови. Эд изучал его лицо при свете одной из самых сильных ламп Джеффа, которая слепила Тома. Волосы были чуть светлее бороды, но, как и раньше, темнее его собственных. Рану на затылке Эд обработал очень тщательно и осторожно. К счастью, она больше не кровоточила.

– Джефф, старина, – произнес Том чуть взвинченным тоном Дерватта, – не мог бы ты убрать эту музыку и поставить что-нибудь другое?

– Что бы ты хотел?

– “Сон в летнюю ночь”. У тебя есть?

– Не-ет, – ответил Джефф растерянно.

– А ты не мог бы достать? Мне нужно вдохновение, а эта опера меня всегда вдохновляет. – Он чувствовал, что сегодня воспроизводить музыку в воображении недостаточно.

Джефф не знал, у кого из его знакомых могла бы быть такая запись.

– Может, ты сходишь и купишь ее, Джефф? Неужели поблизости нет подходящего магазина?

Джефф убежал выполнять поручение.

– Ты ведь не говорил с миссис Мёрчисон? – спросил Том Эда, расслабившись и закурив “Голуаз”. – Надо купить английских сигарет. Нелепо было бы провалиться из-за “Голуаз”.

– Возьми эти, – сказал Эд, сунув пачку Тому в карман. – Если кончатся, кто-нибудь угостит тебя своими. Нет, я не говорил с миссис Мёрчисон. Хорошо, по крайней мере, что она не науськала на нас какого-нибудь американского детектива. Нам тогда бы не поздоровилось.

Возможно, она привезет его с собой, подумал Том. Он снял свои кольца. Мексиканского с ним теперь, естественно, не было. Взяв шариковую ручку, Том постарался скопировать подпись Дерватта, напечатанную на синей резинке для карандаша, лежавшей на столе Джеффа. Расписавшись несколько раз, Том скомкал лист бумаги и бросил его в корзину.

Вернулся Джефф, запыхавшийся после пробежки.

– Включи погромче, если можно, – попросил Том.

Раздались звуки увертюры – достаточно громко. Том улыбнулся. Это была его музыка. Нескромная мысль, но и момент был нет тот, когда надо скромничать. Том почувствовал прилив сил и выпрямился, но вспомнил, что Дерватт всегда сутулился.

– Джефф, могу я попросить тебя еще об одном одолжении? Ты не позвонишь в цветочный магазин, чтобы они послали цветы Цинтии? Запиши на мой счет.

– О каких счетах ты говоришь? Цветы так цветы. Цинтии так Цинтии. Какие?

– Гладиолусы, если у них есть. Если нет, две дюжины роз.

– Цветы… цветочные магазины… – Джефф листал телефонный справочник. – От кого? Просто написать “От Тома”?

– Пусть напишут “От Тома, с любовью”, – сказал Том и замолк, так как в этот момент Эд решил подкрасить его верхнюю губу бледно-розовой помадой. У Дерватта верхняя губа была полнее, чем у Тома.

Они покинули студию под звуки “Сна в летнюю ночь”. “Проигрыватель отключится автоматически”, – сказал Джефф. На улице он остановил такси и уехал, оставив Тома на попечение Эда. Том чувствовал себя вполне уверенно и мог бы добраться до галереи и сам, но Эд, по-видимому, на всякий случай решил его охранять или просто боялся оставлять одного. Они взяли другое такси и вышли за квартал от Бонд-стрит.

– Если кто-нибудь заговорит с нами, то я встретил тебя случайно недалеко от галереи, – предупредил Эд.

– Расслабься, Банбери. Нас ждет победа.

Они опять проникли в галерею через заднюю красную дверь. В офисе не было никого, кроме Джеффа, разговаривавшего по телефону. Он помахал им, чтобы они садились.

– Передайте им это как можно скорее, пожалуйста, – сказал он в трубку и положил ее. – Звонок вежливости полицейским из Мелёна. Сказать, что Дерватт вернулся. Они нам звонили, и я пообещал сообщить им, как только ты появишься, Дерватт.

– Ясно, – сказал Том. – Надеюсь, газетчикам ты не сообщал?

– Нет. Чего ради? А что, надо было?

– Нет-нет, ни к чему.

В дверь просунулась голова блаженного Леонарда, ангела-привратника.

– Всем привет! Можно войти?

– Ни в коем случае! – деланно прошипел Джефф.

Леонард вошел и закрыл за собой дверь, улыбаясь до ушей в связи со вторым пришествием Дерватта.

– Никогда бы не поверил, если бы не видел этого своими глазами. Кого мы ждем в гости на этот раз?

– Для начала – инспектора Уэбстера из столичной полиции, – ответил Эд.

– Мне впускать всех?..

– Нет, не всех, – сказал Джефф. – Постучи сначала, и я открою дверь. Запираться я сегодня не буду. А теперь – кыш!

Леонард исчез.

Когда прибыл инспектор Уэбстер, Том утопал в глубоком кресле.

Улыбка Уэбстера обнажала его большие пятнистые зубы и делала его похожим на радостного кролика.

– Здравствуйте, мистер Дерватт! Я уж и не чаял когда-нибудь увидеться с вами!

– Здравствуйте, инспектор. – Том лишь слегка приподнялся в кресле. Не забывай, что ты старше, медлительнее и неповоротливее, чем Том Рипли, говорил он себе. – Прошу меня простить за то, что вам пришлось разыскивать меня, – обронил он небрежным тоном, показывавшим, что он нисколько не чувствует себя виноватым в чем-либо. – Я был у своих друзей в Суффолке.

– Да, мне так и сказали, – отозвался инспектор, усаживаясь на стул с прямой спинкой в двух ярдах от Тома.

Жалюзи, как заметил Том, были приспущены и полузакрыты. Освещение было достаточным даже для того, чтобы писать, но не слишком ярким.

– Собственно говоря, вашими розысками мы всерьез и не занимались, в отличие от Томаса Мёрчисона, – продолжал Уэбстер, улыбаясь. – Я и сейчас занят этим.

– Да, я читал – а может быть, Джефф говорил мне – о его исчезновении во Франции.

– И вместе с ним исчезла одна из ваших картин, “Часы”.

– Да-да. Полагаю, это – не первая, – отозвался Том меланхолично. – Я слышал, его жена собирается приехать?

– Она уже приехала. – Инспектор посмотрел на свои часы. – Ее самолет прибывает в 11.00. После ночного перелета ей, вероятно, потребуется отдохнуть пару часов. Вы будете здесь во второй половине дня, мистер Дерватт? Мы можем здесь встретиться?

Том понимал, что из вежливости должен сказать “да”. Он ответил, с едва заметной ноткой недовольства, что, конечно, это возможно.

– Но когда именно? У меня есть кое-какие дела…

Уэбстер энергично поднялся, давая понять, что дел хватает и у него.

– Ну, скажем, в половине четвертого? Если что-нибудь изменится, я дам вам знать через галерею. – Он повернулся к Джеффу и Эду. – Искренне благодарен вам за известие о приезде мистера Дерватта. Всего хорошего, джентльмены.

– Всего хорошего, инспектор, – ответил Джефф, открывая перед ним дверь.

Эд взглянул на Тома и удовлетворенно улыбнулся, не разжимая губ.

– В половине четвертого держись чуть раскованнее. Дерватт был чуть… поживее. Знаешь, такая нервная энергия.

– У меня есть причина так держаться, – сказал Том. Соединив кончики пальцев, он уставился в пространство на манер рефлектирующего Шерлока Холмса. Возможно, это вышло у него бессознательно, потому что ему вспомнился один из рассказов о Холмсе, где описывалась похожая ситуация. Том надеялся, что его камуфляж достаточно надежен и не выдаст его, как это случилось с одним из героев Конан Дойля, который не то забыл снять фамильное кольцо, не то допустил какую-то другую оплошность.

– И что это за причина? – спросил Эд.

– Потом скажу. – Том вскочил на ноги. – А сейчас я не отказался бы от глотка виски.

На ленч они отправились в итальянский ресторанчик на Эджвер-роуд. Том был голоден, а ресторан был как раз в его вкусе – спокойный, симпатичный на вид, да и кухня была отличная. Том заказал клецки с превосходным сырным соусом; они взяли две бутылки вердиччио. За соседним столиком Том углядел несколько знаменитостей из Королевского балета, которые в свою очередь явно признали в нем Дерватта; однако все придерживались английских нравов, и обмен взглядами быстро прекратился.

– Пожалуй, мне лучше вернуться в галерею одному и через главный вход, – сказал Том.

В заключение все трое заказали по коньяку и выкурили по сигаре. Том чувствовал себя в отличной форме и был готов к даже к встрече с миссис Мёрчисон.

– Выпустите меня здесь, – сказал Том шоферу такси, не доехав до галереи, – мне хочется пройтись. – Он говорил голосом Дерватта, как и в ресторане. – Я знаю, отсюда не очень близко, но здесь, по крайней мере, не такие крутые холмы, как в Мексике. Кхм.

Оксфорд-стрит имела, как всегда, деловой и привлекательный вид. Тому пришла в голову мысль, что он не выяснил, не регистрировали ли Джефф с Эдом в последнее время каких-либо новых поступлений из Мексики. Но, может быть, Уэбстер и не спросит об этом. Зато может спросить миссис Мёрчисон. Трудно сказать заранее. Кое-кто из встречных пристально вглядывался в него – впрочем, возможно, их внимание привлекала борода и пронзительный дерваттовский взгляд. Самому Тому его взгляд казался пронзительным из-за нависших бровей и привычки Дерватта хмуриться. Эд говорил, что насупленный вид Дерватта вовсе не означал плохого настроения. Сегодня опять – либо очередная победа, либо провал, подумал Том. Но, конечно, это будет победа, какие могут быть сомнения. Том попытался представить себе, что произошло бы в случае поражения, и когда он дошел до Элоизы и ее семьи, воображение отказало ему. Одно он знал точно: это будет конец всему – и Бель-Омбр, и беспечной жизни под опекой мадам Аннет. Говоря без обиняков, тюрьмы ему не миновать, поскольку станет предельно ясно, что Мёрчисона убрал он. Но мыслей о тюрьме Том не допускал. Он столкнулся нос к носу с человеком-рекламой. Срочное фото на паспорт. Старик пер напролом, как слепой. Том уступил дорогу, затем забежал вперед и встал перед ним.

– Привет! Помнишь меня?

– Мм-м? – Незажженный окурок сигареты свисал с его губ.

– Держи на счастье! – Том сунул старику в карман твидового пальто пачку с оставшимися сигаретами и пошел дальше, не забывая сутулиться.

Он неторопливо зашел в Бакмастерскую галерею. Все картины Дерватта, за исключением предоставленных на время, были помечены почетной красной звездочкой. Леонард приветствовал его улыбкой и кивком, больше напоминавшим поклон. В галерее было пять посетителей: молодая пара (женщина разгуливала босиком по бежевому ковру), пожилой джентльмен и еще двое мужчин. Все они провожали Тома глазами, пока он не скрылся за красной дверью в глубине зала.

Дверь открыл Джефф.

– Дерватт, заходи! Познакомься с миссис Мёрчисон. Филип Дерватт.

Том слегка поклонился женщине, расположившейся в кресле:

– Здравствуйте, миссис Мёрчисон. – Он кивнул инспектору, сидевшему на стуле с прямой спинкой.

Миссис Мёрчисон оказалась женщиной лет пятидесяти, со стрижеными рыжевато-белокурыми волосами, яркими голубыми глазами и довольно широким ртом. В других обстоятельствах, подумал Том, ее лицо можно было бы назвать живым. На ней был добротный твидовый костюм хорошего покроя, ожерелье из нефрита и бледно-зеленый свитер.

Джефф прошел за свой стол, но остался на ногах.

– Вы встречались с моим мужем. Здесь, в галерее, – сказала миссис Мёрчисон.

– Да-да, мы разговаривали несколько минут. Да, минут десять. – Том направился к стулу, предложенному Эдом. Он чувствовал, что миссис Мёрчисон не сводит глаз с его туфель – чуть ли не растрескавшихся, некогда принадлежавших Дерватту. Он осторожно уселся, как будто у него был ревматизм, если не что-нибудь похуже. Теперь он был в нескольких футах от миссис Мёрчисон, которой надо было поворачивать голову вправо, чтобы посмотреть на него.

– Муж собирался навестить некоего мистера Рипли во Франции – он написал мне об этом. Он не договаривался с вами о встрече по возвращении?

– Нет, – ответил Том.

– А вы не знакомы с мистером Рипли? У него, кажется, есть ваши картины.

– Я слышал это имя, но мы никогда не встречались.

– Я обязательно постараюсь увидеться с ним. В конце концов – кто знает? – может быть, мой муж все еще во Франции. Вас, мистер Дерватт, я хотела спросить вот о чем. Не думаете ли вы, что вокруг вас… – мне очень трудно правильно сформулировать это… – одним словом, что есть люди, которые хотели бы разделаться с моим мужем, чтобы он не разоблачил подделку вашей картины – или, может быть, даже нескольких картин?

Том медленно покачал головой.

– Мне ничего не известно об этом.

– Возможно, потому что вы были в Мексике.

– Мы обсуждали этот вопрос… – Том взглянул на Джеффа и затем на Эда, прислонившегося к письменному столу. – Сотрудникам галереи тоже неизвестно о существовании подобной группы – и более того, о каких-либо подделках. Я, кстати, видел картину, привезенную вашим супругом, – “Часы”.

– И она была впоследствии украдена.

– Да, я слышал. Но факт остается фактом – это моя картина.

– Муж собирался показать ее мистеру Рипли.

– Он показывал ее, – вмешался Уэбстер. – Мистер Рипли говорил мне об этом.

– Я знаю. Но у мужа есть совершенно определенная теория на этот счет, – произнесла она с гордостью – или, может быть, решимостью. – Возможно, он ошибается. Я, откровенно говоря, не так хорошо разбираюсь в живописи, как он. Но что, если он прав! – Она оглядела присутствующих, ожидая ответа.

Том надеялся, что она не знает, в чем заключалась теория ее мужа, или не понимает ее.

– А в чем заключается его теория? – живо заинтересовался инспектор.

– Что-то насчет фиолетовых тонов в некоторых последних картинах мистера Дерватта. Он ведь наверняка обсуждал это с вами, мистер Дерватт?

– Да, – ответил Том. – Он сказал, что фиолетовые тона в моих ранних работах были темнее. Очень может быть. – Том чуть улыбнулся. – Я этого не замечал. Если они стали светлее, то, значит, у меня появилось несколько оттенков фиолетового. Можно взять для примера “Ванну”. – Том, не задумываясь, назвал картину, которую Мёрчисон считал такой же явной подделкой, как и “Часы”; фиолетовой краской на обоих полотнах служил чистый кобальт, которым Дерватт пользовался вначале.

Никакой реакции на это замечание не последовало.

– Кстати, – обратился Том к Джеффу, – вы с Эдом собирались сегодня утром позвонить во французскую полицию и сообщить им о том, что я вернулся в Лондон. Вы связались с ними?

– Н-нет, – ответил Джефф растерянно, – нам это не удалось.

– Мистер Дерватт, а мой муж не упоминал кого-нибудь еще, с кем он хотел встретиться во Франции, кроме мистера Рипли? – спросила миссис Мёрчисон.

Том колебался. Пустить их по ложному следу или не стоит? Он ответил правдиво:

– Нет, насколько я помню. Он и о мистере Рипли не говорил мне, коли уж на то пошло.

– Могу я предложить вам чай, миссис Мёрчисон? – учтиво спросил Эд.

– О, нет, благодарю вас.

– Может быть, кто-нибудь все-таки не откажется от чая? Или от капельки хереса?

Никто не хотел пить что-либо – или не осмеливался попросить.

Это, по-видимому, послужило сигналом для миссис Мёрчисон. Она сказала, что ей пора идти: она хочет позвонить мистеру Рипли – инспектор дал ей номер его телефона – и договориться с ним о встрече.

Джефф совершенно в духе авантюр Тома хладнокровно предложил:

– Вы можете позвонить прямо отсюда, если хотите, миссис Мёрчисон. – Он указал на телефон, стоявший у него на столе.

– О нет, большое спасибо. Я позвоню из отеля.

Когда миссис Мёрчисон вышла, Том встал.

– Где вы остановились в Лондоне, мистер Дерватт? – спросил инспектор.

– В студии мистера Константа.

– А могу я спросить, каким образом вы попали в Англию? – Уэбстер широко улыбнулся. – Ни на одном контрольном пункте нет сведений о том, что вы пересекали границу.

Том ожидал этот вопрос и принял задумчиво-рассеянный вид.

– У меня теперь мексиканский паспорт, – сказал он, – на другое имя.

– Вы прибыли самолетом?

– Нет, морем. Мне не очень нравится летать. – Том думал, что Уэбстер спросит, высадился ли он в Саутгемптоне или в каком-нибудь другом порту, но инспектор сказал только:

– Благодарю вас, мистер Дерватт. Всего хорошего.

“Что он сможет выяснить, если станет это проверять?” – подумал Том. Мало ли народа прибыло из Мексики в Лондон две недели назад? Может быть, и не так уж много.

Джефф закрыл за инспектором дверь. Они помолчали несколько секунд, пока Уэбстер не удалился на достаточное расстояние. Джефф с Эдом слышали его последний вопрос.

– Если он захочет удостовериться в этом, – сказал Том, – надо будет что-нибудь изобрести.

– Что? – спросил Эд.

– Ну, например, мексиканский паспорт, – ответил Том. – Я так и знал, что придется сразу же возвращаться во Францию. – Он говорил голосом Дерватта, но понизил его почти до шепота.

– Но не сегодня же, разумеется? – спросил Эд.

– Нет, не сегодня. Я ведь сказал инспектору, что буду у Джеффа.

– Уф-ф, – произнес Джефф, вытирая шею носовым платком.

– Мы победили! – произнес Эд с шутливой торжественностью.

– Да, черт возьми, и это надо отметить! – воскликнул Том. – Но как я могу что-нибудь отмечать в этой треклятой бороде? Я уже чуть не утопил ее сегодня в сырном соусе. И еще предстоит терпеть ее целый день!

– И спать с ней ночью! – расхохотался Эд, запрыгав от восторга.

– Джентльмены!.. – Том выпрямился, но тут же ссутулился опять. – Боюсь, мне придется, несмотря на риск, позвонить Элоизе. Ты разрешишь, Джефф? Я наберу номер по автомату, так что, надеюсь, тебе пришлют не слишком разорительный счет. Мне необходимо с ней поговорить. – Том направился к телефону.

Джефф приготовил чай и украсил поднос бутылкой виски.

Том надеялся, что трубку снимет Элоиза, но подошла мадам Аннет. Он спросил женским голосом, нещадно коверкая французский язык, не может ли он поговорить с мадам Рипли.

– Тише! – утихомирил он Джеффа с Эдом, которых это страшно развеселило. – Алло, Элоиза, – продолжал он уже на более приличном французском. – Я не могу говорить долго, дорогая. Если кто-нибудь будет мне звонить, то я в Париже у друзей… Должна позвонить одна женщина – она, может быть, не знает французского. Если она спросит мой парижский номер телефона, придумай какой-нибудь… Спасибо, любовь моя… Думаю, завтра к вечеру, но не надо, чтобы американка это знала… И не говори мадам Аннет, что я в Лондоне…

Повесив трубку, Том попросил разрешения посмотреть книги учета поступления картин, которые состряпали Джефф с Эдом. Джефф показал ему два гроссбуха – один довольно потрепанный, другой поновее. Несколько минут Том изучал названия картин и даты их поступления. Джефф писал размашисто, не экономя места; кроме Дерватта, встречались имена и многих других выставлявшихся в галерее художников. Иногда даты поступления картин Дерватта и их названия были написаны разными чернилами, чтобы показать, что название присвоено картине владельцами галереи.

– Мне особенно нравится вот эта страница с пятном от чая, – сказал Том.

– Эд постарался, – усмехнулся Джефф. – Два дня назад.

– Как насчет того, чтобы отметить? – спросил Эд, потирая руки. – Можно совместить это с визитом к Майклу на Холланд-Парк-роуд. Он приглашал нас к половине одиннадцатого.

– Надо подумать, – отозвался Джефф.

– Может, заглянем минут на двадцать? – спросил Эд с надеждой.

Поскольку вычеркнуть “Ванну” из списка было невозможно, Джефф с Эдом проставили недавнюю дату ее получения. Основное место в книге занимали имена и адреса покупателей, а также цены, которые они заплатили. Все цены были, очевидно, истинными, чего нельзя было сказать о датах поступления картин. Но в целом, подумал Том, Джефф с Эдом постарались на славу.

– Инспектор заглядывал в книги? – спросил он.

– А как же, – ответил Джефф. – И вопросов они у него вроде бы не вызвали – да, Эд?

– Да, никаких вопросов.

“Веракрус… Веракрус… Саутгемптон… Веракрус…”

Если уж Уэбстер ни к чему не придрался, то, значит, с записями все в порядке, заключил Том.

Приближался час закрытия галереи, и они, распрощавшись с Леонардом, направились на такси в студию Джеффа. Том чувствовал, что они оба воспринимают его прямо каким-то чародеем. Это забавляло его, но в то же время и слегка беспокоило. Ну ладно, пускай он представлялся им чуть ли не святым, способным оживить одним прикосновением увядший цветок, излечивать мановением руки головную боль или ходить по морю аки посуху. Но Дерватт не умел, а возможно, и не хотел, ходить по морю аки посуху, а сейчас Том был Дерваттом.

– Я хочу позвонить Цинтии, – сказал он.

– Она работает до семи. У нее хозяин чокнутый.

Но сначала Том позвонил в “Эр-Франс” и заказал билет на следующий день, на рейс 13.00. Том решил, что утром лучше побыть в Лондоне – на случай, если возникнут какие-либо проблемы. Не годится, чтобы Дерватт опять поспешно смылся, появившись на публике лишь один раз.

С удобством расположившись на кушетке Джеффа, Том выпил чашку чая с сахаром. Он был без пиджака и без галстука, но в осточертевшей ему бороде.

– Как бы это заставить Цинтию помириться с Бернардом? – произнес Том мечтательно, как Господь Бог, сознающийся в заветном желании.

– Зачем это тебе? – спросил Эд.

– Я боюсь за Бернарда. Хотел бы я знать, где он сейчас и что делает.

– Ты боишься, что он покончит с собой? – спросил Джефф.

– Да. Я же говорил вам. Но я не сказал этого Цинтии. Мне казалось, что это будет несправедливо, что-то вроде шантажа. Бернарду это не понравилось бы, я уверен.

– Ты это всерьез насчет самоубийства? – не отставал Джефф.

– Ну да, всерьез. – Сначала Том не хотел говорить им о “повешенном” у него в погребе, но теперь подумал, что, может быть, лучше, чтобы они знали об этом. Иногда правда, какой бы опасной она ни была, могла помочь прояснить что-либо, найти решение. – Он символически повесился у меня в погребе, изготовив собственный манекен. Может быть, точнее было бы сказать, что он повесил себя, – имея в виду, свою одежду. Он прицепил к манекену бумажку, в которой назвал его Бернардом Тафтсом. Иначе говоря, он повесил прежнего Бернарда, фальсификатора. А может быть, и настоящего. У него в голове все это перепуталось.

– Фьюю! – присвистнул Эд. – Так он в самом деле свихнулся, а? – Он взглянул на Джеффа.

У обоих округлились глаза, у Джеффа при этом был озабоченный вид человека, прикидывающего что-то в уме. Казалось, до них только сейчас дошло, что новых картин Дерватта больше не будет.

– Это только мое предположение, – сказал Том. – Не стоит расстраиваться раньше времени. Но что действительно… – Том встал. Он хотел сказать “что действительно важно, так это то, что Бернард думает, будто убил меня”. Но так ли уж это важно на самом деле? Если важно, то почему? Том был рад, что на этот раз он не давал интервью репортерам, – иначе в завтрашних газетах написали бы “Дерватт вернулся”, и если бы это попалось на глаза Бернарду, он понял бы, что Том жив, что он каким-то образом выбрался из могилы. Впрочем, возможно, для Бернарда это было бы и к лучшему, – он меньше думал бы о самоубийстве, зная, что он не убийца. А может быть, для замутненного сознания Бернарда это не имело значения? И вообще, что такое хорошо и что плохо?

В восьмом часу Том позвонил Цинтии домой на Бейсуотер-роуд.

– Цинтия, я собираюсь уезжать, но перед этим хочу спросить тебя: если я вдруг встречу где-нибудь Бернарда, – не могу ли я его заверить…

– В чем? – резко бросила Цинтия. Ее тон был агрессивным.

– В том, что ты согласишься встретиться с ним. В Лондоне. Понимаешь, было бы очень неплохо, если бы я мог сказать ему что-нибудь обнадеживающее. Ему очень нужна поддержка.

– Не вижу никакого смысла встречаться с ним, – отрезала Цинтия.

В ее голосе слышалась непоколебимая уверенность среднего класса в своей непорочности и правоте. Неприступные серо-коричневые камни бастионов. Непробиваемая стена.

– Значит, ты ни за что, ни при каких обстоятельствах не согласишься?

– Боюсь, что нет. К чему тянуть? Гораздо легче порвать сразу. Да и Бернарду так будет легче.

Решение было окончательным и бесповоротным. Никаких компромиссов. Но вместе с тем, как это ужасно мелко и ничтожно, подумал Том. Ну, теперь он хотя бы знал, что к чему. Три года назад девушку увлекли и обманули, ее не оценили, оскорбили и бросили. Раз Бернард так поступил, то пускай теперь сам постарается по мере сил искупить это.

– Ладно, Цинтия. Чао.

Может быть, ее уязвленная гордость утешится, когда она узнает, что Бернард повесился из-за нее?

Во время этого разговора Джефф с Эдом вышли в спальню Джеффа и ничего не слышали. Они поинтересовались результатами.

– Она не хочет его видеть.

Похоже, ни тот, ни другой не осознавали, к чему это может привести. Чтобы закрыть тему, Том сказал:

– Конечно, не исключено, что я и сам никогда больше не увижу Бернарда.