Глава восемнадцатая
Двойная угроза
Карлос попытался начать все заново — все равно так, как раньше, жить больше не получалось. Дом казался ему пустым и холодным. Вся семья в одночасье покинула эти стены, словно спасаясь бегством от кого-то. Неужели от него самого?
Иногда ему казалось, что он ненавидел и Кораль, и детей, если, конечно, можно испытывать это чувство, обливаясь слезами над очередной солидной рюмкой старого крепкого рома. При этом Карлос с ностальгией смотрел на фотографию жены, так сильно ненавидимой. Отчаяние и одиночество стали его постоянными спутниками и единственными собутыльниками.
Он изо всех сил пытался понять, что же произошло в тот ужасный день, но все было напрасно. Никакого здравого объяснения поступку жены муж не находил.
Больше всего на свете ему хотелось повидаться с дочерью. Как-то раз Карлос не выдержал и подъехал к детскому саду, в подготовительную группу которого ходила Диана. Занятия только-только закончились. Он прижался к решетке ограды и высматривал знакомый силуэт в толпе мальчиков и девочек в одинаковой форме, выбежавших из дверей.
В эти мгновения Карлос почти забыл о боли в шее и спине и о страшных переменах, случившихся в его жизни. Он не узнавал сам себя. В последнее время его сердце частенько давало сбои, помимо болей в позвоночнике у него стали слабеть и непроизвольно дрожать руки и ноги. Карлос даже боялся, что чересчур взволнуется при встрече с Дианой и не сможет стоять на ногах.
Он увидел знакомую фигурку и радостно шагнул ей навстречу, чувствуя себя полным сил, готовым свернуть горы. Лишь эмоции остались неподвластны его воле. Карлос, сам того не заметив, расплакался от счастья, когда Диана радостно бросилась ему навстречу.
— Папа! — весело кричала она во весь голос.
Малышка, конечно, собиралась прыгнуть ему на руки, как это делала раньше, но Карлос вовремя удержал девочку, чтобы не повредить еще больше больную спину. Он просто обнял ее и нежно прижал к себе.
— Ой, папа, а что это на тебе такое?
— Это специальный воротник.
— А можно я напишу на нем что-нибудь или нарисую, как тогда, когда ты сломал ногу и она была в гипсе?
— На этот раз не получится, милая. Во-первых, писать на этой штуке неудобно, во-вторых, я все равно не смогу увидеть, что ты там напишешь или нарисуешь. В этом воротнике даже голову повернуть трудно, не то что наклониться. Честно говоря, очень неудобная штука.
— А как же ты переходишь улицу, если не можешь посмотреть ни направо, ни налево?
— Я иду через дорогу только по сигналу светофора, когда зажжется зеленый. По «зебрам» стараюсь не ходить, так, на всякий случай.
— А где ты был все это время?
— Уезжал в командировку. Работы было много. Разве мама тебе об этом не сказала?
— Нет.
— А что она говорила?
— Ты заболел и лежишь в больнице.
— Да, сначала так и было. Тогда мне этот воротник и надели.
— А сейчас ты уже выздоровел?
— Почти. А теперь, когда увидел тебя, чувствую себя совсем замечательно.
Такое объяснение, похоже, полностью удовлетворило Диану, и она немедленно протянула отцу свой альбом.
— Посмотри, чем мы сегодня занимались на уроке рисования.
В этот момент Карлос увидел, что к ним подходит Кораль. Она не ожидала встретить его здесь, около детского сада Дианы, и на мгновение замешкалась. Тем не менее женщина быстро взяла себя в руки и твердо решила не проявлять ни малейших признаков сочувствия или слабости по отношению к этому человеку. Карлос все понял по выражению лица жены и тоже напрягся.
— Диана, подожди нас там, у калитки. Я сейчас приду, — сказала Кораль.
Девочке такой оборот событий вовсе не понравился, но она почувствовала всю строгость маминого распоряжения, поэтому предпочла выполнить его без лишних расспросов и даже не попыталась что-либо возразить. На самом деле ей очень хотелось побыть еще немного с папой, показать ему рисунки и рассказать все новости своей напряженной, полной событий жизни.
— Это же моя дочь! — взмолился Карлос. — У тебя что, совсем сердца нет?
Кораль молча и враждебно смотрела на него. Он выглядел плохо, как, впрочем, и подобало смотреться любому человеку вскоре после операции. Судя по всему, Карлос чувствовал себя, мягко говоря, тоже неважно, но Кораль теперь не было дела ни до его переживаний, ни до самочувствия. Она больше не желала видеть этого типа рядом со своей дочерью.
«Судя по всему, мне придется обратиться к юристам. Пусть они подготовят все документы, необходимые для того, чтобы судья запретил Карлосу приближаться к детям», — подумала мать и приказала отцу:
— Держись от нее подальше.
— Но почему? По какому праву ты запрещаешь мне общаться с детьми?
Кораль огляделась. Вокруг было много детей и родителей, заехавших за ними после занятий. Напряженный разговор могли услышать посторонние. Она жестом предложила Карлосу отойти в сторонку, где можно было поговорить. Ему эти предосторожности показались надуманными, если не лицемерными, но он решил не осложнять ситуацию и молча пошел следом за Кораль.
Она обернулась, посмотрела ему в глаза и с самым серьезным видом заявила:
— Если ты еще хоть раз прикоснешься к ней, то я заявлю на тебя в полицию.
Карлос не верил своим ушам. Может быть, он все-таки неправильно ее понял?
— Я не могу уразуметь, о чем ты вообще говоришь. Заявишь в полицию? На меня? Но за что? За то, что я дал пощечину Нико?
— Дело не в этом. Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю.
— Кораль, я ничего не знаю и не понимаю! Клянусь, я понятия не имею, почему ты так на меня рассердилась, ушла, почему забрала детей, а теперь угрожаешь полицией!
Жена внимательно наблюдала за мужем. Она слишком хорошо его знала, поэтому могла понять, что сейчас он не лгал и был абсолютно искренним. Похоже, Карлос действительно не подозревал о том, что стало ей известно.
— Хорошо. Ты, надеюсь, в курсе, что развратные действия в отношении несовершеннолетних являются уголовным преступлением?
Карлос на несколько секунд словно оцепенел. Он смотрел на жену как на незнакомого человека, к тому же говорящего на непонятном языке. Ему потребовалось время, чтобы хоть в какой-то мере осознать, в чем его обвиняют.
— Каких несовершеннолетних? Ты что, имеешь в виду Диану?
Кораль оглянулась. Дочка стояла у ворот садика и о чем-то болтала с подружками, но было заметно, что девочка переживала. Она то и дело посматривала в сторону родителей.
Карлос тяжело дышал, ему словно не хватало воздуха.
— Подожди, ты считаешь, что я… Господи! Да ты… ты, наверное, совсем с ума сошла! Не понимаю, как тебе в голову пришло обвинить меня в такой мерзости!
Кораль не могла не отметить, что Карлос вел себя как человек, искренне возмущенный нелепостью и чудовищностью обвинения, выдвинутого против него. Судя по всему, он и в самом деле не понимал, что могло натолкнуть ее на такие мысли.
— Нет, если ты настаиваешь, то мы можем развестись, — заявил Карлос. — Так прямо и скажи. Вовсе не обязательно прибегать для этого к такой… гадости.
На мгновение в душу Кораль даже закрались сомнения. Слишком уж искренним и неподдельным было изумление, даже отчаяние мужа. Что-то здесь не сходилось, никак не клеилось.
Но мать уже давно для себя все решила.
— Держись от нас подальше, — ледяным голосом произнесла она.
Карлос с трудом держался на ногах, поэтому ему пришлось ухватиться за решетку школьной ограды. Больше всего он сейчас боялся упасть. Отцу семейства казалось, что воротник непременно должен был расколоться и вонзиться острыми краями ему в горло. Впрочем, сердце Карлоса уже все равно было растерзано на куски жестокими обвинениями жены.
— По-моему, ты совершаешь страшную ошибку, — пробормотал он.
Она повернулась к нему спиной и стремительным шагом направилась к выходу со школьного двора. У Карлоса не было сил передвигаться столь же быстро. Он не успел ни возразить что-либо, ни побыть с Дианой хотя бы еще мгновение. Муж вынужден был всего лишь бессильно смотреть вслед Кораль, которая взяла дочь за руку, вывела ее на улицу, достаточно бесцеремонно посадила в машину и захлопнула дверцу.
Карлос стоял неподвижно, опершись на школьную ограду и прислушиваясь к сбивчивому ритму пульсации крови в висках. Шея болела просто нестерпимо. В эту минуту он больше всего на свете хотел умереть прямо здесь, не сходя с места.
Диана ничего не понимала.
«Как же так? — думала она. — Мама велит мне садиться в машину, а папа остается в детском саду. Почему он с нами не едет, если уже чувствует себя хорошо?»
Кораль тем временем пристегнула девочку ремнем безопасности и срывающимся голосом напомнила ей, чтобы та не болтала ногами и не пачкала сиденье. Несмотря на поток возражений со стороны дочери, она села за руль и завела машину.
— Папа! — кричала Диана, пытаясь развернуться на сиденье и посмотреть в заднее стекло.
— Он остался в садике, чтобы поговорить с воспитательницей.
— Вы с ним поругались?
— Ты лучше расскажи, что вы сегодня рисовали на уроке.
— Потом расскажу. Я папе хотела показать рисунок. У него еще такая штука на шее. А мы сейчас куда поедем, домой?
— Нет, дорогая, пока нет.
— А почему не домой? Я хочу, чтобы папа поехал с нами!
— Детка, ты видишь, я сижу за рулем. Значит, мне нельзя разговаривать. Диана, успокойся, я тебя прошу.
Кораль через зеркало заднего вида бросила последний взгляд на сиденье, убедилась в том, что Диана надежно пристегнута, и отъехала от детского сада.
— Когда придет папа? Когда придет папа? — повторяла девочка. — Почему он не поехал с нами, если уже не в больнице и доктора больше не запрещают с ним видеться?
Еще ей хотелось знать, из-за чего папа такой грустный, почему родители поругались.
«Почему он не поехал вместе с нами? Почему мы не едем домой? Почему мама как будто убежала от папы? Почему?.. Почему?!»
Кораль казалось, что ее голова вот-вот взорвется.
Диана не столько поняла, сколько почувствовала, что мама не на шутку рассержена, и на некоторое время замолчала.
— Извини, дорогая, просто сейчас я не могу говорить с тобой. Когда человек сидит за рулем, ему лучше не отвлекаться. — Этими словами Кораль постаралась заполнить напряженную тишину, повисшую в машине. — Если будешь вести себя хорошо, то я куплю тебе мороженое.
— А что, я плохо себя вела?
— Нет, милая. Я только прошу тебя немного помолчать.
Кораль нужно было и самой немного побыть в тишине, чтобы привести свои мысли в порядок. Судя по всему, Карлос совершенно искренне отстаивал свою невиновность. Чутье подсказывало женщине, что он не лгал. Она достаточно хорошо знала этого человека и умела читать его мысли по глазам. Тем не менее все улики работали против него. Кроме того, обвинение подкреплялось и свидетельскими показаниями. Саму Диану, впрочем, до сих пор никто об этом не спрашивал. Кораль просто не хотела беспокоить девочку, давать ей повод для лишних переживаний и тем самым, вполне возможно, дополнительно травмировать детскую психику.
Все же оставаться в неведении для матери было невозможно. Кораль подъехала к киоску с мороженым и остановила машину. Внимание Дианы мгновенно переключилось с семейных проблем на бесконечные шеренги контейнеров с разноцветным лакомством, расположенным как раз на высоте ее глаз. Мама разрешила ей выбрать любое, за исключением ромового с изюмом.
После долгих размышлений Диана остановила свой выбор на двух шариках — шоколадном и фисташковом. Она, как завороженная, следила за действиями волшебницы, стоявшей за прилавком. С точки зрения Дианы, умение в одну секунду создать из бесформенной массы два идеально ровных шарика могло быть сравнимо с самым настоящим колдовством.
Кораль попросила себе сливочное мороженое со вкусом лимона. Потом мама с дочкой, как это было у них заведено, дали друг другу попробовать из своих стаканчиков.
Они огляделись, нашли свободную скамейку под деревом и с удовольствием расположились в тени.
— Мама, ты больше не сердишься?
Кораль только улыбнулась в ответ и погладила дочь по голове.
Диана сидела на краешке скамейки, болтала в воздухе ногами и увлеченно лизала мороженое. Мать с умилением наблюдала за ней и вдруг непроизвольно вздрогнула. Воображение нарисовало ей чудовищную в своей омерзительности картину, которую она тотчас же попыталась выбросить из головы. При этом Кораль поняла, что просто не имела права оттягивать и дальше неприятный разговор.
— Послушай, Диана, я хотела тебя кое о чем спросить. Вопросы серьезные и важные, а еще они очень трудные — и для тебя, и для меня. Нужно было давно с тобой об этом поговорить, но все как-то не получалось. Впрочем, это не важно. Давай Попробуем сейчас.
— Это что, новая игра?
— Нет, детка, это не игра. Поэтому отвечать нужно по-честному, ничего не придумывать и ни о чем не умалчивать.
Диана согласно кивнула. Правду так правду, почему бы и нет?
— Хорошо, давай начнем. Только еще раз прошу, говори только правду, самую настоящую, честную-пречестную. Если не поймешь, о чем я тебя спрашиваю, то сразу скажи. Я постараюсь лучше объяснить, о чем хочу узнать, потому что мне очень важно, чтобы ты правильно поняла меня.
— Хорошо.
— Папа ведь тебя часто купает. Скажи, что вы делаете, когда остаетесь вдвоем в ванной?
— Он моет меня мочалкой с мылом, меняет в ванне воду и напускает в нее пену. Я потом играю в ней с лягушатами.
— Очень хорошо. А когда вы в ванной одни, он тебя где-нибудь гладит?
— Он трет меня мочалкой со всех сторон, даже за ушами и под мышками — прямо щекотно.
— Это правильно. Он тебя моет, чтобы ты снова стала чистенькой. Ты мне лучше вот что скажи. Он тебя случайно между ножек не щекочет? Не гладит там, не ласкает?..
Диана удивленно посмотрела на маму, явно не понимая смысла этого вопроса, затем молча покачала головой.
— Он тебя никогда не просил, чтобы ты где-нибудь потрогала его? — продолжала гнуть свою линию Кораль.
— Где потрогать?
— Ты же понимаешь, о чем я тебя спрашиваю?
Девочка молча кивнула.
— Вы не играете в такую игру, когда нужно трогать друг друга за разные места?
— А что это за игра такая? Она интересная?
Кораль снова погладила Диану по голове. Девочка немного подумала и решила, что мама просто захотела выяснить, правильно ли папа купает ее. Тогда она пустилась в пространные объяснения, сказала, что папа всегда начинает с головы и моет ей волосы шампунем. При этом он никогда не забывает помыть ей ушки, а потом потереть локти, коленки и пальчики на ногах специальной мочалочкой.
Диана почувствовала, что ссора между папой и мамой как-то связана с тем, как папа купает ее, и не хотела, чтобы мама и дальше сердилась на него. Она была готова рассказывать маме все, во всех подробностях. Главное — объяснить, что папа моет ее хорошо и никогда не оставляет грязной.
Кораль кивала и внимательно вслушивалась в каждое слово дочери. При этом она ненавидела себя и весь мир за то, что ей приходилось задавать ребенку такие ужасные вопросы.
— А когда папа укладывает тебя спать, он ложится с тобой на кровать?
— Нет, он только сидит на краешке и рассказывает сказки. Я никогда не видела, чтобы он тоже уснул.
— Он гладит тебя под пижамкой?
— Нет, потому что мне тогда будет щекотно и я долго не усну. Хотя иногда бывает, что я сама прошу его почесать мне спину — ну, когда очень чешется и самой не достать. Помнишь, вы еще пижаму мне купили колючую, от которой я потом вся чесалась?
— Конечно помню. Мы ее постирали, и она перестала колоться.
— А меня вы тогда порошком лечили. Ну, этим, который тальк называется. Потом около бассейна меня слепень укусил.
— Было дело. Помню. У тебя после этого вот такой волдырь вскочил.
— А уж чесалось-то как!
— Значит, папа тебя не гладит и ни о чем таком непонятном или непривычном не просит? Ну, я имею в виду, когда укладывает тебя спать?
— Он рассказывает мне сказки и поет песенки. Я ему говорю: «Сегодня хочу, чтобы ты рассказал мне сказку». Или наоборот: «Хочу, чтобы ты спел песенку». Вот только он никогда не соглашается, чтобы была и сказка, и песенка. Папа говорит, это потому, что он строгий. Мама, давай в другую игру поиграем. Эта какая-то скучная.
— А что еще вы делаете в кровати?
— Ничего. Если я не засыпаю сразу, то он целует меня и уходит. Но ведь ты тоже целуешь меня на ночь и просишь, чтобы я тебя поцеловала.
— Конечно, детка, конечно.
Диана обрадовалась и чмокнула маму в щеку холодными, липкими от мороженого губами.
Девочка уже доела свое лакомство, а Кораль почти не притронулась к стаканчику, потому что просто-напросто забыла о нем, когда начала этот неприятный разговор. Теперь она с удовольствием отдала вторую порцию дочери, и та показала ей, как правильно есть изрядно подтаявшее мороженое. Для этого Диана запрокинула голову и стала весело высасывать прохладные сливки с лимоном через нижнюю дырочку в вафельном рожке. Радости девочки не была предела. Во-первых, она получила вторую порцию вкуснятины, а во-вторых, эта дурацкая игра в вопросы и ответы наконец-то закончилась.
— А папа скоро к нам приедет?
Вместо ответа Кораль почему-то открыла сумочку, покопалась в ней и достала большой носовой платок. Одной рукой она продолжала обнимать дочь, а второй стала вытирать слезы, навернувшиеся на глаза.
— Мама, почему ты плачешь?
Когда Кораль осталась в полном одиночестве, она вгрызлась в свои мысли, как голодная собака в брошенную ей кость. По всему выходило, что выбора у нее, собственно говоря, и нет. Все-таки, несмотря на случившееся, нужно было держаться и как-то жить дальше. Больше всего в этом непонятном будущем ее беспокоил Нико. Собственный сын действительно оказался редким негодяем. Своими поступками он словно сдирал с нее кожу заживо, но при всем этом оставался ее ребенком. Кораль не могла ни возненавидеть его, ни зачеркнуть, перестав с ним общаться.
«С этим ничего не поделаешь, — успокаивала она себя. — Эту ношу мне придется нести всю жизнь, по крайней мере до тех пор, пока я не рухну под ее тяжестью. Другого выбора я для себя не вижу».
После всей этой некрасивой истории ей, несомненно, следовало держаться подальше от Хулио. Если и встречаться, то только на людях, поддерживая определенную дистанцию, безопасную с психологической точки зрения.
После недолгих поисков Кораль сняла квартиру в Бруно Мурильо. В этом же районе жили ее родители. После роскоши и масштабов «Римской виллы» любая квартира казалась ей маленькой и тесной. Впрочем, она прекрасно понимала, что быстро адаптируется к новым условиям: как только обставит жилье по своему вкусу, сразу почувствует себя в нем уютно. Аренда квартиры стала ее первым самостоятельным шагом в новой жизни.
Кораль чувствовала себя еще молодой и достаточно сильной, чтобы начать жизнь заново. Настораживало и пугало ее лишь одно. Находиться рядом с таким сыном, как Нико, было слишком тяжело даже для женщины с таким сильным, как у нее, характером.
Уладив наконец проблему с жильем, Кораль собралась с силами и настроилась на серьезный разговор с Николасом. Это решение далось ей нелегко. Она ведь, по правде говоря, даже не представляла себе, с чего начать эту беседу. В глубине души мать рассчитывала, что сумеет сыграть на добрых нотах души сына и в конце концов пробудит в нем хотя бы намек на раскаяние.
«Может быть, он даже постарается загладить свою вину хотя бы ради спокойствия сестры и матери. Если же мне и этого не удастся, то хотя бы все точки над „i“ будут расставлены. Нико узнает, что я в курсе его обманов и нечестной игры», — заранее успокаивала себя Кораль.
Она договорилась с родителями, что Диана переночует у них. Ужинать они сели вдвоем с Николасом. Есть им приходилось прямо на кухне, в единственном сносно обставленном помещении на съемной квартире.
Отсутствие за столом Дианы было очень заметно. Оба привыкли к ее постоянной веселой болтовне и к тому, как она самыми бесхитростными способами всячески старалась привлекать к себе внимание. Нико, по своему обыкновению, был не слишком разговорчив. За столом речь заходила только о самых необходимых бытовых вещах.
Только сейчас, в отсутствие дочери, Кораль поняла, насколько эта малышка заполняла собой и маскировала напряженность между матерью и сыном. Обычно к тому времени, когда Диана уставала и ложилась спать, Кораль и Николас и сами были так измотаны, что на серьезные разговоры у них не оставалось ни сил, ни времени.
На этот раз Дианы с ними не было, значит, ничто не могло помешать разговору.
Мать опасалась, что голос сразу выдаст ее. Больше всего ей не хотелось, чтобы Нико почувствовал свое превосходство над ней, воспринял ее как женщину слабую, нуждающуюся в сочувствии. Она постаралась сразу взять нужную ноту, говорить с Нико строго и сухо, но вовсе не для того, чтобы запугать его. Кораль хотела как минимум дать ему понять, что настроена серьезно.
Нико понял, к чему идет дело, еще до того, как мать начала говорить. Судя по всему, все переживания были написаны у нее на лице, и с этим она уже ничего сделать не могла.
— Нико, мне с тобой бывает очень тяжело. Из-за тебя я мучаюсь, переживаю и страдаю. По правде говоря, я даже не уверена, что наши с тобой отношения стоят таких мучений. Нет, ты, конечно, мой ребенок, к тому же несовершеннолетний. Я обязана заботиться о тебе и буду исполнять свой материнский долг в любом случае. Хочу только, чтобы ты знал, что делаю я это без удовольствия, просто потому, что так нужно. Если ты не изменишь свое поведение, то через несколько лет тебе придется начать самостоятельную жизнь. Хочу напомнить, что ты к этому времени, скорее всего, останешься совсем один. Никто не захочет тебе помогать, не будет поддерживать в жизни. Как ты относишься к людям, так и они будут относиться к тебе. Поверь, я говорю это не просто так. Я действительно уверена в том, что ты еще об этом пожалеешь.
Нико молча кивнул.
Кораль помолчала и продолжила говорить:
— Любой обман рано или поздно раскрывается. Можно долго врать маме, но со временем она все равно все узнает. Если ты забыл, сынок, я тебе на всякий случай напомню. Говорить неправду вообще плохо, но нет ничего хуже, чем преподносить ее собственной матери.
После этого они несколько минут просидели в полной тишине. В кухне раздавалось только позвякивание столовых приборов о тарелки. Нико с совершенно спокойным видом взял графин и налил воды себе и маме. Судя по всему, разговор, начатый Кораль, его нисколько не удивил и не тронул.
— Ты, наверное, страшно гордишься собой за то, что сумел одолеть отца. Что ж, ты своего добился. Поздравляю. Кто следующий в твоем списке? Я?
— Я не собираюсь делать тебе ничего плохого.
— Да неужели? — с невеселой улыбкой на губах воскликнула Кораль. — Ты даже не представляешь, как я рада это слышать. Мне теперь будет гораздо легче жить.
— Все равно ты уже давно хотела развестись с ним.
— Даже если и так, это все равно мое дело. Да и как ты вообще смеешь разговаривать со мной в таком тоне?
— Мне кажется, что без него тебе будет лучше.
— Может быть, ты все-таки не будешь решать, что для меня хорошо, а что плохо?
— Из-за него у нас только неприятности были.
— Не пытайся выставить отца чудовищем. Этот трюк в твоем исполнении мы уже проходили.
— Да он мне даже не отец.
Кораль словно окаменела.
— С какой стати?.. С чего ты это взял?
— Он прекрасно все знал и постоянно давал мне это понять. Ему даже и говорить со мной об этом не пришлось.
Кораль надолго задумалась над этими словами сына. Она машинально убрала тарелки и выставила на стол большое блюдо с фруктами. От этого разговора ей уже становилось плохо. Продолжать его дальше, похоже, не было никакого смысла.
— Ты сама знаешь, что это правда, — настойчиво повторил Нико. — Карлос не мой отец. Он и относится ко мне как к чужому ребенку. Чем меньше у нас с ним будет общего, тем лучше для тебя и для меня.
— Нико, ты в приступе своего красноречия забыл одну маленькую деталь. Я не верю в твою ложь, даже в то, что ты сам убежден в своей правоте. Нет, ты действительно врун, причем такой, каких мало.
— Если ты мне не веришь, то нам больше не о чем говорить.
— Смотри, сынок, будь осторожнее. Любой хитрец, особенно не знающий, чем именно он собирается манипулировать, очень рискует. Того и гляди то, что ты считаешь уже полностью подвластным, может взорваться прямо у тебя в руках.
С этими словами она встала из-за стола и вышла из кухни. Ей не хотелось видеть сына, но еще больше мать не желала, чтобы он видел, как она плачет.
Нико остался на кухне и начал мыть посуду.
Несмотря на дерзкое, просто ужасное поведение сына, Кораль не могла ни возненавидеть его, ни испытывать по отношению к нему враждебные, злобные чувства. Последовать задним числом совету Карлоса и отдать Нико в какой-нибудь интернат для особо конфликтных подростков или малолетних правонарушителей также было выше ее сил. Кораль даже не могла представить, что он должен натворить, чтобы она решилась формально отказаться от него. Мать надеялась, что ей лично он гадостей делать не будет.
«Может, сама жизнь научит Нико тому, что не смогли дать ему мы, родители. Если он так и не признает для себя моральные ценности, то хотя бы начнет соблюдать правила жизни в обществе, чтобы не остаться в полном одиночестве. Любой, самый злой и жестокий человек хочет, чтобы его любили и ценили. Неужели моему сыну действительно абсолютно все равно, как к нему относятся люди? — думала Кораль. — Хочется верить, что под маской надменности и презрения к окружающим скрывается самый обыкновенный человек. Ему требуется если не любовь, то хотя бы доброжелательное отношение со стороны близких».
Чем больше Кораль думала над этим, тем меньше понимала, как вообще такое могло произойти. Она терялась в догадках о том, где и когда они с Карлосом совершили самую большую ошибку в воспитании сына. Матери казалось, что она пыталась объять необъятное и познать непознаваемое.
«Уж лучше бы Нико был похож на тех подростков, которые делают гадости родителями и грозят им всеми карами небесными, если те, например, не купят им последнюю модель сотового телефона. Наверняка есть какая-нибудь ассоциация таких несчастных отцов и матерей. Там мне что-то посоветуют или даже чем-нибудь помогут. Всегда легче осознавать, что твоя проблема — не единственная в своем роде, есть люди, которые уже сумели успешно справиться с ней. Вот только какая ассоциация согласится принять в свои ряды мать такого уникального монстра?»
Единственным человеком, который мог бы понять ее, был Хулио. Но он в последнее время стал понемногу уходить из ее жизни. Понять его поведение было несложно. Психолог чувствовал себя ответственным за то, что случилось, переживал за свой профессиональный прокол.
Хорошо еще, что после всего произошедшего он вообще не перестал общаться с Кораль. Она прекрасно видела, чего стоили ему их встречи, какие противоречивые чувства раздирали его изнутри. Он наверняка скрывал от нее что-то важное и неприятное и даже не догадывался, что она уже все знает.
Внутренне Кораль была только благодарна ему за то, что он помог ей сделать столь важный шаг. Чтобы расстаться с Карлосом, ей был нужен даже не толчок, а пинок, каким и стала для нее встреча с Хулио. Она сумела заставить себя уйти от постылого человека к тому, которого, как ей тогда казалось, любила всю жизнь. В их отношениях с Хулио не было никакой фальши или недосказанности. Лишь прошлая комфортная и унылая жизнь тяжелым грузом висела у нее за спиной. Впрочем, Карлос, никогда не понимавший ее по-настоящему, и сам в последние годы превратился в балласт для нее.
А как же Хулио? Кораль была готова плакать оттого, что не видела общего будущего для себя и его. Разве могут ужиться два человека в одном доме со злобной гадюкой?
Она переступила порог «Римской виллы», мысленно задавая себе вопрос, не в последний ли раз приходит в этот дом. Кораль было нелегко решиться на этот визит, но она заставила себя так поступить хотя бы из соображений внутренней самодисциплины.
Карлос был дома. По совету врачей большую часть времени он проводил в покое. Для него это означало сидеть в кресле, запрокинув голову, и слушать классическую музыку.
Запись звучала почти на полную громкость. Карлос даже не услышал, как Кораль вошла в дом. Она уже была в вестибюле, когда он выключил музыкальный центр и повернулся к ней навстречу. Муж подавил в себе чувство приятного удивления и заставил его смениться немым укором.
Тишина, повисшая в гостиной, была особенно гнетущей по сравнению с прекрасной музыкой, только что звучавшей здесь. Кораль села в кресло на расстоянии нескольких метров от Карлоса, рассчитывая, что на такой дистанции он не заметит ее дрожащих рук. Мужчина держался с достоинством, что явно давалось ему нелегко, учитывая физическое состояние.
— Я так понимаю, ты решила заглянуть на огонек. Извини, но не могу сказать, что очень рад тебя видеть. Ушат какой грязи ты собираешься вылить на меня на этот раз? В каких грехах и извращениях намерена обвинить?
— Ничего подобного не будет. С этим покончено.
— Неужели? — фыркнул Карлос.
— Да. Беру свои слова обратно. Я имею в виду те обвинения. Я ошиблась.
— Не понимаю, зачем нужно было прибегать к такой мерзости, чтобы развестись со мной.
— Повторяю, я ошиблась. Так получилось. Извини. Надеюсь, инцидент исчерпан.
Карлос осторожно покачал головой.
— Нет, не исчерпан. Ты не имеешь права обращаться со мной как с куском дерьма, топтать мое достоинство и лишать меня права видеться с детьми.
Кораль мрачно смотрела в пол и машинально вытирала потные ладони о колени. Дышала она тяжело. Разговор явно не клеился, к тому же она сама начала его не в лучшей тональности. Впрочем, это, наверное, было неизбежно.
— У тебя-то как дела? Я хотела сказать… как шея?
— Здоровье на данный момент — наименьшая из моих проблем.
— Ты совсем один? К тебе в гости хоть кто-нибудь приходит?
— Родители иногда заезжают. Да и Арасели никуда не делась. Пожалуй, это и есть мой главный товарищ по несчастью. Я сильно подозреваю, что она очень переживает из-за того, что мы с тобой расстались, а еще больше — из-за того, как именно это произошло. Ей, женщине старой закалки, не понять, как можно просто так взять и без каких бы то ни было объяснений уйти, забрав с собой детей. Впрочем, ты ее знаешь. Она человек скромный и тактичный, понимает, как мне тяжело, и не задает никаких неуместных вопросов. Хотя, как ты понимаешь, если бы она меня об этом и спросила, то я вряд ли смог бы сказать ей что-то вразумительное.
— Арасели — просто чудо, — сказала Кораль, радуясь тому, что нашлась хоть какая-то безобидная тема для общего разговора.
— Она очень скучает по детям, особенно по Диане.
— Представляю себе. Но я полагаю, что она все равно соскучилась по ней не так, как ты.
При этих словах Кораль почему-то поперхнулась. Ей было не по себе. Она очень хотела, чтобы напряжение, возникшее между нею и Карлосом, хотя бы немного ослабло, а разговор пошел в мирных тонах.
— Карлос, я была во многом неправа и несправедлива. Диана все время про тебя вспоминает. Она хочет видеться с тобой, и мы могли бы договориться об этом. Пусть она бывает у тебя по несколько дней, может быть, пару недель, в общем, как ты решишь. Отпуска мы с тобой всегда сможем согласовать. Каждый возьмет ее с собой на отдых.
— Пусть приезжает буквально завтра же. Передай с ней все необходимое — одежду, игрушки, все, что ей понадобится. Пусть поживет у меня какое-то время.
Кораль с готовностью согласилась с этим предложением.
Они немного помолчали, потом Карлос спросил:
— Почему ты так со мной поступила? Зачем тебе это нужно?
— Такая уж я странная. Мог бы привыкнуть за столько лет.
— Больше всего я волнуюсь за Диану. Вся эта ситуация…
— Я прекрасно тебя понимаю. Я за нее тоже беспокоюсь.
— Я ведь тебе говорил, что этот мальчишка нами манипулирует. Мы с тобой долгое время просто этого не замечали.
Кораль оставалось только согласиться.
— Ты, Кораль, тоже меня обманула. Я же знаю, с кем ты сейчас. В общем-то, это не мое дело. Живи как хочешь. Я прошу тебя только об одном. Думай о нашей дочери, о ее судьбе.
— Хорошо. Договорились. Завтра я завезу ее к тебе. Обо всем остальном…
— Все остальное обсудят наши адвокаты, — перебил он.
— Да, конечно.
— Договорились.
— Да, договорились.
Уже выходя из комнаты, она услышала, как Карлос процедил сквозь зубы:
— Подыщи себе хорошего адвоката.
Время от времени Кораль приходила в чердачную мастерскую, которую Хулио, как и обещал, предоставил в ее полное распоряжение. Ей вновь захотелось встать к мольберту, чтобы как-то выразить то, что мучило и терзало ее изнутри, воплотить хаос, царивший в душе, в нечто материальное, воспринимаемое органами чувств.
Рисуя, она ни о чем не думала. Ее сознание в эти минуты и часы представляло собой некое пористое пространство, пропитанное настоем ощущений и образов, которые легко проникали в него и так же запросто уходили в неизвестность, никогда не задерживаясь надолго. К ним нельзя было привыкнуть, начать их анализировать и осознать, насколько они сложны и болезненны. Разум Кораль отдыхал, а руки тем временем работали. Кисти мазок за мазком покрывали холст слоем краски.
Кроме того, женщине нравилось бывать там, где Хулио в любой момент мог найти ее. Она приходила сюда, на чердак, вместе с детьми. Нико обычно усаживался где-нибудь в углу и анализировал учебник с партиями, сыгранными великими мастерами шахмат. Диана располагалась на полу и, подражая маме, начинала рисовать цветными мелками на больших листах бумаги. Так, под мерное жужжание вентилятора и какую-нибудь тихую музыку, порой проходили целые дни и вечера.
Если звонил Хулио, то она брала телефон тряпкой, чтобы не испачкать аппарат, хотя на самом деле этот кусок ткани был пропитан и перепачкан красками ничуть не меньше, чем ее руки. Омедас представлял себе ее счастливой и вдохновенно работающей. Он не без оснований полагал, что Кораль не откладывает кисть, даже разговаривая с ним и рассказывая о том, как у нее прошел очередной день. Говорили они много, но встречаться предпочитали только по ночам. Эти ночи были роскошно длинными, насыщенными жаркими и ласковыми словами. Порой оба забывали обо всем, что было раньше. В их сердцах на миг зажигалась та же безумная страсть, что объединяла их когда-то давно, в юности.
Тем не менее разочарование постепенно стало проникать в сердце Хулио. Происходило это не сразу — день за днем, минута за минутой. Он стал понимать, что все происходящее не похоже на то, каким он его себе представлял, хотел видеть или запомнить. Раньше все было иным. Они стали взрослее, куда более прагматично смотрели на жизнь и в глубине души прекрасно понимали, что попали в совершенно дурацкое и безвыходное положение.
Кораль продолжала оставаться для Хулио недостижимым идеалом, который почему-то иногда срывался с пьедестала и на миг разбивался на тысячу осколков. Затем все вроде бы начиналось сначала. Оба молчали, как заговорщики, и старались всячески избегать неприятных тем в разговорах.
По некоторым косвенным признакам — вслух об этом они не говорили — Хулио понял, что Кораль в курсе того, какую чудовищную комбинацию разыграл ее собственный сын. Эта догадка по ночам окутывала их обоих общим покрывалом, витала над ними, как привидение, лишенное лица и имени. Кораль больше не заговаривала о Карлосе, обидах, оскорблениях, пережитом позоре, в общем, ни о чем из того, что недавно так мучило ее и заставляло рассказывать об этом единственному человеку, понимающему ее.
Опасность, грозившая Диане, оказалась вымышленной, и Кораль словно успокоилась. Ее молчание не было похоже на замкнутость страдающего и переживающего человека. Оно скорее напоминало забывчивость и невнимательность того, кто не придает случившемуся слишком большого значения.
Порой, крепко обнявшись, они чувствовали присутствие этой недосказанности, как прозрачной стены между ними. Иногда выходило наоборот. Это неразделенное и в то же время совместное знание объединяло их крепче любой страсти, всех остальных чувств и воспоминаний.
Вот только Хулио стал все чаще замечать, что порой их объятия походят на последние прощальные ласки перед окончательной разлукой. Все это наталкивало его на мысль о том, что Кораль сама разобралась в ситуации и обо всем догадалась. Кроме того, чем дальше, тем понятнее ему становилось, что она устроится в жизни и без него, сама поймет, как ей быть дальше.
По всей видимости, какую-то роль в прояснении обстоятельств случившегося сыграл Карлос. Хулио сразу же предположил, что тот не станет вечно сидеть сложа руки, как только придет в себя от пережитого потрясения, постарается разыскать супругу, бросившую его, и потребует от нее объяснений столь неожиданного демарша. Найти Кораль не составило бы для него большого труда. Во-первых, он знал, где живут ее родители, во-вторых, люди, занимающие такое положение, располагают немалыми возможностями и ресурсами. Они всегда найдут тех, кто им действительно нужен. Если мужчина захочет поговорить с женщиной и выяснить с ней отношения, то вряд ли кто-то или что-то сможет ему в этом помешать.
Вполне вероятно, что Карлосу каким-то образом удалось убедить Кораль в своей невиновности, в абсурдности и лживости обвинений, выдвинутых против него. Хулио, естественно, не знал, какие именно аргументы и доводы он привел в разговоре с бывшей женой. Существовала, впрочем, и другая вероятность, о которой он просто-напросто старался не задумываться. Вполне возможно, Нико сам признался матери в том, что натворил, но сделал это, естественно, не в порыве раскаяния, а в качестве очередного хода какой-то новой, еще более чудовищной комбинации, задуманной им.
В конце концов, когда Омедасу стало окончательно ясно, что явилось причиной его профессионального провала, ему неожиданно стало даже как-то легче. Больше нечего было скрывать. Его поражение понято, принято, даже заслужило высочайшее прошение. Хулио был просто потрясен тем, что Кораль, даже осознав всю цепочку ошибок, допущенных им, не оттолкнула его и продолжала общаться как ни в чем не бывало. Он был счастлив, что она с ним, где-то рядом, но интуиция подсказывала ему: что-то здесь не так.
Их общему счастью что-то мешало. В той женщине, что была сейчас рядом с ним, Хулио никак не мог увидеть ту самую Кораль, девушку из его юности, неподкупную, не готовую поступиться своими идеалами ни за какие блага мира. Постепенно он стал понимать, в чем заключалось главное различие между этими двумя женщинами.
Та, прежняя Кораль не была готова мириться с двуличностью окружающего мира и уж тем более ни за что не позволила бы лжи проникнуть в ее собственную жизнь. Теперь же они оба лгали всему миру и друг другу, притворялись, будто не замечают, как, сами того не желая, стали статистами в страшной, садистской по своей сути игре, где, выступая единым фронтом, можно было увеличить возможный выигрыш и получить с двойного хода немалое позиционное преимущество.
Например, Карлос был выведен из игры и уже не представлял собой препятствия для того, чтобы они могли оставаться вместе. Впрочем, его молчание и самоустраненность казались Хулио подозрительными и лицемерными, чем как нельзя лучше вписывались в эту общую игру. Взаимное отторжение Нико и Карлоса дополнительно изводило Кораль. Оно исподволь, сначала в небольших дозах, отравляло ее жизнь каким-то ядовитым газом или вредоносным излучением.
Хулио не хотел добавлять в свою жизнь отторжение. Ему были нужны чувства и ощущения. Он был готов отдать все, что угодно, чтобы вывести Нико за скобки этого уравнения, из этой взрослой игры. К сожалению, такое было выше его сил.
«Господи, сколько же лет я мечтал об этой встрече! — повторял про себя Хулио. — Как я хотел просто вновь увидеть ее, опять оказаться рядом с ней. То давнее расставание без предисловий и объяснений сделало ее еще более недосягаемой и желанной. За годы отсутствия она стала еще ближе, роднее, как рана, нанесенная самому себе и никак не заживающая».
Теперь она вдруг ворвалась в его жизнь в образе взрослой замужней женщины, матери двоих детей. В тот же миг в душе Омедаса вновь возгорелась страсть. Он мечтал только об одном — вернуть ее себе любой ценой, преодолев какие угодно препятствия. Сад семейного особняка стал для него райским, сама Кораль — запретным плодом.
К удивлению Хулио, врата в эти райские кущи открыл ему тот самый мальчик, которого психологу доверили как пациента. Этот же мальчишка своими руками толкнул Кораль в его объятия. Они вновь оказались вместе, хотели повернуть время вспять, стереть все то, что нанесла эта вечная река, начать жизнь заново. Мужчина и женщина делали эскизы и наброски этой будущей совместной жизни, строили общую мечту и даже приступили к реальным действиям. Они привели в порядок ту самую мастерскую на чердаке, чтобы все было так, как тогда.
Одновременно каждый пытался переделать, подчистить и отредактировать внешнюю оболочку своей жизни, той, которую они прожили врозь, почти забыв друг о друге. Стараниями Хулио Кораль даже возвратилась к живописи. Какое-то время им обоим казалось, что возможно все. В их силах воссоздать то, что их когда-то объединяло, вернуться на много лет назад, вновь оказаться в той прекрасной эпохе, когда в их жизни случались чудеса, все вокруг было новым, а мир — непознанным.
Но реальность оказалась весьма жестокой и непримиримой. Они стали разными люди со своими привычками, взглядами на мир. Теперь их объединяло лишь прагматичное отношение к жизни, выработанное за годы разлуки. Каждый нес в душе груз прожитых лет. У него и у нее был собран свой собственный багаж, весьма тяжелый и неудобный в переноске.
Хулио вскоре обнаруживает, что Кораль — не та женщина, которую он когда-то любил. Он давно потерял ее и теперь любил ту, что и тогда, в те прекрасные времена, а вовсе не теперешнюю. Он любил даже не ее, живую и близкую, а свои воспоминания о ней, то, что вызывало из небытия прошлое. Сегодняшняя Кораль для него — дань прежним временам, тоске по светлой юности, источник с живительной влагой на долгом пути назад, в те дни, которых уже не вернуть.
Хулио считал себя обманутым и разочарованным, не понимал, что делать и как вести себя дальше. Самое страшное заключалось для него в том, что он прекрасно знал: каждый его шаг, любой поступок будет тем или иным образом контролироваться Нико, так или иначе станет очередным ходом в игре, которая каким-то непостижимым образом целиком и полностью велась по правилам, разработанным этим мальчишкой и навязанным им всем окружающим.
