Книга: Марта Квест
Назад: 2
Дальше: Примечания

3

Но прибывших в город спортсменов, как видно, вовсе не интересовали местные девушки.
Бал устроили у Макграта. Большой зал ресторана казался огромным овалом, окаймленным голыми досками, ибо скатерти со столов сняли и столы, коричневая поверхность которых была покрыта пятнами и кругами от мокрых стаканов, отодвинули к стенам. Музыканты сидели на эстраде среди кадок с папоротниками и другими растениями. Большая часть столов была занята молодыми женатыми парами, а крикетисты и завсегдатаи Спортивного клуба со своими девушками устроились в холле за длинным импровизированным столом, тянувшимся через всю огромную комнату. Впрочем, крикетисты постепенно перекочевали в бар и застряли там, а девушки, которым неохота было подпирать стенки, перешли в зал, чтобы потанцевать с местными молодыми людьми: те пришли сюда, вовсе не надеясь на то, что им удастся провести вечер с девушкой. Марта танцевала, когда ее приглашали; лишь под конец вечера она вернулась к столу гостей и обнаружила, что за ним сидят человек шесть крикетистов и ни одной девушки — все разбрелись кто куда. Впрочем, юношей это, видимо, ничуть не смущало, они пили и болтали, поглядывая на часы; все же при виде Марты один из них поднялся и пригласил ее танцевать. Она хотела завести с ним разговор, но это оказалось нелегко, и Марте, во всем любившей соответствие, стало досадно, что люди, чьими именами пестрят газеты, кумиры Англии, о которых с уважением говорят завсегдатаи Спортивного клуба, даже не умеют поддержать беседу, точно мальчишки, только что сошедшие со школьной скамьи. Иными словами, ее поразило, что атлеты не отличаются умом — где-то в душе она все еще считай, что знаменитые люди должны быть необыкновенными во всех отношениях. К тому же еще сегодня утром «Замбези ньюс» посвятила целых три колонки высказываниям капитана команды о международном положении: обстановка создалась весьма шаткая, сказал он, но, если бы спортсмены всех стран могли регулярно встречаться без всяких помех со стороны правительств, мир был бы обеспечен. После этого члены клуба «Ротари» и государственные служащие целый день повторяли его слова, одобрительно добавляя: «Да, сразу видно, что он дельный малый».
Несколько позже Марта танцевала с этим самым «дельным малым» и была неприятно поражена тем, что ему с ней так же скучно, как и ей с ним, — вернее, он держался совсем по-иному, чем принято у колонистов, и Марта решила, что ему скучно. Она привыкла к тому, что молодые люди выказывают ей знаки внимания, тогда как он как будто ждал, чтобы она говорила ему любезности. Когда танец кончился, Марта села и на вторичное его приглашение отрицательно покачала головой, а сама в это время подумала, что «миллионы женщин» позавидовали бы ей; однако эта мысль не доставила ей никакого удовольствия. Помещение у Макграта было так безобразно, оркестр так плох, что Марта, хоть она по обыкновению и выпила немало, была настроена скептически. Ей хотелось бы очутиться сейчас в постели. Все же она весело болтала, и губы ее растягивались в улыбке, как и у тех немногих девушек, которые еще оставались в зале; когда же за каким-то хлестким и занятным словечком последовал нежданный зевок, Марта заставила себя встряхнуться, и улыбка снова появилась на ее лице. Мейзи, которая случайно в эту минуту оказалась поблизости, небрежно заметила:
— Ого, наша Мэтти, видно, совсем не высыпается.
Это было сказано для увеселения компании и встречено смехом. Мейзи начали поддразнивать, молодежь уверяла, что она сама пользуется слишком большим успехом. Девушка сонно улыбнулась и шепнула Марте:
— Они так орут, эти англичане, что просто тошно становится, и такие воображалы — можно подумать, будто они делают нам одолжение своим присутствием.
И она тут же пошла танцевать с одним из них, покорно отдавая свое тело его объятиям и молча, выжидающе заглядывая ему в глаза. А сама через его плечо подмигнула Марте с иронической и покорной усмешкой. Но танец закружил и унес ее: это была опять всем довольная и восхищенная девушка.
В эту минуту к Марте обратился кто-то с обычным для здешних мест приветствием:
— Послушайте, хорошая, почему я до сих пор вас не видел?
Она встала и пошла танцевать, улыбаясь ему в ответ глазами. Своего партнера она несколько раз видела в клубе. Звали его Дуглас Ноуэлл, и это неизбежно привело к тому, что по созвучию его стали звать Ноу-олл. Это был веселый, улыбающийся молодой человек, невысокий, скорее полный, чем худой, с округлым мясистым лицом и светлыми голубыми глазами; нос Дугласа был бы вполне правильной формы, если бы не был сплющен во время какого-то спортивного состязания; светлые волосы Дугласа были старательно прилизаны и казались липкими и тусклыми. Он не танцевал, а скорее прыгал с Мартой по комнате, время от времени испуская победный клич, а Марта машинально успокаивала его, убеждая вести себя как подобает цивилизованным людям.
— Как вас зовут? — кокетливо спросила она.
— Вот так вопрос! А я знаю, как вас зовут, — сказал он в ответ.
— В таком случае вы в более выгодном положении, — заметила она.
Ей хотелось, чтобы он назвал себя, она была несколько обижена, что он до сих пор не пытался ей представиться.
— Адам, — проговорил он с затаенной усмешкой в голубых глазах.
Марта удивленно взглянула на него: этот ответ был литературнее, чем можно было ожидать от «волка», а она знала, что он принадлежит к заправилам — ей говорили, что это он помог Бинки создать клуб.
— Как жаль, что вы знаете мое имя и я не могу быть Евой, — сказала она, инстинктивно отбросив сентиментальный материнский тон.
— О, вы вполне можете сойти за Еву, вы такая… — воскликнул он и крепче прижал ее к себе, продолжая прыгать с ней по комнате в нелепом танце.
Когда оркестр кончил играть, оказалось, что уже поздно. Марта удивилась — сегодня она не скучала. Дуглас заметил, что зашел сюда случайно, он последнее время почти нигде не бывает.
— Видите, какой я счастливый: познакомился с такой хорошей-прехорошей… — заметил он, блеснув глазами.
— Какой, какой? — не веря своим ушам, спросила она.
— Очень хорошей, — повторил он, употребляя прилагательное без существительного — фокус, к которому он любил прибегать, так же как любил раздельно произносить слова, точно взвешивая каждое, благодаря чему его медлительная речь казалась даже педантичной.
Марта спросила, почему он перестал бывать среди молодежи и его теперь почти не видно в клубе. Он ответил, что готовится к экзаменам, а к тому же дал зарок не притрагиваться к спиртному.
Марта чуть не сказала по привычке: «Вот пай-мальчик, вот здорово», но вместо этого вдруг спросила:
— А зачем вы так много пьете?
С самым серьезным видом он принялся объяснять ей, что играть в регби уже не может — возраст не позволяет, а полнеть не хочется, к тому же доктор сказал, что у него — язва. Дело в том, что язва желудка была у большинства членов Спортивного клуба, и они любили поговорить о ней как о чем-то, с чем они обращаются крайне осторожно. «Нет, это не для меня, — уверяли они, — я не могу этого есть». Или: «Моя язва не позволяет мне этого», — точно язва — это ребенок, а страдающий ею — заботливая мать. Они обращались с той частью тела, которая была поражена язвой, так, словно хотели ее защитить и оберечь от всего. Они как будто даже гордились ею.
— Видимо, язва стала у «волков» своего рода профессиональной болезнью, — шутливо заметила Марта.
— Что такое? — быстро спросил Дуглас; казалось, он вот-вот рассердится, но вместо этого он рассмеялся и повторил, глядя на Марту улыбающимися глазами: — Нет, вы в самом деле хорошая-прехорошая.
Тут только Марта заметила, что он как бы заикается, но это не было ни заиканием, ни игрою нервов, а лишь манерой произносить слова. И все-таки он ей нравился, он волновал ее, и, возвращаясь домой, она с нетерпением ждала завтрашнего дня, когда они пойдут вместе пить чай. «Чаепитие» было уже само по себе занятием необычным. Среди «волков» не принято пить чай, в их жизни чаепитию не было отведено места. И по одному этому Дуглас казался Марте загадочным, исключительным, совсем не похожим на других членов Спортивного клуба.
Итак, они ели клубнику со сливками у Макграта, и Марта заявила, что сама заплатит за себя, так как Дуглас нечаянно проговорился, что ему пришлось продать машину — не на что ее содержать. А уж если человеку не на что содержать машину — значит, он нищий! Ведь вполне приличную, правда не новую, машину можно приобрести за двадцать пять фунтов — у любого младшего клерка есть машина. Марта пожалела Дугласа, хоть он и признался ей со смехом в своей беде, а про себя подумала, что, должно быть, какая-то романтическая причина заставила его продать машину — ведь он занимает видное место в департаменте, и человек с его служебным положением не может быть беден. Но Марта довольно смутно представляла себе все это — она плохо разбиралась в денежных вопросах, а потому испытывала к Дугласу сейчас лишь жалость и симпатию. И когда после чая он предложил ей проводить его до конторы, так как имел намерение еще поработать, она охотно согласилась.
Они подошли к большому зданию, где помешались правительственные учреждения, и Марта, естественно, вошла туда вместе с Дугласом. Его стол был в большой высокой комнате, выходившей на обсаженную деревьями улицу. Марта принялась бродить по комнате, стараясь заинтересоваться всеми этими счетными машинами и прочими атрибутами бухгалтерии, хотя испытывала инстинктивную неприязнь ко всему, что и теперь еще называла «арифметикой». Но от вида этих машин ей стало так холодно, что она уже придумывала, как бы повежливее уйти, когда взгляд ее упал на журнал, лежавший на столе. Марта поспешно схватила его.
— Почему вы не сказали мне, что читаете «Нью стейтсмен»? — воскликнула она таким тоном, точно хотела сказать: «Да ведь мы с вами единомышленники?»
— Верно, я читаю этот хороший-прехороший журнал, — сказал он.
Марта радостно смотрела на него широко раскрытыми глазами, даже подошла и взяла его за руку.
— Ну вот… — пробормотала она, запинаясь, — до чего же замечательно, значит… — Вдруг она как бы взглянула на себя со стороны, вспыхнула и, выпустив его руку, отошла. — Все-таки приятно, — злясь на себя, сказала она, — встретить человека, который… в клубе ведь почти все какие-то недоразвитые.
Он рассмеялся, довольный этой откровенной похвалой, и они принялись болтать — каждому хотелось выяснить взгляды другого. Вернее, Марта выкладывала свои взгляды и ждала, что он скажет, а когда она вызывающе заявила, что, по ее мнению, туземцам платят безобразно мало, и ожидала услышать: «Незачем портить кафров, они не умеют ценить доброту», — а он вместо этого ответил: «Да, не мешало бы иначе относиться к ним», — у нее вырвался глубокий вздох облегчения, и она умолкла, как человек, который наконец-то нашел то, что искал. Но молчание это было полно надежды. Ей казалось, что дружба их перешла в какой-то совсем другой план. И когда Дуглас сказал: «Ну, теперь мне надо поработать», — она запротестовала, точно он оскорбил их дружбу:
— Нет, нет, вы должны пойти ко мне. Я только что получила книжную посылку из Англии — я по телеграфу заказала эти книги.
И он пошел с ней — не столько удивленный, сколько растерянный. Марта вдруг стала совсем другой. Она возмутилась бы, если кто-нибудь сказал ей, что атмосфера Спортивного клуба успела повлиять на нее: Марта Квест в ресторане Макграта или на танцах в клубе казалась либо скучающей, надутой, скептически настроенной молодой особой, с принужденной улыбкой, либо болтливой куколкой с пронзительным, неестественным смехом. Теперь она сбросила с себя этот стиль — она держалась естественно. Она стала сама собой.
Очутившись у себя в комнате, она приготовила Дугласу чай и, став «собой», уселась на полу среди новых книг, точно ребенок. Волосы ее, ранее тщательно причесанные, растрепались, она то и дело откидывала их, глаза горели, она смотрела на Дугласа с восторгом и изумлением; говорила она торопливо, точно, обретя родственную душу, спешила лишний раз убедиться в этом. Доверчиво открывала она ему свои мысли. Не сказать ему всего — значило бы предать их дружбу; ей казалось, что она знала его всю жизнь, мир внезапно стал прекрасным, а будущее — многообещающим.
Об этом-то будущем они и говорили, ибо Дуглас, оказывается, был так же недоволен настоящим, как и она. Он сказал, что хочет поехать в Англию; он намерен также пожить на юге Франции и заняться там виноделием. Вот это будет жизнь: дешевая, привольная, ведь отец его тоже был фермером; а теперь и ему захотелось осесть на земле.
Марта стала расспрашивать его подробнее, но поскольку все это было еще неясно ему самому, она принялась мечтать за него. Надо занять немного денег — только чтобы добраться туда: «Фунтов пятьдесят — не больше», — ведь жить во Франции очень дешево, это все говорят. Лишь бы добраться, а там начнется настоящая жизнь.
Была уже полночь, когда Дуглас собрался уходить, хотя видно было, что уходить ему не хотелось. Он казался Марте таким серьезным, рассудительным, глаза у него были такие добрые, голубые, сочувствующие, а манера слегка запинаться делала его речь особенно веской и продуманной.
«Во всяком случае, он хоть мужчина, а не глупый мальчишка. И такая умница!» — с жаром говорила себе Марта. В эту ночь, впервые за много дней, она спала крепко и без сновидений, не просыпалась по пять раз за ночь с ощущением, что ей необходимо что-то сделать, а что — неизвестно. На следующее утро она очнулась в необычайно приподнятом настроении, словно ей было обещано нечто замечательное. Но она не призналась себе, что влюблена. Ведь она же решила выбиться в люди, достичь славы. К тому же, когда она говорила себе: «Он — хоть мужчина», — это «хоть» вовсе не было сказано просто так. Марта еще способна была критически относиться к Дугласу. Вот уже несколько дней, как они проводили вместе все свободное время, и она исподтишка — сознавая, что это в какой-то мере нечестно, — изучала его: ее неприятно поразил его покатый, низкий лоб — в этом было что-то посредственное, заурядное; не нравились ей и морщины, бороздившие этот лоб; руки у него были большие, нескладные, красные и волосатые, покрытые веснушками. И она старалась не смотреть на эти руки — она просто не видела их; не видела она и лба с этими неприятными морщинами, точно проложенными заботой на старческом лице. Она видела только его глаза — добрые, голубые, отзывчивые. Никто еще не внушал ей таких теплых дружеских чувств, ни с кем ей не было так легко: она могла говорить с ним обо всем на свете и, видя, что он все в ней одобряет, восторженно излагала ему свои взгляды; она и держаться стала иначе — без обычного робкого и дерзкого задора.
А какой у него здравый ум! Когда она рассказала ему в юмористических тонах, как едва не уехала в Англию в качестве гувернантки и няни, он выслушал ее с самым серьезным видом и заявил, что нельзя ехать в Англию, не зная, что тебя там ждет; а сделаться шофером — «неблагоразумно», это профессия без будущего; когда же Марта добавила, что хотела стать «левой» писательницей, он привел множество весьма дельных возражений, причем последнюю роль играл в этом вопрос о наличии таланта — оказалось, что в свое время он тоже подумывал заняться писательством и «всесторонне рассмотрел эту возможность». Он обнаружил в ее комнате папку с рисунками, где были изображены шкаф, цветы в саду, и подал весьма разумную мысль: почему бы ей не поучиться в Политехническом прикладному искусству — у нее была бы тогда определенная профессия, и она могла бы переезжать по своему усмотрению из страны в страну. Марта с восторгом ухватилась за эту мысль и несколько вечеров думала только об этом. Потом, как всегда, принялась бранить себя за нерешительность, потом ей жаль стало тратить два-три года на серьезные занятия, она невольно подумала: «Ну к чему это? Все равно будет война».
— Два года? — прошептала она, рассеянно взглянув на Дугласа; сильнее, чем когда-либо, ею овладело ощущение, что надо спешить. В воздухе чувствовалось приближение войны — она была тут, рядом, словно зияющая черная бездна.
И когда Дуглас сказал: «Ну что такое два года — сущий пустяк!» — Марта вдруг рассмеялась, в ее тоне снова появились материнские нотки, и им обоим стало не по себе. Что-то было нарушено в их отношениях. Но они продолжали болтать, словно дети в колледже, как он будет выращивать виноград во Франции, а она поедет в Америку, и с увлечением намечали сразу множество планов.
Им казалось, что они знакомы тысячу лет, а на самом деле прошло немногим больше недели. Но вот однажды вечером, возвращаясь из кино, они медленно брели по направлению к его дому и вошли в тень низко нависшей густой листвы; тогда Марта почему-то начала рассказывать Дугласу о Пэрри — о том, как он «в ярости» выскочил из ее комнаты, — и засмеялась.
— Ты в самом деле хорошая-прехорошая, — воскликнул Дуглас и поцеловал ее. Не как влюбленный, а скорее как друг, как товарищ; он обнял ее, а ей стало жарко от его руки, обвившей ее стан, — и только. А он — к ее великому негодованию — вдруг со вздохом оторвался от нее и, насупившись, буркнул: — Нельзя… — И пошел вперед. На его мальчишеском лице было написано смятение, взгляд стал мрачен.
— Но почему же? — со смехом спросила она, догоняя его: раз он ее поцеловал — значит, она ему нужна и он намерен завести с ней роман.
Вид у него был такой смущенный, что Марта растерянно усмехнулась. Она была оскорблена.
— Я… ну, словом… я… — Он смотрел в сторону, охваченный нерешительностью, потом обернулся к Марте и, целуя ее, прошептал: — К черту, пусть все идут к черту!
Она едва ли слышала это: ею овладела отчаянная решимость не упустить того, что принадлежало ей по праву. Он ведь поцеловал ее — и этим все сказано.
Медленно, прижавшись друг к другу и то и дело останавливаясь, дошли они до его комнаты. Света он не зажег. Он отнес ее на постель, и они легли рядом. Он стал целовать ее, гладить ей руки и грудь шершавой дрожащей рукой. Она была готова отдаться ему, но он продолжал ее целовать, нашептывать ласковые слова, называть красавицей. Потом стал гладить ей ноги — дошел до колен, завернул юбку, стал гладить выше, взволнованно приговаривая (и в его голосе почему-то звучала грусть), что ноги у нее прелестные и сама она прелестная. Затуманившееся было сознание Марты прояснилось, к ней вернулось реальное ощущение того, что происходит. Марта увидела себя на постели — она лежит полуголая и, злясь, но не в силах превозмочь овладевшее ею бессилие, выслушивает, как он того хочет, восхваления ее красоте. Да, ноги у нее красивые; да, она с наслаждением чувствует, точно сама себя гладит, что и плечи у нее красивые. «Да, но я-то хочу вовсе не этого», — смутно промелькнуло у нее в голове. Ей было неприятно, мучительно неприятно, хоть она и не сознавала этого, преклонение Дугласа, его настойчивые призывы: «Взгляни же — разве ты не прекрасна?» Внезапно он встал и отдернул занавеси. За окнами сразу выросли озаренные лунным светом деревья; лунный свет, смешавшись с желтыми лучами уличных фонарей, упал на кровать, и в этом призрачном освещении, когда все кажется особенно прекрасным и нереальным, она была похожа на статую с обнаженными бронзовыми ногами, лежащую, разметав смуглые руки. Он сорвал с нее платье и со смиренным, восторженным обожанием принялся ласкать ее груди, приговаривая, что они такие нежные, такие округлые. А Марта лежала не шевелясь, безвольно отдаваясь его поклонению, словно это вовсе не касалось ее, и как бы глазами Дугласа рассматривала свое тело. Прошло несколько часов — по крайней мере, так казалось Марте, — а Дуглас все пожирал ее взглядом и целовал, то смиренно прижимаясь к ней, то отстраняясь, а она ждала, когда он насытится созерцанием и позволит ей забыть, что у нее есть ноги и есть тело, казавшееся сейчас таким белым, тяжелым и холодным, точно оно существовало отдельно от нее. Наконец она враждебно заявила, что ей пора домой, и соскочила с постели. Он подошел к ней и стал помогать одеваться, с прежним самозабвением поклоняясь своему божеству.
— До чего же грустно-прегрустно прятать их, — заметил он, застегивая платье на ее груди, и Марте показалось, что они хоронят покойника. Она со злостью подумала, что он говорит «они», точно ее груди не имеют к ней никакого отношения! Тем не менее Марта, проходя мимо зеркала, по привычке взглянула на себя и выпрямилась — ей захотелось по возможности приблизиться к тому идеалу, который он видел в ней. Она расправила плечи, чтобы груди — эти самые «они» — отчетливее вырисовывались под платьем, и поспешно направилась к выходу, а Дуглас робко последовал за ней. Но когда они дошли до калитки и собирались выйти на дорогу, какое-то чувство вины, нечто похожее на нежность, заставило Марту покорно просунуть руку под его локоть.
Холодная луна высоко стояла в небе; деревья отсвечивали зеленоватым светом, улица блестела, точно усыпанная белым песком. И вдруг она услышала его голос — совсем не похожий на него, чужой и слегка насмешливый — и сразу почувствовала какой-то толчок.
— Я… я не могу, ну просто не могу идти. — Он виновато и в то же время дерзко взглянул на нее и рассмеялся. — Не обращай, пожалуйста, не обращай на меня внимания, — сказал он все с той же двусмысленной усмешкой. — Но я… я… это слишком большое напряжение…
Она не поняла его. И растерянно на него уставилась. Ей было противно и не терпелось уйти. Все тело у нее ныло, даже ломило плечи, а груди были как каменные. И все-таки придется любить его: ведь он избрал именно ее. Но сейчас она была так глубоко оскорблена, что не могла даже смотреть на него. Она вспомнила Пэрри. Ну почему «все мужчины такие»! Какими они должны быть, Марта сама не знала — она знала лишь, что у нее болят душа и тело, и ненавидела Дугласа. Она молча шла по залитой лунным светом улице, глядя прямо перед собой.
Вдруг он сказал без всякого заикания:
— Я должен был бы предупредить тебя, что я помолвлен с одной девушкой, которая живет в Англии.
Марта уставилась на него. И обиженно подумала: «Какая пошлость». Сейчас она еще сильнее презирала его. Но ничем не выдала своих чувств, а лишь пожала плечами, как бы говоря: «Ну и что же?» Девушка в Англии казалась Марте такой далекой, не имеющей никакого отношения к тому, что происходит между ними. В то же время у Марты появилось такое чувство, словно у нее что-то отняли, ее отвергли, бросили; она казалась себе такой несчастной, что, взглянув на себя со стороны, с раздражением подумала: «К чему все это?» А ему иронически бросила:
— Что ж, ты, наверно, считаешь, что все теперь в порядке, и можешь искренно сказать своей невесте, что был ей верен!
Он смущенно рассмеялся, судорожно прижал к себе ее руку и сказал:
— Нет… нет, я не думал об этом, я все время ждал, чтобы ты…
— Ждал? — вконец растерявшись, повторила она. И снова пожала плечами. А про себя подумала: «Ну его к черту!» Это означало: «К черту всех мужчин!»
Когда они подошли к ее дому, она, волнуясь, сказала:
— Спокойной ночи. — И, повернувшись, взялась за ручку двери.
Но ее холодность встревожила его; он удержал Марту, постоял в нерешительности и, буркнув: «А… к чертям», — вошел в дом.
«Неужели он станет добиваться близости сейчас?» — удивленно подумала Марта. Это казалось ей недопустимым, даже оскорбительным. Минута была упущена. Но он добился своего. А она в душе призналась, что все было совсем не так, как с Адольфом. И тотчас подавила предательскую мысль. Он же заметил с горделивым и робким смешком:
— Ты ведь первая девушка, с которой я был близок.
— Что?! — возмущенно воскликнула Марта. Она была взбешена. Но и это чувство ей удалось подавить.
— Правда, было у меня раз дело с одной проституткой в Кейптауне, но тогда я был пьян и…
Это упоминание о проститутке показалось Марте совершенно лишним.
— Сколько же тебе лет? — напрямик спросила она.
— Тридцать.
Марта промолчала. Она была потрясена. И все-таки мысль, что он избрал именно ее, восторжествовала над остальным. Она погладила его по голове, как бы подтверждая правильность его выбора, хотя не без смущения подумала, что ведь он многие годы «баловался» с девушками из Спортивного клуба. Эта мысль была так неприятна, что она постаралась тут же о ней забыть. Но в ней точно сидел насмешливый и дерзкий бесенок, упорно подававший голос, и этот голос говорил: «Как рыцарь берег себя для своей избранницы! До чего трогательно. И до чего противно!» Марта попыталась отогнать назойливого бесенка и заставить его умолкнуть. Ей это удаюсь, но он успел иронически ввернуть своим тоненьким голоском: «Хотел остаться чистеньким для будущей жены!» Марта вдруг прижалась к Дугласу и в порыве нежности принялась гладить его по голове. Потом рассказала про Адольфа. Это не было признанием, а простым изложением событий. И чем бы Дуглас ни собирался ответить на это признание — скажем, простить Марту, — сейчас ему оставалось лишь выслушать ее и примириться: ведь все их отношения были основаны на том, что каждый волен в своих поступках и оба свободны от предрассудков; к тому же Марта сообщила о том, что она уже не девушка, таким тоном, словно к нему, Дугласу, это не имеет никакого отношения. И Дуглас отнесся к признанию Марты, как она того хотела. Вскоре он уже утешал ее, а Марта, сидя на постели, прерывающимся от волнения голосом говорила:
— Просто понять не могу, как я могла допустить это. Мне подумать об этом стыдно.
Дуглас понимал, что ей стыдно не того, что она спала с Адольфом, а чего-то другого. И он успокаивал ее, хоть и не понимал, откуда этот стыд. Под конец он сказал:
— О, я знаю старушку Стеллу, она славная, хорошая девчонка и хотела тебе добра.
Марта ничего не ответила, замкнувшись в ледяном молчании и всем видом своим показывая, что даже спорить с ним не стоит. Вскоре он поцеловал ее и отправился домой.
Утром миссис Ганн, разговаривая с Мартой, улыбалась кисло-сладкой улыбкой, но Марте это было безразлично. Настроение у нее было до крайности подавленное.
Вечером, выйдя из конторы, Марта встретила Дугласа, поджидавшего ее; он сразу повел ее к себе, сказав, что им необходимо кое о чем потолковать. Она не была у него днем. Комната оказалась довольно большой, заурядно обставленной: обитые кретоном стулья и диван-кровать, на красном цементном полу — циновки из волокон кокосовых орехов. Однако у стены стоял письменный стол, заваленный блокнотами и папками, принесенными со службы. При виде этих папок Марта вновь почувствовала уважение к Дугласу. Она опять видела перед собой здравого, серьезного человека, на которого можно положиться.
Волнуясь, он сказал ей, что попал в чертовски трудное положение. Он бегал из угла в угол — на какой-то миг остановится у окна, посмотрит на улицу, вернется к столу, потрогает линейку или полистает блокнот. Марта смотрела на него и думала: «Так долго продолжаться не может». Она твердо решила взять с него обещание, что он расстанется со своей девицей в Англии. Любопытно, что ей и в голову не приходило считать себя виноватой перед этой девушкой: нет, Марта была права, разлучница — та, другая. Если бы кто-нибудь в ту минуту спросил Марту, хочет ли она выйти замуж за Дугласа, она в ужасе воскликнула бы, что скорее умрет.
И все-таки она молча сидела в его комнате, ее взор был задумчив и тревожен, но вся поза выражала спокойную, твердую решимость.
Дуглас же производил впечатление растерявшегося мальчишки. На нем были старые фланелевые брюки и белая рубашка с засученными рукавами и расстегнутым воротом. Весь он был какой-то чистенький, свежий. В Марте уже шевельнулись материнские чувства к нему. Но она сидела и ждала.
Он заговорил — сосредоточенно, взволнованно. Он говорил как бы сам с собой, прежде всего пытаясь сам разобраться в создавшемся положении, а Марта присутствовала при этом, как будто она была посторонней зрительницей. Он рассказал, что встретился с той девушкой в Кейптауне. Она приехала туда на каникулы со своей теткой. «Явилась в колонии искать себе мужа», — презрительно подумала Марта. Дуглас несколько раз ходил с ней гулять. Затем его отпуск кончился, и он вернулся в родной город, а она — в Англию. Некоторое время спустя он написал ей и сделал предложение.
— Ты хочешь сказать, что ты письменно… что ты обручился с ней по почте? — возмущенно спросила Марта.
— Ну да, конечно. Она была такая хорошая. Такая прелесть. — Он проговорил это запинаясь, и вид у него был не менее удивленный, чем у нее. — Я сказал ей, — добавил он с неожиданной твердостью и уже без тени колебания, — я сказал ей, что с женитьбой придется подождать годика два-три: пока это мне не по средствам.
Марта молчала. Ей опять показалось странным, что он так беден. И нерешительно, не желая быть навязчивой, она спросила:
— А почему ты… собственно, почему ты не мог на ней жениться?
— Видишь ли, Спортивный клуб обходится всем нам недешево. Поэтому если там часто бывать, то ни о каких сбережениях не может быть и речи.
— Тебе приходится брать взаймы?
— Нет, я никому ровным счетам ничего не должен. Но я полагал, что, женившись, обязан создать своей жене приличное гнездышко.
Это прозвучало очень по-книжному.
Марта пожала плечами, как бы говоря, что вопрос о деньгах не стоит того, чтобы над ним задумываться. Она чувствовала, что во всем этом есть какая-то неувязка, но сейчас ей было не до того. «При чем тут деньги?» — спрашивала она себя.
А Дуглас, точно беспомощный ребенок, подошел к ней и проговорил с мольбой:
— Я, право, не знаю, что делать, Мэтти!
Она принялась его успокаивать. И вскоре они уже лежали в постели. Физическая близость ничего ей не дала, но тем нежнее стала Марта относиться к нему. К концу вечера было решено, что они поженятся. Вернувшись к себе, Марта со спокойным и злым презрением прошла на заднюю веранду, сообщила миссис Ганн, которая молча и неодобрительно смотрела на нее, что выходит замуж, повернулась на каблуках и ушла в свою комнату, прежде чем та успела слово вымолвить. Затем она села и написала родителям, что выходит замуж «за молодого человека, находящегося на государственной службе», что они поженятся через десять дней и в конце следующей недели она привезет его на ферму «для знакомства». «Само собой разумеется», что брак свой они будут оформлять в бюро регистрации.
На следующее утро Марта проснулась в ужасе. Она сказала себе, что, видно, она с ума сошла — вернее, была вчера невменяема, а сегодня опомнилась. Не хочет она выходить замуж за Дугласа и вообще не хочет выходить замуж. Она представила себе Дугласа, окинула его бесстрастным критическим оком и просто содрогнулась. Она решила позвонить ему с работы и сказать, что они совершили ужасную ошибку. После этого Марта успокоилась и, почувствовав себя снова внутренне свободной, отправилась на работу. Но едва она вошла в контору, как на нее со всех сторон посыпались поздравления.

 

— Да откуда же вы узнали? — спрашивала она с досадой, но злость ее уже испарялась при виде всех этих сияющих лиц. Оказалось, что Мейзи позвонила миссис Басс из конторы, где она теперь работала, и сообщила новость. — Но откуда же Мейзи узнала? — удивилась совсем сбитая с толку Марта.
— Она сказала, что ваш… ваш жених был вчера вечером в клубе, напился по этому поводу и устроил отчаянный дебош.
Марта кивнула и, чтобы выиграть время, принялась снимать чехол с машинки. Дуглас привел ее домой в полночь. Значит, он после этого пошел в клуб? Она ясно представляла себе, что потом произошло; гнев, отвращение и какая-то неприятная тревога овладели ею.

 

Зазвонил телефон — спрашивали Марту. Оказалось — Мейзи. Спокойно и слегка насмешливо заговорила она с Мартой. Поздравив подругу с тем, что она так ловко «подцепила Дугги — кто бы мог подумать, что Дугги даст себя подцепить!» — Мейзи рассказала, что «волки» положительно разгромили город, а в клубе все перевернули вверх дном. Утром на статуе Сесиля Родса оказался ночной горшок, и все фонари были выкрашены красной краской. Пэрри, Бинки и Дуглас от четырех до семи утра хлестали бренди с дежурным полисменом, вместо того чтобы сидеть в участке (разве тюрьма создана для людей с таким положением?). Их оштрафовали на десять шиллингов каждого, и сейчас они, по всей вероятности, уже снова вершат судьбами страны.
— И Дуглас был с ними? — спросила потрясенная Марта.
— А с кем же еще? Ты разве не знаешь, как наш Дугги может разойтись?
Марта повесила трубку и увидела, что рядом стоит мистер Робинсон и хочет поздравить ее. После него подошел мистер Макс Коэн. Оба пожали ей руку, как-то особенно многозначительно улыбаясь и словно приветствуя нового члена их сообщества. Только какого? Но Марта все же поняла, что, по их мнению, она «хорошо устроилась». Это чувствовалось в каждой улыбке, в каждом жесте, даже в тоне, каким они поздравляли ее. С лица мистера Робинсона не сходила улыбка — широкая, любезная, немного грустная улыбка, которую Марте предстояло видеть на всех лицах в течение ближайших недель. Он сказал:
— Ваш жених только что звонил мне. Можете быть свободны и веселитесь как следует. Замуж выходят ведь только раз — по крайней мере, так я полагаю, — добавил он, взглянув на своих конторщиц, и они угодливо рассмеялись.
Марта задержалась у вешалки, пудря нос и стараясь понять, почему, собственно, все считают, что она хорошо устроилась. Ей это вовсе не казалось. Да и вообще — не это же главное. Она спустилась вниз — на улице ее ждал Дуглас. Его точно подменили. При первом же взгляде на него Марта почувствовала неприязнь, но постаралась побороть ее. Глаза у него были красные, пухлые щеки заросли темной щетиной, костюм измят.

 

— Пошли! — воскликнул он. — Дернем как следует, чтоб чертям тошно стало. — И он испустил такой победный клич, что прохожие оборачивались и с улыбкой смотрели на них. Казалось, весь город знал, в чем дело. — Я еще не ложился сегодня, — хвастливо заявил он, и Марта рассмеялась, хотя ее и раздражал его самодовольный вид.
Внезапно Марта поняла, что он ведет ее на квартиру к Мэтьюзам. Она остановилась и заявила, что ни за что туда не пойдет. Но оказалось, что Стелла и Дугги знакомы много лет, очень дружны и Стелла сегодня в девять утра позвонила Дугги и пригласила счастливую пару к себе завтракать.
Когда они пришли, Стелла крепко обняла Марту — в глазах ее светились самые теплые чувства и даже блеснули слезы. Она прошептала:
— Я так рада, Мэтти, дорогая. Теперь все в порядке, правда?
Стелла чуть крепче прижала к себе Марту, и это было единственным напоминанием о случае с Адольфом, хотя всякий раз, когда разговор мог коснуться этой истории, Стелла незаметно и многозначительно улыбалась Марте. Но Марта не отвечала на эти улыбки — ей казалось, что только так она может остаться верной себе. Они пили все утро. Задолго до второго завтрака Марта была уже «навеселе». Ею овладело необычайное возбуждение. За вторым завтраком они долго сидели у Макграта и предавались возлияниям. То и дело к ним подходил кто-нибудь с поздравлениями, а как только завтрак был окончен, они отправились в Спортивный клуб, куда уже начал стекаться народ, так как было около четырех. В клубе Марту и Дугласа целовали, обнимали и хлопали по спине десятки людей — их чуть не утопили в шампанском под дружный припев: «А у нас никто не думал, что можно Дугги подцепить».
Бинки несколько раз танцевал с Мартой — он был удивлен и зол, но тем не менее твердил, что она премилая детка, а потом вдруг заявил, что в воздухе, видно, носятся микробы женитьбы, все женятся, придется и ему пристроиться, пока его насильно не пристроили, — правда, теперь, когда Марта выбыла из игры, это уже неинтересно. И он горестно вздохнул — притом вполне искренне: он уже не был главою своего клуба и сознавал это.
В четыре часа утра вся компания отправилась в «Король клубов», а на заре вернулась к Мэтьюзам, и Марта с Дугласом, повалившись на диван, тут же заснули. Когда они проснулись, перед ними стояла Стелла с двумя чашками чая, прелестная в своей неряшливости: на ней был довольно засаленный красный шелковый халатик, темные блестящие полураспустившиеся косы рассыпались по плечам, точно у нерадивой школьницы. Она принялась подшучивать над любящей парой — ведь Дуглас и Марта спали друг к другу спиной и притом на расстоянии нескольких дюймов.
Дуглас заявил Стелле, что у нее грязный умишко. «Совсем как Донаван», — подумала Марта, замкнулась и стала задумчивой. Дуглас последовал за Стеллой на кухню, где они занялись приготовлением завтрака и флиртовали, пока Эндрю не разозлился. И Стелла тут же, точно по мановению волшебника, преобразилась в скромную, преданную жену, прислуживающую мужу и гостям. Она вышла к завтраку в белом полотняном платье — простеньком, как одежда медицинской сестры. Волосы ее были уложены вокруг хорошенькой головки. Она была так прелестна, что ни муж, ни Дуглас не могли глаз от нее отвести. Но Марта ничего этого не замечала, она была погружена в мрачные размышления. К счастью, завтракали поздно, и не успели они покончить с ним, как снова начались возлияния и Марта снова развеселилась.
Так продолжалось целую неделю. В конторе к Марте относились как к королеве: ей разрешалось приходить позже остальных, тратить по три часа на завтрак и даже не приходить совсем. Обе пары не расставались: Стелла с самым невозмутимым видом сразу взяла на себя роль покровительницы молодой четы, направляя их первые шаги по усыпанной цветами дороге к супружеству; а Дуглас с Мартой отнеслись к этому как к чему-то само собой разумеющемуся. И Марту закружил вихрь. Только по временам она приходила в себя и думала, что еще не поздно и надо, необходимо остановиться, а не скатываться безвольно по наклонной плоскости к браку; где-то в глубине души она была убеждена, что никогда не выйдет замуж, что еще успеет передумать. Но при одной мысли о том, что произойдет, если она возьмет свое слово назад, Марта вся холодела. Казалось, добрая половина города празднует ее свадьбу — она даже и не представляла себе, какой широкой известностью пользуется Дуглас. Спортивный клуб торжественно женил его, веселясь от души, но не без ехидства. «Волки» устраивали в честь его празднества и произносили тосты; не раз в течение вечера они толпой подбегали к нему и, несмотря на все его протесты, со смехом принимались качать, а Марта стояла рядом и смущенно улыбалась, говоря себе, что она, должно быть, какой-то урод, раз ей не нравится то, что все остальные считают таким занимательным и естественным. Смущал ее и сам Дуглас. Тот спокойный, серьезный, уравновешенный молодой человек, за которого Марта собиралась замуж, вдруг исчез — на какое-то время, во всяком случае. Дуглас кривлялся, как и все, с лица его не сходила победоносная улыбка, которая становилась еще шире, когда он входил куда-нибудь с Мартой, а к концу вечера он исчезал в толпе топочущих и орущих молодых людей, которые издавали нечленораздельное мычание, не зная, на что бы еще израсходовать свои силы.
— Бей, ломай, чтоб чертям стало тошно! — орали они.
А Марта думала о том, что уж очень все это странно: если эти оргии имели целью подстегнуть чувственность, а так оно и было, судя по многозначительным улыбкам, шуточкам и тем смущенным, горделивым и виноватым взглядам, какие Дуглас то и дело бросал на Марту, когда кто-нибудь из молодых людей отводил его в сторону и принимался поддразнивать, и за которые Марта старалась не возненавидеть его, — если целью всего этого было подстегнуть чувственность как таковую, то, очевидно, не следовало делать ее предметом общего внимания, ибо результат получался прямо противоположный. Когда будущие новобрачные возвращались после танцев полупьяные на квартиру к Мэтьюзам, им уже ни до чего не было дела; к тому же Дуглас вызывал у Марты такую неприязнь своими шуточками и видом победителя, что она, едва сдерживаясь, уверяла, будто устала, и он сразу засыпал, точно ему было все равно. Марта и в самом деле чувствовала все растущее отвращение к нему. Но, конечно, это утрясется после свадьбы. И странное дело: Марта, считавшая брачную церемонию чем-то совершенно ненужным, через что надо пройти лишь потому, что этого требует общество, сейчас мечтала о ней как о двери, которая, захлопнувшись за ними обоими, позволит им безмятежно наслаждаться романтической любовью; лежа из ночи в ночь рядом с Дугласом, она желала этой никому не нужной брачной церемонии так, как желала бы миссис Квест, окажись она на месте Марты. Но мысль эта, естественно, не могла прийти в голову Марте. Она думала о замужестве просто как о чем-то, что навсегда отделит ее от прежнего существования, причем так называемая «городская жизнь» останется позади, а жизнь эту, как ни странно, Марта уже начинала ненавидеть. И она с нетерпением ждала той минуты, когда «все это уже будет далеко позади».
Когда наступила пятница этой сумасшедшей недели, Марта уже окончательно вымоталась, все раздражало ее. На нее то и дело находили порывы тоски, хотя лицо продолжало улыбаться. И когда вечером Дуглас предложил проведать Стеллу, она заявила, что хочет побыть дома.
— Да ну, пойдем же, ведь замуж-то выходят один-единственный раз, — принялся он ее уговаривать.
И они отправились; у Мэтьюзов снова начались возлияния, но, когда Стелла выразила желание пойти куда-нибудь потанцевать, Марта заявила, что она устала и ей хочется спать.
— Фу-у-у, противная-противная Мэтти, — сказала нараспев Стелла, грозя молодоженам пальчиком с наманикюренным ноготком и глядя на них многозначительно и с любопытством.
— Ну дай ты нам, пожалуйста, немножечко, хоть немножечко передохнуть, Стелла, — с горделивой улыбкой произнес Дуглас.
Они вернулись домой. Тут Дуглас вытащил какую-то книжонку и сказал:
— С этим мы уж не наделаем ошибок, верно?
Это был трактат о браке Ван дер Вельде. Известно, что редкая молодая пара, принадлежащая к средней буржуазии, решится сочетаться браком без этого замечательного пособия, и, поскольку Дуглас видел эту книгу на полках своих друзей-молодоженов, он и купил ее.
Но вид этой ученой ультрасовременной книги оказал двоякое действие на Марту. Она, конечно, ее читала. Книга эта придала Марте уверенность, она почувствовала себя женщиной, искушенной в любви; однако то, что Дуглас именно сейчас прибег к этому руководству, почему-то рассердило Марту; «точно это поваренная книга», — заметила она про себя. Вскоре усилием воли она заставила умолкнуть неприятный голос, то и дело напоминавший ей об этом. Правда, блеск в глазах Дугласа побуждал ее сделать пробу… но тут снова заговорил раздражающий голос: «Положение С, подраздел а» — и все было убито. Марта покорно подчинилась желанию Дугласа и приняла соответствующую позу (раскрытая книга лежала перед ними), но вдруг на нее нахлынула волна отчаяния, и она буркнула, что устала, выдохлась, что «все надоело ей до смерти», села и разрыдалась.
Дуглас был поражен. Однако мысль, что все женщины таковы… и так далее, пришла ему на помощь; он ласково спросил Марту, что с ней, и стал, точно старший брат, уговаривать ее не плакать. А Марта продолжала безутешно рыдать, хотя его доброта возродила в ней любовь к нему, и они все-таки сблизились — без помощи книжных рецептов, и впервые оба остались довольны.
Он рано ушел домой, сказав, что ей надо выспаться. Он обещал не ходить в Спортивный клуб — почему-то Марте этого очень не хотелось, хотя он и не понимал почему. Проснулась Марта с таким чувством, какое бывает у заключенного перед казнью, и решила позвонить Дугласу и сказать, что не может выйти за него замуж.
Когда она встала, ей принесли письмо от матери — десять страниц, полных всевозможных упреков, где такие выражения, как «вы, молодежь», «молодое поколение», «вольнодумцы», «сентиментальные фабианцы» и «безнравственные люди», встречались в каждой фразе. Марта прочла первую страницу, бросилась к телефону, вызвала Дугласа и стала умолять его немедленно приехать к ней. Он явился через четверть часа и застал Марту в состоянии, близком к истерике. Внешне она была уж слишком спокойна, но какая-то колючая: так и сыпала остротами насчет добродетели и условностей. Потом вдруг разрыдалась и воскликнула, одновременно смеясь и плача:
— Да как они смеют? Как она смеет? Точно это не… Да если бы они только… А вообще-то им же ровным счетом наплевать, как все произошло, и…
Дуглас успокоил ее, но не стал добиваться близости, решив, что минута для этого неподходящая. Бедненькая Марта! Марта вскоре успокоилась, и Дугласа теперь уже тревожило то, что она как будто охладела не только к нему, но и ко всему на свете. Но он повторил про себя древнюю истину: «Когда мы поженимся, все образуется», — и напомнил Марте, что как раз сегодня они собирались поехать к ее родителям на ферму.
Ей, видно, не понравилось, что он счел необходимым напомнить об этом. Дуглас пошел за машиной Бинки, которую тот согласился одолжить ему, они уложили веши и отправились в путь. Марта была покорна и молчалива, а Дуглас снова стал тем серьезным и разумным молодым человеком, которого так легко было полюбить.
Муаровый асфальт отсвечивал на солнце, дорога убегала вдаль — она то поднималась на откос, то спускалась вниз, то тянулась между низкими стенами желтеющей травы, вылезавшей из спутанных зарослей прошлогодней растительности; а там, где степными пожарами была уничтожена вся зелень, из голой черной земли (пыльной и потрескавшейся, несмотря на ливни) торчали новые, шелковистые побеги, словно только что вынутые из воды. Небо было ясное, глубокое и синее, как море, и по нему плыли белые облака. А вдали густо поросший травою вельд — однообразие его нарушалось лишь бугорочками копье, поблескивавшими на солнце гранитными глыбами, — отважно сливался с небесной синевой. Оголенная земля как бы обнималась с небом, над головой ярко пылает жгучее солнце, высасывая влагу из листвы, из почвы и превращая ее в блестящее, струящееся, ласкающее марево; и вот эти-то безбрежные просторы, обозримые на многие десятки лиг, так что кружащий в небе ястреб, сверкая на солнце крыльями, кажется, висит между солнцем и огромной каменной глыбой, это открытое взору объятие вздымающейся земной груди и синего теплого неба и вспоминают те, кто жил когда-либо в Африке; об этом они тоскуют, тщетно стараясь выбросить из памяти незабываемый пейзаж. Так неужели тот, кто живет в Африке и все же тоскует по всему этому, предпочтет остаться в городе? А живя среди стен, Марта совсем забыла про это слияние неба с землей и сейчас увидела его опять глазами человека, словно вернувшегося с севера, где над землей висят туманы, испарения, мгла, где мутный холодный рассвет как будто встает в другой вселенной, а небо существует само по себе и далеко там, за дымкой, вынашивает свои радости и горести — то посветит солнцем, то покрапает дождичком, но полусонно, равнодушно, а люди на земле приемлют все, что им ниспосылается свыше, даже не взглянув вверх, на своего холодного партнера. И Марта, очутившись после города в вельде, дивилась всему точно чужестранец, а ведь ее отделяло от жизни на лоне природы лишь несколько недель, проведенных среди скорлуп и перегородок из кирпича и цемента. Она словно приехала из другой страны.
Машина мчала ее по прямой, как стрела, дороге, и ей казалось, что автомобиля словно не существует: она летела на крыльях движения, над самой ее головой висело нагое могучее солнце с грудью и чреслами, сотканными из яркого света, а навстречу ему от земли поднимались испарения и буйные, властные ароматы прорастающих влажных трав. Машина, казалось, несла Марту по воздуху, и другие машины, проносясь мимо, приветствовали путешественников вспышками солнечных отблесков на раскаленном металле. Все вперед и вперед; город остался далеко позади, а фермы еще не было видно, и между этими двумя магнитными полюсами лежали беспредельные вольные просторы нагретого голубого воздуха. Как ужасно, что надо выбирать между городом и фермой; как ужасно, что надо решать в пользу того или другого, а этот дивный полет между ними так краток и неизбежно должен кончиться. Еще задолго до того, как они подъехали к станции, восторг Марты увял и сложил свои крылья. Марта готовилась к встрече с родителями. Она должна вступить в борьбу и выйти из нее победительницей. Они промчались через станционный поселок. Марта успела заметить, что не только над лавкой Коэнов было написано «Сократ», но и вывеска валлийца исчезла. Теперь на месте ее красовалось: «Первоклассный гараж Сока». Лужа у железнодорожного полотна была полна до краев. Небо голубело в ней, а по этому миниатюрному морю плавало несколько жирных белых уток, и за каждой тянулся бурый след взбаламученной грязи.
Машина, подскочив, свернула на проселочную дорогу. Во время засухи на ней толстым слоем лежала бурая пыль. А в период дождей она представляла собою полосу маслянистой красной грязи. Сейчас, после нескольких сухих дней, грязь подсохла и затвердела, образовав глубокие рытвины и колеи там, где проезжали фургоны. Городская машина начала фыркать и дребезжать.
— По этой дороге нельзя ехать так быстро, — сказала Марта, и это были ее первые слова за целых полчаса. Потом, волнуясь, добавила: — Знаешь, мне кажется, я должна была сказать тебе… — и умолкла: ведь это же предательство по отношению к родителям. У нее вдруг мелькнула мысль, что Дугласа может оттолкнуть их бедность, но, поскольку она теперь связана с ним, она стала бы презирать себя, если бы ее оттолкнула его бедность; да к тому же ее очень смущало это предательство, которое она собиралась совершить. Тем не менее, решив предоставить фактам говорить самим за себя, Марта докончила начатую мысль: —…о моем отце. Он, собственно говоря, не был ранен — вернее, был, но легко: пуля задела лишь кожные покровы — и все же… словом, война всецело завладела его воображением. Он ни о чем другом не думает, кроме войны и своих болезней, — пренебрежительно закончила она.
— Ну, Мэтти, я ведь женюсь на тебе, а не на твоем отце, — любезно заметил Дуглас, как и следовало ожидать от благовоспитанного молодого человека.
Марта взяла его руку. И, сжимая ее, попыталась почерпнуть в этом пожатии уверенность. Тут они добрались до поворота, откуда дорога шла дальше по краю большого поля.
— Ого, вот это — это уже неплохо, — одобрительно заметил Дуглас, сбавляя скорость.
Маис стоял высокий, зеленый, точно теплое зеленое море, по которому скользили золотистые блики, и, когда стебли сгибались под ветром, из медленно ползшей машины была видна просвечивающая между ними земля. Но Марта со страхом смотрела вперед — туда, где был дом. Однако деревья вздымались сейчас во всей своей пышной красе, они скрывали низенький домишко — видна была одна только соломенная крыша. «Главное — не давай себя запугать, не уступай», — подумала она. В таком воинственном настроении прибыли они на место.
Мистер и миссис Квест поджидали их перед домом. Мистер Квест улыбался как-то неопределенно. На лице миссис Квест застыла насильственная радушная улыбка, и при виде ее Марте сразу стало не по себе. В течение всего ее детства, училась ли она в школе или гостила у друзей, следом летели письма, ужасные письма, читая которые Марта восклицала: «Она сумасшедшая; нет, она положительно сумасшедшая». И сейчас она приехала домой, исполненная решимости противостоять одержимой женщине, писавшей ей эти письма, а увидела свою мать, смущенно улыбавшуюся ей, — и это была просто уставшая от жизни англичанка с печальными голубыми глазами. Марта, еще не успев выйти из машины, почувствовала знакомую беспомощность. Дуглас взглянул на нее, как бы говоря: «Ты явно преувеличивала», — но она лишь повела плечами и отвернулась.
Дуглас пожал руку мистеру Квесту и назвал его «сэром»; он хотел было пожать руку и миссис Квест, но она опередила его, нагнулась и поцеловала в щеку, приветливо улыбаясь застенчивой улыбкой.
— Наконец-то вы явились, сумасшедшие юнцы, — шутливо заметила она. — Рада вас видеть.
Мать поцеловала Марту, на которую, как всегда в таких случаях, точно столбняк нашел, а отец любезно осведомился у нее:
— Ну, как дела, дружок? — И тут же добавил: — Надеюсь, вы меня извините: сейчас как раз передают известия, я пойду на минутку в дом, послушаю.
— Ах, боже мой, — сказала миссис Квест. — Разве это можно пропустить!
Они прошли в гостиную и включили радио. Мистер и миссис Квест, наклонившись вперед, внимательно слушали слова диктора, повторявшего заверения Гитлера, что ни к каким завоеваниям в Европе он больше не стремится. Когда диктор перешел на крикет, миссис Квест выключила радио и с удовлетворением заявила, что теперь уж до войны недолго. Мистер Квест заметил, что если Чемберлен не послушается Черчилля, то война опять застанет Англию врасплох; впрочем, это не имеет значения, так как Англия в конечном счете всегда выигрывает.
Марта только что хотела раскрыть рот и вступить в ожесточенный спор, как вдруг заметила, что Дуглас вежливо соглашается со всем, что говорят ее родители. И она, укротив свой пыл, снова села на место и стала слушать: мистер Квест как раз говорил Дугласу о том, что, согласно предсказаниям, война должна начаться со дня на день, семь миллионов сложат свои кости под Иерусалимом, Масличная гора расколется надвое (взорванная, по всей вероятности, бомбой), и Господь явится народу, чтобы отделить верующих от неверующих. Тут его голос дрогнул, и, сердито глядя на Марту, он сообщил Дугласу — ведь тот может этого и не знать, — что Марта не только социалистка (это еще полбеды, поскольку социализм — болезнь возраста), но еще и атеистка.
Марта ждала, что Дуглас скажет — он-де тоже атеист, но он лишь поблагодарил мистера Квеста за интересную беседу и попросил разрешения как-нибудь взять у него несколько брошюрок почитать.
Немного успокоившись, Марта решила предоставить Дугласу самому налаживать отношения с ее родителями, хотя что-то в ней возмущалось тем, что он обращается с ее отцом как с малым ребенком. Потом она сказала себе, что отец действительно ребенок и Дуглас абсолютно прав. Эта мысль навела Марту на горькие размышления, и она с грустью посмотрела на отца, у которого был еще более отсутствующий вид, чем обычно. Он похудел и сильно поседел. Красивые черные глаза смотрели сердито и отчужденно из-под нависших седых бровей. «Неужели он мог так измениться за такой короткий срок?» — с удивлением подумала Марта. Или, живя с ним рядом, она просто не замечала, что он становится стариком? При этой мысли сердце ее болезненно сжалось. «Пустяки, — подумала она, — почти все его болезни — воображаемые. Люди живут многие годы с диабетом». Но именно потому, что она не могла примириться с тем, что отца ее скоро может не стать, она принялась убеждать себя, что ничем он не болен. И все-таки ей хотелось приласкать его, успокоить, однако мешало то, что приходилось все время быть настороже: в любую минуту могла начаться сцена. Волнуясь, следила она за матерью, но миссис Квест вскоре поднялась и заявила, что ей надо распорядиться насчет завтрака: новый бой такой болван, что даже стол накрыть не умеет, и она принуждена все делать сама. Мистер Квест, кончив длинное рассуждение о том, что Россия — это антихрист, а потому война не начнется до тех пор, пока не произойдет новой перегруппировки сил, вдруг заметил:
— Я хотел вам кое-что сказать. — Он опасливо поглядел через плечо, не идет ли жена. — Я не мог говорить в присутствии твоей матери, она… ну, словом, она неспособна это понять. — Он смолк, глядя в землю, затем продолжал, точно и не было паузы: — Я надеюсь, вы женитесь не потому, что вынуждены это сделать? Мэтти не попала в беду? — И он смущенно посмотрел на молчавшую пару, а его болезненно-нежное белое лицо залила краска.
«Он в самом деле очень постарел», — с жалостью подумала Марта, стараясь привыкнуть к мысли, что он стал другим, — ведь она до сих пор считала его еще молодым мужчиной.
— Нет, сэр, — ответил Дуглас, — мы женимся вовсе не поэтому.
Мистер Квест недоверчиво уставился на него.
— Тогда зачем же так спешить? Это, знаете ли, может вызвать ненужные разговоры, люди болтать начнут.
— Люди! — презрительно повторила Марта.
— Да, люди, — в сердцах повторил ее отец. — Мне-то все равно, дело ваше, но людская молва порождает иной раз такие беды, что ты себе и не представляешь. — Он опять помолчал и прочувствованно заговорил вновь: — Мне бы очень не хотелось, Мэтти, чтобы ты выходила замуж, если тебе не очень хочется… Конечно, я ничего не имею против вас, Дуглас, и говорю вообще. — Дуглас успокоительно кивнул. — А если ты, Мэтти, на пути к тому, чтобы обзавестись потомством, так мы можем что-нибудь придумать при условии, что мама ничего не узнает, — сердито добавил он и снова покосился на дверь.
Слова «на пути к тому, чтобы обзавестись потомством» глубоко обидели Марту, и мистер Квест, взглянув на лицо дочери, поспешно сказал:
— Ну, если я не прав, тогда все в порядке, рад это слышать. — И он принялся рассказывать Дугласу про войну, а Марта, чьи нервы были напряжены до крайности, ждала, что он вот-вот скажет: «Это было великое событие. Теперь, правда, не принято говорить о нем, и вам, конечно, неинтересно слушать — вы только и думаете что о развлечениях».
— Да, сейчас опять начинается заваруха, но я в ней уже не буду принимать участия, меня не возьмут, я слишком стар.
Больше Марта не могла этого вынести. Она вдруг встала и выбежала из комнаты. Ей встретилась миссис Квест, выходившая из кухни. Марта приготовилась к атаке, но мать пробежала мимо нее, бросив на ходу:
— Мне же надо сделать ему укол, а я никак не вспомню, где новое лекарство. О господи, куда я могла его сунуть?
Но тут она спохватилась и, подойдя к Марте, посмотрела на ее живот и торопливо проговорила:
— Надеюсь, ты не… то есть у тебя не…
В глазах ее светился затаенный интерес, но Марта с тем отвращением, какое сама миссис Квест сочла бы нужным выказать в подобном случае, холодно отрезала:
— Нет, я не беременна.
Миссис Квест была явно разочарована и, опешив, смотрела на дочь.
— Ну, раз так… — отозвалась она. — Но если ты все-таки… Только смотри, чтобы отец не узнал, это убьет его. — И она поспешно вышла из комнаты.
За завтраком миссис Квест спросила, где они собираются венчаться и не хотят ли они сделать это в местной церкви. Однако Марта возмущенно заявила, что оба они атеисты и венчаться в церкви было бы просто лицемерием. Она ожидала возражений, но миссис Квест только посмотрела на Дугласа, вздохнула и, повесив голову, пробормотала:
— Как-то все это получается не очень красиво, а?
Вечером у себя в спальне Марта присела на край постели и стала подводить итоги: ее родители не только примирились с ее замужеством, но мать, скорее всего, даже возьмет на себя все хлопоты по устройству свадьбы. Марте уже казалось, что все это имеет большее отношение к ее матери, чем к ней самой. Дверь открылась, вошла миссис Квест и заявила, что в понедельник они с Мартой поедут в город покупать приданое. Марта решительно ответила, что не желает никакого приданого. Они попрепирались несколько минут, затем миссис Квест сказала:
— Хоть ночную рубашку-то тебе нужно иметь. — И вся залилась краской.
— А что мне прикажешь делать с твоей ночной рубашкой? — спросила Марта.
— Ну как же, моя родная, — сказала мать, — ведь это необходимо, ты даже толком не знаешь своего жениха. — И снова покраснела, а Марта покатилась со смеху. Вдруг подобрев, она поцеловала мать и заявила, что будет счастлива иметь ночную рубашку: как мило, что миссис Квест подумала об этом.
Немного замявшись, миссис Квест нерешительно спросила:
— А какое обручальное кольцо он тебе покупает?
Ни Марта, ни Дуглас не подумали об обручальном кольце, и Марта ответила:
— К чему оно мне? Да у Дугласа и денег на это нет.
Миссис Квест сняла с пальца кольцо с бриллиантиками и смущенно проговорила:
— Будь умницей… подумай, что скажут люди. Носи его на здоровье. Пусть люди считают, что… у Марни было такое прелестное колечко и…
В Марте, как обычно, вспыхнул гнев, тотчас сменившийся какой-то апатией. Она взяла кольцо и надела его на соответствующий палец. Кольцо было добротное, с пятью камнями, как того требовала традиция, но неизящное; всем своим видом оно словно говорило: «На мне пять дорогих камней — смотрите и любуйтесь». Марте оно не понравилось, к тому же холодный металл врезался ей в кожу, точно тяжелая цепь. Она поспешно сняла его и, кисло улыбнувшись, вернула матери.
— Нет, не нужно мне кольца, — сказала она.
— Мэтти, я прошу тебя, — чуть не плача, настаивала миссис Квест.
Марта в изумлении посмотрела на мать. Пожав плечами, она снова надела кольцо, а миссис Квест обняла и поцеловала дочь — и опять у нее был виноватый вид.
Когда мать вышла, Марта сняла кольцо и положила его на туалетный столик. Ей казалось, что она погибла, и ее охватил страх. Ночь, необъятная властная ночь подступала, как прилив; казалось, она вот-вот ворвется в комнату и хлынет сквозь низко нависшую над головой крышу, сквозь хрупкие глиняные стены. У Марты было такое ощущение, что дом, созданный как бы из плоти и крови самого вельда, стал ее врагом. Под крышей ютились мириады живых существ — пауки, трудолюбивые муравьи, жуки; однажды между крышей и верхушкой стены была обнаружена свернувшаяся в клубок змея, которую тут же убили. Под тонким потрескавшимся линолеумом, которым был прикрыт утрамбованный глиняный пол, шла непрерывная борьба между побегами деревьев, срубленных двадцать лет назад: мертвенно-белые, они тщетно пытались пробиться к свету. Иной раз им удавалось сдвинуть линолеум, и тогда их рубили под самый корень. Комната внушала Марте отвращение, и она подошла к окну. Звезды ярко сияли, заливая окрестность серебристым светом, над маисовыми полями стояла легкая светлая дымка. И Марте стало еще страшнее. Она взглянула на дверь в спальню родителей. Дверь была открыта. С тех пор как Марта себя помнила, эта дверь по ночам всегда стояла открытой. И Марта представила себе с чуть иронической усмешкой, как часто отец просил: «Послушай, Мэй, нельзя ли закрыть дверь? Ведь дети уже большие, не задохнутся же они во сне». Но миссис Квест никак не могла примириться с мыслью, что дверь следует закрывать. И другая дверь, ведущая в заднюю комнату, тоже всегда была открыта. Собственно говоря, ее и нельзя было закрыть, так как рама разбухла и дверь уже не входила в нее. Однако теперь эту дверь закрыли и даже заперли тяжелым болтом, каким обычно запирают кладовую от покушений туземных слуг. Марта молча обследовала дверь: разбухшая рама была просто сплющена и белела, словно только что обструганная.
Марта выскользнула в сад — в лицо ей ударил мерцающий свет звезд и слабый аромат герани. Она смотрела на темные, таинственные поля и холмы, где протекало ее детство, на огромный бугор Джейкобс-Бурга, надеясь, что сейчас в памяти оживут воспоминания. Но воспоминания не оживали, душа ее была пуста. Между нею и всем этим выросла стена, и стеной этой (она чувствовала) был Дуглас. Не успела она подумать о нем, как услышала шаги и, быстро обернувшись, увидела самого Дугласа; с улыбкой шел он к ней из спальни в дальней части дома. Он обвил ее рукой и сказал:
— Не надо быть такой колючей с родителями, Мэтти. Мы ведь, в конце концов, действительно их огорошили, а смотри, как хорошо они держатся.
Она согласилась с ним, чувствуя, однако, что даже эта небольшая уступка, эта снисходительность уже является своего рода предательством по отношению к ним.
— Вот увидишь, — успокаивая ее, сказал Дуглас, — у нас будет такая чудесная-расчудесная свадьба, тебе она очень понравится.
И Марта снова согласилась с ним. Он договорился с мистером Мейнардом, отцом Бинки, что тот сочетает их браком на квартире, которую Дуглас уже подыскал «у одного приятеля». Мистер Мейнард в виде исключения совершит церемонию на дому. А потом они отправятся в свадебное путешествие вместе со Стеллой и Эндрю — к водопадам. Марта едва слушала его, ибо считала, что вся формальная сторона не имеет никакого значения.
— Должен сказать, здесь такая дичь и глушь, что мороз по коже подирает, — заметил Дуглас.
Марта с грустью согласилась, ибо ей и в самом деле сейчас казалось, что здесь глухо и одиноко, а прежде она в вельде никогда не чувствовала одиночества. Дуглас крепче сжал ее плечи, и, поняв, что она должна последовать за ним, Марта с радостью пошла в его комнату, повинуясь обнимавшей ее горячей руке.
— Ох, скорей бы уж все кончилось! — с жаром воскликнула она. И в отчаянии повторяла это все снова, точно речь шла о неприятной и даже опасной операции.
Но, очутившись в дальней комнате, где раньше была спальня ее брата, она показалась себе ужасно смешной. Комната эта была обособлена от остального дома маленькая, тихая, с выбеленными стенами и поблескивающей соломенной крышей, низко нависшей над маленьким окошком. Легкое шипение керосиновой лампы действовало успокаивающе, и Марта даже с облегчением вздохнула, услышав крик совы, сидевшей на ближайшем дереве.
Дуглас казался ей могучим великаном, и она прильнула к нему; он успокоил ее, приласкал, и они заснули в объятиях друг друга. «Акт любви» — как это принято называть — был на этот раз вовсе не актом, ибо под этим словом подразумевается преднамеренное действие. А эти двое — хотели они этого или нет — являлись наследниками английских пуританских традиций, когда с зовом пола либо мирятся (сколько устрашенных этим зовом женщин завещали своим дочерям терпение), либо его не хотят слышать, либо слышат и начинают с ним борьбу; но, по крайней мере, два поколения бунтарей уже вступали в схватку с этими традициями, вооружившись трактатами о браке, чтобы придать себе недостающей уверенности, и то, что Марта и Дуглас занимались любовью где и когда им вздумается, было равносильно провозглашению своей независимости, как если бы они дерзко выбросили красный флаг и помахали им перед носом старшего поколения.
Утром Марта проснулась первой и увидела, что она лежит, уютно свернувшись калачиком, подле неподвижного, отяжелевшего тела Дугласа. Все тревоги и заботы, терзавшие ее вчера, казалось, исчезли. Марта про себя добродушно посмеялась над матерью, поглощенной приготовлениями к свадьбе, и весело — над отцом, который, наверно, и не заметит, что присутствует на брачной церемонии собственной дочери, если ему об этом не напомнят. Марта лежала неподвижно, чувствуя, как медленно опускается и вздымается, дыша, теплое тело рядом, и прислушивалась к ударам топора, доносившимся снаружи, — это слуга колол дрова; внимание ее привлекло пятно света, падавшее из окна на стену, — вот, отражаясь от нагретой земли, оно из белого постепенно стало желтым. Потом желтый блик закачался и запрыгал — солнце стояло сейчас вровень с росшим у дома деревом, и на фоне светло-оранжевого диска медленно заколыхались темные листья, — казалось, через комнату пронесся бриз.
Дуглас пошевелился, дружелюбно приветствуя ее:
— Здравствуй, Мэтти. — Затем он повернулся, и Марта напряженно стала ждать. — Давай попробуем вот так, — решительно сказал он, и перед Мартой мелькнуло его сосредоточенное лицо, потом она закрыла глаза и вытянулась, готовая выполнять его желания.
А сама думала с непонятной злостью: «И зачем понадобилось портить вчерашний вечер?» Она напряженно следила за малейшим его движением, боясь, что не сможет ему соответствовать, и даже не заметила, как все кончилось, но тотчас спохватилась и, по обыкновению, принялась уверять его, что было чудесно. Она нежно и ласково поглаживала его по волосам, а сама думала: «По крайней мере, вчера вечером все было чудесно». А впрочем, ей трудно было определить, что именно произошло вчера вечером, — она только пыталась вознаградить себя за сегодняшнее поражение воспоминанием о тех загадочных стихийных силах, которые владели ею вчера. Кроме того, она с тревогой думала о матери. Ей уже не казалось смешным и неважным то, что родители ее такие, а не иные. Она боялась будущего. Вернувшись к себе в комнату, Марта посмотрела на открытую дверь в спальню родителей, у которых были теперь основания упрекать ее, и решила подождать Дугласа, чтобы, чувствуя его поддержку, вместе с ним сесть за стол.
По пристальному, полному любопытства взгляду, каким мать посмотрела на нее, Марта сразу поняла, что миссис Квест заходила к ней ночью в комнату. Но ее реакция превзошла все ожидания Марты — разве такого следовало ожидать от буржуазной мещанки, заботящейся прежде всего о том, чтобы дочь ее пошла к алтарю, или, вернее, подошла к регистрационному столу, девственницей? Ее широкое, сильное, упрямое лицо с маленькими голубыми глазками под вечно насупленными бровями было сейчас обращено к Дугласу. Миссис Квест глаз не могла оторвать от суженого своей дочери. Она говорила с ним так, точно хотела ему понравиться и в то же время пристыдить его: улыбалась лукавой, слегка виноватой, но любезной улыбкой, а сама в упор разглядывала его. «У нее такой вид, точно ее лишили чего-то», — с неприязнью подумала Марта. Она была уверена, что, как только кончится завтрак, мать под тем или иным предлогом явится к ней, не в силах совладать с настоятельной потребностью обсудить то, что произошло. При одной мысли об этом Марта почувствовала такую усталость и упадок сил, что, как только они встали из-за стола, вцепилась в мистера Квеста, и миссис Квест вынуждена была удалиться с Дугласом, поняв наконец, что Марту не проймешь никакими предложениями побеседовать о свадьбе.
Мистер Квест поставил шезлонг перед домом, закурил и, откинувшись в нем, устремил взор на видневшийся за вельдом Джейкобс-Бург. Огромная синяя гора была сегодня как-то особенно отчетливо видна; она вздымалась в синее небо, разрывая в клочья облака. Марта села подле него с приятным ощущением, что она уже тысячу раз делала это. Ее кожа медленно впитывала в себя тепло солнечных лучей; она чувствовала, как нагрелись волосы у висков, и вздохнула от удовольствия, решив провести так все утро, неторопливо размышляя — не о свадьбе, этом скучном событии, которое надо пережить, а о том, что будет после. Они поедут в Англию или на юг Франции; Марта представляла себе, как они будут кататься по Средиземному морю, а отец ее думал о… О чем он мог думать сегодня утром? Немного погодя, окликнув ее по своему обыкновению: «Ну, дружок», — он заговорил, а она рассеянно слушала, отмечая про себя лишь вехи, указывавшие путь, по которому текла его мысль. А он говорил о ее брате, который (вот счастливец!) будет воевать в этой новой войне. От этих мыслей он перескочил к воспоминаниям о днях, проведенных в окопах, о неделях, предшествовавших сражению под Пасчендейлом, из которого ему удалось вырваться благодаря легкому ранению, — ведь ни один человек из его роты не выжил, все были убиты. Потом перешел на международное положение; Марта же, закурив новую сигарету, приподняла юбку, чтобы лучше загорали ноги, и вдруг спросила:
— А тебе нравится Дуглас?
Она могла бы спросить таким же тоном о каком-нибудь обычном знакомом, и ей сразу стало стыдно своего тона: видно, между нею и отцом существует более глубокое, чем ей хотелось бы, взаимопонимание, «оно лежит за пределами всей этой ерунды насчет английских евреев и войны», единство взглядов, допускающее, чтобы Дугласа рассматривали как иностранца, о котором можно высказывать любое мнение.
— Что такое? — спросил он, недовольный тем, что его прервали. Потом собрался с мыслями и заметил безразличным тоном: — О, да, он, по-моему, вполне приличный маши. — И после небольшой паузы продолжал — Так вот, значит, я говорил…
Через несколько минут Марта спросила:
— А ты доволен, что я выхожу замуж?
— Что такое? — Мистер Квест, нахмурившись, посмотрел на дочь, но, увидев ее иронически приподнятую бровь, виновато заметил: — Да, нет, ах, да… но ведь тебе совершенно все равно, как я к этому отношусь.
Эти слова были сказаны уже с раздражением, характерным для более молодого поколения, и Марта фыркнула от удовольствия. Улыбнулся и он.
— Мне кажется, ты даже не осознал, что я через пять дней выхожу замуж, — с укором сказала она.
— Что же мне прикажешь по этому поводу делать? Что-то я хотел тебе сказать. Да, не заводи себе детей — это, безусловно, только мое личное мнение, меня все это не касается, но ведь у тебя еще столько времени впереди.
— Конечно нет, — пробормотала Марта. — Само собой разумеется.
— Что это значит: «Конечно нет»? — сердито спросил он. — Вы думаете, что вы умнее своих родителей. Мы вот тоже не собирались иметь тебя, и доктор говорил, что у нас не может быть детей, а все-таки ты появилась на свет ровно через девять месяцев, день в день. И мы не спешили со свадьбой. Мы оба были в тяжелом нервном состоянии — следствие того, о чем не принято сейчас говорить, — войны, — рявкнул он, но без всякой злости, так что она лишь улыбнулась, — а ведь мы принимали все меры предосторожности — вернее, твоя мать, она же была сестрой милосердия, так что это по ее части. Вот я и решил, что надо предупредить тебя: когда люди женятся, дети имеют обыкновение появляться на свет без предупреждения.
Итак, Марта узнала, во-первых, что была нежеланным ребенком, во-вторых, что она унаследовала от обоих родителей довольно-таки расстроенную нервную систему, так что нынешнее ее состояние в сравнении с этим казалось сущим пустяком; и она лишь рассеянно повторила, что «еще много-много лет не намерена иметь детей».
Мистер Квест с облегчением заметил, что, значит, беспокоиться не о чем, и, выполнив свой отеческий долг, принялся рассказывать Марте, что он собирается делать, когда они продадут ферму. Если бы Марта слушала его, она бы заметила, что эти планы куда разумнее и конкретнее, чем обычно, но она не слушала.
Вскоре солнце стало припекать, и они перешли в тень золотистого вьюнка; теперь перед ними возвышались вершины Дамфризовых холмов. Сегодня горы казались ниже и вырисовывались более отчетливо, а скалы и деревья на расстоянии семи миль были видны так ясно, словно к ним неприложимы обычные пространственные измерения. И Марте чудилось, что достаточно перегнуться через холмы, отделяющие ее от гор, где жили африкандеры, и она сможет провести рукой по синеватым контурам этих хмурых гор, которые были сейчас озарены солнцем.
Слуга принес чай и сообщил, что Большая миссис просила передать, чтобы Маленькая миссис и Большой баас пили чай без нее, потому что она с Новым баасом ушла на огород.
— Он невероятно тактичный, правда? — с легкой иронией заметил мистер Квест. — И так мило себя держит. Ну что ж, это самый верный способ преуспеть в нашем мире. — Кажется, ее отец за всю свою жизнь не высказывал столь обобщающего и критического суждения, и Марта взглядом и почтительным молчанием как бы просила его продолжать. — Интимные отношения чрезвычайно важны в браке, — сказал он. — Надеюсь, у вас тут все в порядке. Твоя мать, конечно… и все-таки… — Он умолк, виновато взглянув на Марту, но ее почему-то охватило чувство торжества. — Ваше поколение (и в голосе его послышалось обычное раздражение) легко справляется с подобными трудностями — так мне, во всяком случае, кажется. — И он против воли взглянул на нее вопросительно. Как ей хотелось именно в эту минуту поговорить с ним по душам! Она даже наклонилась к нему и уже открыла было рот, чтобы начать, хотя еще сама не знала, о чем пойдет речь, но он поспешно заключил: — Так, значит, у тебя все в порядке… — И протянул чашку, чтобы она налила ему еще чаю.
Воцарилось молчание. Мистер Квест несколько раз повторил: «молодежь», «ваше поколение», и это парализовало Марту. Что поделаешь, если ее современники относятся с такой беспечностью к этой проблеме. Затем мистер Квест принялся рассказывать о девушке, в которую был влюблен до того, как встретил миссис Квест.
— Боже мой, как я был влюблен! — задумчиво произнес он, пытаясь придать своему тону шутливость. — Боже мой, боже мой, до чего же было чудесное время! Но ведь это случилось до моей женитьбы и до войны, так что тебе едва ли будет интересно. — Он умолк, глядя на Дамфризовы холмы; на лице его играла мечтательная улыбка, седые брови поднялись, словно подчеркивая то удовольствие, с каким он смаковал свои воспоминания; время от времени он поглядывал на Марту и тотчас отводил глаза, точно взор его мог выдать мысли, в которых он не хотел признаться.
А Марта чувствовала себя несчастной и с нетерпением ждала, чтобы Дуглас поскорее вернулся с огорода.
Вскоре после второго завтрака они стали собираться в город. Всю дорогу Марта твердила себе, что последнее препятствие преодолено: она «добилась» разрешения родителей. Она сказала это с усмешкой и в то же время с досадой: у нее возникло такое чувство — весьма непонятное для девушки, упорно отрицающей формальности, — что в ее посещении отчего дома что-то было не совсем так, как надо. Она должна была вступить в борьбу (во всяком случае, так ей казалось), столкнуться с настоящим сопротивлением и выйти из этой схватки победительницей, которую наконец благословляют рыдающие родители. И уж конечно, должен был наступить критический момент, перелом. Горе романтическим натурам, которые вечно жаждут этих «решающих моментов», этих чудесных поворотов, когда вдруг все проясняется, прошлое отходит в тень, остается позади, а впереди открывается ясное, безоблачное будущее! И Марта, оглядываясь на эти дни, проведенные у родителей, чувствовала лишь одно — ее одурачили: и отношение матери к ее браку, и отношение отца было в равной мере неправильным и порочным.
Она, по обыкновению, пожала плечами и перестала об этом думать: скоро дверь захлопнется, и прошлое останется позади, а вместе с ним и все ошибки и беды, относящиеся к ее жизни в городе. До свадьбы осталось всего каких-нибудь пять дней. Она спросила Дугласа, на чем же они с миссис Квест порешили, нарочно придав своему вопросу саркастический оттенок, но он не заметил этого. Он, наоборот, принялся уверять ее, что все будет чудесно и превосходно. Он продолжал расписывать ей все в подробностях, а Марта слушала и удивлялась: значит, Спортивный клуб не примет никакого участия в их свадьбе, а она-то рассчитывала, что все они, конечно, будут присутствовать — и «волки», и их девственные подруги. Дуглас же тем временем говорил — точно и не был одним из заправил клуба, — что «все надо делать втихую, чтобы эти сумасшедшие не испортили нам праздника». И добавил с гордостью и стыдом, что, если Бинки узнает, где и когда будет свадьба, он устроит такую свалку — чертям станет тошно. Мистер Мейнард обещал держать все в тайне даже от собственного сына.
Когда они въехали в город, было уже довольно поздно, ибо Дуглас заезжал навестить приятеля-фермера, занимающегося разведением табака. Марта случайно взглянула в сторону клуба и увидела толпу, собравшуюся под ярко освещенными деревьями.
— Давай проедем мимо, — предложила она. Они так и сделали. — Что там происходит? — На тротуаре стояли боком три ящика, на них — трое мужчин. — Митинг под открытом небом? — заметила Марта.
— Банда психопатов, — иронически отозвался Дуглас.
Марта холодно спросила, что он видит плохого в митинге под открытым небом, но он нахмурился и ничего не ответил — вид у него был встревоженный. Проехав немного дальше, он остановил машину, и они высунулись в окно — луна светила ярко, и все было отлично видно. Толпа состояла сплошь из белых, и всего пять-шесть кафров стояли позади, чтобы можно было в любую минуту улизнуть, если к ним начнут приставать. А рядом выстроились полисмены — белые полисмены — и с интересом взирали на это, по их мнению, скандальное происшествие — так же, впрочем, как и большинство слушателей. Оратор был коренастый и плотный парень с растрепанной рыжей гривой; отдельные слова — он говорил с ирландским акцентом — долетали до Марты и ее спутника; Марта расслышала: «человечество», «втягивают в войну», «фашизм» — и взглянула на Дугласа, убежденная, что он взволнован не меньше ее. Но он напоминал чиновника, не знающего, как реагировать на совершенно новое для него явление. Митинг на открытом воздухе — это что-то необычное, не вполне законное и, следовательно, заслуживающее осуждения. Все очень просто. У Марты упало сердце при виде его хмурого, надутого лица. И она поспешила отвернуться от него. Уж очень красиво было зрелище: деревья блестели яркой зеленью, и казалось, будто смотришь на них сквозь толщу воды; они слегка шелестели в легком ветерке. А над головой тихо плыли озаренные луною облака. Свет падал на рыжую голову оратора, его глаза блестели. Марте трудно было разобрать, о чем он говорит. А говорил он о необходимости объединиться с Россией, чтобы разгромить Гитлера; слушатели молча, настороженно внимали ему: что ж, общественное мнение допускает такую возможность, но не одобряет ее. Тут Марта, вглядевшись в темноту позади трех людей, стоявших на ящиках, увидела Джосса, Солли и Джесмайн Коэн, а с ними были те, с кем Марта познакомилась, когда ездила к школьному директору пить чай. Среди них она увидела высокую стройную молодую женщину со светлыми косами, уложенными вокруг головы, как носят учительницы, и страстно позавидовала. Ей захотелось выйти из машины, подойти к Коэнам и остаться с ними. Желание это пробудилось в ней и тут же погасло — она устало пожала плечами: ведь пришлось бы все ломать, перестраивать всю свою жизнь. И Марта торопливо отвернулась, опасаясь, как бы Джосс и Солли не увидели ее, боясь, что они осудят Дугласа; а она хорошо представляла себе, каким тот им покажется. Тут она заметила, что Дуглас с холодной враждебностью смотрит на нее.
— Ну что, хватит? — спросил Дуглас, точно остановил машину только ради того, чтобы Марта могла послушать. И включил мотор.
— Как ты привык к условностям, — язвительно заметила Марта, когда машина покатила по улице.
— Из кожи вон лезут, только бы привлечь к себе внимание, — бросил он, почему-то покраснев от злости и выкатив глаза.
Никогда еще Марта не видела его таким. Сдержанно, однако не скрывая своей неприязни, она заметила, что митинги для того и устраиваются, чтобы привлечь внимание публики. Дуглас нажал изо всей силы на акселератор — мотор захлебнулся, застрекотал и замер. Они молча катились по инерции; Дуглас тщетно старался завести мотор. Наконец это ему удалось; тогда он повернулся к Марте и сказал тоном капризного ребенка:
— Если ты передумала, Мэтти, то сейчас самое время сказать об этом.
— Насчет чего? — спросила Марта, хотя отлично знала, что он имеет в виду.
Он покраснел еще больше и надулся, глаза его сверкали. Марта никак не могла понять, почему он так взбеленился. Она спокойно спросила: неужели стоит возмущаться митингом, которому не сочувствуешь? Дуглас не ответил. Он тяжело дышал. Марта удивлялась все больше, и одновременно в ней росло отвращение: какой он противный, страшный — покраснел и надулся, как индюк, шея так и выпирает из воротничка. Она сказала себе, что сейчас самое время от него избавиться, сейчас она сможет это сделать, ей незачем выходить за него замуж; и вместе с тем Марта знала, что замуж за него она выйдет, — не может она иначе, все идет к этому, хочет она или нет. И в то же время внутренний голос спокойно говорил ей, что этот брак будет недолгим, но голос этот не успел дойти до ее сознания; Дуглас повернулся и, сдержанно и мягко, ибо ярость его уже прошла, спросил, не передумала ли она. Марта ответила, что нет.
Они проехали прямо на квартиру к Мэтьюзам, где их посадили за стол и накормили, а главное — напоили.
На следующий день Марта с Дугласом переехали на новую квартиру, где Бинки и его дружки не могли их найти, — они жили там, точно в осажденной крепости. Продукты им приносили Мэтьюзы. Все четверо провели это время в бурном веселье, точно это был непрерывный пикник. Но помимо развлечений были и дела: надо было повесить портьеры, расставить мебель, и Стелла, конечно, взялась за это. Марта только удивлялась тому количеству вещей, которые Дуглас накупал без разбору — лишь бы это нравилось ему или ей: фургоны поставщиков подъезжали к дому по нескольку раз в день с коврами, буфетами, тюками.
— Послушай, дорогой мой, — наконец сказала Марта с тревогой, — если у тебя нет денег, зачем же приобретать все это?
Но он издал победный клич и заявил, что человек женится только раз в жизни.
— Ты же говорил, что едва сводишь концы с концами, — стояла она на своем; вместе с тем спросить его напрямик и выяснить, каково состояние его финансов, ей казалось непростительной бестактностью. Кроме того, он же заплатил за нее долг в сорок фунтов, образовавшийся оттого, что она не могла прожить на свое жалованье, и поэтому ей было теперь особенно неловко приставать к нему с расспросами.
Дуглас сказал ей, что у него есть сбережения — около сотни фунтов, да он еще застрахован на крупную сумму и может кое-что оттуда взять. Это противоречило тому, что он говорил прежде, но Марта, как обычно, только пожала плечами. Квесты никогда не отличались особой практичностью.
Накануне свадьбы будущие молодожены получили от мистера Квеста следующее письмо:
«Дорогой Дуглас!
Жена говорит, что я должен был выяснить, каково Ваше финансовое положение, а я забыл это сделать, но у нее, как видно, есть вполне точные сведения, которые дают основание считать, что с этим вопросом все обстоит благополучно».
Тут раздражение, вечно таившееся в душе мистера Квеста, точно отравленный родник, прорвалось наружу и дало себя знать:
«Тем не менее, выполняя поручение моей жены, я решил официально выяснить, в состоянии ли Вы должным образом содержать мою дочь, — этот вопрос может, естественно, возмутить Вас, поскольку сам я не был в состоянии создать ей подобающую жизнь. Видимо, моя жена в свое время подробно обсудит все это с Вами. Она сказала мне, что мы должны дать белье и одеяла, но, поскольку мне предстоит вносить в Земельный банк проценты по моему долгу, я надеюсь, Вы отговорите мою жену от излишней щедрости.
Искренне Ваш.
Альфред Квест.
Надеюсь, что приготовления к свадьбе идут полным ходом. Уговариваю жену приехать в город только в самый день торжества; думаю, что Вы это одобрите».
Это письмо развеселило Дугласа и вызвало на его лице улыбку; Марта же думала только о том, чтобы отцу удалось подольше задержать мать на ферме, хотя она и сомневалась, что его попытки увенчаются успехом. Но Дуглас, испустив победный клич, вдруг начал исполнять в комнате военный танец: он кружился среди бутылок, свиных рулетов и яиц, подражая военной пляске, и все твердил:
— Порядок, у нас порядок, да?
Уж очень он был всем доволен: свадьба должна получиться на славу, ибо готовились к ней самым серьезным образом.
Все приглашенные были «старыми» друзьями Дугласа, Марта о них до сих пор даже не слыхала. Например, мистер Мейнард, всеми уважаемый судья; когда Дуглас упоминал о нем, в его голосе звучало удовлетворение. Или какая-то миссис Тальбот; Марта слышала, что это всеми уважаемая и очень богатая дама, которая, оказывается, знала Дугласа «чуть ли не с пеленок». В качестве свадебного подарка она подарила им чек на солидную сумму. На свадьбе должен был присутствовать также член парламента, некий полковник Бродшоу, друг отца Дугласа. Попозже, чтобы выпить бокал шампанского, обещал заехать начальник департамента с женой: в тот день в саду Дома правительства предполагался пикник, который они, бесспорно, не могли пропустить даже ради свадьбы.
Дуглас постарался также внушить Марте, что «волки» — хотя Дуглас как бы и не причислял себя к ним — тоже молодые люди с будущим, они — опора и надежда города. Марта смутилась, но поспешила успокоить себя мыслью, что они с Дугласом все равно отсюда уедут — ведь они собираются в Европу.
Когда Дуглас спросил Марту, кого она хотела бы пригласить, Марта удивленно взглянула на него и сказала, что ей все равно. Она по-прежнему считала, что все это не имеет никакого значения, — важно лишь как можно быстрее пройти через неприятную процедуру. А поскольку это чувство не покидало ее до самого конца, не станем его описывать словами Марты. Что же до миссис Квест, то она слишком была расстроена, чтобы можно было описать ее чувства: когда она в десять часов утра прибыла, чтобы «одеть невесту», спальня уже была полна гостей, а Марта наспех укладывала вещи, разбросанные по кровати, наваленные на туалетном столике и даже на полу.
Марта «себя не помнила от счастья». Таковы были, во всяком случае, впечатления Стеллы и миссис Квест, которыми они поделились, с ледяной вежливостью оспаривая друг у друга право расставить закуски на буфете. Обе женщины с первого взгляда возненавидели одна другую и поэтому не расставались весь день. Марта и Дуглас смеялись и подшучивали друг над другом и над этой свадьбой, нарушавшей все традиции, ибо молодые продолжали укладываться, хотя их непрерывно осыпали конфетти и заставляли то и дело пить шампанское. Подошло время второго завтрака: человек двадцать подвыпивших гостей уже шумели в крошечной квартирке, ели сэндвичи и пили вино, а в уголке, с покорным, но несколько раздраженным видом сидел мистер Квест; когда Стелла оказывалась поблизости, он флиртовал с ней, но это случалось не часто, ибо этой молодой особе приходилось не спускать глаз с миссис Квест.
Итак, можно сказать, что торжество началось примерно в десять часов утра — такой «торжественной минуты», когда бы миссис Квест прочувствованно благословила покидающую ее дочь, просто не было. Вскоре после второго завтрака прибыл мистер Мейнард, подтянутый и корректный. Он пожал Дугласу руку и назвал его «сынок», был очень мил с Мартой, только просил не слишком тянуть: ведь ему еще предстоит сегодня сочетать четыре счастливые пары, и если церемония затянется, то «он никогда не кончит». Миссис Квест бросилась за мужем: должен же он благословить Марту, — она не поняла, что в этом нет необходимости, это же не венчание.
Наступила долгая пауза, во время которой все невольно расчувствовались: Марте пришлось подписать около девяти различных документов.
— Да тут по три экземпляра! — воскликнула она в отчаянии.
Миссис Квест зашикала на нее, а Дуглас примирительно сказал:
— Ничего, Мэтти, уж лучше сразу со всем покончить.
А что она подписала, Марта понятия не имела.
Мистер Квест, видя, что в его присутствии нет надобности, отошел к Стелле, которая могла теперь уделить ему внимание и окончательно пленила его. Она была сегодня необычайно привлекательна. На ней было узкое черное платье, на голове — шляпка с ниспадающими ярко-зелеными перьями — словом, настоящая столичная модница, попавшая на сборище безвкусно одетых жителей колонии. Марта была одета ужасно — она знала это, но решила, что это неважно.
Миссис Квест, волнуясь, стояла позади Марты, у ее левого плеча, и, когда наступила критическая минута и на палец невесты должны были надеть кольцо, она схватила Марту за локоть и вытолкнула вперед ее руку — причем все видели, как Марта обернулась и сердито прошипела:
— Кто все-таки выходит замуж, ты или я?
У женщин на глазах заблестели слезы, все кинулись целовать и поздравлять новобрачных, зазвенели бокалы. Так Марта Квест вышла замуж в теплый мартовский день 1939 года, в столице английской колонии, расположенной в центре огромного африканского континента. Она, правда, очень мало из всего этого запомнила. Помнила только, что была страшно рада, а вместе с тем на душе ее точно гиря лежало гнетущее ощущение горя. Припомнила (когда со временем важное отделилось от неважного), что кто-то сказал, будто Гитлер аннексировал Австрию, и все закричали, что этого не может быть. Марта же сказала себе, что надо спешить, спешить во что бы то ни стало, терять времени нельзя.
Она припомнила также, как миссис Квест пожимала руку мистеру Мейнарду, когда они с Дугласом и Стелла с Эндрю уже выходили из дому, отправляясь в свое совместное свадебное путешествие (Стелла объясняла всем и каждому, что у нее до сих пор так и не было свадебного путешествия), и на широком мужеподобном лице миссис Квест играла любезная и робкая улыбка, а мистер Мейнард, относившийся к жизни и к людям с удивительной терпимостью, улыбался ей в ответ.
— Нет, вы должны согласиться со мной, мистер Мейнард: это такое облегчение, когда знаешь, что твоя дочь хорошо пристроена!
— К сожалению, у меня нет дочери, — ответил мистер Мейнард, — но если бы она у меня была, я прежде всего позаботился бы об этом. — Он посмотрел на часы, невольно нахмурился и добавил: — Прошу извинить, но мне надо торопиться: меня уже ждет следующая пара. Просто не понимаю, что это нашло на нашу золотую молодежь: не помню ни одного года, чтобы было столько свадеб.
И, наскоро бросив вслед удаляющейся машине горсть конфетти, он зашагал к зданию суда, до которого было совсем близко.
На полпути он снова увидел свадебную машину, которая пыталась свернуть в переулок и таким образом уйти от шести преследовавших ее машин.
— Стая напала на след, — пробормотал он, заметив Бинки, высунувшегося из передней машины; рот его был широко раскрыт — он что-то кричал беглецам, его глаза горели. Затем его машина промчалась, срезая угол тротуара. И забуксовала. На нее налетела та, что мчалась следом. Взвизгнули тормоза, посыпались стекла, раздались возгласы, крики. А машина Мэтьюзов, точно в насмешку, покачиваясь, мчалась все вперед по шоссе, ведущему на юг.
Мистер Мейнард быстро отвел глаза, чтобы не видеть происшествия: ведь ему, по всей вероятности, придется разбирать это дело в суде — если, конечно, дело дойдет до суда: надо думать, у этих юнцов хватит здравого смысла избежать огласки. Право же, дальше идти некуда: неужели ему придется судить Бинки по обвинению в… А в чем, собственно? Он оглянулся. Столкнувшиеся машины были окружены толпой девушек и юношей, но никто не спорил и не препирался, а все смотрели на лежащего негра, которого, видимо, они сбили. «Вот проклятый мальчишка», — сердито подумал мистер Мейнард, разумея своего сына. Мистер Мейнард зашел за угол и осторожно выглянул. Нет, негр поднялся и стал отряхиваться. И вдруг словно разверзлись небеса и полил серебряный дождь — это «волки» забрасывали негра серебряными монетами, хлопали его по плечу, уверяли, что он вполне здоров: ни одной косточки не сломано. И затем кинулись к машинам, которые не были повреждены, чтобы снова гнаться за автомобилем Мэтьюзов.
А мистер Мейнард, потрясенный и глубоко несчастный, пошел дальше. Никакого чувства ответственности, сплошная пустота, думал он о молодежи. Считают, что им все позволено, раз они могут потом откупиться… Мысли его перескочили на события в Европе. Он был либералом старого, добропорядочного толка: надеялся, что войны не будет, и знал, что она все-таки будет. И вдруг сказал про себя: «Бедные ребята, пусть веселятся, пока можно!..» Да что это с ним? Откуда у него эта примитивная чувствительность, отравляющая всех нас во время войны? Он узнал это чувство и, стараясь поскорее прогнать его, уже медленнее пошел дальше. Еще целых четыре свадьбы. «Ну что ж, — цинично подумал он, — будет работа и суду — разводить эти четыре пары, когда настанет время». А с теми, кого он только что связал узами брака, это составит пять. «Женился на скорую руку да на долгую муку» — в эту истину он твердо верил, хотя до женитьбы ухаживал за своей будущей женой больше года и знал, что разлюбил ее лишь пятнадцать лет назад.
«Ну вот Дугги и женился, — думал он, — это правильный шаг; от Бинки я, пожалуй, не могу этого ждать». И одинокий, стареющий человек с грустью стал мечтать о том, как было бы хорошо, если бы у него были внучата: ведь для такого человека, как мистер Мейнард, иметь сына вроде Бинки — все равно что не иметь его совсем.

notes

Назад: 2
Дальше: Примечания