9

Место осталось прежним, изменилось настоящее время. Теперь перед глазами каина — город иерихон, куда его из соображений безопасности не впустили. Там с минуты на минуту ждали, что воинство иисуса навина пойдет на приступ, и, сколько бы ни божился каин, что он-то — не израильтянин, пройти за ворота ему так и не дали, оттого, главным образом, что и он не смог дать удовлетворительного ответа на вопрос: Ну а если не израильтянин, то кто ж тогда. Но к моменту рождения каина израильтян и в помине не было, когда же много-много лет спустя они появились, вызвав слишком уж хорошо известные и катастрофические последствия, знаменитые переписи населения не затронули адамово семейство. Каин — не израильтянин, но и не хеттей, не идуменей и не недодуменей, не моавитянин, не из племени аморреев или, скажем, умертвеев или еще каких евеев ли, ервеев. Не подпасть ни под одно из этих неопределений помог ему коновал из иисусова войска, пленившийся его ослом: Славная у тебя скотинка, сказал он. Не расстаемся с тех пор, как я вышел из земли нод, отвечал каин, и не подвел ни разу. Если так и если согласен, беру тебя в помощники, обязуюсь кормить, а ты за это будешь время от времени давать мне своего осла. Предложение показалось каину заманчивым, но он все же возразил: Но потом-то что. Когда потом. Когда падет иерихон. Эх, милый, иерихон — только начало, за ним пойдет долгая завоевательная война, а на ней коновалы нужны будут не меньше, чем солдаты. Ну, если так, то по рукам, сказал каин. Он уже слышал про жившую в иерихоне знаменитую блудницу по имени раав, и отзывы тех, кто знавал ее, заставляли его мечтать о встрече, призванной заново воспламенить ему кровь, ибо со времени последнего свидания с лилит обходился он без женщины. В город его, как вы знаете, не впустили, однако надежда познать раав не покидала его. Коновал меж тем доложил по команде, что принанял себе за харчи помощника, так что каин нежданно-негаданно оказался во вспомогательных частях израильского воинства и под требовательным руководством своего начальника принялся лечить хвори и недуги ослов, да, ослов и только ослов, потому что кавалерия как род войск еще не была изобретена. После ожидания, которое, как всем показалось, безбожно затянулось, стало известно, что господь наконец возговорил иисусу и сказал ему дословно следующее: Я предаю в руки твои иерихон и царя его, и находящихся в нем людей сильных, пойдите вокруг города все способные к войне и обходите город однажды в день, и это делай шесть дней, и семь священников пусть несут семь труб юбилейных пред ковчегом, а в седьмой день обойдите вокруг города семь раз, и священники пусть трубят трубами, когда затрубит юбилейный рог, когда услышите звук трубы, тогда весь народ пусть воскликнет громким голосом и стена города обрушится до своего основания. И вопреки совершенно закономерному недоверию именно так все и случилось. Семь дней длились подобные, никогда и нигде прежде не виданные тактические маневры, стены в самом деле рухнули, и осаждавшие ворвались в город, и пал иерихон. Разнесли все в клочья, перебили мужчин и женщин, молодых и старых, а равно также и волов, овец и ослов. Когда же каин наконец попал за ворота, оказалось, что блудница раав уже исчезла со всем своим семейством, а беспрепятственное бегство и неприкосновенность были, оказывается, ей обещаны в награду за то, что спрятала у себя двух иисусовых лазутчиков, проникших в город ранее. И каин, узнав об этом, утерял всякий интерес к этой женщине. Ибо, несмотря на свое плачевное прошлое, терпеть не мог изменников и считал, что никого нет на свете презреннее их. Воины иисуса предали город огню и сожгли все, что там находилось, кроме золота, серебра, бронзы и железа, которые, как водится, снесены были в господню сокровищницу. А иисус высказал тогда вот такую угрозу: Проклят пред господом тот, кто восставит и построит город сей иерихон; на первенце своем он положит основание его и на младшем своем поставит врата его. А в ту пору проклятия были истинными шедеврами словесности как по силе намерения, так и по емкой безупречности формы, в которую заключены, и не будь иисус навин столь безмерно жесток — а как не будь, когда именно что был, — мы смогли бы счесть его инвективы образцом стилистического мастерства, по крайней мере — в том разделе риторики, где приведены слабо востребованные современностью проклятия разного рода. Вслед за тем воинство сынов израиля двинулось на город ай, который именно по причине столь жалостного своего названия не затерялся в истории, и там довелось им, до дна испив чашу унизительного поражения, убедиться, что с господом шутки плохи. Так вышло, что некий муж по имени ахан завладел в иерихоне кое-чем из того, что подлежало уничтожению, и господь вследствие этого впал в очень сильное раздражение на израильтян. Так не годится, кричал он, так порядочные люди не поступают, а тот, кто дерзнул нарушить мой приказ, сам себе вынес приговор. Меж тем иисус, введенный в заблуждение сведениями своей агентуры, совершил ошибку, заключавшуюся в недооценке сил противника, и отправил в бой менее трех тысяч человек, которых защитники города атаковали, опрокинули, обратили в бегство и долго преследовали. Как всегда это бывает, незначительное поражение отбивает у евреев желание сражаться, и хоть ныне они демонстрируют отчаяние не так, как это делалось в библейские времена, когда они раздирали на себе одежды, бросались наземь, посыпали голову пеплом, но вербальное выражение отчаянья, сиречь слезные вопли, имеет место в полную силу. А о том, что господь с самого начала плохо выучил эту братию, судить можно по жалобам, пеням, сетованиям и мольбам иисуса, недоуменно вопрошавшего: Зачем же ты перевел нас за иордан, зачем отдал в руки аморреев и обрек на погибель, и не лучше ли нам было оставаться на другом берегу реки. Налицо вопиющая диспропорция отчаяния, поскольку этот самый иисус, оставляющий за собой после каждой битвы многие тысячи убитых врагов, теряет голову из-за такой малости, как потеря тридцати шести солдат, ибо именно столько осталось их лежать на поле брани после неудавшегося приступа. Преувеличения продолжались: Что сказать мне теперь, господи, теперь, когда дрогнул израиль перед лицом врагом своих, о чем немедля узнают хананеяне и прочие обитатели страны, а узнав, не промедлят и напасть на нас, и погубить нас, чтобы рассеять даже самую память о нас, и что же ты сделаешь, чтобы спасти нас, спросил он. И господь, который на этот раз явился не собственной персоной и не в столпе облачном, а надо полагать, лишь подал голос, раздавшийся в пространстве и вызвавший отзвук во всех долинах и взгорьях, на этот вопрос ответствовал так: Согрешил, и преступили они завет мой, который я завещал им; и взяли из заклятого, и украли, и утаили, и положили между своими вещами, за то сыны израилевы не могли устоять пред врагами своими и обратили тыл врагам своим, ибо они подпали заклятою; не буду более с вами, если не истребите из среды вашей заклятого. Голос теперь гремел еще громче: И потому не смог выстоять против врагов своих, что и сам теперь обречен мною на уничтожение, и я отвращаю от вас лицо свое до тех пор, пока вы не уничтожите то, чем завладели, а теперь вставай, иисус, созови всех, и человек, у которого будет найдено предназначенное на уничтожение, должен быть сожжен вместе со всем, что принадлежит ему, со всем имуществом и всеми близкими его. И на следующий день, рано поутру иисус приказал, чтобы весь народ, племя к племени, явился пред ним. От вопроса к вопросу, от вопроса к допросу, от допроса к доносу — и обнаружился злоумышленник по имени ахан, сын хармия, сына завдия, сына зары, из колена иудина. И тогда иисус навин мягко так, ласково, медоточиво сказал ему: Сынок, для вящей славы божией, расскажи-ка мне, как оно все было на самом деле, вот здесь, перед господом, расскажи без утайки все, что ты сделал. Каин, стоявший среди других, подумал: Его наверняка простят, если бы решили осудить, иисус не пел бы так сладко. Меж тем ахан говорил так: В самом деле, я согрешил против господа, владыки израиля. Ну-ну, рассказывай, поощрил его иисус. Я увидел среди добычи красивый плащ из месопотамии, еще сколько-то мер серебра и золотой слиток, и мне так понравилось это, что я решил взять все себе. А сейчас-то они где. Я закопал их в землю за моим шатром, внизу серебро, сверху — все остальное. Получив признание, иисус немедля послал людей проверить, и они все нашли, и серебро, как и сказал ахан, было внизу. Отрыли, доставили к иисусу, а потом положили перед господом, а верней сказать — перед ковчегом завета. Иисус же взял ахана и серебро, и одежду, и слиток золота, и сыновей его и дочерей его, и волов его и ослов его, и овец его и шатер его, и все, что у него было, и вывел их на долину ахор, а там сказал: За то, что ты навел на нас беду, господь на тебя наводит беду в день сей. И побили его все израильтяне камнями, и сожгли их огнем, и наметали на них камни. И набросали на него большую груду камней, которая уцелела и до сего дня. Посему то место даже до сего дня называется долиною ахор, что значит беда. После сего утихла ярость гнева господня, но, прежде чем народ разошелся, громовой голос еще предрек: Вас предупредили, и я — господь бог ваш.

Чтобы взять город, иисус решил с тридцатью тысячами воинов устроить осажденным ловушку, и стратегический трюк, заключавшийся в том, чтобы сначала разделить силы осажденных, а потом атаковать их с двух сторон, на этот раз должен был увенчаться успехом. И пало в тот день двенадцать тысяч мужчин и женщин, то есть все население города, ибо уйти оттуда не сумел никто, ни один человек. Иисус приказал повесить царя на дереве и до самого вечера не снимать труп. На закате же снять и бросить к городским воротам и набросать над ним большую груду камней, которая уцелела даже до сего дня. Дело, конечно, давнее, но до сих пор встречаются то там, то здесь каменистые эти холмы, которые отлично годятся для того, чтобы подтвердить истинность этой печальной истории, дошедшей до нас из древнейших документов. При виде того, что произошло, и не успев еще позабыть произошедшего раньше, то есть участи содома, гоморры и иерихона, каин принял некое решение, о коем оповестил своего начальника: Я ухожу, не могу больше, столько крови вокруг, столько слез, столько трупов, а ты верни-ка мне моего осла, он мне теперь самому будет нужен. Глупо поступаешь, в ближайшее время начнем брать один город за другим, это не поход будет, а триумфальное шествие, что же касается осла, то, продав его, ты доставил бы мне живейшее удовольствие. И думать об этом забудь, оборвал его каин, я ж тебе говорю — уйти собрался, а на своих двоих много ль пройду. Хочешь, другого тебе устрою за бесплатно. Не хочу я другого, я с этим пришел, с этим и уйду, сказал каин, после чего сунул руку за пазуху, а вытащил — уже с кинжалом: Отдавай осла сей же час, не то убью. И сам умрешь. Все там будем, но ты — раньше, чем я. Ладно, подожди, сейчас приведу. Приведешь, да не осла, а солдат, нашел дурака, нет уж, идем вместе, только помни, прежде чем успеешь произнести хоть слово против меня, будет у тебя клинок под лопаткой. Коновал опасался, как бы ярость, обуявшая каина, не заставила его от слов перейти к делу, да и то сказать — не глупо ли расставаться с жизнью из-за осла, будь он хоть самый что ни на есть замечательный. И они пошли вдвоем, и заседлали животинку, и каин, сумев разжиться кое-какими припасами, предназначенными для продовольствования войска, набил седельные сумы до отказа, а потом сказал своему спутнику: Ну, садись, погарцуй на моем осле напоследок. Коновал удивился, но — делать нечего, сел в седло, запрыгнул за ним и каин, и очень скоро были они оба уже за пределами лагеря. Куда это мы, с беспокойством спросил коновал. Я же сказал тебе — прокатиться, отвечал каин. И так вот ехали они, ехали, а когда скрылись из виду шатры, каин сказал: Слезай. Коновал послушался, но, увидав, что каин намерен тронуться дальше, вскричал: А я, а мне что делать. А ты делай, что хочешь, но на твоем месте я вернулся бы в лагерь. Как, пешком. Не заплутаешь, путь тебе укажут столбы дыма, что до сих пор стоят над городом. Этой победой и завершил каин свое бранное поприще. Он не увидел, как пали города македа, ливна, лакис, еглон, хеврон и девир, все население коих было вырезано, не присутствовал и при том, что, если верить легенде, передаваемой из поколения в поколение, было величайшим чудом всех времен, когда господь остановил солнце, чтобы иисус навин смог еще при свете дня выиграть битву с пятью аморрейскими царями. Если не считать неизбежные и ставшие уже привычными потери убитыми и ранеными, если не принимать в рассуждение совсем уже вошедшие в обиход разрушения и более чем обыденные пожары, то история эта и в самом деле звучит замечательно и отлично демонстрирует могущество бога, для коего, по всей видимости, невозможного нет. Да только все это ложь от начала до конца. Истина же в том, что иисус, видя, что солнце склоняется к закату и что наползающая ночная тень укроет остатки аморрейского воинства, воздел руки к небу, но в тот самый миг, как он открыл было рот, чтобы произнести заготовленную для потомства фразу, кто-то шепнул ему на ухо: Молчи, ни слова, ни звука, соединись со мной без посторонних глаз в шатре, где хранится ковчег завета, нам надо побеседовать. Иисус послушно передал командование старшему после себя в чине, поспешно направился, куда было сказано. Там присел на скамью и сказал: Вот я, господи, пришел узнать твою волю. Насколько я понимаю, идея, зародившаяся у тебя в голове, сказал господь, состояла в том, чтобы остановить солнце, так. Так, господи, чтобы ни один аморрей не ушел. Я не могу исполнить твою просьбу. Это прозвучало столь неожиданно, что у навина сам собой открылся от изумления рот: Не можешь остановить солнце, переспросил он, и голос его, произносивший такую ужасающую ересь, дрожал. Я не могу остановить солнце, потому что оно и так стоит неподвижно с тех пор и на том месте, как и где я его оставил. Ты — господь мой, ты не можешь ошибаться, но глаза мои видят совсем иное, ют оно, солнце, оно рождается вон там, целый день движется по небу, исчезает в противоположной стороне, а на следующее утро возвращается. Двигаться-то движется, да только не солнце, а земля. Земля стоит, господи, сказал иисус напряженно и даже с отчаянием. Нет, человече, глаза твои тебя обманывают, земля движется, вращается в пространстве вокруг солнца. Но если так, прикажи ей остановиться, мне все равно — земля ли, солнце, лишь бы только покончить с аморреями. Если я остановлю землю, покончено будет не только с аморреями, но и со всем человечеством и со всем миром в придачу, со всем, что есть в нем живого и неживого, со всеми существами, тварями и предметами, и даже с деревьями, что так крепко вцепляются корнями в почву, все будет вышвырнуто отсюда, слетит с лица земли, подобно тому, как летит пущенный из твоей пращи камень. Я-то думал, господи, все мироустройство действует исключительно по твоей воле. Видно, я злоупотребил ею, и я, и другие во имя мое, оттого и возникло такое неудовольствие, и одни люди отшатнулись от меня, а другие дошли даже до такого, что отрицают и само мое бытие. Покарай их, господи. Они вне моего закона, юрисдикции, так сказать, я не могу к ним прикоснуться, и жизнь бога вовсе не так проста, как вам представляется, и бог, вопреки тому, что вы себе воображаете, не всегда и не вполне может пускать в ход эти свои хочу-могу-велю и далеко не всякий раз может идти прямо к цели, иногда приходится и в обход пробираться, да, я поставил знамение на лоб каина, это так, ты, правда, никогда его не видел, не знаешь, кто это, но дело не в этом, непонятно другое — почему у меня недостает могущества не пустить его туда, куда он идет по своей воле, и не позволить ему поступать по своему разумению. Ну а с нами что, спросил навин, продолжая неотступно думать об аморреях. Исполнишь помыслы свои, я не стану лишать тебя славы человека, который обратился к богу напрямую. А ты, господи. Ая разгоню тучи, которые сейчас закрывают небо, мне это сделать ничего не стоит, ну а битву все же придется выигрывать тебе. Если вдохнешь в нас боевой дух, завершится она еще до захода солнца. Сделаю все возможное, раз уж невозможное невозможно. Расценив эти слова как прощальные, иисус поднялся было со скамьи, но господь сказал: Ты смотри, не болтай о том, что мы тут с тобой обсуждали, история, которая будет поведана в грядущем, должна быть нашей и никакой иной, помни — иисус навин попросил господа остановить солнце, тот исполнил его просьбу, и больше ничего. Уста мои не изрекут ничего, кроме этих слов, господи. Ну ладно, ступай, разделывайся со своими аморреями. Иисус вернулся к войску, взошел на холм и снова воздел руки: господи, вскричал он, владыка небес, мира, израиля, молю тебя, задержи ход солнца, дабы воля твоя была исполнена беспрепятственно, дай мне еще час света, один только час, не допусти, чтоб аморреи трусливо скрылись во мраке ночи, чтобы твоим воинам не пришлось искать их впотьмах во исполнение твоего правосудия, обрекшего их смерти. Тут с уже очистившегося от туч неба громом грянул, вселяя страх в аморреев и ободряя израильтян, божий глас: Солнце не сдвинется оттуда, где стоит сейчас, и станет свидетелем битвы за землю обетованную, и ты, иисус, победишь в ней пять царей аморрейских, дерзнувших бросить мне вызов, и ханаан спелым плодом упадет вам в руки, итак, вперед, и да не избегнет ни один неприятель разяших мечей ваших. Существует версия, что иисус навин сформулировал свою мольбу проще и прямей, якобы ограничившись тем, что сказал: Солнце, остановись над гибеоном, аты, луна, остановись над долиной айалонской, и это доказывает, что иисус допускал возможность битвы и после захода солнца, когда лишь бледная луна будет указывать путь клинку или острию к горлу врага. Версия любопытная, но нимало не противоречащая сути, суть же в том, что аморреи были разбиты наголову и по всему фронту, что победу помог одержать господь, который, остановив солнце, мог не дожидаться луны. Не так ли было сказано в книге праведного, которая сейчас совершенно неизвестно куда девалась. Итак, в течение почти что целого дня солнце оставалось недвижно посреди неба и не выказывало намерения скрыться поскорее за горизонтом, и никогда еще, ни прежде, ни потом, не бывало дня, подобного тому, когда господь, принявший сторону израильтян, прислушался к голосу человека.