Книга: Сказки Уотершипского холма
Назад: Часть первая
Дальше: Часть вторая

4. Лиса в воде

Тут Братец Лис скумекал, что кто-то со всей силы треснул его по башке.
Джоэл Чандлер Харрис, «Сказки Дядюшки Римуса»
— Лисы, — как-то вечером сказал Одуванчик, отодвигаясь подальше в тень, — это очень плохо. Я всегда это знал, — продолжал кролик, догрызая стебелек кровохлебки. — Но особенно плохо, если они решат поселиться неподалеку от вас. Хвала Господину Фрису, с тех пор, как мы обосновались на этом холме, нас не тревожила ни одна лиса, и надеюсь, что и дальше так будет.
— У лис очень хороший нюх, — заметил Лохмач. — И они такие хитрые! Но все же они часто попадаются на глаза: их легко узнать по ярко-рыжему меху.
— Знаю-знаю, сам видел. Но если лиса вздумает околачиваться рядом с кроличьей норой — это очень скверно, потому что кролики не могут круглые сутки быть начеку!

 

— Рассказывают, — начал повествование Одуванчик, — что Эль-Ахрейру и его кроликов как-то побеспокоила лиса, устроившая нору неподалеку от колонии. Вообще-то, там была не одна лиса, а целое семейство: мама-лиса, папа-лис и маленькие лисята. Родители, чтобы прокормить детенышей, должны были постоянно охотиться, и у кроликов не было ни минуты покоя. Дело даже не в том, что хищники сожрали многих наших собратьев — хотя действительно несколько кроликов было убито, — но постоянный ужас, охвативший кроликов, мог погубить всю колонию.
Все бросились к Эль-Ахрейре в надежде получить мудрый совет, но он пребывал в такой же растерянности, как и все сородичи. Большей частью он отмалчивался и лишь твердил, что ему нужно хорошенько подумать.
Но шли дни, и ничего не менялось к лучшему. Всю колонию охватила тревога, и у крольчих начали сдавать нервы.
И вот однажды утром Эль-Ахрейра исчез: его никто не мог найти. Даже Проказник, капитан из Ауслы, не мог понять, куда он девался. Когда Эль-Ахрейра так и не появился, ни на следующий день, ни через неделю, злые языки начали поговаривать, что он, должно быть, сбежал, навсегда покинув сородичей, и отправился искать себе другое пристанище. И от этого настроение у всех было самое что ни есть препоганое, тем более что за последние дни случилось еще одно трагическое событие: лиса убила одного из кроликов.
Эль-Ахрейра ушел побродить в одиночестве: он находился в таком подавленном состоянии, что не замечал никого и ничего вокруг. Ему нужно было решить, что делать. И чем больше он думал, тем сильнее он понимал необходимость изобрести что-то такое, чтобы разрешить острейшую проблему: как спасти его колонию.
Двое суток он провел на околице ближайшей деревушки. Никто ему не мешал, но от этого в голове не прояснялось. Однажды вечером, когда Эль-Ахрейра лежал в канаве у чьего-то сада, он внезапно услышал шелест листвы и шорохи. Это был не хищник — враг кроликов, а всего лишь ежик, Йона, охотившийся за слизняками. Эль-Ахрейра по-дружески поздоровался с ним, и они разговорились.
— Найти еду теперь становится все труднее и труднее, Эль-Ахрейра, — пожаловался еж. — Слизняков становится меньше и меньше с каждым днем, особенно с наступлением осени. Не понимаю, куда они все подевались!
— Я скажу тебе, — объяснил Эль-Ахрейра. — Они ушли в сады и огороды. Деревья в садах ломятся от яблок, а на грядках созрели овощи и зеленый салат — все, что привлекает слизняков. Если хочешь быть сыт, иди в деревню, Йона, залезай в сады и огороды, и там ты найдешь своих слизняков.
— А как же люди? — испугался еж. — Они меня убьют!
— А зачем им тебя убивать? — возразил Эль-Ахрейра. — Наоборот, люди обрадуются твоему появлению — ведь они понимают, что ты пришел охотиться на слизняков, которые поедают свежие овощи и фрукты. Они в лепешку разобьются — лишь бы ты остался у них навсегда! Вот увидишь, я прав.
Итак, Йона отправился в сады и огороды, туда, где жил человек, и с тех пор все пошло как по маслу: настала у него не жизнь, а малина! Каждый день ежик забирался в сельские угодья, а люди, вместо того чтобы сердиться и негодовать, охотно его привечали.
А Эль-Ахрейра пошел дальше, и ум его все так же был омрачен тяжкими думами. Он вышел из деревни и вскоре оказался в полях, где колосилась пшеница, зрели капуста и горох. И там, у кромки одного поля, Эль-Ахрейра увидел кроликов. Он не был знаком с этой колонией, но кролики понаслышке о нем знали и тотчас же стали просить совета.
— Послушай, Эль-Ахрейра, — сказал Главный Кролик. — Здесь неподалеку есть одно поле, где растет чудесная капуста. Она уже созрела, и мы бы очень хотели ею полакомиться. Но там живет фермер, и он хорошо знает, какие мы умные. Поэтому он обнес свои посадки колючей проволокой и так глубоко вкопал забор в землю, что мы никак не можем под него подлезть. Мои лучшие землекопы пытались прорыть лазы под колючей оградой, но ничего не получилось. Что нам делать?
— Никакого толку продолжать это бессмысленное занятие. Вы зря теряете время. Оставьте фермера в покое.
Как раз в тот момент над кроличьей колонией пролетала стая грачей. Главарь, сделав вираж, сел на землю рядом с Эль-Ахрейрой, чтобы спросить совета.
— Мы хотим полететь вон на то поле и склевать весь горох, — заявил Главный Грач. — Кто нас остановит?
— В засаде будет ждать человек, — отвечал Эль-Ахрейра. — Он сидит в кустах с ружьем на изготовку. Как только вы появитесь на поле, он начнет стрелять. От вас только пух и перья полетят.
Но Главный Ворон не послушался Эль-Ахрейру, и вся стая, перелетев через колючую проволоку, приземлилась на гороховом поле. Тотчас же началась стрельба: двое фермеров принялись палить из ружей, и прежде чем стая грачей успела подняться в воздух, несколько птиц замертво упало на землю. Эль-Ахрейра, указав кроликам на то, что произошло, еще раз велел им никогда не приближаться к капустному полю. И кролики вняли его словам.
Рассказывают, что после этого Эль-Ахрейра отправился в странствия и ушел далеко-далеко от родного дома. И где бы он ни оказывался, у него всегда находилось доброе слово для всех зверей и птиц — он помогал каждому своим мудрым советом.
И вот как-то раз Эль-Ахрейра очутился на бескрайней пустоши, где на бурых торфяниках, на многие мили поросших вереском и можжевельником, одиноко стояли серебристые березки. Кроме них, в этих топких местах лишь цвели невзрачные болотные цветочки да плотоядные растения, пожирающие насекомых. Изредка мимо кролика проскакивали каменки, но они даже не останавливались, чтобы поздороваться с незнакомцем.
Эль-Ахрейра, чувствовавший себя чужаком, брел и брел и, наконец, так вымотался, что прилег отдохнуть, не думая о том, что его может схватить случайно пробегающая мимо куница или горностай.
Эль-Ахрейра было задремал, но, почувствовав чье-то присутствие, сразу же открыл глаза. И увидел змею: она пристально смотрела на него. Конечно же, Эль-Ахрейра не боялся змей, поэтому он вежливо поздоровался и стал ждать ответа.
Воцарилось долгое молчание. Наконец змея произнесла одно слово:
— Холодно, — проговорила она. Сделав паузу, она добавила: — Ужасно холодно.
Стоял теплый летний день, и Эль-Ахрейре, который всегда носил меховую шубку, было изрядно жарко. Не без опаски Эль-Ахрейра вытянул лапку и легонько коснулся длинного чешуйчатого тела. Зеленая шкура змеи и впрямь оказалась холодной на ощупь! Кролик задумался, но никак не мог найти этому объяснения.
Они долго лежали рядом на траве, и наконец Эль-Ахрейра нашел ответ. Раньше он на это просто не обращал внимания!
— У тебя все устроено не так, как у нас! — объяснил кролик змее. — У тебя что, пульс не бьется?
— А что такое пульс? — спросила змея.
— Вот, пощупай пульс у меня и поймешь.
Змея подползла поближе к Эль-Ахрейре, потрогала его за лапу и сразу почувствовала, как бьется у него пульс.
— Вот почему ты всегда мерзнешь, — продолжал кролик. — У тебя кровь холодная. Тебе надо побольше лежать на солнышке. Если ты в тени, тебя, наверно, сразу клонит в сон. Солнце согреет твою кровь, и к тебе сразу вернется жизненная сила. Вот что тебе нужно — солнечные лучи!
Они несколько часов повалялись на солнышке, и змея почувствовала прилив энергии. У нее даже аппетит разыгрался: пришла пора отправляться на охоту.
— Ты очень хороший друг, Эль-Ахрейра, — отметила змея. — Я слышала, что ты спас многих птиц и зверей, дав им разумный и добрый совет. Я хочу сделать тебе подарок. Глаза мои обладают гипнотической силой. И в благодарность за то, что ты для меня сделал, я поделюсь с тобой этим даром. Но сила, которой ты будешь наделен, не может длиться вечно. Используй ее как можно скорее! А теперь посмотри мне прямо в глаза!
Эль-Ахрейра сделал, как ему велела змея, и, пристально глядя ей в глаза, почувствовал, что теряет не только силу воли, но и способность двигаться. Под взглядом змеи он просто оцепенел. Спустя какое-то время змея перестала на него таращиться.
— Вот так, — подытожила она, отворачиваясь от кролика. Эль-Ахрейра встал и, попрощавшись, отправился домой, в свою родную колонию.
Дорога была неблизкой, и он добрался до знакомых мест только к вечеру следующего дня.
Вот что с ним было потом: на пути Эль-Ахрейры лежал небольшой ручей, через который был перекинут узенький мостик. И вот на этом самом мостике Эль-Ахрейра остановился и стал ждать, потому что сердце его подсказывало ему, что должно случиться дальше.
Внезапно из леса, что стоял над ручьем, выскочила лиса. Эль-Ахрейра заметил рыжую хищницу, но убегать не стал: спокойно стоял на мосту, пока лисица, плотоядно облизываясь, не подбежала к нему.
— Да это кролик! — воскликнула лиса. — Какая удача! Жирненький, молоденький кролик! Вот это повезло!
И тогда Эль-Ахрейра сказал лисе:
— Ты лиса, была лисой и будешь лисой. И пахнет от тебя лисьим духом. Но я могу предсказать твое будущее по воде.
— Ха-ха-ха! — рассмеялась лиса. — Предсказать мое будущее по воде? Ну, и что же ты там видишь, дружочек мой? Жирных кроликов, бегающих по зеленой травке?
— Нет, я не вижу там никаких жирных кроликов, — отвечал Эль-Ахрейра. — А вижу я в воде свору собак и рыжую хищницу с длинным хвостом, улепетывающую от них со всех ног.
Эль-Ахрейра повернулся и уставился лисе прямо в глаза. Лиса в оцепенении смотрела на Эль-Ахрейру и не могла отвести глаз. Казалось, она съежилась, скрючилась под его взглядом. Перед мысленным взором Эль-Ахрейры по холму пронеслись сотни гончих, взявших лисий след. Кролику даже показалось, что он слышит их ожесточенный лай.
— Беги! — скомандовал лисе Эль-Ахрейра. — Беги и никогда сюда не возвращайся.
Словно зачарованная, лиса встала и, шатаясь, подошла к краю мостика. Эль-Ахрейра даже не понял, прыгнула она сама в воду или свалилась: он только смотрел, как лису уносит вниз по течению. С усилием лиса выбралась на берег и исчезла — только рыжий хвост мелькнул среди кустов.
Эль-Ахрейра, изнемогший после разговора с лисой, повернулся и пошел к дому. Завидев его, все кролики радостно бросились навстречу.
И лисица и лис бесследно исчезли, и больше в этих местах их никто никогда не видел. Лисица, должно быть, рассказала товаркам, что с ней приключилось, и ни одна рыжая бестия с тех пор не осмеливалась даже нос сунуть в кроличью колонию. С этого времени на Уотершипском холме воцарился мир и покой, и мы — благодарение и хвала Господину Фрису — спокойно живем на нашем лугу.

5. Дыра в небе

Тогда скажет им в ответ: «истинно говорю вам: так как вы не сделали этого одному из сих меньших, то не сделали Мне».
Матф., 25:45
Теперь наши добродетели являют собой чудовищное зло, истекающее из гноящейся раны.
Рой Фуллер, «Осень 1942»
Говорят, Эль-Ахрейра частенько навещал нашу колонию, по несколько дней гостил у Главного Кролика и его Ауслы и давал мудрые советы по всем вопросам, тревожащим кроликов. Даже самые старые и опытные кролики внимали наставлениям Эль-Ахрейры и всегда были рады его видеть. Эль-Ахрейра никогда не начинал беседу с рассказов о себе: сначала выслушивал других, сочувствуя их бедам и горестям и выслушивая повествования об их приключениях, а затем, если считал нужным, удостаивал кроликов похвалы. Я давно мечтаю, чтобы Эль-Ахрейра когда-нибудь появился у нас, и советую всем держать ухо востро, потому что узнать его будет нелегко. У него есть много причин не появляться в своем собственном обличье: про это я вам сейчас и собираюсь рассказать.

 

Ну так вот: была когда-то одна кроличья колония, которая называла себя «Распрекрасные удальцы». Все ее обитатели были от себя без ума. Послушать их, то ни у кого в мире не было таких пышных и густых шубок, как у них, и они самые-самые храбрые, и самые-самые быстроногие, и самые-самые умные… Другим кроликам, случайно забредшим к «Удальцам», следовало — ни больше ни меньше — иметь при себе личную рекомендацию Принца Радуги, иначе гостей не пускали. Главного Кролика звали Хваст, и подойти к нему просто так никто не мог — вас обязательно должен был представить ему один из гвардейцев Ауслы. Крольчиха его звалась «Фу-ты ну-ты», и с виду она была прелестна, но при более близком знакомстве тут же выяснялось, что у нее нет ни одного достоинства, которым должна обладать всякая порядочная крольчиха, и к тому же она постоянно заставляла других бегать туда-сюда ради собственного удовольствия.
И вот однажды двое кроликов из Ауслы этой миленькой колонии — Верзила и Громила — шли домой, совершив успешный опустошительный набег на соседские огороды, что располагались неподалеку от колонии «Распрекрасных удальцов». На подступах к дому они заметили одного кролика — хлесси, бродяжку. Пребывал этот чужак в плачевном состоянии: еле дыша, он лежал под кустом терновника. Разодранное ухо кровоточило, передние лапки были измазаны в густой грязи, а на голове вырван клок меха. Когда Аусла приблизилась к бедняге, он, сделав попытку подняться, снова без сил рухнул на землю. Верзила и Громила, подойдя поближе, убедились, что он не из «Распрекрасных удальцов». Пока стражи из Ауслы обнюхивали незнакомца, хлесси обратился к Верзиле:
— Сэр, мне очень плохо. Сил у меня совсем не осталось, и бегать я не могу. Если я останусь здесь, то один из тысячи моих врагов непременно схватит меня. Не могли бы вы дать мне приют в вашей колонии хотя бы на одну ночь?
— Дать тебе приют? — возмутился Верзила. — Да ты только посмотри на себя! Жалкий, грязный кролик! С какой стати я буду…
— Неужели это кролик? — перебил Верзилу Громила. — А я никак не мог понять, кто это тут вякает…
— Ступай, откуда пришел, — продолжал Верзила. — Мы не желаем, чтобы всякий сброд околачивался рядом с нашей колонией. Ты позоришь наш род. Только представь себе: ведь кто-то может подумать, будто ты — один из нас!
Бедняга хлесси совсем впал в отчаяние. Он тщетно умолял сытых, пышущих здоровьем кроликов смилостивиться над ним и отвести в свою колонию — это был его единственный шанс выжить. Но ни один из них не захотел ему помочь: ведь опустившийся бродяга только опозорит их чудесную колонию. Несчастный кролик продолжал испускать жалобные стоны, но Распрекрасные Удальцы, бросив раненого под кустом, ушли прочь. Никто из них даже не задумался, что будет дальше с их полумертвым собратом.
Два-три дня спустя Эль-Ахрейра зашел к «Распрекрасным Удальцам», поскольку в долгие летние дни имел обыкновение навещать своих сородичей. Хваст с большим уважением поклонился ему и выразил надежду, что Эль-Ахрейра задержится у них погостить на несколько дней, чтобы погрызть свежего клевера, который только-только начал цвести. Эль-Ахрейра принял приглашение, сообщив, что был бы рад встретиться с Ауслой, которую давно не видел.
Вся Аусла гордо вышла ему навстречу, выстроившись в ряд. Их холеные шкурки сверкали на солнце, а белоснежные кончики хвостов сияли чистотой. Эль-Ахрейра похвалил доблестных солдат за прекрасный внешний вид, заметив, что они все кажутся бравыми молодцами. Затем он обратился к Аусле, переводя взгляд с одного гвардейца на другого.
— Вы все в отличной форме — красавцы-кролики, на которых приятно посмотреть. Но я бы хотел, чтобы и сердца ваши были бы такими же прекрасными, а дух высоким — под стать внешности. Вот, например, ты, — продолжил Эль-Ахрейра, обращаясь к рослому самцу по имени Усердный, — что бы ты сделал, если бы однажды вечером, возвращаясь домой, наткнулся на раненого хлесси, умоляющего о помощи? Отвел бы ты его к себе в колонию? Приютил бы на ночь?
— Ну, конечно, я бы помог ему! — воскликнул Усердный. — Привел бы к нам и разрешил бы жить, сколько захочет, пока его силы не восстановятся.
— А ты? — спросил Эль-Ахрейра, повернувшись к другому кролику.
— Я поступил бы точно так же, сэр, — ответил кролик.
Все остальные единодушно отвечали то же самое, что и первый кролик.
И тут у всех на глазах Эль-Ахрейра съежился, усох и вскоре превратился в того несчастного кролика, которого несколько дней назад нашли в лесу Верзила и Громила. Эль-Ахрейра рухнул на землю и, лежа на боку, взглянул на Верзилу и Громилу.
— А вы что скажете? — поинтересовался он. Но кролики, оцепенев, не промолвили ни слова.
— Вы узнаете меня? — задал им вопрос Эль-Ахрейра. Все кролики из Ауслы молча глядели на Верзилу и Громилу, не понимая, что происходит, но догадываясь, что поникших кроликов и Эль-Ахрейру связывает какая-то тайна.
— Мы… мы вас не узнали… — пробормотал наконец Верзила. — В жизни вы совсем другой… Нам даже в голову не пришло…
— Вам даже в голову не пришло, что я тоже кролик! — с издевкой проговорил Эль-Ахрейра. — Но теперь-то вы в этом не сомневаетесь?
И прежде чем вернуть свой истинный облик, Эль-Ахрейра позволил каждому подойти поближе и рассмотреть его.
— Это на будущее, — подытожил он. — На тот случай, если вы снова не признаете меня.
Верзила и Громила решили, что Эль-Ахрейра жестоко накажет их за провинность, но тот лишь рассказал всю правду Хвасту и всем, кто стоял вокруг него. Эль-Ахрейра поведал, что случилось с ним в тот вечер, когда он, приняв вид раненого несчастного хлесси, беспомощно лежал под кустом терновника. В глубине души каждый подумал, что тоже прошел бы мимо, не оказав раненому никакой помощи… Каждый, кроме самого Хваста и еще одного старого кролика по имени Теммерон, которого Главный Кролик представил Эль-Ахрейре.
— Единственное, что я хочу сказать, милорд, — дрожащим от старости голосом пробормотал Теммерон, — если бы мне пришлось встретиться с вами в тот вечер, я сразу бы понял, что вы не тот, за кого себя выдаете. Хотя, быть может, я бы не смог узнать в вас Принца, у Которого Тысяча Врагов, но мне сразу бы стало ясно, что встреченный принял чужое обличье.
— А как бы вы это поняли? — изумился Эль-Ахрейра. Он был слегка обескуражен ответом дряхлого кролика, поскольку считал, что никто лучше его не смог бы сыграть роль несчастного раненого хлесси.
— Я бы сразу почувствовал, милорд, что вы не похожи на кролика, который видел Дыру в Небе. И сейчас вы ничем не напоминаете кролика, имевшего такой опыт.
— Дыру в Небе? — удивленно воскликнул Эль-Ахрейра. — А что это такое?
— Это невозможно объяснить, — отвечал Теммерон. — Никак невозможно. Я не хочу выказать неуважение к вам, милорд, но…
— Ничего страшного, — ответил Эль-Ахрейра. — Я просто хотел спросить, что вы называете Дырой в Небе. Разве такое бывает?
Вместо ответа древний кролик обвел Эль-Ахрейру туманным взглядом, как бы не понимая, о чем вообще речь. Мотнув головой на прощание, он повернулся и захромал прочь.
— Оставьте его в покое, милорд, — посоветовал Хваст Эль-Ахрейре. — Он вполне безобидный старик, никого не трогает, живет сам по себе, и мы даже подозреваем, что он день от ночи отличить не может. А ведь когда-то был одним из самых храбрых и отважных солдат в Аусле!
— А про какую Дыру в Небе он говорил?
— Если вы этого не знаете, милорд, то мы и подавно не знаем, — ответил Хваст.
Он до сих пор чувствовал себя неловко: ведь двое кроликов из его Верной Ауслы оказались отъявленными негодяями.
Эль-Ахрейра больше не возвращался к этому неприятному происшествию.
Он погостил в колонии несколько дней и вел себя так, будто ничего и не случилось. Собравшись уходить, он, как всегда, пожелал колонии всех благ: счастья, здоровья и процветания.
Эль-Ахрейра долго думал о том, что сказал ему старик Теммерон, и где бы ни оказался, спрашивал всех и каждого, что им известно про Дыру в Небе. Но никто ничего путного ему не ответил. Долго Эль-Ахрейра бродил, пытаясь разузнать хоть что-нибудь о мучившей его загадке, и, наконец, поняв, что окружающие принимают его за сумасшедшего, оставил расспросы. Эль-Ахрейра терялся в догадках. Он пришел к заключению, что, несмотря на свой высокий титул Кроличьего Князя, лишен чего-то весьма значительного и важного: ему недоступна какая-то тайна. Возможно, многие знали ответ на эту загадку, но просто не желали поделиться сокровищем. Должно быть, это такая замечательная штука — Дыра в Небе! Ах, если бы он смог ее найти! Быть может, она оказалась бы самой большой драгоценностью, встретившейся ему на жизненном пути! Эль-Ахрейра решил не сдаваться и во что бы то ни стало отыскать заветную Дыру в Небе.
Ну, как вы знаете, странствия по белу свету заводили Эль-Ахрейру в самые отдаленные уголки Земли — гораздо дальше, чем обычно забредают обычные кролики вроде нас с вами, которые счастливы тем, что есть зеленые лужайки, где распускаются цветы, папоротники и прочая травка, которой можно наесться вволю. Он привык к высоким холмам и дремучим лесам и даже научился переплывать реки не хуже водяной крысы. И, конечно же, в таких долгих путешествиях он встречал самых невероятных и любопытных существ, многие из которых были небезопасны для кроликов. И вот однажды вечером, говорится в этой сказке, когда солнце уже близилось к закату, Эль-Ахрейра шел по узкой тропинке, петлявшей среди холмов. И вдруг навстречу ему вышло весьма странное животное — тимблер, зверь, о котором нам ничего не известно, кроме того, что он очень злобный и агрессивный.
— Что ты тут делаешь? — сердито спросил тимблер Эль-Ахрейру. — Убирайся отсюда сейчас же, грязный вонючий кролик!
— Я ничего плохого тебе не сделал, — отвечал Эль-Ахрейра. — Я просто иду по тропинке и никого не трогаю.
— Вон отсюда! — рявкнул зверь. — Разворачивайся и топай восвояси!
— И не подумаю, — возразил Эль-Ахрейра. — У тебя нет никакого права командовать мной.
Тут тимблер набросился на Эль-Ахрейру, и Эль-Ахрейра сцепился с ним, и они, лупя и колошматя друг друга что было сил, покатились по зарослям крапивы и полыни. Свирепый тимблер оказался сильнее и крепче Эль-Ахрейры, и противнику удалось нанести несколько тяжелых ранений нашему кролику, так что тот начал истекать кровью. Но Эль-Ахрейра и не собирался сдаваться. Он так отчаянно сражался, что охромевший тимблер, получив сполна, позорно бежал с поля брани, проклиная на ходу соперника.
Эль-Ахрейра очень ослабел после драки. У него кружилась голова. Рухнув на траву, он пытался устроиться поудобнее, чтобы хоть немного передохнуть после тяжелого боя, но никак не мог найти себе места: у него ныла каждая косточка, нестерпимо болели свежие раны. Пришла ночь, не принесшая облегчения его страданиям. Напротив, боль только усилилась. Должно быть, Эль-Ахрейра провалился в сон, потому что, открыв глаза, он увидел, что уже настало утро, а на соседней березе радостно распевает дрозд. Кролик попытался встать, но ноги его подкосились, и он снова упал на землю. Каждое движение причиняло невыносимые муки: идти дальше он не мог и вынужден был беспомощно лежать на траве, ожидая самого худшего. Он уже было решил, что жизни его пришел конец.
Вскоре кролик впал в забытье и весь день пролежал, не шевелясь и не замечая течения времени. Иногда он проваливался в тяжелый сон, но и во сне боль ни на секунду его не оставляла. Один раз ему привиделся Проказник, и во сне Эль-Ахрейра молил о помощи. Но облик Проказника вскоре померк, растворившись в воздухе, а видение превратилось в можжевеловый куст, под которым лежал Эль-Ахрейра. Затем ему примстилось, что он — Орех и что будто бы он говорит Росинке, чтобы она хорошо присматривала за колонией, пока они с Лишайником будут дежурить в спецотряде «Всеобщего Патруля». Все эти видения либо распадались на фрагменты, либо растворялись в тумане, а иногда и сливались в несусветную чехарду отдельных образов, за которыми Эль-Ахрейра следил вполглаза, путая сон с явью. Весь день напролет кролик пытался повернуть голову, чтобы лучше различить фигуры, мелькавшие перед ним, но ему так и не удалось четко определить границы размытых пятен, мельтешивших перед ним. И еще какой-то кролик нашептывал ему анекдоты, смысла и сути которых Эль-Ахрейра не понимал. Он был измучен болью и отчаяньем. Однажды ему померещилось, что кролик зовет на помощь Проказника, и внезапно Эль-Ахрейра понял, что это был он сам!
Не двигаясь с места, Эль-Ахрейра погрыз травку, но не почувствовал ни вкуса, ни запаха.
— Это особенная травка, хозяин, — объяснил ему Проказник, который стоял где-то у него за спиной. — Погрызите ее, и вы поправитесь! А теперь спите!
На следующее утро Эль-Ахрейра четко увидел зеленую лису, приближавшуюся к нему по тропинке. Он еще раз попытался встать, но ноги не слушались, и он снова плюхнулся на землю. Лиса исчезла, а Эль-Ахрейра остался лежать на спине, тупо глядя в небо.
И вдруг Эль-Ахрейра задрожал от страха: в голубом куполе небес он увидел огромную прореху, провал, зияющий, как открытая рана. Рваные края этой щели были такими лохматыми, будто кто-то, сделав небольшой надрез, затем с силой разорвал ткань, которая трещала и разъезжалась как попало. Из-под разорванных краев клоками торчала живая плоть, то ли мясо, то ли нити жил, за которыми скрывалось что-то неведомое. В зловонном гнойнике Эль-Ахрейра видел лишь черную кровь и зеленую слизь, поблескивавшую на поверхности гниющего, разлагающегося болота. На рваных краях раны копошились навозные мухи. Эль-Ахрейра застыл от ужаса, когда из черной дыры, источавшей зловоние, выпал мертвый кролик и растворился в воздухе, не долетев до земли.
В искаженном сознании Эль-Ахрейры вся эта дыра медленно двигалась: две огромные губы, располагавшиеся по краям этого зияющего провала, сомкнулись и, приблизившись к нему, всосали нашего кролика внутрь. Визжа от ужаса, он скатился на обочину, перекувырнувшись несколько раз, полетел вниз по склону холма, а потом потерял сознание.
Когда Эль-Ахрейра очнулся, сознание его было ясным, боль утихла. Он понял, что теперь сможет добраться до дому, где его будут выхаживать его преданная подруга Росинка и верный слуга Проказник, пока он снова не встанет на ноги. Он медленно сделал несколько шагов и прилег на солнышке погреться и привести себя в порядок после тяжелой болезни.
И вот, пока Эль-Ахрейра отдыхал на склоне холма, он вдруг сердцем почувствовал, что с ним говорит Господин Фрис.
— Эль-Ахрейра, — сказал Господин Фрис, — тебе больше не нужно пускаться в опасные путешествия. На твою долю и так выпало немало приключений. Пора успокоиться. Тебе больше не надо завоевывать сердца твоих сородичей, совершая героические подвиги. Ты давно заслужил их любовь и уважение — ведь ты сделал им столько добра! Теперь ты можешь вести ленивую, праздную жизнь и радоваться лету, как это делают все остальные честные кролики. Ты всей своей жизнью доказал, что тебе не страшны никакие трудности и ты одолеешь всех, кто встанет у тебя на пути.
— Милорд, — отвечал Эль-Ахрейра. — Я никогда не задавал тебе вопросов, ибо неисповедимы пути твои, хотя деяния твои порой бывают загадочны и непонятны. Но как, как ты мог допустить, чтобы среди творений твоих существовала такая жуть, как небесная зияющая рана, зловещая дыра, наводящая леденящий ужас на всех, кто ее видит?
— Я не создавал ничего подобного, Эль-Ахрейра. Погляди на небо! Никакой прорехи там нет.
В страхе Эль-Ахрейра поднял глаза на небесный свод. Раны не было видно.
— Даже если мы допустим, милорд, что она действительно существовала, хотя бы одно мгновение…
— Дыры в небе не было никогда, Эль-Ахрейра.
— Как это не было? Ведь я видел ее своими собственными глазами!
— То, что ты видел, Эль-Ахрейра, — лишь плод твоего больного воображения, кошмар, привидевшийся в бреду. Я не мог остановить работу твоего воспаленного сознания, но в действительности такой дыры никогда не существовало.
— Но старик Теммерон из «Распрекрасных Удальцов» говорил…
— Он лишь сказал, что ты никогда не видел Дыру в Небе. Забудь о том, что видел, и никогда не упоминай о ней. Кролики, видевшие Дыру, обычно не желают говорить о ней. А те, кто не знает, что это такое, подумают, что ты не в себе.
Эль-Ахрейра, вняв советам Господина Фриса, сразу почувствовал, что стал мудрее. Он больше никогда не видел Дыру в Небе и никогда попусту не чесал языком, рассказывая о своем ужасном опыте. С тех пор Эль-Ахрейра стал молчалив и за версту обходил тех кроликов, которые, как ему казалось, могли пройти через те же муки и страдания, что и он сам.

6. Кроличья история о приведениях

В этих краях ни один человек и ни одно животное не осмеливается пить из Стонущего Колодца, и я тоже не приближался к нему ни разу за все те годы, что живу здесь.
М. Р. Джеймс, «Стонущий колодец»
Из пятерых эфрафанцев, что сдались в плен Пятику в разоренном «Улье» в то утро, когда генерал Зверобой потерпел поражение, четверо вскоре завоевали симпатию Ореха и его друзей.
Крестовник, обладавший недюжинными способностями к патрулированию — даже большими, чем у Черноуха, несмотря на свою преданность памяти генерала, оказался для колонии необыкновенно ценным приобретением, а юный Чертополох, когда его избавили от вечной муштры, вскоре превратился в веселого добряка, вызывавшего симпатию своим дружелюбным отношением к окружающим.
Исключением из всех был Мать-и-Мачеха. Никто не знал, что с ним делать. Суровый и непреклонный, он предпочитал одиночество и тишину. Он проявлял почтение по отношению к Ореху и Лохмачу, но с другими был резок и не мог нормально общаться даже со своими соратниками — эфрафанцами. Во время силфли — кроличьей трапезы на лугу — он старался держаться от всех подальше и грыз траву в сотне ярдов от остальной компании, и, конечно, никому и в голову не приходило попросить его рассказать какую-нибудь историю. Орех, которому Лохмач однажды пожаловался на «вредного зануду с вытянутой физиономией, напоминающей длинный клюв грача», посоветовал приятелю оставить этого себялюбца в покое.
Колокольчик, обычно воздерживавшийся от шуток по отношению к Мать-и-Мачехе, заметил однажды, что взгляд этого дикаря чем-то напоминает ему печальные глаза коровы, попавшей под дождь.
Осень и первая половина зимы, наступившие за быстро пролетевшим летом, оказались на редкость мягкими и теплыми. Ноябрь порадовал чередой солнечных дней, желтым цветением куриной слепоты, белыми пятнышками пастушьей сумки, а ниже, за лугом, на ветвях орешника набухали и лопались гладкие черные почки, из которых на свет показывались крохотные темно-красные завязи.
Как-то раз, к всеобщему удовольствию, в колонию залетел Кихар, притащив с собой друга Леккри, чья речь, как заметил Серебристый, побила все рекорды по непонятности и нечленораздельности. Кихар, конечно же, ничего не знал о том, что произошло в колонии с момента сокрушительного поражения Эфрафы. Как-то раз осенним вечером, когда небо обложили серые тучи, а злой ветер срывал листья с берез и гнул жухлую траву, Кихар выслушал повесть Одуванчика, после чего сообщил на своем тарабарском наречии с трудом понимавшему его слова рассказчику, что «чем меньше обжор, тем лучше». С этим полностью согласился Леккри, издавший в знак одобрения хриплый вопль, от которого один молодой кролик в ужасе подпрыгнул и, сорвавшись с места, опрометью бросился к своей норе.
Очень часто, если утро выдавалось ясным, на северной стороне холма видели пару чаек: сверкая белыми крылами в рассветных лучах, они в поисках червей садились на распаханные борозды, где из земли, зеленея, начинали пробиваться озимые — урожай следующего лета.
Однажды вечером, когда день клонился к закату, Черноух взял с собой в учебный поход Медуницу и Ниточку, сынишку Пятого. Они решили прогуляться до сада, разбитого вокруг человечьего Дома на Поварешкином холме, который лежал примерно в миле от колонии кроликов («Первая проба», — так Черноух назвал это путешествие). Орех забеспокоился, узнав, что молодняк отправляется так далеко, но предоставил Лохмачу, как капитану Ауслы, взять всю тяжесть ответственности за эту экспедицию на себя (что напоминало слова Эдуарда III, сказанные в битве при Греси: «Que l’enfant gagne ses eperons») Но путешественники не вернулись домой с наступлением сумерек, и Ореха, дежурившего вместе с Лохмачом до прихода ночи, охватила глубокая тревога.
— Не волнуйся, Орех-ра, — подбодрил напарника Лохмач. — Скорее всего, Черноух продержит ребят при себе всю ночь, чтобы они набрались побольше опыта.
— Он же сказал, что не собирается задерживаться, — ответил Орешек. — Разве ты не помнишь, что он тебе обещал?
В это мгновение зашуршала трава: прибежал Кихар, а за ним появились и трое путешественников, усталые, изгвазданные с головы до ног, но, на первый взгляд, целые и невредимые.
Все с облегчением вздохнули: на этот раз обошлось… Медуница, чем-то явно расстроенный, молча лег в изнеможении на траву.
— Отчего вы так задержались? — сурово спросил Орех.
Черноух ничего не ответил. У него был вид начальника, который не желает говорить плохо о своих подчиненных.
— Это моя вина, Орех-ра, — судорожно подергиваясь, пробормотал Медуница. — Я попал в переделку, возвращаясь домой по холму. Даже не знаю, что это было и как это объяснить. Вот Черноух говорит…
— Глупыш, наслушался всяких историй, — успокоил его Черноух. — Ты только погляди: ты дома и в полной безопасности. Ничего особенного не произошло. Выкини все это из головы.
— А что с ним приключилось? — уже более дружелюбным тоном спросил Орех.
— Ему показалось, что на Холме он встретился с призраком генерала Зверобоя, — нетерпеливо вмешался Черноух. — Я же говорил ему…
— Я действительно видел призрака, — подтвердил Медуница. — Черноух дал мне приказ пойти посмотреть, что там за кустами, и там я его и увидел. Огромный, страшный, черные пятна на морде… Именно такой, как мне рассказывали…
— Я же говорил тебе, — недовольным тоном повторил Черноух, — что это был заяц.
— Господин Фрис свидетель, я его своими глазами видел! Неужели ты считаешь, что я не знаю, какие бывают зайцы?
— Он с места не мог сдвинуться от страха, пока я не дал ему хорошего пинка, — сказал с раздражением Черноух, обращаясь к Лохмачу, и шепотом добавил: — Болтает всякую чушь…
— Это был призрак, — настаивал Медуница, но уже не с такой уверенностью, как раньше. — Может, это был призрак зайца…
— Про заячьих призраков мне ничего не известно, — откликнулся Колокольчик, — но могу тебе сказать, что буквально на днях мне повстречался призрак блохи. Это точно был призрак, потому что я проснулся искусанный с головы до ног. Наверно, он меня принял за кровохлебку… Я стал шарить по всем углам, но нигде ее не нашел. Вы только представьте себе: белая, прозрачная, блестящая на солнце блоха-фантом! Должно быть, жуткое было бы зрелище!
Орех пододвинулся к Медунице и ласково обнюхал его плечо.
— Послушай! — сказал он. — Это было не привидение! Я никогда в жизни не видел кролика, повстречавшего привидение в обличье зайца!
— Ты видел такого кролика, — раздался чей-то голос из другого угла «Улья».
Это сказал Мать-и-Мачеха. Он сидел, укрывшись меж березовых корней, и как всегда молчал. Он как бы находился в компании других кроликов и в то же время был сам по себе, что еще больше подчеркивало его отстраненность и значительность. Даже Орех, утешавший юного Медуницу, внезапно проглотил язык и стал с нетерпением ждать, что случится дальше.
— Ты хочешь сказать, что видел привидение? — спросил Одуванчик в предвкушении нового повествования.
Но Мать-и-Мачеха не нуждался в понуканиях. Внезапно у него развязался язык — он созрел, чтобы поведать миру свою историю. Подобно Старому Моряку, он прекрасно знал тех, кто намеревался выслушать его рассказ, но аудитория Мать-и-Мачехи была более восприимчивой, чем у героя английской поэмы, и к тому же подпав под влияние его мрачного гипнотизма, весь «Улей» погрузился в молчание, чтобы кролик мог начать свое повествование.
— Я не знаю, известно ли вам, что я родился не в Эфрафе. Я родом из Ореховой рощи — колонии, которую уничтожил генерал Зверобой. Там я служил в Аусле. И я бы сражался, как и они, до последней капли крови, но во время внезапной атаки мне случилось очутиться далеко от того места; я отправился заниматься силфли и потому сразу же был взят в плен эфрафанцами. На мне, как вы видите, есть Шейная метка… Затем, если вы помните, меня отобрали для наступления на Уотершипском холме. Но все это не имеет ни малейшего отношения к тому, что я только что сказал вашему Главному Кролику, — продолжил Мать-и-Мачеха и затем снова погрузился в молчание.
— А что же имеет? — поинтересовался Одуванчик.
— Недалеко от Ореховой рощи, если пройти наискосок через поле, есть одно место, — продолжал Мать-и-Мачеха. — Это небольшая неглубокая лощина, сплошь заросшая ежевикой и колючими кустарниками и к тому же изрытая старыми кроличьими норами. Все ходы и лазы там заброшенные и холодные, и ни один нормальный кролик никогда и не подумает сунуться в это место, даже если его преследуют тысячи — хрейр — куниц и горностаев.
Нам всем было давно известно — потому что история об этом месте передается из поколения в поколение с незапамятных времен, свидетель тому наш Господин Фрис, что там с кроликами случаются всякие нехорошие вещи: что-то, связанное со взрослыми людьми или мальчишками, — но, так или иначе, место это испокон веков считалось зловещим, потому что там можно было встретиться с призраками. Аусла верила в древнее предание, и все остальные кролики в колонии, конечно, тоже боялись забредать в это дурное место. Насколько я помню, ни один кроличий хвостик не мелькнул в этой мрачной лощине ни в мою бытность, ни до моего появления на свет. Хотя в колонии поговаривали, что в сумерках или в туманные дни оттуда доносятся чьи-то пронзительные крики. Нельзя сказать, что я задумывался над тем, что там происходит, — просто я, как и все, старался держаться подальше от этого места.
Весь первый год после того, как меня захватили в плен, я чувствовал себя в Ореховой роще изгоем: на душе у меня было тяжело. В таком же положении оказались и мои товарищи. Долго ли, коротко ли, мы собрались вместе и решили, что пришла пора уносить ноги и поискать себе другое пристанище. Со мной бежали два молодых самца: мой друг Стежок и еще один очень застенчивый и робкий кролик по имени Овсянник. Среди нас была крольчиха, которую, если я правильно помню, звали Миан. Мы выступили на рассвете, то есть в пору На-фрита. Стоял холодный апрельский день.
Мать-и-Мачеха погрузился в молчание: задумчиво пожевывая траву, он долго собирался с мыслями, подыскивая нужные слова, и, наконец, продолжил свой рассказ:
— Наше предприятие не задалось с самого начала. Ближе к вечеру резко похолодало: хлынул проливной дождь. Потом мы столкнулись с кошкой, рыскавшей в поисках добычи, и еле унесли от нее ноги. Опыта у нас не было никакого: мы не знали, в какую сторону идти, и к тому же потеряли всякий ориентир. Вы, конечно, понимаете, почему мы заблудились: солнце скрылось за тучами, а когда пришла ночь, звезд тоже не было видно. А на следующий день с нами приключилось еще одно несчастье: на наш след напал горностай — огромный, не меньше собаки.
Не знаю, какую угрозу они представляют для вас — хвала Эль-Ахрейре, мне не довелось сталкиваться ни с одним после того чудовищного случая, — но тогда мы все, оцепенев, беспомощно смотрели, как он убивает нашу подругу Миан. Пока горностай душил ее, крольчиха даже не издала ни звука. Не помню как, но нам все же удалось выбраться из того места. Бедняга Овсянник пришел после происшествия в ужасное горе; он плакал, не переставая, но упорно тащился за нами, на него жалко было смотреть. В конце концов, на следующий день, после На-фрита, мы решили, что пора возвращаться домой, в свою колонию.
Проще сказать, чем сделать. Кажется, мы долго бродили кругами. Так и не найдя дороги обратно, к вечеру мы окончательно заблудились и, потеряв надежду выбраться из тех гиблых мест, шли, куда глаза глядят. И вдруг я вышел к пологому склону и там, сквозь папоротники, увидел незнакомого кролика. Он был совсем рядом: по-видимому, занимался силфли — поисками еды, рыская в густой траве. За спиной у кролика я даже разглядел его нору — вообще-то там была не одна, а несколько нор, прорытых по другую сторону узкой долины, где остановилась наша компания.
Наконец-то я с облегчением вздохнул и порадовался встрече с собратом. Но в миг, когда я уже собирался заговорить с незнакомцем, что-то меня остановило. Я замедлил шаг, взглянув на него, и понял, что претило мне двигаться дальше.
Виной всему был ветер. Я стоял с подветренной стороны, и ветер дул мне в морду. Незнакомый кролик, ощипав молодые побеги, переступил через храку — испражнения. Я находился в двух прыжках от него, но не чувствовал никакого запаха! Он ничем не пахнул! Вообще ничем! Мы, спотыкаясь и наталкиваясь на ветки папоротника, попытались пробиться к кролику сквозь заросли, но он ни разу на нас не взглянул. Он даже не подал знака, что заметил сородичей! И тут я увидел нечто такое, что до сих пор наполняет мою душу леденящим ужасом. Я никогда не забуду это зрелище: мимо меня пролетела муха, большая сине-зеленая навозная муха. И она села ему прямо на глаз. Но кролик даже не моргнул и не попытался стряхнуть с себя назойливое насекомое. Он продолжал поглощать зеленые листья и стебли. А муха… муха исчезла… как сквозь землю провалилась. Мгновение спустя кролик сделал длинный прыжок — во всю длину его тела, — и там, где раньше находилась голова кролика, я увидел муху, сидевшую на траве.
Овсянник стоял рядом со мной, и я услышал, как он испустил сдавленный крик. И тут я понял, что стон его прозвучал в мертвой тиши: никаких других звуков в этой долине не было слышно. Стоял прекрасный вечер, дул легкий ветерок, но не хватало пения дрозда или шелеста листвы. Земля вокруг кроличьих нор была холодной и сухой: ни единой свежей метки или царапины. Я уже тогда понял, куда мы попали, хотя все мои чувства были обострены: и зрение, и обоняние. К горлу медленно подступала тошнота: я чуть не упал в обморок. Казалось, весь мир уходит у меня из-под ног, оставив меня одного в жутком, зловещем месте, где царила могильная тишина и отсутствовали запахи. Мы попали в Никуда. Я бросил взгляд на Стежка: он был похож на загнанного зверя, угодившего в капкан.
И тут мы увидели мальчика. Он полз на животе меж кустов, пробираясь не к нам, а к кролику, сидевшему в траве. Это был рослый мальчик — могу сказать, что такими когда-то были взрослые мужчины. Хотя я мало их видел в последние годы, могу твердо сказать, что род их изрядно измельчал. Мальчишка казался запущенным и диким, под стать тому месту, где находился. На ногах у него болтались стоптанные грубые башмаки не по размеру, одежда была рваной и грязной. У него были гнилые зубы и гигантские бородавки на одной щеке. На его глуповатой физиономии запечатлелась злобная ухмылка. И он тоже передвигался совершенно беззвучно и абсолютно ничем не пах!
В одной руке мальчишка держал двурогую палку с привязанной к ней петлей. Я увидел, как он, приспособив к веревке большой камень, оттянул ее назад, прицелился и пустил свой снаряд прямо в правую заднюю ногу кролика. Затрещали кости, и кролик, отпрыгнув в сторону, завыл от боли. Да, я слышал леденящий душу крик — и этот вопль до сих пор стоит у меня в ушах! Даже по ночам мне снится кроличий вой!!! Можете ли вы представить себе беззвучный, немой визг? Он исходил не от кролика, подергивавшегося в судорогах на траве. Крик стоял в воздухе, молчаливо оглашая все окрестности, тихими стенаниями пронизывая все то место.
Парень, злорадно ухмыляясь, встал; теперь вся ложбина казалась заполненной невидимыми кроликами, выскочившими из холодных, мертвых нор.
Мальчишка радовался своей удаче. Он ликовал, но не потому, что ему удалось подстрелить кролика, а потому, что раненое животное корчилось от боли, издавая ужасные вопли. Он подошел к кролику, но не стал его убивать. Он только смотрел, как тот извивается в муках. Земля была залита кровью, но грубые башмаки мальчишки не оставляли никаких следов — ни на траве, ни на глинистой почве.
Что было дальше? К счастью, я не знаю этого и, хвала Господину Фрису, никогда не узнаю. Еще мгновение — и сердце мое остановилось бы навсегда. Я мог умереть от ужаса. Но внезапно я услышал чьи-то голоса. Они доносились издалека и звучали глухо, будто я находился глубоко под землей. Голоса приблизились, и я почуял запах горящей белой палочки. Как я обрадовался звуку человечьего голоса! Я был счастлив, как щегол, что поет свою песню, раскачиваясь на высокой траве. Люди прошли мимо, раздвигая ветки цветущего терновника, и белые лепестки, падая с кустов, как снег, усыпали землю. Мужчин было двое, и от них исходил грубый запах живой плоти. Они увидели мальчика, и его они окликнули.
Как объяснить вам разницу между двумя мужчинами и всем остальным в том гиблом месте? Только когда я увидел живых людей, ломившихся сквозь дикие заросли и обдиравших одежду о колючие кустарники, я понял, что кролик и мальчишка, как, впрочем, и все остальное, были подобны желудям, падающим с дуба. Однажды мне довелось увидеть хрудудиль, съезжающий с холма. В кабине никого не было: водитель, сидевший за рулем, зачем-то вышел из машины, и она начала сползать по холму. Хрудудиль докатился до ручья и застрял в воде.
Те, кого я видел, были похожи на этот хрудудиль. Они делали то, что нужно было делать, — выбора у них не имелось. Они поступали так раньше и повторяли свои движения снова и снова, но в глазах у них не было света. Они не были живыми существами, которые могут видеть и чувствовать…
Задохнувшись от волнения, Мать-и-Мачеха прервал рассказ. В мертвой тишине Пятый встал со своего места и, перебравшись к рассказчику, лег рядом с ним, между корней березы, и стал что-то нашептывать ему на ухо — так тихо, чтобы никто другой не мог его услышать. Мать-и-Мачеха выпрямился и, пошевелив ушами, продолжил:
— Эти… эти видения… эти жуткие образы… кролик и мальчишка — они растаяли, как только мужчины начали перекидываться словами. Они испарились, исчезли, как исчезает иней на траве, если на нее дохнуть. А люди… не заметили они ничего странного. Теперь я думаю, что они все-таки видели мальчика и даже разговаривали с ним, но решили, что это мираж, видение, легкое, как сон, и они тотчас же позабыли и о нем, и о кролике, несчастной жертве злого мальчишки. Быть может, люди появились в том месте потому, что услышали жалобные крики кролика, и вы сразу же поймете, почему они это сделали.
Один из мужчин нес тушку кролика, погибшего от Белой Слепоты. Я видел его больные глаза и чувствовал тепло еще не остывшего тела. Не уверен, известно ли вам, как люди поступают с мертвыми кроликами. Они делают свое черное дело, забрасывая еще не остывшее тело мертвого кролика глубоко в нору, прежде чем блохи успеют выбраться из его ушей. И когда тело кролика похолодеет, блохи перепрыгивают на других кроликов. Эти зловредные твари и есть переносчики заразы, Белая Слепота передается через них. И с этим ничего не поделаешь: разве что нужно стремглав бежать, если вы вовремя поймете, что опасность рядом.
Мужчины стояли, оглядываясь вокруг и показывая пальцами на заброшенные норы. Они не были похожи на фермеров — мы прекрасно знали, как те одеваются. Должно быть, один из фермеров позвал их унести тело мертвого кролика, а сам поленился их сопровождать, и теперь мужчины засомневались, правильно ли выбрали место для погребения. Мне стало понятно, что мужчины колеблются, потому что они в нерешительности смотрели по сторонам.
Один из них затоптал горящую белую палочку и зажег другую, а затем они подошли к одной из нор и пропихнули тело кролика внутрь с помощью длинного шеста. После этого они ушли прочь.
Мы тоже поспешили оттуда — уж не помню, как мы выбрались. Овсянник был в жутком состоянии: он чуть не свихнулся от страха. Когда мы, наконец, добрались до Ореховой рощи, он спрятался в первой попавшейся норе и не выходил из нее весь день. На следующий день его тоже не было видно. Я не знаю, что с ним случилось: с тех пор я его больше не встречал. В конце лета нам со Стежком удалось найти свободную нору, и мы долго жили в ней вместе. Мы никогда не вспоминали о том, что нам довелось пережить, даже когда оставались с ним наедине. Позже Стежка убили, когда эфрафанцы напали на нашу колонию.
Вы думаете, я враждебно настроен к вам. Вы, наверно, считаете, что я вообще никого не люблю, что я ополчился против всех. Это не так. Теперь вы понимаете, почему я такой. Меня преследует одно и то же страшное видение. Я постоянно думаю: неужели этот злосчастный кролик должен являться мне снова и снова? Неужели так будет всегда? Этот камень… Эта боль… И я бы тоже мог…
Большой и сильный кролик рыдал, как малое дитя. Горшочек заливался слезами вместе с ним. Орех почувствовал, что Смородина, примостившийся рядом с ним в темном уголке «Улья», тоже весь дрожит. И тут заговорил Пятый. В голосе его звучало тихое спокойствие; сразу же исчезло ощущение кромешного ужаса, царившего в кроличьей норе: слова Пятого сразу же подбодрили кроликов, как ясное пение ржанки над стерней в ночи.
— Нет, Мать-и-Мачеха, так нельзя… В одном ты прав: на свете есть много ужасных, страшных вещей, и с ними можно встретиться в чужих землях, куда тебе темной ночью случилось забрести вместе с друзьями. Вспомни об Эль-Ахрейре: всякий раз, в самом конце пути, каким бы далеким тот ни казался, Фрис выполняет данное ему обещание. Я это твердо знаю, и, поверь мне, я прав. Те, кого ты видел, — не реальные существа. Такое может происходить в каких-то местах, где когда-то случались стихийные бедствия или другие необычные природные явления. Иногда там властвуют странные силы, к примеру, глубокие лужи, оставшиеся после дождя, кое-кто из нас даже может утонуть в такой луже. То, что ты видел, был мираж. Ты сам это сказал. Ты слышал только эхо, а не живой голос. И вспомни: это эхо спасло в тот вечер твою колонию! Где же еще могло быть захоронено тело кролика? И кто из нас может понять все пути и мысли Господина Фриса?
Пятый замолчал и, хотя Мать-и-Мачеха не проронил ни звука в ответ, больше не сказал ничего. Мудрый кролик понял, что Мать-и-Мачеха сам должен справиться со своими страхами, и повторять ему все сначала или пытаться разубеждать его больше незачем. Спустя некоторое время кроличья компания разошлась по спальным норам, оставив Пятого и Мать-и-Мачеху вдвоем.
Мать-и-Мачеха сумел-таки перебороть себя. Уже через несколько дней его видели на силфли вместе с Пятым: он спокойно грыз траву, слушая советы нового друга.
Миновала суровая зима, и состояние Мать-и-Мачехи понемногу улучшилось, характер стал мягче. А к следующей весне угрюмый одиночка превратился в веселого и разговорчивого кролика; теперь его часто можно было застать на берегу ручья в шумной компании крольчат, которым он рассказывал сказки.
— Пятик, — раз апрельским вечером, когда запах первых фиалок витал под березами, на которых распускались зеленые листочки, обратился Колокольчик к товарищу. — А ты можешь познакомить меня с каким-нибудь милым, добрым и совсем не страшным привидением? Я тут подумал, что они в конечном итоге принесли нам много пользы. Мы победили на самом финише!
— Да, — откликнулся Пятый. — Но до этого финиша нам пришлось долго бежать.

7. Рассказ Вероники

Гораздо лучше стоять в тихой бухте, бросив якорь глупости, чем безрассудно пуститься в плавание по бурному морю мыслей.
Дж. К. Колбрейт, «Общество богатых»
— О-хо-хо, — вздохнул Одуванчик, сидевший в «Улье» в окружении своих друзей. Шел сильный апрельский ливень, и вся компания сгрудилась вокруг известного рассказчика в ожидании новой истории. — Ну почему всегда я? Пусть для разнообразия это будет кто-нибудь другой. Вот, например, Вероника. Он знает кучу баек, не меньше, чем Колокольчик, но я никогда не слышал от него ни одной сказки. Я уверен: если он сложит все байки вместе, получится неплохой сюжет, надо умело свести концы с концами. Ты согласен, Вероника?
— Ну же, Вероника, давай рассказывай! — загалдела вся компания.
— Хорошо, — согласился Вероника, и, когда шум немного улегся, заговорил снова: — Я расскажу вам о том, что со мной приключилось прошлым летом. Но пока я буду излагать все по порядку, очень прошу всех собравшихся не перебивать меня и не задавать вопросов. Первого, кто нарушит это правило, тотчас же выставят под дождь. Договорились?
Конечно же, все согласились молчать — отчасти из-за любопытства, потому что никто не знал, о чем Вероника поведет речь. И вот, когда все устроились поудобнее, Вероника начал:

 

— Это произошло в самом конце прошлого лета. Стояла изнуряющая жара, сухой горячий воздух обжигал легкие. Я решил пройтись, чтобы хоть немного освежиться. Я всегда жалел, что во время жары кролики не могут снять с себя меховую шубку, но зато они всегда могут укрыться в Царстве Прохлады.

 

Лохмач уже открыл рот, чтобы задать вопрос Веронике, но вовремя прикусил язык. Вероника, заметив порыв Лохмача, остановился, и тот сразу же потупился. Вероника продолжил рассказ:

 

— Ну так вот… Я спустился вниз по холму к полю, посреди которого росло Железное Дерево, и обнаружил, что оно буквально усыпано голубыми бабочками — наверно, кто-то их нарочно туда посадил. Из-за них мне не удалось заставить дерево сделать то, что я хотел, поэтому, оставив свою затею, я приказал самым крупным бабочкам выстроиться в ряд и перенести меня на ферму.
Когда мы долетели до фермы, еще с воздуха я увидел кое-что интересное. Как вы думаете, что это было? Там, во дворе, сидела рыжая лиса и уплетала салат за обе щеки! Я велел бабочкам ее атаковать, но они испугались. Тогда я спрыгнул на землю и отправился искать ведро, чтобы засунуть в него лису. Наконец я нашел ведерко для лисы: оно болталось на бельевой веревке — сушилось на солнышке. К несчастью, скворцы приспособили ведерко под гнездо, и мне пришлось забрать его вместе с птенчиками, широко раскрывавшими клювики и громко требовавшими пищи. Я сказал им, что тут, неподалеку, их ждет вкуснейшая еда, и пообещал им на обед свежую и вкусную лису. От нетерпения птенцы тотчас же выскочили из ведра, но лиса, до смерти перепугавшись, бросилась от крылатых преследователей наутек. Я отпустил птенцов на свободу, а ведро взял себе.
Ну, потом я немножко поиграл с ведерком, катая его взад-вперед по двору, пока на меня из ведра внезапно не выскочил барсук. Он спросил, чем это я таким занимаюсь, что тревожу его сон. Я ответил, что он, должно быть, совсем недавно залез в ведро, ведь еще несколько минут тому назад оно было пустым. «Это мы еще посмотрим, кто тут хозяин!» — воскликнул барсук, вылезая из ведра и пускаясь за мной в погоню. Я мог спастись единственным способом: открутил себе башку и, как мячик, пустил ее катиться по дороге. Барсук тяжело потрюхал за ней: тум-тум! Бум-бум! А я уселся на землю отдыхать. Потом из домика вышла маленькая девочка, фермерская дочка, и принесла мне целую миску морковки.

 

Колокольчик, не выдержав, открыл рот и произнес:
— Но…
Вероника немного подождал, но Колокольчик сделал вид, что внезапно закашлялся, поэтому рассказчик решил, что можно продолжать.

 

— Когда я сгрыз всю морковку, то услышал какое-то странное топанье и скрежет неподалеку и решил пойти посмотреть, что происходит. В канаве, что была от меня в двух шагах, я увидел целую стаю ежей — огромный выводок. Все они ожесточенно спорили, кто из них самый колючий. Я сказал им, что самый колючий из них Я, и, услышав такую дерзость, они гурьбой бросились за мной в погоню, крича и блея от ярости, как стадо баранов. Я бросился бежать со всех ног, и они точно бы меня настигли, если бы я внезапно не увидел собственную голову, уютно устроившуюся в луже. Я приставил обратно свой котелок и свирепо поглядел на преследовавших меня ежей. Перепугавшись до смерти, ежики бросились врассыпную, унося подальше от меня колючки. В панике они даже перекатывались друг через друга, стараясь поскорее удрать. Я не стал гнаться за ними, решив, что мне пора передохнуть.
Вы не поверите: не успел я пару раз глотнуть свежего воздуха, как откуда ни возьмись с неба слетел Кихар с тремя приятелями. Птицы хотели, чтобы я расспросил их про то, где они побывали. А они поинтересовались, куда подевался Лохмач. Я сразу же сообщил, что Лохмач влез на дерево, чтобы укрыться от жары, но они мне не поверили. Подойдя поближе, все четверо обступили меня и стали допытываться, говорю ли я чистую правду. Такое недоверие чуть не вывело меня из себя: я честно ответил, что еще никогда в жизни никому не соврал. Я по-настоящему рассердился и захотел поскорее с ними расстаться. Поэтому я поднял себя за уши и вскарабкался на салатное дерево, что росло неподалеку от меня. Обглодав все листочки свежайшего зеленого салата — и те, что были на виду, и даже те, что скрывались от меня, — я решил спуститься вниз.
После плотного обеда я почувствовал себя втрое тяжелее, чем прежде, и мне захотелось вздремнуть. Неподалеку протекал очень красивый ручеек с чистой прохладной водой, он вился лентой меж зарослей розовых кустов и крокусов. Итак, я сорвал один крокус — большой желтый цветок, вскочил в него, как в лодочку, и беззаботно, позабыв обо всем на свете, поплыл по течению ручья. Но вдруг я вспомнил, что давно собирался охладиться, — мне стало жарко в меховой шубке. До Царства Прохлады было недалеко, и я, причалив к берегу и приказав цветку крокуса никуда не уплывать и дожидаться моего возвращения, побежал через поле. Там паслись две лошади: одна — зеленая, а другая — небесно-голубого цвета. Я подошел к Зеленой и попросил ее довезти меня до Царства Прохлады. Голубая тоже с готовностью предложила мне помощь, поэтому мы отправились в путь втроем.

 

В эту секунду случился приступ кашля у Ястребиного Носа. Сквозь хрипы и задыхания можно было расслышать отдельные слова: «вздор», «кто бы стал» и «небесно-голубая лошадь». Вероника вежливо подождал, пока Ястребиный Нос придет в себя, и, вопросительно пробормотав: «Ну, на чем это я остановился? Ах да…» — продолжил свой рассказ.

 

— Никогда в жизни не было мне так хорошо, как в тот раз, когда я скакал верхом на Голубой Лошади. И черные дрозды, и красные раки — все слетелись, чтобы посмотреть на нас. В одно мгновение мы добрались до Царства Прохлады, и я велел Голубой Лошади подождать меня у ворот.
В Царстве Прохлады было так красиво, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Стряхнув со своей шкурки осколки льдинок и снега, я вышел наружу. И кого, вы думаете, я встретил за воротами? Лису и Барсука! Они сидели рядышком и говорили гадости обо мне! Я столкнул их лбами, чуть не вышибив им мозги, и теперь они стали немножко «ку-ку». Ну и черт с ними, пусть кукуют до конца дней своих, как кукушка в апреле. Затем я снова вскочил на спину небесно-голубой лошади, и мы галопом унеслись прочь.
«Куда скакать, хозяин?» — спросила меня она. «Ну, — отвечал я, — пожалуй, нам стоит проверить, цела ли еще моя лодочка из цветка крокуса. Давай съездим, если это не слишком недалеко». «О чем вы говорите, хозяин! — засмеялась моя кобыла. — Да мы уже здесь!» Лошадь оказалась права. Мы были на месте. Только мы скакали не вперед, как обычно, а пятились назад, но я этого почему-то не заметил.
Моя лодочка, целая и невредимая, качалась у берега. Сначала в нее села Голубая Лошадь, потом влез и я. И вот мы поплыли вверх по течению, по горам, по долам… И конечно же, маленькая девочка, дочка фермера, поджидала нас на берегу, и я взял ее покататься на Голубой Лошади. Потом мы отправились на собрание кроликов — ах, там была их тьма-тьмущая — тысячи и тысячи… И, увидев нас с девочкой на Голубой Лошади, они хором воскликнули:
— Пусть он будет нашим Королем, а Люси — нашей Королевой!
И вот мы стали Королем и Королевой. Люси принесли груды цветов, а меня засыпали одуванчиками с головы до ног! Все было, как в песенке:
Если ты пойдешь направо,
Я сверну налево,
Ты станешь черным королем,
Я — белой королевой.

Я сам вырыл уютную нору, чтобы мы могли там устроиться на ночлег с моей Королевой, и каждый вечер на сон грядущий рассказывал ей сказки. Лошадь тоже засыпала под мои россказни, но однажды за ней пришел хозяин, который уже давно разыскивал ее, а за Люси пришел отец, фермер, и увел девочку с собой. Хозяин кобылы притащил с собой целый мешок сена, чтобы лошадь не умерла от голода, и моя милая Люси ехала верхом на ней всю дорогу домой, до фермы. Я пообещал, что буду приходить навещать ее каждый раз, когда будет идти дождь. Дождик тоже был необыкновенный: для Люси с неба падали капли меда, а для меня на землю сыпались листья салата. Вот так мы и жили, как настоящие Король и Королева.
Кролик отважен, хитер и умен!
Он не погибнет во веки времен!
Он не растает, как призрачный дым:
Синее небо сверкает над ним,
Кролики — это большая семья.
Кролик — сородич мой, кролик и я.

— Вот и сказочке конец, — заключил Вероника.
Назад: Часть первая
Дальше: Часть вторая