14

Более отвратительного застолья Том не помнил – с ним мог сравниться разве что обед с родителями Элоизы, после того как она сообщила им, что они с Томом поженились. Но на этот раз все хотя бы длилось не так долго. Бернард пребывал в беспросветном унынии, подобно актеру, который уверен, что провалился на сцене, и не воспринимает никаких слов утешения. К тому же, как человек, выложившийся до предела, Бернард испытывал полный упадок сил, – Тому это было знакомо.

– А знаете, – сказал Крис, прихлебывая молоко, которое он пил вперемешку с вином, – прошлой ночью я видел, как какой-то автомобиль выезжал задом по этой дороге из леса. Где-то около часа ночи. Может быть, это ничего и не значит, но фары у него были притушены, будто водитель не хотел, чтобы его заметили.

– Какая-нибудь парочка, наверно, – отозвался Том. Он боялся, что Бернард бурно отреагирует на это, – от него всего можно было ожидать, – но Бернард, казалось, даже не слышал слов Криса. Извинившись, он поднялся и покинул их.

– Черт, просто смотреть невозможно, как он расстроен, – сказал Крис, когда Бернард уже не мог его услышать. – Ну, мне пора двигать. Надеюсь, я не доставил вам слишком много хлопот.

Том хотел уточнить расписание поездов, но у Криса родилась свежая идея. Он решил добраться до Парижа “автостопом”, и отговорить его было невозможно. Он был убежден, что это будет захватывающее приключение. Спустившись с чемоданами в руках, Крис зашел на кухню попрощаться с мадам Аннет.

Они направились к гаражу.

– Пожалуйста, передайте от меня Бернарду наилучшие пожелания, ладно? – попросил Крис. – Его дверь была закрыта, и я подумал, что он не хочет, чтобы его беспокоили, но мне было бы неприятно, если бы он счел меня неотесанным чурбаном.

Том заверил его, что объяснит это Бернарду, и вывел “альфа-ромео”.

– Вы можете высадить меня в любом месте, – сказал Крис.

Том решил, что лучшим местом будет парижское шоссе возле Монумента в Фонтенбло. Криса вряд ли можно было принять за кого-либо иного, кроме молодого американца на каникулах, не бедного и не богатого, и Том был уверен, что ему не придется долго ждать попутной машины до Парижа.

– Я позвоню вам через пару дней, ладно? – спросил Крис. – Мне очень интересно, что будет дальше. В газетах я тоже буду читать об этом, конечно.

– Давай лучше, я тебе позвоню. Отель “Луизиана”, улица Сены?

– Да. Вы просто не можете себе представить, как это было здорово – побывать в настоящем французском доме.

Как раз это Том представлял себе очень хорошо – по собственному опыту. На обратном пути он вел машину быстрее обычного. Он испытывал сильное беспокойство, хотя и не понимал, чем оно вызвано. Он уже давно ничего не слышал от Джеффа с Эдом, но созваниваться с ними сейчас было бы неосторожно. Том подумал, что лучше всего было бы, если бы Бернард остался на какое-то время у него. Это, конечно, сопряжено с определенными трудностями. Но в Лондоне Бернард опять столкнется с выставкой Дерватта, плакатами на улицах, а также Джеффом и Эдом, которые сейчас, вероятно, и сами порядком взвинчены. Поставив машину в гараж, Том прошел прямо к комнате Бернарда и постучал.

Никакого ответа.

Том открыл дверь. Постель была застлана точно так же, как и утром, на покрывале даже осталось небольшое углубление в том месте, где присаживался Бернард во время разговора с ним. Но вещи Бернарда исчезли – рюкзак, невыглаженный костюм, который Том повесил в шкафчик. Нигде никакой записки. Том заглянул в свою комнату. Там Бернарда тоже не было, только мадам Клюзо орудовала пылесосом. Том сказал ей:

– Bonjour, madame.

Том спустился на первый этаж.

– Мадам Аннет!

Она была в своей комнате. Том постучал и, услышав ее голос, открыл дверь. Мадам отдыхала на постели под лиловым вязаным покрывалом, читая “Мари-Клер”.

– Не беспокойтесь, мадам. Я только хотел спросить, где мсье Бернард.

– А разве он не в своей комнате? Может быть, вышел на прогулку?

Том решил не говорить ей, что Бернард, похоже, убыл в неизвестном направлении, с вещами.

– Он ничего не сказал вам?

– Нет, мсье.

– Ну и ладно. – Том выдавил из себя улыбку. – Не будем забивать себе этим голову. Мне никто не звонил?

– Нет, мсье. А сколько человек будет сегодня на обеде?

– Я думаю, мы вдвоем с Бернардом. Спасибо, мадам Аннет. – Не исключено, что Бернард еще вернется. Он вышел и прикрыл за собой дверь.

“О господи! – подумал Том. – Почитать, что ли, Гёте для успокоения? “Der Abschied” или что-нибудь вроде этого. Немного немецкой основательности не помешает”. Свойственная Гёте уверенность в собственном превосходстве и, возможно, его гений – вот что ему сейчас было нужно. Том взял с полки томик стихов Гёте. То ли Провидение, то ли бессознательное водило его рукой, но раскрылась книжка прямо на “Der Abschied”. Том знал стихотворение почти наизусть, но никогда не решился бы читать его кому-нибудь вслух, зная, что его произношение далеко не безупречно. Но сейчас первые строки лишь усугубили его плохое настроение:

Lass mem Aug' den Abschied sagen,

Den mein Mund nicht nehmen kann!

Том вздрогнул, услышав, как захлопнулась дверь автомобиля. Кто-то приехал. “Бернард вернулся на такси”, – подумал Том.

Но это была Элоиза.

Она стояла, роясь в кошельке, и ветер развевал ее длинные белокурые волосы.

Том кинулся к дверям и распахнул их.

– Элоиза!

– А Тоом!

Они обнялись. “А Тоом! А Тоом!” Он уже привык к такому произношению его имени, и в устах Элоизы оно ему даже нравилось.

– Ты такая загорелая! Давай я рассчитаюсь с этим парнем. Сколько ты ему должна?

– Сто сорок франков.

– Вот мошенник! Из Орли это… – Том не стал заканчивать фразы, даже по-английски, и уплатил водителю. Помочь с багажом тот не вызвался.

Том отнес вещи Элоизы в дом.

– Ах, как хорошо дома! – произнесла Элоиза, раскинув руки. Она швырнула на диван большую сумку из ковровой ткани греческого изготовления. На Элоизе были коричневые кожаные сандалии, розовые расклешенные брюки и американский морской бушлат. Интересно, где она его раздобыла, подумал Том.

– Дома все нормально. Мадам Аннет отдыхает у себя в комнате, – сказал Том, переходя на французский.

– Просто жуткая поездка! – воскликнула Элоиза, плюхнувшись на диван и закуривая сигарету. Ей требовалось несколько минут, чтобы перевести дух с дороги, и Том решил тем временем отнести ее чемоданы наверх. Элоиза завопила, когда он ухватился за один из них: там было что-то, предназначавшееся для первого этажа, и он взял другой. – Слушай, тебе обязательно надо разыгрывать из себя расторопного американца?

– Да. – А что ему еще делать? Стоять над ней и ждать, пока она придет в себя? Он отнес все в ее комнату.

Когда он вернулся, в гостиной уже была мадам Аннет, и они с Элоизой говорили о Греции, о яхтах, о домике в какой-то рыбацкой деревушке, где Элоиза останавливалась. Исчезновение Мёрчисона они еще не успели обсудить. Мадам Аннет не чаяла души в Элоизе, потому что любила прислуживать, а Элоиза любила, когда ей прислуживают. Есть Элоиза отказалась, но согласилась, по настоянию мадам Аннет, выпить чая.

Затем она рассказала Тому об отдыхе на “Греческой принцессе”, как называлась яхта, принадлежавшая оболтусу по имени Зеппо. Это имя всегда напоминало Тому о братьях Маркс . Том видел фотографии этой волосатой обезьяны, чье самомнение, насколько мог судить Том, было ничуть не ниже, чем у крупных греческих акул-судовладельцев, а между тем Зеппо был всего лишь сыном какого-то мелкого хищника, промышлявшего недвижимостью и выжимавшего соки из своих служащих, в то время как из него, как утверждали Зеппо и Элоиза, выжимали соки фашистские полковники. И все же он делал неплохие деньги, позволявшие его сыну болтаться по морю на яхте, кормить рыб икрой и наполнять палубный бассейн шампанским, которое перед купанием нагревали.

– Надо было спрятать шампанское от таможенников, – объясняла Элоиза, – вот Зеппо и вылил его в бассейн.

– А с кем Зеппо спал? С женой американского президента?

– С кем попало, – с отвращением ответила Элоиза по-английски и выпустила струю дыма.

Том знал, что не с Элоизой. Элоиза порой бывала кокетлива, но Том был уверен, что после их женитьбы она не спала ни с кем, кроме него. И уж во всяком случае не с этой гориллой Зеппо. На это Элоиза никогда не согласилась бы. Если верить слухам, Зеппо обращался с женщинами по-скотски. Правда, Том считал – хотя и не осмеливался высказывать свое мнение женщинам, – что если уж женщина пошла на это ради бриллиантового браслета или виллы на юге Франции, то жаловаться после этого ей не на что. Элоиза, казалось, была в основном раздражена из-за женщины по имени Норита, которая ревновала к ней какого-то мужчину, пытавшегося за Элоизой ухаживать. Том слушал этот женский вздор вполуха, думая в это время, под каким соусом поднести Элоизе кое-что из новостей, чтобы они не слишком расстроили ее.

К тому же он ожидал, что в любую минуту на пороге появится изможденная фигура Бернарда. Он медленно расхаживал по комнате, поминутно взглядывая на дверь.

– А я был в Лондоне, – сказал он.

– Да? И как съездил?

– Я привез тебе кое-что. – Он сбегал наверх (его лодыжка чувствовала себя гораздо лучше) и принес брюки с Карнаби-стрит. Элоиза тут же примерила их в столовой. Брюки оказались ей впору.

– Они мне ужасно нравятся! – сказала она, потискав Тома и поцеловав его в щеку.

– Кроме того, я привез из Лондона некоего Томаса Мёрчисона. – Том рассказал ей о его таинственном исчезновении.

Элоиза ничего не слышала об этом. Он сообщил ей о подозрениях Мёрчисона насчет подлинности “Часов” и добавил, что, по его убеждению, никто картины Дерватта не подделывает, и потому он, как и полиция, недоумевает, куда мог деться Мёрчисон. Элоиза не имела представления ни о подделках, ни о том, что ее муж получает от “Дерватт лимитед” ежегодный доход в размере двенадцати тысяч долларов – примерно столько же, сколько и от ценных бумаг, доставшихся ему в наследство от Дикки Гринлифа. Деньги Элоизу интересовали, но откуда они поступают, ее не заботило. Она знала, что средства, выделяемые ее отцом, составляют примерно половину их семейного бюджета, но никогда не кичилась этим перед Томом, и он знал, что этот вопрос ее не волнует. Это тоже была черта, которую он ценил в Элоизе. Том сказал ей, что “Дерватт лимитед” настояла на том, чтобы он получал небольшой процент от их доходов, потому что он помог организовать им дело несколько лет назад, еще до встречи с Элоизой. Деньги перечислялись ему через нью-йоркскую фирму, занимавшуюся продажей художественных материалов под маркой “Дерватт”. Часть денег Том инвестировал в США, а другая часть пересылалась во Францию и переводилась во франки. Глава этой фирмы знал о том, что Дерватта не существует, а его картины подделываются.

– И еще одно, – продолжал Том. – Тут у меня пару дней гостил Бернард Тафтс – ты, по-моему, никогда его не встречала, – и как раз сегодня он забрал свои вещи и куда-то отправился. Я не знаю, собирается он вернуться или нет.

– Бернард Тафтс? Un Anglais?

– Да. Я не очень хорошо его знаю. Так, друг моих друзей. Он художник, а сейчас он расстроен из-за ссоры со своей подружкой. Возможно, он уехал в Париж. Я решил сказать тебе о нем на случай, если он вернется. – Том рассмеялся. Он все больше проникался уверенностью, что Бернард не вернется. Может быть, он взял такси до Орли и отправился первым же рейсом обратно в Лондон? – И еще одна новость: мы приглашены завтра на обед к Бертленам. Они будут в восторге, что ты вернулась. Ох да, чуть не забыл: у меня был еще один гость, Кристофер Гринлиф, кузен Дикки. Пробыл здесь дня три. Ты не получила письма, где я о нем пишу? – Она не получила, так как отправлено оно было только во вторник.

– Моn dieu! Ты, я смотрю, развлекался вовсю, – произнесла Элоиза с забавной ревнивой ноткой в голосе. – А по мне ты скучал?

Том обнял ее.

– Я скучал по тебе, очень.

Вещь, которую Элоиза привезла для украшения гостиной, оказалась приземистой и солидной вазой с ручками. На ней были изображены два черных быка, выставивших рога друг против друга. Ваза была довольно красива, но Том не спросил, дорогая ли она и старинная ли, потому что в данный момент ему было не до того. Он включил проигрыватель и поставил “Времена года” Вивальди. Элоиза пошла к себе распаковываться и принимать ванну.

К половине седьмого Бернард не появился. Том чувствовал, что он в Париже, а не в Лондоне, но это было лишь его субъективное ощущение, и полагаться на него было нельзя. Ужинали они дома, и во время ужина мадам Аннет рассказала Элоизе об английском джентльмене, который приезжал утром справиться насчет мсье Мёрчисона. Элоиза слушала ее с интересом, но довольно вялым, и было видно, что она не обеспокоена. Гораздо больше ее интересовал Бернард.

– Ты ожидаешь, что он вернется? Сегодня?

– По правде говоря, теперь уже нет.

Четверг протекал очень спокойно, даже телефонных звонков не было. Правда, Элоиза позвонила трем-четырем знакомым, жившим в Париже, а также отцу в его парижскую контору. Она ходила по дому босиком, в выцветших джинсах. В “Ле Паризьен” – газете, которую получала мадам Аннет, о Мёрчисоне ничего не было. После обеда мадам Аннет вышла якобы за покупками, на самом же деле она, скорее всего, хотела навестить свою подругу мадам Ивонну и рассказать ей о приезде Элоизы и о визите “агента” лондонской полиции. Том пристроился сбоку от Элоизы на желтом диване и дремал, положив голову ей на грудь. Любовью они занимались утром. Это было восхитительно – прямо сцена из какого-нибудь фильма. Однако для Тома гораздо важнее был вчерашний вечер, когда он уснул, обнимая Элоизу. Элоиза неоднократно говорила ему: “С тобой так хорошо спать. Когда ты поворачиваешься на другой бок, я не вскакиваю, думая, что произошло землетрясение. Я этого просто не замечаю”. Тому было приятно это слышать, и он не спрашивал ее, кто производил эти землетрясения. Сам факт существования Элоизы казался Тому чем-то странным. Он никогда не мог понять, есть ли у нее какая-нибудь цель в жизни, стремится ли она к чему-нибудь. Она была как картина на стене. Возможно, когда-нибудь ей захочется детей, говорила она. А пока она просто существовала. Том, правда, и сам не мог похвастать наличием какой-либо определенной цели и никуда особенно не стремился, после того как достиг нынешнего положения. Но ему все-таки нравилось гоняться за теми или иными доступными ему теперь удовольствиями, а Элоиза, похоже, была к этому равнодушна – возможно, потому, что у нее с самого рождения всегда было все, чего она хотела. Занимаясь с Элоизой любовью, Том порой ощущал какую-то странную отрешенность, будто получал удовольствие от некоего нереального, неодушевленного предмета, от безличного тела. А может быть, тут сказывалась его собственная пуританская стыдливость или страх отдать себя целиком другому? Ему казалось, это было бы все равно что сказать себе: “Если бы этого не было, если бы я потерял Элоизу, я больше не мог бы жить”. Том знал, что способен поверить в это, и именно в отношении Элоизы, но не хотел себе в этом признаться, не позволял этому чувству овладеть им и никогда не говорил об этом Элоизе, потому что при настоящем положении вещей это было бы ложью. Полная зависимость от нее была лишь потенциальной возможностью. К сексу это почти не имело отношения, думал Том, от этого он не зависел. Элоиза по большей части пренебрегала теми же условностями, что и Том. Она была для него своего рода партнером, но пассивным. Если бы на ее месте был мальчик или мужчина, они больше бы смеялись и шутили – в этом, пожалуй, и было бы основное различие. Том помнил, как однажды в обществе ее родителей он сказал: “Я уверен, что каждый из членов мафии был крещен, а много ли толку от этого?” Элоиза тогда рассмеялась, а ее родители – нет. Том как-то признался им, что его не крестили. А вообще-то, он и сам был не вполне уверен в этом – по крайней мере, его тетя Дотти ничего не говорила ему на этот счет. Родители Тома утонули, когда он был еще совсем маленьким, так что от них он тоже не мог этого узнать. Плиссонам – а они были католики – невозможно было объяснить, что в Соединенных Штатах такие вещи, как крещение, месса, исповедь, прокалывание ушей, ад и мафия связываются в первую очередь именно с католическим миром, а не с протестантским. Том не относился ни к тому миру, ни к другому, но если уж в чем он и был уверен, так это в том, что он не католик. Наиболее живот! Элоиза представала перед Томом в те моменты, когда выходила из себя. Иногда это случалось в связи с тем, что какую-либо покупку доставляли из Парижа с задержкой. Элоиза клялась, что никогда больше не удостоит своим посещением этот магазин, но впоследствии свою клятву нарушала. Однако подобные случаи Том не принимал во внимание. Более серьезные приступы гнева охватывали Элоизу, когда ей было скучно или когда было задето ее тщеславие, – например, если кому-то из гостей удалось переспорить ее за обедом или как-то иначе доказать свое превосходство. Элоиза держала себя в руках, пока гости не уходили, – что само по себе уже кое-что значило, – и тогда принималась метаться взад и вперед по комнате, швыряя подушки о стены, рыча и восклицая: “Fous-moi la paix! Salauds!”

Единственным ее слушателем был Том. Он отвлекал ее обычно какими-нибудь успокоительными разговорами на посторонние темы, Элоиза отходила, из ее глаз выкатывалось по слезе, и минуту спустя она уже была в состоянии смеяться. Том полагал, что в ней сказывался латинский темперамент – по крайней мере, уж точно не английский.

Том поработал час-полтора в саду, почитал “Секретное оружие” Хулио Кортасара. После этого прошел в свою студию и закончил портрет мадам Аннет – это был ее выходной день, четверг. Он пригласил Элоизу взглянуть на портрет.

– А знаешь, мне нравится. Ты не переусердствовал с ним. По-моему, неплохо.

Том был польщен.

– Не говори об этом мадам Аннет. – Он поставил портрет сохнуть лицом к стене.

Затем они стали собираться к Бертленам. Вечерних костюмов не требовалось, можно было пойти и в джинсах. Венсан Бертлен, как и Антуан Грэ, работал в Париже и приезжал к семье в загородный дом только на выходные.

– Что сказал тебе Papa? – спросил Том.

– Он рад, что я вернулась.

Том знал, что отец Элоизы недолюбливает его, но Papa чувствовал, что Элоизе наплевать на его отношение. Очевидно, интерес к человеку побеждал в ней буржуазную добродетель.

– А как Ноэль? – Ноэль была любимой подругой Элоизы и жила в Париже.

– А, ничего нового. Говорит, что скучает. Она не любит осень.

Бертлены были вполне состоятельными людьми, но в деревне предпочитали жить “по-простому”, с туалетом во дворе и без горячей воды. Когда без нее было не обойтись, они кипятили воду в чайнике на плите, которую топили дровами. Кроме Тома с Элоизой, они пригласили английскую чету Клеггов, – им, как и хозяевам, было около пятидесяти. Присутствовал также сын Венсан, которого Том раньше не встречал, – темноволосый молодой человек двадцати двух лет. (Венсан сообщил его возраст Тому, когда они пили анисовый ликер на кухне, где Венсан готовил.) Сын жил со своей подружкой в Париже и учился на архитектора в Школе изящных искусств, но собирался бросить учебу, и Венсан был из-за этого сам не свой.

– Девица не стоит этого! – кричал он. – Все это английское влияние. – Венсан был голлистом. Обед был превосходен: цыпленок с рисом, салат, сыр и яблочный пирог, испеченный Жаклин. Ум Тома был занят другим, но он все же чувствовал приятную расслабленность и даже довольно улыбался – главным образом потому, что Элоиза была в хорошем настроении и без устали болтала о своих греческих приключениях. В заключение они распили бутылку узо, привезенную Элоизой из Греции.

– У этого узо отвратительный вкус! Хуже, чем перно, – ворчала Элоиза, когда чистила зубы в своей ванной. Она уже была в коротенькой ночной сорочке голубого цвета.

Том в своей спальне надевал новую пижаму, купленную в Лондоне.

– Я спущусь за шампанским! – крикнула ему Элоиза.

– Давай я схожу! – Том поспешно влез в шлепанцы.

– Мне нужно запить этот вкус. И просто хочется шампанского. У Бертленов такая выпивка – можно подумать, что они нищие. Vin ordinaire! – Она начала спускаться по лестнице.

Том попытался остановить ее, но Элоиза сказала:

– Я принесу. Достань лучше лед.

Тому почему-то не хотелось, чтобы Элоиза спускалась в погреб. Он пошел на кухню. Не успел он вытащить из холодильника ванночку со льдом, как услышал крик. Он прозвучал приглушенно, но это был крик Элоизы, и довольно жуткий. Том ринулся в погреб.

Раздался еще один крик, и он столкнулся с Элоизой в туалете.

– Моп dieul Кто-то повесился там, внизу!

– О боже! – Поддерживая Элоизу, он помог ей подняться по лестнице.

– Не ходи туда, Тоом! Это ужасно!

Бернард, конечно. Тома трясло, пока он вел Элоизу. Она говорила по-французски, он отвечал на английском.

– Обещай, что ты не пойдешь туда, Тоом! Вызови полицию!

– Хорошо, хорошо. Я вызову полицию.

– Кто это?!

– Я не знаю.

Наконец они дошли до ее спальни.

– Побудь здесь, – сказал он.

– Нет! Не оставляй меня!

– Сиди, говорю тебе! – сказал он по-французски и сбежал вниз по лестнице. “Неразбавленное виски – лучше всего”, – подумал он. Элоиза очень редко пила крепкие напитки, и виски должно было помочь ей сразу. А потом дать успокоительного. Схватив из бара в гостиной бутылку и стакан, он бегом вернулся к Элоизе. Том налил ей полстакана, а когда она заколебалась, отпил чуть-чуть сам и приложил стакан к ее губам. Зубы ее стучали.

– Вызови полицию!

– Да-да. – Ну что ж, по крайней мере, это самоубийство. И это наверняка можно доказать. Не убийство. Том содрогнулся и вздохнул. Чувствовал он себя не намного лучше Элоизы. Она сидела на краю постели.

– Принести шампанского?

– Да. Non! He ходи туда! Позвони в полицию.

– Хорошо. – Он пошел вниз.

В туалете он на секунду задержался перед раскрытой дверью погреба, в котором еще горел свет, затем решительно спустился по ступенькам. Вид темной фигуры, болтавшейся со свешенной набок головой, вызвал у него шок. Веревка была короткой. Но… Том заморгал. Казалось, у трупа не было ног. Он подошел поближе.

Это был не труп.

На лице Тома появилась улыбка, затем он расхохотался и шлепнул по беспомощно свисавшей ноге – пустой брючине от костюма Бернарда Тафтса.

– Элоиза! – завопил он, взбегая вверх по лестнице и не заботясь о том, разбудит он мадам Аннет или нет. – Элоиза, успокойся! Это не самоубийца, это кукла. C'est un mannequin!

Потребовалось какое-то время, чтобы убедить ее.

– Это просто шутка, которую решил сыграть на прощание Бернард, – а может быть, даже Кристофер, – объяснял он. Он в этом уверен, так как пощупал брюки.

В конце концов Элоиза рассердилась, и это означало, что она приходит в себя.

– Что за дурацкие шутки у этих англичан! Идиоты! Психи!

Том с облегчением рассмеялся.

– Я схожу за шампанским. И за льдом!

Он снова спустился в погреб. Он узнал ремень, на котором висел манекен, – это был один из его собственных. Темно-серый пиджак был повешен на плечиках, брюки пристегнуты к пуговице пиджака, а головой служила серая тряпка, примотанная веревкой к воротнику. Том торопливо принес из кухни стул (все-таки хорошо, что мадам Аннет не проснулась от этого гама) и снял это уродство. Ремень был зацеплен за гвоздь в балке потолка. Том бросил одежду на пол. Затем, не раздумывая долго, выбрал шампанское. Плечики и ремень он взял с собой. Он не забыл также захватить на кухне ведерко со льдом и выключить свет, после чего поднялся к Элоизе.