1. ВОРОНА НА ПОТОЛОЧНОМ ВЕНТИЛЯТОРЕ

Обычно карлики возвращали его в Индию и снова приводили в цирк. Доктор неоднократно испытал чувство, что покидает Бомбей «в последний раз». Уезжая из Индии, он давал клятву, что больше никогда не вернется. Но проходили годы, как правило, не более четырех-пяти лет, и он снова брал билет на долгий рейс из Торонто. Нужно было объяснить свой поступок, и причина была не в том, что он родился в Бомбее, по крайней мере, так заявлял сам доктор. Его отец и мать уже умерли, сестра жила в Лондоне, брат — в Цюрихе. Жена доктора была австрийка, их дети и внуки обосновались в Англии и Канаде. Никто не хотел жить в Индии, они редко посещали эту страну, которая не была их родиной. Но сам доктор снова и снова возвращался в Бомбей и был обречен на возвращение до тех пор, пока в индийских цирках выступали карлики.

Их там большинство среди клоунов. Это ахондропластические карлики, и хотя называют их также цирковыми лилипутами, однако они не лилипуты, а карлики. Ахондроплазия, нарушение роста конечностей является результатом редкого генетического явления — спонтанной мутации, которая в этом случае уродства передается в потомстве карлика. Никому из исследователей не удалось обнаружить генетический показатель этой отличительной черты, и ни один из светочей генетики даже не ставит перед собой такую задачу. Вполне вероятно, что только доктор Фарук Дарувалла носился с заумной идеей поиска генетического признака, обусловливающего такой тип врожденного уродства. Исследуя пробы крови карликов, он горел желанием сделать открытие. Эта его одержимость была вполне очевидна, поскольку не представляла никакого интереса для ортопедии — Дарувалла был хирургом-ортопедом, а генетика являлась предметом его увлечений. И хотя приезжал Фарук в Бомбей не часто, и оставался ненадолго, ни один человек в Индии не пустил крови стольким карликам, как доктор Дарувалла. В индийских цирковых труппах, которые выступали в Бомбее или давали представления в небольших городах штатов Гуджарат и Махараштра, Фарука ласково называли вампиром.

Неправильно думать, что врач-ортопед, кем был доктор Дарувалла, не столкнется в Индии с карликами, страдающими хроническими ортопедическими заболеваниями — колена, лодыжки, а кроме того и болями в нижней части спины. С возрастом эти симптомы у них прогрессируют. По мере того, как карлики стареют и полнеют, такие боли постепенно перемещаются к ягодицам, задней части бедренной кости, а также к детородным органам.

В детском госпитале Торонто доктор Дарувалла почти не встречал карликов, однако в госпитале для детей-калек в Бомбее, где во Время приездов Фарук работал почетным хирургом-консультантом, он обследовал много таких пациентов. Обычно они охотно рассказывали доктору Дарувалла истории своих семей, однако кровь для исследований давать не торопились. С его стороны было бы неэтично навязывать им свою волю, поскольку большинство ортопедических болезней, поражающих ахондропластических карликов, не требует тестирования крови. Поэтому Фарук честно объяснял Научный смысл своего исследовательского проекта и просил этих людей дать кровь для анализа. Почти всегда карлики отказывали ему.

Того, о ком пойдет речь, можно было назвать самым хорошим знакомым доктора Даруваллы среди карликов Бомбея. Через него доктор поддерживал самую тесную связь с цирком. Их история достаточно длинна, но началась она с того, что доктор попросил Вайнода дать ему кровь на исследование. Они встретились в консультационном кабинете госпиталя для детей-калек и разговор у них зашел о религиозном празднике Даивали, в связи с которым цирк под названием «Большой Голубой Нил» приехал в Бомбей для представлений на площади Кросс Майдан. Клоун-карлик (это был Вайнод) и его нормальная жена (Дипа) привет в госпиталь своего сына-карлика (Шивайи), чтобы там осмотрели уши ребенка. Вайнод никогда не думал, что врачи госпиталя для детей-калек занимаются лечением ушных болезней, поскольку эти болезни не входили в сферу ортопедии. Однако он верно представлял, что все карлики являлись калеками.

Зато в другом отношении он оставался непреклонным. Доктор так и не убедил Вайнода, что причиной служат генетические изменения. Вайнод родился у нормальных родителей, тем не менее родился карликом, и вовсе не из-за каких-то мутаций. Мать рассказала ему, что забеременев, первым на следующее утро увидела карлика. Дипа, жена Вайнода, была нормальной, «почта красивой», по его мнению, женщиной, но сын его Шивайи стал карликом. И это не было результатом действия некоего доминантного гена, а следствием забывчивости Дипы. Она забыла, что сказал ей Вайнод. И, забеременев, на следующее утро увидела Вайнода, Он был первым живым существом, на которого Дипа посмотрела. Именно это послужило причиной уродства Шивайи, а не гены. Просил же он Дипу не смотреть на него утром, однако она забыла об этом.

А почему она, «почти красивая», во всяком случае совершенно нормальная женщина, вышла замуж за него, карлика? У нее не было приданого. Мать продала девочку цирку «Большой Голубой Нил». Дипа как новичок в номере на трапеции почти совсем не зарабатывала денег, и, как сказал Вайнод, только карлик мог бы жениться на ней.

Их сын Шивайи страдал от хронического воспаления среднего уха, обычного недуга ахондропластических карликов в определенный период их жизни, лет в восемь-десять. Без лечения подобные инфекции часто приводят к значительным потерям слуха. Сам Вайнод был наполовину глухим.

Фарук, который: пытался заняться просвещением Вайнода, рассказывал карлику о генетических причинах появления у него «рук-трезубцев» с характерно сплющенными короткими пальцами. Обратил он его внимание на уродливо короткие и широки» нога, на сгибы локтей, которые невозможно разогнуть до конца. Доктор пытался заставить Вайнода признать, что, как и его сын, кончиками пальцев он мог дотянуться лишь до бедер. Живот карлика выступает вперед даже в положении лежа, Поскольку столь характерный изгиб имеет позвоночник. Его искривлением наряду с наклонным положением тазовой кости можно объяснить походку карликов — ходят они вразвалку.

— Карлики ходят вразвалку вполне естественно, — ответил на это Вайнод. Он не поддавался внушению доктора и вначале совершенно не хотел расстаться даже с каплей своей крови, сидя на кушетке консультационной комнаты и кивая головой в ответ на все теоретические аргументы Даруваллы.

Голова Вайнода, как головы ахондропластических карликов, казалась чрезмерно большой, лицо не производило впечатления видимой интеллигентности, если бы не выпуклый лоб, который мог свидетельствовать о силе ума. Лицо карлика носило типичные следы его болезни: было вогнуто посередине, с плоскими щеками и переносицей. Один только крупный конец носа задирался вверх. Челюсть выступала до такой степени, что подбородок Вайнода сильно выдавался вперед, создавая впечатление необыкновенной решительности. Столь агрессивный внешний вид еще более усиливался чертой, тоже обычной для ахондропластических карликов. Поскольку трубчатые кости у них сокращенных размеров, их мускульная масса создает впечатление значительной силы. У актера-акробата Вайнода плечевые мускулы особенно хорошо выделялись, а предплечья и бицепсы просто выпячивались буграми. Несмотря на то, что был он уже цирковым клоуном-ветераном, выглядел Вайнод как миниатюрный головорез-убийца. Фа-рук его немного побаивался.

— И что же ты хочешь сделать с моей кровью? — спросил доктора карлик-клоун.

— Я ищу секретный компонент, который сделал тебя карликом, — ответил доктор Дарувалла.

— В том, что человек — карлик, нет секрета, — парировал Вайнод.

— Я ищу в твоей крови что-то и если это найду, то помогу другим людям не рождать карликов, — объяснил доктор.

— Почему ты хочешь ликвидировать всех карликов? — спросил Вайнод.

— Отдавать кровь совсем не страшно. Иголка не делает больно, — ушел от ответа доктор Дарувалла.

— Все иголки делают больно, — стоял на своем Вайнод.

— Так ты боишься иголок? — уточнил Фарук.

— Моя кровь как раз сейчас мне нужна, — ответил Вайнод.

Почти красивая жена Вайнода также не разрешила доктору ввести иголку в тело ее сына-карлика, но и Дипа, и Вайнод высказали мысль, что в цирке «Большой Голубой Нил», которому предстояла выступать в Бомбее еще неделю, найдутся другие карлики, согласные дать свою кровь доктору Дарувалле. Вайнод сказал, что он был бы счастлив представить доктора клоунам их цирка, и посоветовал ему задобрить карликов вином и сигаретами.

С подачи Вайнода Фарук пересмотрел свои аргументы по поводу того, зачем нужна ему кровь карликов.

— Скажи, что используешь ее при операции, чтобы дать силы умирающему карлику, — предложил Вайнод.

Именно с этого начался проект исследования крови карликов. Пятнадцать лет назад доктор Дарувалла Появился на территории цирка на площади Кросс Майдан. Он привез иголки, пластмассовые кассеты для иголок, стеклянные пробирки. Чтобы задобрить карликов, он прихватил с собой два ящика пива «Кингфишер» и два блока сигарет «Мальборо». Как говорил Вайнод, они были популярны среди его друзей-карликов, которые очень уважали мужественного мужчину, изображенного в рекламе сигарет «Мальборо». Но лучше бы Фарук оставил пиво дома. В жаркие душные часы раннего вечера карлики цирка «Большой Голубой Нил» перебрали пива «Кингфишер». Два карлика потеряли сознание, когда. доктор брал у них кровь, что еще больше укрепило Вайнода в его нежелании расстаться хоть с ее каплей.

Даже бедная Дипа выпила пива «Кингфишер». Перед своим номером она пожаловалась на небольшое головокружение, которое усилилось, когда она повисла вниз головой, держась согнутыми коленями за высокую трапецию. Тогда Дипа попыталась махом сесть верхом на трапеции, однако вверху циркового шатра жена карлика почувствовала, будто ее голова попала в капкан самого жаркого воздуха, который только может быть. Взявшись обеими руками за перекладину качелей, она стала все сильнее раскачиваться, и ощутила облегчение.

Ее номер был довольно простым: один артист прыгает, другой член труппы в прыжке ловит его. Однако у Дипы до сих пор не получалось, чтобы этот член труппы. ловил ее за запястья рук — она сама пыталась схватиться за него. Тогда Дипа просто выпускала перекладину качелей в момент, когда ее тело оказывалось параллельно земле, лотом запрокидывала назад голову, плечи, ее оказывались ниже уровня ног, и партнер ловил ее за лодыжки. Голова Дипы оказывалась примерно в восьми метрах над страхующей сеткой.

Жена карлика была только начинающей артисткой, поэтому она рано оторвалась от трапеции, тело ее еще не успело вытянуться параллельно земле. Партнер, которому пришлось сильно наклониться вперед, поймал только одну ее ногу, причем под очень неудобным углом. В момент захвата бедренный сустав Дипы вывернулся, и она так закричала, что партнер счел за наилучшее разжать руки и дать ей возможность упасть на страхующую сетку. Доктор Дарувалла в жизни не видел более неуклюжего падения. Маленькой темнокожей девушке из штата Махараштра было, должно быть, лет восемнадцать, однако доктору казалось, что шестнадцать. Ее сыну-карлику Шивайи еще не исполнилось и двух лет. Мать Дипы продала девочку цирку «Большой Голубой Нил», когда ей было лет одиннадцать-двенадцать, то есть в возрасте, когда у матери могло возникнуть искушение продать дочь в бордель. Дипа знала, как ей повезло, что ее продали в цирк.

Она была такой тонкой, что ее начали тренировать для номера «человек-змея» или, как еще говорят, «девочка без костей». Однако по мере того, как Дипа взрослела, она теряла гибкость и переставала быть «бескостной». Даже Вайнод понимал, что Дипа слишком стара и для тренировок в качестве воздушной гимнастки, так как большинство артистов на трапеции учатся прыжкам еще детьми.

Жена карлика если и не была красивой, то, по крайней мере, с определенного расстояния казалась хорошенькой. На лбу у нее были ямки от перенесенной оспы, и кроме того она несла на себе печать рахита, рахитичный «розарий» на груди. Это так называется «розарий», а на самом деле это похожие на бусинки выпуклости цвета мрамора во всех местах соединения ребер и хрящей. Грудь у Дипы была так мала, что казалась плоской грудью мальчика, однако бедра у нее были по-женски округлы.

Страхующая сетка вытянулась под ее весом, упав, они лежала лицом вниз, и зад Дипы был устремлен вверх, туда, где раскачивалась пустая трапеция.

Исходя из своих впечатлений о падении и из того, как женщина лежала в страхующей сетке, Фарук предполагал, что причиной травмы могло быть только бедро Дипы, а не шея или спина. Однако до тех пор, пока кто-нибудь не остановил бы качающуюся сетку, доктор не осмеливался к ней подобраться. Вайнод сразу же взобрался на сетку, после чего Фарук дал ему указание зажать голову Дипы между ног, а плечи ее поддерживать руками. Только убедившись в том, что Дипа не могла двигать ни шеей, ни спиной или плечами, доктор Дарувалла осмелился штурмовать сетку.

В течение всего времени, пока Вайнод забирался к жене, пока крепко держал ее голову своими коленями, пока доктор Дарувалла медленно и неуклюже двигался к ним по прогибающейся сетке, она все еще продолжала раскачиваться, а пустая трапеция наверху качалась в другом ритме.

Фарук никогда не был спортсменом и даже пятнадцать лет назад имел липший вес. Ему требовались колоссальные усилия для того, чтобы попасть в страхующую сетку, и двигало им только чувство признательности за первые образцы крови карликов. Когда доктор Дарувалла на четвереньках полз по прогибающейся и покачивающейся сетке к бедной Дипе, он напоминал толстую и осторожную мышь, пересекающую огромную паутину.

Слепой страх перед тем, что упругая сетка вот-вот выбросит его, отвлекал Фаруха от ропота людей, заинтересованных в том, чтобы процесс спасения артистки ускорился. По громкоговорителю беспокойной толпе было объявлено, что в зале есть доктор,

— Вот идет доктор! — в мелодраматической попытке сдержать толпу объявил инспектор манежа.

Однако это не облегчило доктору его задачи и не помогло быстрее достичь цели. Добавочный вес Фарука привел к тому, что страховочная сетка опустилась ниже. Сюжет уже можно было, сравнить с тем, как неуклюжий любовник подбирается к своей добыче, оказавшейся в центре мягкой постели.

Внезапно сетка прогнулась настолько глубоко, что доктор потерял равновесие и неуклюже повалился вперед. Протянув руки и просунув пальцы в ячейки сетки, толстый доктор попытался проделать то же самое со своими ногами — перед тем, как идти на штурм сетки, он снял сандалии. Однако несмотря на все желание замедлить падение, которое весьма заинтересовало публику, сила земного притяжения победила: доктор Дарувалла рухнул головой вперед и уткнулся в нижнюю часть живота Дипы, обтянутую майкой с блестками.

Ни шея, ни спина Дипы не были повреждены, доктор правильно поставил диагноз, наблюдая ее падение, — смещение тазобедренного сустава, а сам он всей своей массой упал ей на живот. Лоб доктор расцарапал розовыми и красными блестками, похожими на окраску пожарной машины. Эти блестки составляли яркий узор — звезду на спине Дипы. Переносицей доктор Дарувалла сильно ударился о лобковую кость женщины.

В других обстоятельствах их столкновение могло бы быть сексуально захватывающим, однако не для женщины с вывихом тазобедренного сустава, голову которой плотно сжимали колени карлика. Для доктора Даруваллы неожиданная встреча с лобковой костью упавшей артистки, его боль и ее вопль запомнились как единственное сексуальное переживание вне брака. Фарук никогда не забудет его.

Вызванный из рядов публики, чтобы помочь попавшей в беду жене карлика, на виду у скучающей толпы доктор закончил свое восхождение тем, что врезался лицом в промежность пострадавшей женщины. Стоит ли удивляться, что он не забыл ни ее, ни те смешанные чувства, которые возникли от их столкновения?

Даже сегодня, много лет спустя, Фарук чувствовал внезапный прилив приятных чувств и смущения, поскольку воспоминания об упругом животе артистки все еще возбуждали его. Там, где его щека уперлась во внутреннюю часть женского бедра, все было влажным от пота. Пока Дипа вскрикивала от боли, пока он неуклюже пытался слезть с ее тела, прислушиваясь к хрусту своей переносицы, так как лобок Дипы по твердости не уступал калеку или локтю, в тот момент, вдыхая опасный аромат, доктор Дарувалла подумал, что узнал наконец запах секса, и он предстал перед ним как земная смесь запахов смерти и цветов.

Именно там, в прогибающейся страховочной сетке, Вайнод впервые и обвинил его:

— Все это происходит оттого, что ты хочешь крови карликов, — сказал он.

За пятнадцать лет индийская таможня задержала доктора Даруваллу лишь дважды, и оба раза ее внимание привлекли до сотни игл для инъекций. Доктор долго объяснял разницу между шприцами для подкожного впрыскивания и иголками для забора крови, доказывая, что везет с собой не шприцы для наркотиков, а системы для забора крови.

— Чью кровь вы берете? — спросил таможенник.

Ответить даже на этот вопрос было проще, чем решить проблему, стоявшую сейчас перед доктором. Ему предстояло сообщить плохие новости и известному актеру с необычным именем Инспектор Дхар. Доктора беспокоило, как поведет себя Дхар, услышав от него плохую новость, поэтому он решил встретиться с кинозвездой в общественном месте. Поскольку Инспектор Дхар привык играть ни публику, Фарук полагал, что в общественном месте актер сохранит самообладание. Он остановился на частном клубе. Ни один человек в Бомбее не мог представить частный клуб в виде общественного места, однако доктор Дарувалла верил, что выбранное им место в достаточной мере частное и одновременно общественное в свете тех кризисных событий, которые неотвратимо приближались.

В то утро, когда доктор Дарувалла подъехал к спортивному клубу Дакуорт, он подумал, что никакое это не предзнаменование — гриф-стервятник, паривший высоко в небе над площадкой для игры в гольф. Он не считал птицу смерти знаком, имевшим отношение к его плохой вести. Клуб находился в районе Махалакшми, недалеко от горы Малабар. Каждый в Бомбее знал, почему стервятники собирались около горы Малабар. Из-за Башен Безмолвия. Когда туда помещали тело умершего, все стервятники на расстоянии тридцати миль от Бомбея чувствовали запах разлагающихся останков.

Фарук знал, что такое Дунгарвади, так называемые Башни Безмолвия. Это семь пирамид из камней, куда потомки персов (парси) кладут обнаженные тела своих умерших, чтобы их обглодали пожиратели падали, Фарук сам был потомком персов. Его род вел начало от персидских последователей Зороастра, которые пришли в Индию в седьмом и восьмом веках, чтобы избе жать преследований мусульман. Однако отец Фарука был таким убежденным, резким атеистом, что доктор избегал культового почитания Зороастра. Переход Фарука в христианство несомненно убил бы его безбожника-отца, однако к тому времени отец уже скончался. К моменту крещения доктору почти исполнилось сорок.

Поскольку он стал христианином, его смертное тело никогда не попадет в Башни Безмолвия. Однако сам Фарук, несмотря на зажигательный атеизм отца, уважал обычаи своих предков, поэтому он ожидал, что увидит грифов-стервятников, летающих в районе Риджроуд. Не удивило его и то, что стервятник кружил над полем для гольфа клуба Дакуорт и отнюдь не торопился долететь до Башен Безмолвия. Местность вокруг была увита виноградом. Здесь никогда не встречали с радушием потомков персов, за исключением тех случаев, когда их брали, чтобы положить в колодцы для мертвецов. Пирамиды из глыб известняка способствовали быстрому разложению даже больших костей, а те части тела потомков персов, которые оставались целыми, смывались водой в сезон муссонных дождей. По мнению доктора, в вопросе избавления от мертвых потомки персов нашли восхитительное решение.

Что же до живущих на этом свете, то доктор Дарувалла встал как всегда рано. В госпитале для детей-калек день для него начался с двух операций — на изуродованной ступне и кривой шее. Последняя в наши дни вообще редкость и не отражала главные интересы Фарука как хирурга-ортопеда, хотя он и носил в госпитале звание хирурга-консультанта. Доктор Дарувалла интересовался инфекционными поражениями костей и суставов. В Индии они обычное следствие автомобильной аварии и сложных переломов: уже через пять недель рана начинает загнаиваться и заболевание приобретает хронический характер, поскольку кость мертва, а будучи мертвой, ведет себя как инородное тело. Омертвевшая кость по-латыни называется «секвеструм». В Бомбее коллеги называли Даруваллу Мертвая кость, те же, кто знал его лучше, именовали доктора Кровь карликов. Шутки шутками, однако инфекции костной и суставной ткани были тем делом, которым он занимался как специалист.

Занимаясь ортопедической практикой в Канаде, он одинаково часто сталкивался и со спортивными травмами, и с дефектами, полученными при родах. В Торонто Дарувалла тоже занимался детской ортопедией, однако там его не воспринимали так заинтересованно и радостно, как в Бомбее, где ортопедические больные встречались на каждом шагу — ноги у них были перевязаны маленькими платочками. Эти платочки скрывали раны, из которых годами сочился гной. В Бомбее Дарувалла наблюдал гораздо большую готовность — и больных, и врачей — на проведение ампутации, подборку простейших протезов. Такое решение проблем было невозможно в Торонто. Там у доктора Даруваллы была репутация специалиста, применявшего новые методы микрохирургии сосудов.

В Индии больному приходилось удалять омертвевшую кость, иногда очень. значительную ее часть, после чего конечность уже не выдерживала вес тела. В Канаде же одновременно с удалением мертвой ткани на ее место Фарук мог вживлять пластиковый протез, используя для этого целый ряд современных методик. В Канаде, но не в Бомбее. Здесь Дарувалла мог бы лечить так только богатых пациентов в специальных госпиталях. А в госпитале для детей-калек, где требовалось быстрое восстановление функций конечностей, он часто проводил ампутации и помогал устанавливать протезы. Гной, истекающий из ран, его не пугал. Индия приучила его к этому.

Подобно другим людям, только перешедшим в христианство и являющимися религиозными энтузиастами, Дарувалла причислял себя к убежденным последователям англиканской церкви. К католикам он относился с подозрением и благоговейным страхом. Сейчас он радовался предстоящему Рождеству, которое в Бомбее не связано так с коммерческими предприятиями, как это стало нормой в христианских странах. Рождество для доктора было наполнено осторожной радостью: он присутствовал на католической мессе накануне Рождества, а также был на службе в англиканской церкви в день Рождества. Обычно Фарук ходил в церковь по воскресеньям, но нерегулярно. Посещение двух церквей одновременно его жене казалось необъяснимой передозировкой и вызывало беспокойство Джулии.

Жена доктора родом была из Вены и в девичестве носила фамилию Зилк. Она не имела ничего общего с фамилией мэра Вены. Бывшая фройлян Зилк происходила из аристократической и высокомерной семьи католиков-латинян. Во время коротких и редких визитов семьи доктора в Бомбей его дети учились в иезуитских школах не потому, что они воспитывались католиками — просто Фарук поддерживал «семейные связи» с руководителями этих школ, куда доступ был затруднен. Маленькие Даруваллы были твердыми последователями англиканской церкви. В Торонто они учились там, где нужно.

Хотя Фарук следовал протестантскому направлению христианства, ему нравилось бывать в кругу иезуитов, особенно во время соревнований по боксу. Он признавал, что иезуиты более интересные собеседники, чем известные ему в Бомбее прихожане англиканской церкви. Рождество само походило на приятную весть, было временем, когда душа доктора словно изливала добрую волю. В те праздничные дни Фарук забывал, что за двадцать лет после перехода в христианскую веру его религиозные чувства притупились.

Итак, Дарувалла не придал особого значения грифу-стервятнику, летавшему высоко в небе над полем для гольфа спортивного клуба Дакуорт. Единственное, что его заботило, была проблема Инспектора Дхара: как сообщить ему плохую новость? Информация для него не входила в разряд «приятных вестей», хотя помимо нее неделя для доктора была не такой уж плохой.

Время между Рождеством и Новым годом в Бомбее выдалось необычайно холодным и сухим. Утром Даруваллу ждало заседание комитета по приему новых членов, желающих записаться в спортивный клуб — доктора избрали председателем этого заседания. Желающие стать членами клуба ждали своей очереди целых двадцать два года. Заседание комитета было юбилейным — принимали шеститысячного члена клуба и на повестке дня стоял вопрос, должен ли этот счастливчик получить какое-либо извещение о своем экстраординарном статусе. По этому поводу шли дебаты, выдвигались разные предложения — от установки металлической таблички с его фамилией в бильярдной (там на стенах оставались промежутки между повешенными трофеями) до устройства небольшого званого ужина в Дамском саду клуба, где количество цветов бугенвиллей уменьшалось из-за неизвестной болезни этих растений.

В числе прочих имелось и предложение напечатать фамилию шеститысячного члена клуба в списке лиц, временно избранных на руководящие должности.

Такой список красовался под стеклом в фойе клуба Дакуорт. Фарук был им недоволен. Само словосочетание «временно избранные» имело какой-то неопределенный смысл. В некотором роде оно означало, что эти люди непостоянно выполняют такие обязанности, избраны непостоянно. Но и список в клубе был традицией, его использовали уже сто тридцать лет. По списку, состоящему из нескольких фамилий, внутри стеклянного ящика ползал паук. Он ползал там настолько давно, что все считали его умершим. Быть может, паук тоже добивался чести стать постоянным членом клуба. Эту шутку придумал сам доктор Дарувалла. Она тоже была очень старой. Ходили слухи, что все шесть тысяч членов клуба Дакуорт повторяли шутку про паука.

Время близилось к полудню, и члены комитета, собравшиеся на заседание в зале для игры в карты, пили напиток «Тамз» и лимонад «Гоудд слот». Председательствующий Дарувалла предложил снять с повестки дня вопрос о шеститысячном члене клуба.

— Закончить обсуждение вопроса? — переспросил мистер Дуа, который оглох на одно ухо, играя в полевой теннис.

Это был очень примечательный случай. Во время игры в теннис парами его партнер по команде два раза ошибся и будучи в расстроенных чувствах сильно ударил ракеткой не по мячу, а по уху мистера Дуа. Столь неджентльменское поведение закончилось для него тем, что его усилия стать постоянным членом клуба Дакуорт оказались тщетными — тем более что в то время мистер Дуа был «временно избран» на руководящую должность в клубе.

— Вношу предложение, чтобы члена клуба под номером шесть тысяч никаким образом не отмечать! — закричал доктор Дарувалла.

Предложение это поддержали быстро и единогласно утвердили, но не из-за наличия другого — о внесении имени в список «временно избранных». Коллега-врач Даруваллы из госпиталя для детей-калек доктор Сорабджи остроумно заметил, что это решение одно из самых мудрых, когда-либо принятых на заседаниях комитета. Однако Дарувалла полагал, что на самом деле никто не хотел потревожить паука в стеклянном ящике фойе.

Члены комитета сидели молча, удовлетворенные окончанием своей работы. Вентиляторы на потолке, мерно вращаясь, чуть покачивали ровные стопки карт, аккуратно разложенные на столах, затянутых зеленой фетровой тканью. Это ведь был специальный зал. Официант, убрав со стола, за которым сидели члены комитета, пустую бутылку из-под «Тамз Ап», немного задержался, чтобы поправить колоду карт, где две верхние карты, сместившись, нарушили безупречность ровного ряда вследствие потока воздуха от ближайшего потолочного вентилятора.

В этот момент в зал вошел мистер Баннерджи, искавший мистера Лала — своего противника по игре в гольф. Престарелый мистер Лал опаздывал на поединок — обычно они загоняли шары в девять лунок. Мистер Баннерджи поведал членам комитета поразительные результаты их предыдущей игры. Оказывается, мистер Лал во время удара шаром по девятой лунке допустил грубейшую ошибку и последний удар проиграл. Он срезал мяч так, что тот улетел за зеленое поле и упал среди бугенвиллей. Мистер Лал сгорал от стыда и отчаяния. Он не вернулся в клуб, пожал руку мистера Баннерджи и в бешенстве проследовал в заросли бугенвиллей. Там он и оставил его. Спортсмен-неудачник хотел попрактиковаться в ударах. Когда Баннерджи уходил, лепестки цветов бугенвиллей так и летели в разные стороны. Вечером главный садовник сильно встревожился, обнаружив урон, нанесенный саду.

Престарелый мистер Лал был известен как один из самых легкоранимых членов клуба Дакуорт, и если он решил потренироваться в ударах, чтобы мяч не попадал в цветы бугенвиллей, никто не набрался бы смелости помешать ему. А сейчас он почему-то опаздывал на игру. В ответ на этот рассказ доктор Дарувалла высказал предположение, что противник мистера Баннерджи все еще совершенствует удары по мячу и его следует искать там же, в зарослях бугенвиллей.

После этой шутки члены комитета начали расходиться, смеясь характерным для клуба нейтрально-ленивым смехом. Мистер Баннерджи устремился на поиски постоянного партнера, доктор Сорабджи уехал в госпиталь принимать больных, мистер Дуа, чья глухота в некоторой степени способствовала его уходу от шумного бизнеса по производству покрышек автомобилей, выбрал бильярдную, где мог лупить ни в чем не повинные шары, не слыша ударов. Кое-кто остался в зале, взяв в руки подготовленные колоды карт, кое-кто комфортно устроился в прохладных кожаных креслах библиотеки, заказав официанту по порции пива марки «Кингфишер» или «Лондон Дайет». Дело шло к обеду, однако никто не пил джин с тоником и не добавлял ром к напитку «Тамз Ап», поскольку по неписаным правилам клуба время крепких напитков еще не наступило.

В мужской гардеробной и клубном баре собрались более молодые члены клуба и заядлые спортсмены, окончив игру в полевой теннис, бадминтон и расставшись с массажистом. В эту утреннюю пору они обычно пили чай. Возвращавшиеся с площадки для игры в гольф с раздражением упоминали о ворохе лепестков бугенвиллей рядом с девятой лункой. Эти игроки считали, что болезнь цветов еще усилилась.

Мистер Баннерджи, живописуя историю своей вчерашней победы в гольф, каждый следующий раз подавал неудачу мистера Лала в более пренебрежительных и обидных тонах. В здании клуба и в мужском гардеробе вспыхивал смех, а мистер Баннерджи, похоже, уже не переживал оттого, что слишком поздно играть в гольф.

Неожиданное похолодание не сказывалось на привычках членов клуба Дакуорт, которые традиционно играли в гольф и теннис до одиннадцати утра или вечером после шестнадцати часов. В дневное время мужчины выпивали, обедали либо просто отдыхали под вертящимися вентиляторами или в тени Дамского сада. Этот сад никогда не принадлежал исключительно дамам. Женщин там всегда было немного. Быть может, не так было в прошлые времена. Название сада оставалось неизменным со времен султанов, когда мусульмане и индусы скрывали своих женщин от взглядов мужчин или иностранцев. Фарук находил его странным, поскольку спортивный клуб Дакуорт основали англичане, их до сих пор встречали здесь с радостью. Некоторые даже состояли членами клуба. Насколько было известно Дарувалле, англичане никогда не практиковали раздельное проживание женщин и мужчин. Основатели клуба Дакуорт выдвигали другое условие — принадлежность к высшим слоям городского общества. И Фарук, и другие члены комитета по приему в клуб под присягой могли заявить, что понятие «высшие слои городского общества» настолько расплывчатое, что о его истинном смысле можно было бы проспорить в течение всего сезона муссонов, если не дольше.

Традиционно председателем клуба был губернатор штата Махараштра, однако лорд Дакуорт, именем которого назвали клуб, никогда губернатором не был. Лорд Д (так его называли) долго добивался назначения на этот пост, однако так его и не получил из-за всем известного эксцентричного поведения жены. Леди Дакуорт страдала эксгибиционизмом. Особенно невероятной казалась ее дикая привычка показывать мужчинам свои груди. Из-за этой болезни многие члены клуба прониклись симпатией к лорду ив особенности к леди Дакуорт, хотя ее действия наносили ущерб достоинствам претендента на пост губернатора.

Стоя в прохладном и пустом танцевальном зале, доктор Дарувалла по привычке разглядывал внушительные трофеи на стенах и очаровательные, прошлых времен фотографии членов клуба — отца, дедушки, а также джентльменов, бывших их родственниками или друзьями. Доктор представлял, что может вспомнить любого из них, кто когда-либо дружески опускал ему на плечо свою руку или ерошил волосы на макушке. Мысленная фамильярность в общении со старыми фотографиями скрывала тот факт, что из пятидесяти девяти лет своей жизни в Индии доктор прожил совсем немного, наезжая в Бомбей, он болезненно реагировал на все, что напоминало ему, насколько мало он знал или понимал страну, где родился. И чем больше времени проводил в клубе Дакуорт, тем более испытывал иллюзию того, что ему уютно жить в Индии.

Дома в Торонто за доктором числилась репутация «настоящего старого индийца». Особенно такого мнения придерживались те этнические индусы, которые никогда не были в Индии или больше не хотели туда возвращаться. Его также считали весьма храбрым человеком, быть может, потому что каждые несколько лет Фарук возвращался в родную страну, чтобы работать в «примитивных условиях» (так они полагали), когда заниматься медицинской практикой приходилось в обстановке ужасной перенаселенности, без тех прелестей жизни, которые бы соответствовали канадскому стандарту комфорта.

А разве не было в этой стране недостатка воды, голодных бунтов, карточной системы на масло и рис, фальсификации продуктов питания путем подмешивания некондиционной продукции? Добавьте к этому баллонное газоснабжение, когда газ кончался именно во время званого ужина. Постоянно можно слышать о низком качестве строительства индийских зданий, об отваливающейся штукатурке и тому подобных вещах. Очень редко Дарувалла приезжал в Индию в сезон муссонных дождей, период, который в Бомбее мог бы считаться наиболее «примитивными условиями». К тому же Фарук скрывал тот факт, что он никогда не оставался в Индии надолго.

В Торонто Дарувалла рассказывал о своем детстве как коренной житель Бомбея, делая воспоминания более яркими и более индийскими, чем это было на самом деле. Доктор получил образование в иезуитской школе святого Игнатия в районе Мазагаон. Развлекался он организованно в клубе Дакуорт, где занимался привилегированными видами спорта и танцами. По достижении нужного возраста его послали в австрийский университет. Однако восемь лет обучения медицинской специальности оказались пресными и неяркими, поскольку все они прошли под контролем старшего брата, который жил с ним.

В присутствии священных фотографий бывших членов клуба Дакуорт, смотрящих со стен танцевального зала, Дарувалла ощущал, что он действительно родом из этой страны и принадлежит ей. Чем меньше ему оставалось до шестидесяти, тем чаще доктор стал признаваться себе, что в Торонто он скорее изображал натурального индуса, чем являлся им на самом деле. В зависимости от компании доктор или начинал говорить с индийским акцентом или переходил на классический английский. Лишь его друзья из клана Парси (этнических потомков персов) знали, что родной язык доктора английский и что язык хинди он выучил в школе. В Индии Фаруку становилось стыдно за то, что он старался выглядеть жителем Европы или Северной Америки. В Бомбее у него исчезал индийский акцент, и стоило только услышать английский Даруваллы, чтобы убедиться, насколько он ассимилировался в Канаде. Однако лишь в окружении старинных фотографий танцевального зала клуба доктор чувствовал себя дома.

О леди Дакуорт до него дошли лишь какие-то исторические рассказы. На всех ее сногсшибательных фотографиях груди были надежно и скромно прикрыты. Правда, на более поздних снимках, где леди было уже много лет, доктор различал высоко поднятую грудь внушительных размеров. Вероятно, привычка леди усилилась с годами и, по рассказам, даже в семьдесят лет груди у нее сохраняли хорошую форму и были достойны показа.

Во всяком случае, по тем же рассказам, бабуле было семьдесят пять, когда она показала свои прелести на подъездной дороге перед главным входом в клуб, где толпа молодых людей собиралась на бал для детей членов клуба. Инцидент закончился столкновением нескольких машин, что отнесли за счет превышения допустимой скорости. После него знаки ограничения скорости поставили по всей длине подъездных путей. Очевидно, с тех пор весь клуб Дакуорт пребывал под влиянием предупреждения на въезде, гласящего: «КАК МОЖНО МЕДЛЕННЕЕ». Такой девиз вполне устраивал доктора и не воспринимался им как навязывание тяжелого бремени, однако Дарувалла весьма сожалел, что не смог хоть одним глазком посмотреть на легендарные груди леди Дакуорт. В ее время члены клуба просто не могли жить медленно.

Доктор громко вздохнул в пустом танцевальном зале, быть может, уже в сотый раз: «То были прекрасные старые деньки». Он знал, что это всего лишь шутка, на самом деле Дарувалла так не думал. Те «прекрасные старые деньки» были ему так же неизвестны, как и Канада, его холодная страна-мачеха, как и Индия, где приходилось притворяться, что в ней уютно жить. Кроме всего прочего, Фарук никогда не говорил и не вздыхал настолько громко, чтобы это кто-нибудь слышал.

Доктор прислушался к звукам, доносящимся в огромный и холодный танцевальный зал: официанты и их помощники сервировали столы для утреннего ленча, постукивали бильярдные шары, резко и азартно падали на столы игральные карты. Хотя уже перевалило за одиннадцать, двое спортсменов все еще не уходили с теннисной площадки. Однако судя по медленным и мягким ударам по мячу, игра шла без особого энтузиазма.

С улицы донесся характерный треск — трактор главного садовника приближался ко входу в здание.

Чувствовалось, что скорость он переключал очень небрежно. Последовал перестук мотыг, грабель и лопат, завершившийся грубым ругательством без всякого повода. Главный садовник был просто идиотом.

Одну фотографию на стене Фарук особенно любил. Доктор взглянул на нее напряженно и внимательно, потом закрыл глаза, чтобы представить сюжет лучше. В лице лорда Дакуорт а читалось милосердие, терпимость и спокойствие, однако в устремленном вдаль взгляде просматривалось что-то туповатое. Казалось, лишь недавно он осознал собственную никчемность и принял эту мысль. Хотя лорд был широкоплечим, что называется, имел грудь колесом и крепко держал шпагу, слабо выраженное идиотское смирение застыло в опускавшихся книзу уголках глаз и подвернутых кончиках усов. Дакуорт постоянно почти достигал поста губернатора штата Махараштра, но так и не стал губернатором. Рука, которую он опустил на девичью талию леди Дакуорт, явно обессиленная, совсем не держала эту женщину.

Лорд Д решился на самоубийство накануне Нового года. Это было в самом конце 90-х годов, при переходе к XX веку. И еще многие годы леди Дакуорт продолжала показывать мужчинам груди, но, по общему мнению, в качестве вдовы она делала это с меньшим энтузиазмом, хотя и с большей интенсивностью. Циники утверждали, что если бы леди Д продолжала жить и по-прежнему показывала Индии свои божественные дары, наверняка это помешало бы установлению независимости от Англии.

Доктор Дарувалла особенно любил ту фотографию, где леди Дакуорт, наклонив подбородок книзу, озорно смотрела вверх, будто только что пристально вглядывалась в свою захватывающую и двойственную сущность, но, будучи обнаружена за этим занятием, сразу же отвела глаза в сторону. Ее грудь казалась широкой и мощной полкой, поддерживающей милое личико. Даже в одежде эта женщина поражала какой-то необузданностью. Хотя руки у нее и были опущены вдоль боков, однако пальцы оказались широко расставленными, а ладони тянулись по направлению к фотокамере, будто она хотела подвергнуться распятию. Пышная копна светлых волос высоко вздымалась над головой и грациозной шеей. Детские кудряшки-локоны вились вокруг самых бесподобных в мире маленьких ушек.

И в следующие годы, превратившись из светлых в седые, волосы ее, сохранив — свою живость, по-прежнему напоминали копну. И груди не потеряли прекрасной формы, несмотря на то, что их так часто и долго выставляли на обозрение. Доктор Дарувалла был влюблен в леди Дакуорт, в чем мог бы признаться даже дорогой женушке, с которой жил в счастливом супружестве. Фарук еще ребенком влюбился в фотографию и историю жизни прекрасной леди.

Он знал, что долгое пребывание в танцевальном зале и разглядывание фотографий далекого прошлого кончается для него вспышкой мрачного настроения. Большинство этих людей уже завершили свой земной путь. В индийских цирках о покойниках говорили, что они «упали мимо сетки». Живые — те, наоборот, «упали в сетку». Когда доктор Дарувалла, встречая Вайнода, участливо спрашивал его о здоровье Дитты, карлик неизменно отвечал: «Мы пока еще падаем в сетку».

Глядя на фотографии леди Дакуорт, Фарук тоже мог сказать, что ее груди все еще падают в сетку. Вероятно, они были бессмертными.

Внезапно казалось бы незначительный инцидент вывел Даруваллу из состояния транса, в который его погрузили размышления о грудях леди Дакуорт. Необходимо было вступить в контакт с подсознанием, чтобы осмыслить причину, поскольку Фарук обратил внимание на какой-то слабый шум в столовой. Туда с открытой веранды залетела ворона, в клюве у нее блестела какая-то вещь. Эта бестия приземлилась на широкую, похожую на весло, лопасть потолочного вентилятора. Птица опасно его наклонила, однако вентилятор продолжал вращаться. При этом вороньи испражнения летели на пол, попадали на скатерть одного из столов, на салатницу, долетая почти до вилки. Официант взмахнул салфеткой, хрипло каркая, ворона слетела с вентилятора и скрылась на веранде. Затем птица взмыла над полем для игры в гольф, где трава блестела от полуденного солнца. Серебристая штука из клюва у нее исчезла. Должно быть, ворона ее проглотила.

После инцидента официанты и их помощники бросились менять испорченную скатерть и заново раскладывать на столе приборы, хотя было еще рано для ленча. После этого был вызван полотер, который привел в порядок пол.

Доктор Дарувалла второй завтрак ел раньше других членов клуба из-за своих утренних операций. Фарук назначил встречу за ленчем с Инспектором Дхаром в половине первого. Он прошел в Дамский сад. Отыскал в густой листве просвет, откуда открывался безграничный простор неба над площадкой для гольфа. В приглянувшемся месте Фарук уселся в плетеное кресло розового цвета, после чего, сосредоточив внимание на том, чем бы наполнить свой желудок, заказал официанту пиво марки «Лондон Дайет», хотя хотелось ему выпить «Кингфишер».

К удивлению доктора он снова увидел грифа-стервятника над полем для гольфа, может быть, того же самого. Как будто, птица вовсе не собиралась лететь к Башням Безмолвия, а спускалась в небе все ниже. Хорошо зная, с каким ожесточением потомки персов сохраняют верность своим погребальным обычаям, Фарук развеселился, представив их эмоции, если стервятник будет отвлечен с привычного курса посторонним влиянием. Быть может, он увидел мертвую лошадь на ипподроме Махалакшми, или какую-то собаку убили в районе Тардео, или труп выбросило волнами на берег возле мавзолея Хаджи Али. Какой бы ни была причина, один стервятник не выполнял священную работу на Башнях Безмолвия.

Доктор взглянул на часы, поскольку с минуты на минуту ожидал прихода компаньона по ленчу. Поглощая маленькими глотками пиво «Лондон Дайет», он представлял, что пьет «Кингфишер». Одновременно Фарук воображал, что опять стал стройным. (На самом деле он никогда стройным не был.)

К стервятнику, выписывающему в небе все более снижающиеся круги, присоединился вначале один, а потом другой гриф. Внезапно доктор похолодел. Он совершенно расслабился и забыл о той новости, которую нужно было сообщить Инспектору Дхару. Поскольку доктор не видел, как можно облегчить эту задачу, он впал в глубокий транс, и, наблюдая за стервятниками, совершенно не заметил появления своего симпатичного молодого друга, двигавшегося с обычной плавностью и с какой-то пугающей грациозностью.

Опуская руку на плечо доктора, Дхар сказал:

— Там кто-то умер. Кто бы это мог быть?

Появление в зале молодого актера привело к тому, что новый официант, сгонявший ворону с потолочного вентилятора, уронил супницу с половником. Шокировало его не то, что он узнал Инспектора Дхара, а то, что известный киноактер говорил по-английски без всякого индийского акцента. Шум от упавшей супницы как бы возвестил о прибытии в Дамский сад мистера Баннерджи — во всяком случае, оба эти события совпали во времени. Мистер Баннерджи взял за руки Инспектора Дхара и Даруваллу.

— Стервятники опускаются на поле в районе девятой лунки! Должно быть, это бедный мистер Лалумер в зарослях бугенвиллей! — веселился Баннерджи.

— Это работа для вас, Инспектор, — прошептал Дарувалла на ухо актеру, который никак не отреагировал на шутку доктора.

Молча, но решительно Инспектор Дхар повел джентльменов через линии разметки на поле для игры в гольф. Трое мужчин увидели с десяток стервятников, оперение которых напоминало кожу потертой куртки. Птицы неловко махали крыльями и подпрыгивали, испражняясь в районе девятой лунки. Головы грифов на длинных шеях то взмывали вверх над цветами бугенвиллей, то опускались вниз, а с кривых клювов капала яркая кровь.

Мистер Баннерджи отказался идти дальше. Доктор Дарувалла остановился около флажка рядом с девятой лункой и ему стало плохо от исходящего от стервятников резкого гнилостного запаха. Только Инспектор Дхар устремился вперед, продираясь через кусты бугенвиллей и разгоняя грифов. Эти мрачные птицы взлетали в воздух от его шагов. Фарук подумал, что Дхар выглядит сейчас как настоящий полицейский инспектор, хотя даже не подозревает этого.

Официант, освободивший потолочный вентилятор от вороны и этим спасший его, а затем безуспешно сражавшийся с непокорной супницей и половником, также последовал за ними. Он немного прошел по полю для гольфа, но повернул обратно в столовую после того, как Инспектор Дхар стал разгонять стервятников. Официант был из армии поклонников, смотревших каждый фильм с участием Инспектора Дхара да не по одному разу. Везде молодой актер в роли полицейского действовал в криминальной среде, в которой царили не только хулиганство, уголовщина, кровопролитие, но и страшная мафия Бомбея. Хотя в кино эти ужасы описывались в мельчайших подробностях, однако стая стервятников, разогнанных известным актером, и реальный труп вблизи девятой лунки на поле для гольфа привели молодого человека в сильное смятение. Он ретировался в клуб, где его отсутствие с неодобрением воспринял старший по возрасту коллега, мистер Сетна, взятый на работу благодаря протекции отца Фарука.

— Инспектор Дхар на этот раз нашел настоящий труп! — сообщил молодой человек пожилому официанту.

— Вы сегодня обслуживаете клиентов в Дамском саду. Убедительно прошу не покидать свой пост! — сказал в ответ Сетна.

Пожилой официант не любил фильмов об Инспекторе Дхаре. Он вообще неодобрительно отзывался обо всех явлениях жизни. Подобную черту характера относили за счет его профессии в спортивном клубе, где он вел себя так, будто был облечен властью секретаря клуба Дакуорт. Мистер Сетна, как король, правил в столовой и в Дамском саду, недовольно сдвинув брови к переносице. Появился он в клубе Дакуорт задолго до того, как Инспектор Дхар стал членом клуба. До этого Сетна работал в клубе Рипон, куда принимали только этнических персов. В Рипоне хорошо ели и обменивались новостями, а спортивных занятий там и в помине не было.

Дарувалла был членом и одного и другого клуба, поскольку оба они отвечали запросам его разносторонней натуры. Одновременно он являлся и членом клана Парси, и христианином, и жителем Бомбея и Торонто; был и хирургом-ортопедом, и собирателем крови карликов. Фарук не мог принадлежать только одному клубу.

Но это был Фарук. А Сетну больше устраивал клуб Рипон, поскольку он не происходил из старой богатой семьи клана Парси. Тем не менее его вечное недовольство всем привело к увольнению с работы. К тому же старый официант просадил все свои деньги, что было тоже особенностью его характера, а сделать это было не просто, учитывая его богатые чаевые. Однако старик настолько презирал состоятельных индийцев и англичан, что разбазаривал деньги специально и с большим размахом. На бегах ипподрома Махалакшми он провел столько времени, сколько удается прожить не каждому нормальному человеку. И не доходы от бесчисленных пари, а только воспоминания о топоте лошадиных копыт остались у Сетны за те долгие годы, топот, который он с большим искусством выбивал длинными пальцами по серебряному подносу для обслуживания клиентов.

Мистер Сетна приходился очень дальним родственником семье Гуздар, древнему богатому клану, нажившему состояние на строительстве военных кораблей по заказам английского военно-морского флота. Надо же было случиться, что некий молодой член клуба Рипон больно задел семейную гордость Сетны — суровый официант услышал слова, компрометирующие честь молодой леди Гуздар, приходившейся ему кузиной. Хотя эта дама и ходила по многим рукам, дело не ограничивалось вульгарной шуткой, развеселившей юнцов-безбожников, не признававших религии клана Пар-си. Пошлое высказывание компрометировало и космическое взаимодействие между Спента-Майнью — духом добра и духом зла Ангро-Мейнью. Богохульники сказали, что в случае с кузиной мистера Сетны речь может идти о духе секса.

У молодого денди, произносившего такие гадкие слова, на голове был парик, к которому официант также относился с неодобрением, видя в этом тщетную попытку скрыть человеческое естество. В результате всего перечисленного мистер Сетна вылил горячий чай на голову джентльмена, из-за чего тот вскочил и сорвал с себя парик, заблестев лысиной перед изумленными компаньонами по ленчу.

Подобный поступок, хотя и расцененный положительно большинством членов клана Парси как из старых богатых семей, так и из семей новых богачей, в клубе был квалифицирован как неподходящее для официанта поведение. Основанием для увольнения явилась формулировка «грубое нападение с применением горячего чая». Тем не менее Сетна получил наилестнейшую рекомендацию для приема на работу от отца доктора Даруваллы. Похвала старшего Даруваллы дорого стоила — официанта сразу же наняли в клуб Дакуорт, поскольку отец Фарука расценивал эпизод с чаем как героический поступок. Сетна был прав, защищая честь девушки, о которой плохо отзывались. Официант проявил такую фанатическую преданность религии Зороастра, что потрясенный этим отец Фарука изображал его окружающим людям как могучего великана клана Парси, несущего на своих плечах всю Персию.

Для каждого члена клуба Дакуорт, когда-либо ловившего на себе неодобрительный взгляд старшего официанта либо в столовой, либо в Дамском саду, старик Сетна был человеком, способным вылить горячий чай на любую голову. Природа наградила его высоким, неестественно тонким телом, будто он вообще не одобрял принятия пищи. Судя по его презрительно скрюченному носу, он не воспринимал и окружающих запахов. Еще одной особенностью Сетны была белая кожа, как у всех этнических персов, более светлых, чем индусы, что давало основание предполагать, будто старый официант — расист и неодобрительно относится к людям с другим цветом кожи.

Сетна с неудовольствием смотрел на людей, мечущихся по полю для игры в гольф. Он со своими тонкими, плотно сжатыми губами, узким подбородком и козлиной бородкой не одобрял занятия спортом. Он не любил, когда спортивные упражнения смешивали с более почтенными занятиями, среди которых главными считал принятие пищи и яростные споры.

На поле для гольфа творилось сущее безобразие. Из раздевалок выбегали полуодетые мужчины. Официанту казалось, что в таком виде они почти так же неприличны, как и в своей спортивной форме. Истинный член клана Парси, мистер Сетна уважал закон и порядок. Столь серьезное явление, как смерть, в его сознании совершенно не сочеталось с таким тривиальным явлением, как поле для гольфа. Умереть на поле для гольфа безнравственно. Его, последователя Зороастра, чье тело когда-нибудь положат в Башни Безмолвия, до слез трогало присутствие у трупа многочисленных стервятников. Он предпочитал не обращать на них внимания, а направил свое возмущение на людскую суматоху.

Вызвали главного садовника-идиота, который тупо повел тарахтящий трактор через поле для гольфа, приминая траву, которую его помощники только привели в порядок газонокосилками. Сетна не мог видеть Инспектора Дхара, углубившегося в самые дебри бугенвиллей, однако он нисколько не сомневался, что этот грубый актеришка был в центре событий. Даже сама мысль об Инспекторе Дхаре заставляла старого официанта негодующе вздыхать.

Внезапно до него донесся тонкий звон вилки о стакан — вульгарный вызов официанта. Мистер Сетна повернулся к столу, откуда шло нападение, и обнаружил, что именно его, а не младших официантов вызывает вторая жена мистера Догара. В глаза ее называли прекрасной миссис Догар, а за спиной говорили «вторая миссис Догар». Старый Сетна не считал эту женщину красивой, к тому же он осуждал повторные браки.

Большинство членов клуба признавало, что красота второй миссис Догар была грубой и уже увядала. Большие деньги мужа не улучшили пошлых вкусов новой жены. Хорошая физическая форма женщины и внешний вид, поддержанию которого, по слухам, она отдавала себя без остатка, не могли скрыть того факта, что ей по крайней мере сорок два года. Критический взгляд старого Сетны говорил, что вторая миссис Догар почти достигла пятидесятилетнего рубежа, а может быть, и преодолела его. В дополнение ко всему старший официант полагал, что она — несносная дылда. Любителей гольфа в клубе оскорбляло резкое мнение миссис Догар, будто их вида спорта недостаточно, чтобы сохранить здоровье.

Сегодня миссис Догар ела ленч одна — эту ее привычку Сетна тоже осуждал. Он полагал, что в солидном клубе уважающая себя женщина никогда не сядет за стол одна, без сопровождающего ее мужчины.

Пока со дня свадьбы прошло еще немного времени, мистер Догар зачастую ел ленч с женой. Но потом муж позволял себе отменять назначенные встречи с супругой за обеденным столом, если появлялась причина, связанная с его делами. В последние дни эта ситуация часто повторялась. От взгляда старшего официанта не укрылось то, что миссис Догар беспокоилась и злилась, когда ее оставляли одну. Кроме того Сетна также заметил определенную напряженность между молодоженами во время совместных обедов. Миссис Догар была резка с мужем, человеком заметно старше ее по возрасту. Старый официант считал, что подобное наказание по справедливости постигает стариков-мужей, которые берут жен намного себя младше.

Прикинув, Сетна рассудил, что лучше подчиниться агрессивной жене и подойти к ней, чем ждать повторного удара вилкой о стакан, тем более, что вилка в ее огромной руке казалось до странности маленькой.

— Мой дорогой мистер Сетна, — сказала вторая миссис Догар.

— Чем я могу быть полезен прекрасной миссис Догар? — склонился старший официант.

— Вы можете сказать, что означает весь этот шум? — спросила женщина.

Старый член клана Парси отвечал ей неторопливо и размеренно, будто наливал горячий чай.

— Совсем не стоит волноваться. Это всего лишь мертвый игрок в гольф, — произнес мистер Сетна.