3
Видеоигры

Краем глаза успеваю увидеть, как моего отца запихивают в фургон без номерных знаков, припаркованный на другой стороне бейсбольной площадки. Я бы узнал его где угодно. Он барабанит по заднему стеклу, но фургон уже выехал за ворота и исчезает в клубах токийской гари. Я вспрыгиваю на наш патрульный стратоцикл, снимаю бейсболку и пристраиваю ее на панель управления. Сверкает мятная улыбка Зиззи, и мы срываемся с места, постепенно превращаясь в точку. Мимо скользят лавандово-синие облака. Я навожу пистолет на какого-то вертлявого школьника, но на этот раз все обстоит именно так, как кажется. Верх черного, как ночь, «кадиллака» поднимается, и оттуда высовывается лобстер-гангстер Бах! Панцирь и клешни разлетаются во все стороны. Я поливаю пулями заднее стекло, и автомобиль взрывается, вспыхивая разноцветным пламенем. Фургон сворачивает на дорогу, ведущую в аэропорт. В тоннеле нас подрезает машина «скорой помощи» – размахивающий скальпелем медик прыгает к нам на капот с глазами, выпученными от ярости Бах! По яйцам! Бах! Блевотина на капоте Бах! Мутант шатается, но не умирает Бах! Подброшенный силой выстрела, он пробивает рекламный щит. Перезагрузка.

– Ты мой лучший стрелок,– проникновенно шепчет Зиззи.

Мы добираемся до аэропорта как раз вовремя, чтобы Увидеть, как моего отца втаскивают в ванильный самолетик «Сессна». Я не решаюсь стрелять в его похитителей с такого расстояния, боясь промахнуться. Мощный чокмакоптер заслоняет солнце, и оттуда по веревкам на землю гроздьями скатываются зомби. Еще в воздухе я десятками превращаю их в месиво, но эта армия смерти пополняется слишком быстро.

– Зэке, милый! – говорит Зиззи.– Мегаоружие в «Макдональдсе»!

Я стреляю по золотым аркам и выбираю скорострельную базуку двадцать третьего века. Когда я кошу врагов, она издает урчание; вскоре вся взлетно-посадочная полоса усеяна подергивающимися конечностями. Я палю по чокмакоптеру, пока тот не пикирует на цистерны с топливом. Мир озаряется ярко-розовыми октановыми взрывами.

– Нам туда, Зэке! Мы настигнем похитителей твоего отца в их лаборатории!

Взмываем вверх и преследуем «Сессну»; нажимаю на кнопку джойстика, чтобы пропустить вступление. Мы входим в преисподнюю. В клоаках стоит тишина. Мертвая тишина. И тут появляется гигагидра, девять ее голов источают зеленую слизь, покачиваясь на девяти извивающихся, как лассо, шеях Бах! В капусту. Перезагрузка. Но из одного обрубка вырастают две новые головы.

– Зажарь урода! – визжит Зиззи.

Я целюсь в туловище многоголовой твари и привожу в действие огнемет. Ввв-у-у-у-рррш! Тварь, скукожившись, улетает прочь, подхваченная струей малинового пламени. Белокожая Лилит – Бах! – только ее и видели. Рой киберос – бахбахбах – перезагрузка. Я собственными руками приближаю свою смерть. Туннель сужается и заходит в тупик. Невидимая глазу железная дверь со скрипом открывается – на пороге силуэт ученого.

– Сынок! Ты нашел меня! Наконец-то!

Расслабившись, опускаю свою руку-оружие.

– Ты как раз вовремя,– он срывает накладную бороду, его портфель трансформируется в гранатомет,– чтобы умереть!

Из шершавого сумрака вылетают тучи самонаводящихся на тепло моего тела ракет. Бахбахбах! Большая часть ракет остается невредимой, и мне не удается даже прицелиться в самозванца. На экран брызжут алые пиксели горячей крови.

– Зэке,– умоляет моя сестра,– не покидай меня здесь – вставь монетку, давай еще. Милый, не уходи.

***

– Милый,– передразнивает голос за спиной,– не уходи!

Меняю оружие и оборачиваюсь посмотреть на этого зрителя с его тупоумными овациями. Первая мысль – слишком он классно выглядит, чтобы шляться по игровым центрам. Старше меня, гладко зализанный конский хвост, серьга в ухе. Так может выглядеть известная поп-звезда.

– Впервые в преисподней, да? – Его голос выдает уроженца Токио.

Я киваю. Мир реальный постепенно обретает свои очертания.

– Со мной было то же самое, когда я спустился туда в первый раз.

Звуки лазерных выстрелов, вой вампиров, дребезжание монет, непрерывная музыка видеоигр.

– О!

– Ты увидел своего отца и потерял бдительность. Грязный трюк! В следующий раз пристрели яйцеголового на месте. Чтобы убить его, нужно примерно девять выстрелов.

– Что ж. Извини, что умер и испортил тебе удовольствие.

Невозможно пожать плечами более небрежно.

Ты приговорен с первой монеты. Ты платишь, чтобы отсрочить свой конец, но видеоигра всегда выигрывает рано или поздно.

Вторая половина моей сигареты скончалась в пепельнице.

– Глубокая мысль.

– На самом деле я ждал свою подружку в бильярдной наверху. Похоже, она играет в игру типа «опоздай-держи-его-на-крючке». Вот я и пошел вниз – убедиться, что она не перепутала и не ждет меня снаружи. А тут ты – с головой ушел в «Зэкса Омегу и луну красной чумы»: я не удержался, остановился посмотреть. Ты знаешь, что высовываешь язык, когда напряженно думаешь?

– Нет.

– На самом деле это игра для двоих. У меня целая неделя ушла, чтобы разобраться с ней.

– Наверное, ты потратил целое состояние.

– Нет. Дистрибьютор работает на человека, который работает на моего отца.

На это нечего ответить.

– Что ж, надеюсь, твоя подружка скоро появится.

– Лучше бы пришла, стерва. Иначе я с нее шкуру спущу.

Субботний вечер в Сибуя бурлит оживлением. Спустя неделю после той бессонной ночи я решил пойти осмотреться. Квартал удовольствий пышет таким жаром, что, кажется, вспыхнет, стоит кому-то разок чиркнуть спичкой. В прошлом году дядя Банк водил меня в свой бар в Кагосиме, но это ничто по сравнению с местом, где я нахожусь сейчас. Цены тоже не сравнить. В барах – полчища трутней, галстуки оттянуты, воротнички расстегнуты. Трутни женского пола сбросили офисную униформу и запихали в наплечные сумки. Не слишком ли строго я сужу трутней, учитывая, что теперь я – один из них? Но я только притворяюсь, что я один из них. Возможно, нас всех ждет один конец. Такой же, как господина Аояму. Парочки – У них свидания. Американцы с красивыми женщинами в лунных очках. Держу пари, что у той официантки с прекрасной шеей телефонная книжка забита приятелями, похожими на того, что наблюдал за мной в игровом центре. Огромная реклама «ПЕЙТЕ КОКА-КОЛУ» – пурпур адского пламени и лилейная белизна небес. Иду дальше, посасывая бомбочку с шампанским. Хостессы прощально машут престарелым президентам компаний, усаживая их в такси. Вот залитый янтарным светом ресторан, где все друг с другом знакомы. Мимо на скутере проезжает гигантского роста монгольский воин, справа и слева от него едут девушки, наряженные кроликами, и раздают листовки с рекламой какого-то торгового комплекса. Девушки в целлофановых жилетках, трусиках и колготках сидят в стеклянных кабинках перед клубами, предлагая легкую беседу и купоны на десятипроцентную скидку. Я представляю, как кошу эти толпы своим мегаоружием двадцать третьего века. Иллюминация и лучи лазерных прожекторов окрашивают облака в цвета яркие, как карамель. У входа в «Пенный мир Афродиты» зазывала сжато расписывает достоинства девушек, чьи фото висят на стенде:

– Номер один – русская, классная, покладистая. Два – филиппинка, обходительная, превосходно вышколена. Француженка – этим все сказано. Бразилианка – темный шоколад, есть за что укусить. Номер пять – англичанка – белый шоколад. Шесть – немка, блаженство в уютных объятиях. На этих милашках из Кореи – ни унции лишнего жира, сплошные мускулы. Номер восемь – наши экзотические черные близнецы, и номер девять – а, номер девять слишком хороша, чтобы ее лапал простой смертный…

Заметив, как я с глупым видом таращусь на все это, он кудахчет:

– Приходи лет через десять, сынок, когда поднакопишь деньжат!

Я иду мимо магазина электроники и на экране телевизора вижу кого-то очень знакомого – он тоже идет мимо магазина электроники. Он останавливается и с изумлением изучает экран, немного обеспокоенный тем, как выглядит в глазах окружающих. Покупаю новую пачку «Мальборо». Проходя мимо красных фонариков какой-то лавки, где продают лапшу, и вдохнув кухонные пары, вдруг вспоминаю, что голоден. Пытаюсь рассмотреть, что там, за витриной,– лавка кажется достаточно грязной, чтобы быть даже мне по карману. Раздвигаю дверь и вхожу внутрь сквозь висящие в проеме унизанные бусинами нити. Душная дыра, наполненная кухонным гамом. Заказываю поджаренную лапшу-тофу с зеленым репчатым луком и усаживаюсь у окна, наблюдая, как мимо текут толпы прохожих. Приносят лапшу. Я угощаю себя стаканом воды со льдом. С двадцатилетием, Эйдзи Миякэ. Сегодня Бунтаро вручил мне богатый урожай поздравительных открыток – по одной от каждой из моих четырех теток. Пятый конверт оказался еще одним посланием из министерства нежеланных писем, продолжающего кампанию под лозунгом «Достать Миякэ». Я закуриваю «Мальборо» и вынимаю это письмо, чтобы снова перечитать его, пытаясь вычислить, шаг ли это вперед, назад или в сторону.

Токио

8 сентября

Эйдзи Миякэ,

я жена твоего отца. Его первая, настоящая, единственная жена. Итак. Мой информатор в «Осуги и Босуги» сообщил мне, что ты пытаешься связаться с моим мужем. Да как ты смеешь? Неужели ты воспитан столь примитивно, что тебе неведомо слово стыд? Но так или иначе, я подозревала, что такой день придет. Итак, ты узнал о том, что твой отец занимает влиятельный пост, и рассчитываешь на легкую поживу. Шантаж – это скверное слово, придуманное скверными людьми. Но для шантажа необходимы смелость и податливые жертвы. У тебя нет ни того, ни другого. По-видимому, ты считаешь себя умником, но в Токио ты – всего лишь алчный деревенский мальчишка, и единственное, в чем ты хоть что-нибудь смыслишь,– это навоз. Я твердо намерена защитить своих дочерей и своего мужа. Мы уже заплатили достаточно, более чем достаточно, за то, что сделала твоя мать. Возможно, это ее совет? Она – пиявка. Ты – нарыв. Я хочу, чтобы ты понял элементарную вещь: если ты посмеешь попытаться причинить беспокойство моему мужу, показаться на глаза кому-нибудь из нашей семьи или попросить хоть иену, тогда, как и положено нарыву, ты будешь вскрыт.

Я поедаю свою лапшу. Дракон вертится вокруг земли, пытаясь поймать собственный хвост. Итак. В день своего совершеннолетия я получил подарочек в образе страдающей паранойей мачехи, которая любит подчеркивать, и по меньшей мере двух сводных сестер. К несчастью, само по себе это письмо не поможет мне найти отца – на нем нет ни подписи, ни адреса, оно отправлено из северного округа Токио, что сужает круг поиска примерно до трех миллионов человек, при условии, что было написано там. Моя мачеха не дура. Ее ненависть ко мне – это еще одно препятствие. С другой стороны, чтобы оттолкнуть меня, До меня нужно дотронуться. К тому же это письмо написал не отец – так что, в худшем случае, он все еще не уверен, стоит ли встречаться со мной. В лучшем же – это означает, что ему до сих пор неизвестно, что я пытаюсь его найти. И в эту самую секунду я понимаю, что на мне нет бейсболки. Это – наихудший из всех возможных подарков. Бейсболку мне подарила Андзю. Начинаю вспоминать – в игровом центре она была еще у меня. Выхожу на улицу и прокладываю дорогу обратно сквозь потоки искателей развлечений.

«Зэке Омега и луна красной чумы» не нашли нового клиента, но бейсболка исчезла. Я обыскиваю взглядом ряды студентов, тузящих потомство «Уличного бойца», толпу детворы вокруг «2084»; кабинки с девчонками, цифрующими свои фото под лица знаменитостей; аллеи служащих, играющих в маджонг с видеостриптизершами. Странно. Эти люди, подобно моей матери, платят психоаналитикам и лежат в клиниках, чтобы вернуться к реальности,– и эти же люди, подобно мне, платят «Сони» и «Сега», чтобы вернуться в виртуальный мир. В типе с отвисшим подбородком, по тому, как он барабанит по клавишам, я узнаю смотрителя. Приходится кричать ему в ухо. Оно пахнет серой.

– Вам не отдавали кепку?

– Че?

– Я оставил здесь бейсболку, полчаса назад.

– Зачем?

– Забыл!

«Пожалуйста, подождите – совершается транзакция».

– Забыл, зачем оставил?

– Ладно, неважно.

Я вспоминаю о своем зрителе. «Наверху, в бильярдном зале» – так он сказал. Отыскиваю заднюю лестницу и поднимаюсь. Наверху – подводная тишина и подводный же полумрак. Три ряда столов, покрытых сукном цвета морской волны, по шесть в каждом ряду. Я вижу его в дальнем углу, он играет в одиночку, и на голове у него моя бейсболка. Его хвост продет в отверстие над ремешком застежки. Он загоняет шар в лузу, поднимает глаза и жестом приглашает меня подойти.

– Я знал, что ты вернешься. Поэтому и не стал тебя догонять. Хочешь отыграть?

– Я предпочел бы, чтобы ты просто снял ее и отдал.

– И в чем же здесь интерес?

– Никакого интереса. Но это моя кепка.

Оценивающий взгляд.

– Верно.– Он с поклоном преподносит ее мне.– Без обид. Сегодня я сам не свой.

– Ничего. Спасибо, что спас мою кепку.

– Он улыбается честной улыбкой:

– Пожалуйста.

– Мой шаг:

– Итак, э-э, насколько она теперь опаздывает?

– А когда «опоздать» переходит в «кинуть»?

– Не знаю. Часа через полтора?

– Тогда эта стерва меня форменным образом кинула. А мне пришлось заплатить за этот стол до десяти.– Он тычет кием.– Разыграем несколько рамок, если ты не занят.

– Я не занят. Но у меня нет ни гроша, чтобы поставить на кон.

– Сигарету за партию ты можешь себе позволить?

Я в какой-то мере польщен, что он принимает меня настолько всерьез, что предлагает сыграть с ним в пул. Все, чем я располагал по части компании, с тех пор как приехал в Токио, были Кошка, Таракан и Суга.

– Конечно.

Юдзу Даймон – студент последнего курса юридического факультета, уроженец Токио и лучший игрок в пул, какого я когда-либо встречал. Он в самом деле великолепен. На прошлой неделе я посмотрел «Игрока в бильярд». Даймон мог бы разделать героя Пола Ньюмена под орех. Из вежливости он позволяет мне выиграть пару партии, но к десяти часам выигрывает семь следующих подчистую, отточенным стилем, с разворотами на 1800 и ударами с наскока. Мы сдаем кии и садимся выкурить свои трофеи. Моя пластмассовая зажигалка сдохла: огонек пламени со щелчком вылетает из-под большого пальца Даймона. Красивая вещь.

– Платина,– говорит Даймон.

– Должно быть, стоит целое состояние.

– Мне ее подарили на двадцать лет. Тебе надо больше тренироваться.– Даймон кивает в сторону стола.– У тебя меткий глаз.

– Ты говоришь, как мой школьный учитель физкультуры.

– Брось. Послушай, Миякэ, я решил, что суббота обязана компенсировать мне этот облом. Что скажешь, если мы пойдем в бар и снимем девчонок?

– Э-э, спасибо. Я лучше пойду.

– Твоя подружка никогда не узнает об этом. Токио слишком велик.

– Да нет, дело совсем не в…

– Значит, женщина тебя сейчас не ждет?

– Не то чтобы на самом деле, нет, но…

– Не хочешь же ты сказать, что ты – голубой?

– Насколько я знаю, нет, но…

– Тогда ты дал обет воздержания? Ты член какой-нибудь религиозной секты?

Я показываю ему содержимое своего бумажника.

– Ну и что? Я предлагаю оплатить все расходы.

– Я не могу принимать от тебя подачки. Ты и так уже заплатил за стол.

– Ты не будешь принимать от меня подачки. Я же говорил тебе, что собираюсь стать адвокатом. Адвокаты никогда не тратят собственных денег. У моего отца есть счет на представительские расходы, на котором лежит четверть миллиона иен, которые нужно истратить, или бюджет его департамента будет подвергнут пересмотру. Так что, видишь, отказываясь, ты ставишь нашу семью в трудное положение.

Крупная сумма.

– И так каждый год?

Даймон видит, что я говорю серьезно, и разражается смехом:

– Каждый месяц, дурень!

– Принимать подачки от твоего отца еще хуже, чем от тебя.

– Слушай, Миякэ, я всего лишь предлагаю выпить пару кружек пива. Самое большее, пять. Я не пытаюсь купить твою душу. Брось. Когда у тебя день рожденья?

– Через месяц,– вру я.

– Тогда считай, что я заранее делаю тебе подарок.

Санта-Клаус работает за барной стойкой, красноносый Олененок Рудольф появляется из туалета с метлой в руках, а эльфы в колпаках обслуживают столики. Я наблюдаю, как под потолком танцуют снежинки, и покуриваю «Мальборо», зажженную Девой Марией. Юдзу Даймон барабанит пальцами по столу в такт психоделическим рождественским песнопениям.

– Это место называется «Бар веселого Рождества».

– Но сегодня девятое сентября.

– Здесь каждый вечер двадцать пятое декабря. Это то, что мы называем детской забавой.

– Возможно, я наивен, но ведь твою девушку могло просто что-нибудь задержать.

– Ты более чем наивен. В каком веке застряла эта твоя Якусима? Стерва кинула меня. Я знаю. Мы с ней договорились. Если бы она хотела прийти, она пришла бы. А теперь я одинок, как новорожденный младенец, и на нее мне наплевать. Наплевать. Но – только не оборачивайся сразу – кажется, прибыл наш утешительный приз. Вон там, в уголке между камином и елкой. Одна в кофейной коже, другая в вишневом бархате.

– Они выглядят как модели.

– Модели для чего?

– Такие на меня дважды не посмотрят. И разу не посмотрят.

– Я обещал оплатить твою выпивку, но не ублажать твое эго.

– Я это и имею в виду.

– Чушь.

– Посмотри, как я одет.

– Мы скажем, что ты роуди какой-нибудь группы.

– Я даже за роуди не сойду.

– Мы скажем, что ты роуди у «Металлики».

– Но ведь мы же с ними не знакомы.

Даймон закрывает лицо ладонями и хихикает:

– Ах, Миякэ, Миякэ. Для чего, ты думаешь, созданы бары? Ты думаешь, людям нравится платить астрономические цены за дрянные коктейли? Допивай свое пиво. Чтобы внедриться в расположение противника, понадобится виски. Никаких возражений! Взгляни на ту, что в бархате. Представь, как ты зубами развязываешь шнуровку корсажа или что там на ней надето. Ответь просто «да» или «нет»: ты ее хочешь?

– Кто бы не захотел, но…

– Санта! Санта! Два двойных «Килмагуна»! Со льдом!

– Итак, после изнасилования,– как только мы садимся за смежный столик, Даймон начинает говорить в полный голос,– их мир разбит вдребезги. Разрушен до основания. Она перестает есть. Обрезает телефон. Единственная вещь, к которой она проявляет какой-то интерес,– это видеоигры ее покойного сына. Когда мой друг утром уходит на работу, она уже сидит, согнувшись над пистолетом, и пускает мужчин в расход на своем шестнадцатидюймовом «Сони». Когда он возвращается, она и бровью не ведет. Кастрюли так и стоят на столе – ей плевать. Бахбахбах! Перезагрузка. Здесь, в реальном мире, полиция бросила это дело – сексуальные домогательства ночью, на пустынной горе? Забудьте об этом. Большинство мужчин просто не может понять, как подобное может… Иногда наш пол просто приводит меня в отчаяние, Миякэ. Итак. Проходит девять месяцев. Он сходит с ума от беспокойства – помнишь, каким идиотом он выглядел, когда ты вернулся со своей битловской тусовки. В конце концов он обращается за советом к психиатру. «Так или иначе,– выдает тот свое заключение,– ей необходимо вернуться в общество, иначе она рискует погрузиться в состояние трудноизлечимого аутизма». А познакомились они, играя в университетском оркестре: она была ксилофонисткой, он – тромбонистом. Итак, он покупает два билета на «Картинки с выставки» и уговаривает ее пойти, пока она не соглашается. Сигарету?

Я мог бы поклясться, что, когда мы садились за этот столик, на нем была пепельница.

– Извините.– Даймон наклоняется к Кофе.– Можно?

– Конечно.

– Огромное спасибо. Вечером перед концертом она принимает успокоительное, они одеваются, идут поужинать при свечах в шикарный ресторан, потом занимают свои места в первом ряду. Играют трубы. Ну, знаешь…– Даймон выдувает вступительные такты.– И она застывает. Ногтями впивается ему в бедро. Ее глаза стекленеют. Ее бьет дрожь. Отбросив приличия, он выводит ее из зала, пока у нее не началась истерика. В фойе она объясняет, в Чем дело. Музыкант-ударник – в оркестре – она клянется могилой своих предков, что это он ее изнасиловал.

Бархотка и Кофе прислушиваются.

– Я знаю, о чем ты думаешь. Почему не пойти в полицию? В девяти случаях из десяти судья говорит, что женщина сама напросилась: слишком высоко юбку задирает; и насильник выходит сухим из воды, подписав бланк с извинениями. Она говорит, что, если он не отомстит за ее поруганную честь, она выбросится с вершины «Токио Хилтон». Итак. Ты его знаешь. Он не дурак. Он выполняет свой долг. Достает пистолет с глушителем, хирургические перчатки. Однажды вечером, пока оркестр играет Пятую симфонию Бетховена, он проникает в квартиру ударника – тот живет один. То, что он там находит, подтверждает рассказ его жены. Порнораспечатки из Интернета, садомазохистская амуниция, наручники, свисающие с потолка, серьезно потрепанная надувная копия Мэрилин Монро. Он прячется под кроватью. Где-то после полуночи ударник возвращается, прослушивает автоответчик, принимает душ и ложится в постель. У моего друга есть вкус к драматическим эффектам: «Даже чудовищу следует заглядывать под матрас!» Бахбахбах!

– Ничего себе история.

– Это еще не все. Черт, зажигалка не работает. Секундочку…

Даймон наклоняется к Кофе, которая уже открывает свою фирменную сумочку.

– Я ужасно извиняюсь, что пришлось вас побеспокоить,– огромное спасибо.

Она даже сама зажигает ему сигарету, а потом еще одну для меня. Я смущенно киваю.

– Месть – лучшее лекарство. Ты, наверное, помнишь заголовки в местных газетках: «Кто пристрелил ударника?» Но удачное убийство – это лишь вопрос подготовки, тогда у полиции не будет ключа. Его жена выздоравливает в считанные дни. Она снова преподает в школе для слепых. Выбрасывает видеоигры. Приходит весна, оркестр «Сайте Кинен» едет в Иокогаму, и на этот раз она сама настаивает, чтобы они купили билеты в первый ряд. Все как в Прошлый раз, только это вызывает у нее больше радости. Совесть его не мучит – он всего лишь совершил акт правосудия, который должно было совершить государство, если бы полицейские были посообразительнее. Итак, они одеваются, ужинают при свечах в шикарном ресторане и занимают свои места в первом ряду. Вступают струнные – и она застывает. Ее глаза стекленеют. Она тяжело дышит. Он думает, что у нее приступ, и вытаскивает ее в фойе. «В чем дело?» – спрашивает он. «Второй виолончелист! Это он! Тот, кто изнасиловал меня!» – « Что? А как же ударник, которого я убил в прошлом году?» Она трясет головой, будто сошла с ума. «О чем ты говоришь? Второй виолончелист и есть тот насильник, клянусь могилой своих предков, и если ты не отомстишь за мою поруганную честь, я убью себя электрическим током».

– Невероятно! – выдыхает Кофе.– И что он, как бы, сделал потом?

Даймон поворачивается, Кофе закидывает ногу на ногу, и нас становится четверо.

– Пошел в полицию. Признался в убийстве музыканта-ударника. К тому дню, когда над ним начался суд, она обвинила в изнасиловании девять разных мужчин, в том числе министра рыболовной промышленности.

Бархотка в ужасе:

– Все это случилось на самом деле?

– Клянусь,– Даймон выпускает колечко дыма,– каждое слово – правда.

Когда я возвращаюсь к столику, передав Санте наш заказ, рука Даймона лежит на спинке стула Кофе.

– Типа… ага,– Кофе высовывает кончик языка между своих белых губ,– а вот и помощничек Санты.

Ее лицо густо накрашено. Бархотка, шурша колготками, разворачивается ко мне, и Годзилла просыпается.

– Юдзу-кан говорит, что ты в музыкальном бизнесе?

Я вдыхаю запах ее духов, приправленный потом.

– А я сейчас подрабатываю моделью, снимаюсь для рекламы крупнейшей в Токио сети клиник пластической хирургии.

Она наклоняется ко мне со своей «Ларк слим» в ожидании огня, и Годзилла угрожающе поднимает голову. Даймон через стол кидает мне зажигалку. Лицо Бархотки вспыхивает. И до этой минуты я ни разу не вспомнил об Андзю.

***

Когда мы вписываемся в первый поворот, секундой позже, чем «Судзуки-950» Даймона, Бархотка обвивает меня руками. Мой «Ямаха-1000» встает на дыбы и рычит, набирая скорость. Залитый солнцем стадион, золотые трубы, гигантский дирижабль «Бриджстоун»; руки Бархотки мешают мне сосредоточиться. Даймон сшибает ряд пляшущих разграничительных конусов, и сквозь этот грохот до меня доносится щенячий визг Кофе:

– Давай!

Бархотка шепчет мне вещи, предназначенные только для меня, и ее шепот обнаженным привидением извивается в лабиринтах моего внутреннего уха. Я так же тверд и переполнен, как топливный бак «ямахи». Кофе радостно восклицает:

– Лучше, чем в жизни! Дух захватывает!

– Даймон заходит на крутой вираж.

– Реальней, чем в жизни,– бурчит он.

Я гоню по той же полосе и в конце длинной прямой почти обхожу его, но Кофе смотрит на мой экран и говорит Даймону, где меня заблокировать.

– Мы тебя сделали! – смеется она.

Я проезжаю по масляному пятну на скорости 180 км/ч, нас заносит – пальцы Бархотки впиваются в меня, заднее колесо обгоняет переднее, но мне удается удержать мотоцикл на дороге. Срезаем через зоопарк – краем глаза ловлю проносящихся мимо зебр, их развевающиеся гривы. Кофе вынимает свой мобильный, тренькающий американский гимн, отвечает на звонок и расписывает, какой абсолютно невероятный вечер у нее выдался. Не раздумывая, я бросаю «ямаху» в длинный, крутой вираж, подрезаю Даймона, и мы мчимся голова в голову.

– Скажи, Миякэ, это такой же верный или такой же глупый тест на мужественность, как и любой другой, согласен?

Рискую взглянуть на него:

– Не сомневаюсь.

Он недобро усмехается.

– Типа дуэль двадцать первого века,– вставляет Кофе, пряча телефон в сумочку.

– Отлично! – принимает вызов Бархотка.– Миякэ сейчас тебе покажет, да, Миякэ?

Я не отвечаю, но ее мизинец забирается мне в пупок и угрожающе ползет ниже, пока я не говорю:

– Конечно.

– Заметано,– отвечает Даймон и поворачивает в мою сторону.

Бархотка вскрикивает: потеряв управление, я врезаюсь во встречную автоцистерну. Бббааааааххххххххх! Когда этот шуточный ядерный взрыв утих, Даймон с Кофе уже исчезли, превратились в точку.

– Вот досада,– издевается Даймон.

– «Ямаха» дребезжит на второй скорости.

– Типа круто! – смеется Кофе.– Теперь он ни за что нас не догонит.

Даймон оборачивается:

– Бедный Миякэ. Но это всего лишь видеоигра.

Бархотка уже не сжимает меня с прежней силой. Мне в голову приходит абсурдная идея, больше благодаря двум виски, смешанным с двумя кружками пива, чем оригинальности моего мышления. Юзом разворачиваю «ямаху» на 180° и обнаруживаю, что да, я могу ехать в обратную сторону. Внизу загорается: «Второй участник сошел с дистанции». Зебры в зоопарке несутся в обратном направлении. Эту игру наверняка создал программист типа Сути – такой же сдвинутый. Бархотка пощипывает мне соски в знак одобрения. Мы пересекаем линию старта – на табло «Дистанция пройдена» загорается «1». Я вырываюсь на разводной мост – мотоцикл взмывает в воздух, когда мы прыгаем сквозь пространство, и вздрагивает, когда мы приземляемся на дальний край моста. А вот и Даймон на своем «судзуки».

– Ну как?

Даймон открывает рот:

– Черт…

Я повторяю его хитрый ход и на полном ходу поворачиваю, целясь прямо в его переднюю фару, круглую, как луна в ясную ночь. Никакого взрыва. Наши мотоциклы застывают, едва столкнувшись, музыка замолкает, экраны гаснут.

***

– Я не привык проигрывать.– Даймон кидает на меня взгляд, который встревожил бы меня, не будь мы друзьями.– Если копнуть поглубже, ты коварный сукин сын, Миякэ.

– Бедный Даймон. Но это всего лишь видеоигра.

– Совет.– Даймон не улыбается.– Никогда не бей того, кто в более высокой весовой категории.

Кофе сконфуженно бормочет:

– А куда типа делся велодром?

– Я думаю,– Бархотка слезает с сиденья,– Миякэ сломал автомат, это круто.

Даймон перебрасывает ногу через седло.

– Пошли.

– Типа куда? – Кофе соскальзывает с мотоцикла.

– В тихое местечко, где меня знают.

– Вы знаете,– спрашивает Кофе,– что, если волоски в носу выдергивать, а не подстригать, можно разорвать кровеносный сосуд и умереть?

Даймон ведет нас по кварталу удовольствий, как будто сам его строил. Я совершенно потерял ориентацию и надеюсь только, что мне не придется возвращаться к станции метро Синдзюку в одиночку. Толпа поредела, из искателей удовольствий остались лишь самые закаленные. Мимо, хрипло гудя, протискивается спортивная машина.

– «Лотус-Элиз-сто одиннадцать-с»,– говорит Даймон.

Мобильный телефон Кофе играет «Забыть ли старую любовь», но она ничего не слышит, несмотря на то что прокричала «алло!» раз десять. Из открытой двери грохочет джаз. Снаружи – очередь из нескольких человек самого хиппового вида. Я наслаждаюсь бросаемыми в нашу сторону завистливыми взглядами. Я бы умер, лишь бы взять Бархотку за руку. Я бы умер, если бы она отдернула руку. Я бы умер, если бы она хотела, чтобы я взял ее за руку, а я этого не понял. Даймон рассказывает нам долгую историю о недоразумениях с переодетыми в женское платье голубыми в Лос-Анджелесе, и девушки визжат от хохота.

– Но Эл-Эй – типа по-настоящему опасное место,– говорит Кофе.– У каждого при себе пушка. Сингапур – вот единственное спокойное место за границей.

– Ты когда-нибудь бывала в Лос-Анджелесе? – спрашивает Даймон.

– Нет,– отвечает Кофе.

– А в Сингапуре?

– Нет,– отвечает Кофе.

– Получается, где-то, где ты никогда не была, безопаснее, чем где-то еще, где ты тоже никогда не была?

Кофе закатывает глаза:

– Типа, кто говорит, что нужно куда-нибудь ехать, чтобы узнать, что это за место? А на что, ты думаешь, телевизор?

Даймон сдается:

– Слышал, Миякэ? Должно быть, это и есть женская логика.

Кофе взмахивает руками:

– Типа, да здравствует власть женщин!

Мы идем по пассажу, освещенному вывесками уличных баров, в конце которого нас ждет лифт. Кофе икает:

– Какой этаж?

Двери лифта закрываются. Я вздрагиваю от холода. Даймон приводит в порядок свое отражение и решает переключиться на благодушный лад:

– Девятый. «Пиковая дама». У меня прекрасная идея. Давай поженимся!

Кофе хихикает и нажимает «9».

– Принято! «Пиковая дама». Типа странное название для бара.

Если бы не мигающие номера этажей, движение лифта было бы совсем неощутимо. Кофе снимает с воротника Даймона пушинку:

– Симпатичный пиджак.

– Армани. Я очень придирчиво выбираю то, что вступает в контакт с моей кожей. Потому-то я и выбрал тебя, о моя божественная.

Кофе закатывает глаза и переводит взгляд на меня:

– Он всегда такой, Миякэ?

– Не спрашивай его,– улыбается Даймон.– Миякэ слишком хороший друг, чтобы ответить тебе честно.

Я смотрю на четыре отражения наших четырех отражений. Гудящая тишина, как в космическом корабле.

– Останься здесь подольше,– говорю я,– и забудешь, которое из них – твое.

Звенит гонг, и двери лифта открываются. Мы с Бархоткой и Кофе чуть не падаем. Мы на крыше здания, так высоко, что Токио не видно. Выше облаков, выше ветра. Звезды так близко, что в них можно ткнуть пальцем. Метеор выписывает дугу. В темноте позади Ориона я различаю занавес, и иллюзия исчезает – мы в миниатюрном планетарии, меньше десяти метров в диаметре. Снова звенит гонг, и на полу по краям купола занимается розово-оранжевая, как грейпфрут, заря.

– Типа,– выдыхает Кофе,– совершенно невероятно.

Бархотка молча наслаждается. Даймон хлопает в ладоши:

– Мириам! Как видишь, я не смог удержаться от встречи с тобой.

Сквозь занавес проскальзывает женщина в опаловом кимоно и полном макияже гейши. Она изящно кланяется. Вся она – само изящество, от лакированной заколки для волос до вечерних деревянных гэта.

– Добрый вечер, господин Даймон.– Ее голос звучит глухо, будто из-под подушки. Косметика скрывает все, что можно скрыть, но по тому, как она двигается, я думаю, что ей около двадцати пяти.– Нечаянная радость для нас.

– Я знаю, что это так, Мириам. Знаю. Я слышал, сегодня вечером ты должна была отправиться в экзотическое путешествие,– но ты здесь, до сих пор. Так, так. Познакомься с моей новой невестой.– Он целует Кофе, которая хихикает, но придвигается ближе.– Ну, скажи мне, что Гнусного Папаши здесь нет.

– Вы имеете в виду… кого, господин Даймон?

– Слышал, какая дипломатия, Миякэ? Мириам – Профи. Bona fide профи.

Женщина бросает взгляд на меня.

– Господина Даймона-старшего сегодня здесь нет, господин Даймон.

Даймон вздыхает:

– Ах, отец, отец. Снова спаривается с Тидзуми? В его-то годы? Интересно, здесь еще кто-нибудь заметил, как сильно он растолстел? К слову о лишнем багаже. Тидзуми наверняка сплетничает с тобой насчет господина Даймона-старшего, а, Мириам? Или на твоих устах печать молчания?.. А, вижу, отвечать ты не собираешься. Ну, если его здесь нет, развлеку свою новую женушку,– он обнимает Кофе за талию,– в личных апартаментах клана Даймонов. Естественно, все праздничные расходы пойдут на счет Папаши Кролика.

– Естественно, господин Даймон, Мама-сан выставит счет господину Даймону-старшему.

– Почему так официально, Мириам? Где же «Юдзутян»?

– Я должна попросить вас расписаться в книге гостей, господин Даймон.

Даймон машет рукой:

– Да где угодно.

Я не слушаюсь внутреннего голоса, который советует мне сейчас же сесть в лифт и убраться отсюда, потому что у меня нет ни подходящего предлога, ни объяснения. Я все еще под алкогольными парами, но в Даймоне мне чудится опасность. Момент упущен. Даймон увлекает нас за собой, мы вверяем себя ему.

– Зачарованная земля ждет.

Мириам ведет нас сквозь череду занавешенных передних – я тут же забываю, с которой стороны мы пришли. Каждый занавес украшен вышитыми иероглифами, настолько древними, что прочитать их невозможно. Наконец мы входим в зал, обитый стеганой тканью, не менявшейся годов с тридцатых. Окон в нем нет, а на стенах висят гобелены с изображениями древних городов. Жесткие, обтянутые кожей кресла, слишком медленно качающийся маятник, затухающий канделябр. Ржавая клетка с открытой дверцей. В ней сидит попугай, который расправляет крылья, когда мы проходим мимо. Кофе взвизгивает, как резиновая подметка на лакированной поверхности. В зале, разбившись на группы, сидят несколько пожилых мужчин и тихими голосами обсуждают свои секреты, сопровождая слова медленными жестами. Сумрак наполнен табачным дымом. Девушки и женщины наполняют бокалы и присаживаются на ручки кресел. Они здесь для того, чтобы прислуживать, а не развлекать. На их кимоно алхимия выплеснула все свои краски. Золото хурмы, синева индиго, алый цвет божьей коровки, пыльная зелень тундры. Вентилятор под потолком разгоняет лопастями густой зной. В тени огромного азиатского ландыша пианино само собой играет ноктюрн, вдвое медленней положенного.

– Ух ты,– говорит Бархотка.

– Типа чудно,– говорит Кофе.

Сильный аромат, напоминающий лак для волос, которым пользуется моя бабушка, заставляет меня чихнуть.

– Господин Даймон! – За барной стойкой появляется густо нарумяненная женщина.– Со спутниками! Ну надо же!

На ней головной убор из павлиньих перьев и блестящие вечерние перчатки, она всплескивает руками, как старая актриса:

– Как вы все молоды и полны сил! Вот что значит юная кровь!

– Добрый вечер, Мама-сан. Тихо для субботы?

– Уже суббота? Здесь не всегда знаешь, какой сейчас День.

Даймон дерзко улыбается. Кофе и Бархотка – желанные гости везде, где есть мужчины, готовые раздеть их в своем воображении, но я, в джинсах, футболке, бейсболке и кроссовках, чувствую себя не в своей тарелке, будто землекоп на императорской свадьбе. Даймон хлопает меня по плечу:

– Я хочу пригласить своего брата по оружию – и наших замечательных спутниц – в комнату своего отца.

– Саю-тян может проводить вас…

Даймон прерывает ее. В его улыбке сквозит злость:

– Но ведь Мириам свободна.

Между Даймоном и Мамой-сан идет безмолвный обмен репликами. Мириам с несчастным видом смотрит в сторону. Мама-сан кивает, и по ее лицу будто пробегает дрожь.

– Мириам?

Мириам поворачивается обратно и улыбается:

– Это доставит мне такую радость, господин Даймон.

– В основном я езжу на кабриолете «Порше Каррера-четыре» цвета берлинской лазури. У меня слабость к «портам». Их изгибы, если присмотреться повнимательнее, в точности повторяют изгибы стоящей на коленях, покорно склонившейся женщины.

Даймон смотрит, как Мириам разливает шампанское. Бархотка опускается на колени:

– А ты, Эйдзи?

Прекрасно. Мы уже называем друг друга по имени.

– Я, э-э, предпочитаю двухколесные средства передвижения.

Бархотка восклицает с энтузиазмом:

– О, только не говори мне, что ездишь на «харлее».

Даймон заливисто хохочет:

– Как ты догадалась? Для Миякэ его «харлей» – это, как бы получше сказать, его пятая точка свободы между музыкальными тусовками, верно? Рок-звезд окружает столько дерьма, вы не поверите. Поклонницы, наркоманы, ворье – Миякэ недавно со всем этим покончил. Превосходно, Мириам, ты не пролила ни капли. Полагаю, ты часто практикуешься. Скажи, тебя давно держат в этой дыре в качестве официантки-то-есть-хостессы?

При свете лампы Мириам похожа на призрак, но не теряет достоинства. Комната наполнена интимностью и теплом. Я вдыхаю запах духов, косметики и недавно настеленного татами.

– Оставьте, господин Даймон, леди не говорят о возрасте.

Даймон распускает свой конский хвост.

– А дело в возрасте? Ну надо же. Ты, должно быть, очень счастлива здесь. Ну, я ко всем обращаюсь, шампанское готово, и я хочу провозгласить два тоста.

– И за что же мы типа пьем? – спрашивает Кофе.

– Во-первых: как Миякэ уже знает, я только что освободился от одной дрянной женщины, для которой забыть свое обещание все равно что шлюхе – вот хорошее сравнение – натянуть или снять резинку.

– Я точно знаю, каких женщин ты имеешь в виду,– кивает Кофе.

– Мы так хорошо понимаем друг друга,– вздыхает Даймон.– Выбирай, где поженимся: в Вайкики, Лиссабоне или Пусане?

Кофе играет серьгой Даймона.

– Пусан? Эта корейская клоака?

– Ядовитое местечко,– соглашается Даймон.– Можешь взять эту серьгу себе.

– Типа здорово. Итак, за свободу.

Мы звеним бокалами.

– А какой твой второй тост? – спрашивает Бархотка, гладя пальцами хризантему.

Даймон жестом указывает на Кофе и Бархотку.

– Ну, конечно же – за цвет истинной японской женственности. Мириам, ты смыслишь в таких вещах. Какими качествами должна обладать моя будущая жена?

Мириам обдумывает ответ:

– В вашем случае, господин Даймон, слепотой.

– Даймон хватается руками за сердце, будто хочет остановить кровотечение.

– О, Мириам! Где сегодня твое сострадание? Мириам любит кормить уток, Миякэ. Я слышал, к водоплавающим она относится с большим участием, чем к своим любовникам.

Мириам слегка улыбается:

– Я слышала, водоплавающие больше заслуживают доверия.

– Заслуживают доверия, ты говоришь? Или оказывают? Неважно. Ты согласна, что мы с Миякэ – самые счастливые мужчины в Токио?

Одно мгновение она смотрит на меня. Я отвожу взгляд. Интересно, как ее зовут по-настоящему?

– Только вы сами можете знать, насколько вы счастливы,– говорит она.– Это все, господин Даймон?

– Нет, Мириам, это не все. Я хочу травки. Той кармической смеси. И ты знаешь, как меня пробивает на жрачку, когда пыхну, так что принеси нам чего-нибудь поклевать примерно через полчаса.

В комнате есть ширма-фусума, за которой скрывается выход на балкон. Из дна ночи вырастает Токио. Всего месяц назад я помогал своему двоюродному брату чинить «Ротаватор» на чайной плантации дядюшки Апельсина. А теперь – только посмотрите. Банка «КИРИН ЛАГЕР» высотой с шестиэтажный дом, освещает все вокруг ярко-желтым неоновым светом. Темным пятном выделяется Императорский дворец, за которым над вершиной «Пан-оптикона» вспыхивают предупредительные огни летящего самолета. Альтаир и Вега пульсируют каждая на своей стороне Млечного Пути. Шум транспорта затихает. Бархотка перегибается через перила.

– Какой же он огромный,– говорит она сама себе.

Горячий бриз треплет ей волосы. Ее тело сплошь состоит из изгибов, которые я ощущаю, даже не прикасаясь к ней.

– Я со всей ответственностью заявляю,– говорит Даймон, друг, который преподносит мне все это на блюдечке,– что я свернул самый совершенный косячок по эту сторону от борделей Боготы.

– Откуда ты знаешь? – Кофе наклоняется, чтобы зажечь самокрутку.

– Я владею десятком из них.

Он вылезает из своего пиджака и швыряет его в комнату. На его футболке написано: «Вещи видятся нам не такими, каковы они есть, они видятся нам такими, каковы мы есть» – где-то я это уже слышал.

Бархотка свешивается ниже:

– Это острова или корабли? Там, где кольцо из огней.

– Даймон вглядывается в темноту через перила:

– Отвоеванная земля. Новый аэропорт.

– Кофе смотрит на огоньки:

– Давайте поедем туда и посмотрим, как быстро бегает твой «порш».

– Давайте не поедем.– Даймон раскуривает самокрутку, втягивает дым и выпускает его с громким «а-а-а-а-а-а-а-а-а-а…».

Кофе опускается на колени, и Даймон подносит самокрутку к ее губам. Дядюшка Толстосум прочитал мне строгую лекцию о наркотиках в Токио, о которой, как я понижаю, едва взглянув на Бархотку, я предпочту забыть. Кофе сжимает губы и, подобно дракону, выпускает дым из ноздрей.

– Я уже говорил вам,– Даймон рассматривает пламя своей зажигалки,– что эта зажигалка имеет историческую ценность? Она принадлежала генералу Дугласу Макартуру во времена оккупации.

– Типа, так и есть, если ты говоришь,– с недоверием усмехается Кофе.

– Говорю, но это неважно. Принеси мне дзабутон, моя кофейносливочномедоваякиска, пусть твои легкие напитаются этой прелестью, мы отправимся на машине в Тьерра-дель-Фуэго и заплодим Патагонию…

Пока Кофе несет подушку из комнаты, мобильный у нее в сумочке тренькает «Лунную сонату». Даймон тяжело вздыхает:

– Вот достал! – и передает самокрутку мне.

Я отдаю ее Бархотке. Даймон отвечает на звонок, подражая тону кронпринца:

– Я приветствую вас в этот прекрасный вечер.

– Кофе, хихикая, бросается к нему:

– Отдай!

Даймон прижимает ее к полу, зажав между коленями. Она извивается и хихикает, оказавшись в ловушке.

– Нет, мне очень жаль, но вы не можете поговорить с ней. Ее друг? В самом деле? Это она вам так сказала? Какой ужас. Я трахаю ее сегодня вечером, видите ли, поэтому пойди и возьми в прокате порнокассету, ты, жалкий козел. Но сначала послушай внимательно – вот как звучит твоя смерть.– И он выбрасывает телефон с балкона.

Хихиканье Кофе обрывается.

Даймон улыбается, как пьяная жаба.

– Ты выкинул мой мобильник!

Смех Даймона звенит как капель:

– Я знаю, что выкинул твой мобильник.

– Он может ударить кого-нибудь по голове.

– Что ж, ученые предупреждают, что мобильные телефоны могут быть опасны для мозгов.

– Это был мой мобильник!

– О, я куплю тебе новый. Я куплю тебе десять новых.

– Кофе взвешивает «за» и «против».

– Самой последней модели?

Даймон хватает дзабутон, ложится на спину и изображает гангстера:

– Я куплю тебе целый завод, милашка моя.

Кофе надувает губы с видом маленькой девочки и прижимает к уху бокал с шампанским:

– Я слышу пузырьки.

Бархотка пальцами пощипывает мне мочки ушей, прижимает свой рот к моему, и дым марихуаны стремительно наполняет мне легкие. Ворованный шоколад, липкий и мягкий.

– Охо-хо-хо-хо-хо-хо-хо-хо,– Даймон заметил нас,– займитесь-ка этим в той комнате, вы двое. А то мне кажется, что этот юный выскочка снова обскакал меня – и мою новобрачную тоже.

Бархотка толкает меня в грудь, и я оказываюсь в комнате.

– Садись там,– говорит она, указывая на противоположный край низенького стола.

Пьяный монах – что кобель в рясе. Ее руки блестят от пота. Она задувает свечу. Мы по очереди затягиваемся, не говоря ни слова. Иногда наши пальцы соприкасаются. От Нее словно исходит электрический ток. Биоборг. Я различаю ее силуэт в зареве ночного города, притушенного бумажной ширмой. Она старается не дотрагиваться до меня, и ее поведение служит сигналом, чтобы я не прикасался к ней пока она не позволит. Яркий кончик самокрутки путешествует сквозь полумрак. Иногда я – это я, иногда – не совсем. Жемчуг, лунный камень, блеск зубной эмали. Несогласованность времени/пространства распространяется и на мои члены. На листе темноты я, будто составляя фоторобот, представляю ее грудь, волосы, лицо. Если я вдруг чихну, Годзилла просто взорвется у меня в трусах,

– Ты давно это куришь?

Ее слова кажутся извивающимися облачками дыма.

– Да, с двадцати лет.

Свиток, кукла, прикольный тролль, уронившая голову хризантема в вазе.

– Так сколько же тебе лет, роуди?

Я слышу даже, как шуршат ее пышные волосы.

– Двадцать три. А тебе?

Шквал горьких снежных хлопьев.

– Сегодня мне миллион.

Резкий вскрик Кофе и «грррр-р-р-р-р-р» Даймона, и мы с Бархоткой хохочем так, что рискуем сломать себе ребра, хотя при этом не издаем ни звука. Потом я забываю, почему смеюсь, и снова сажусь прямо.

– Держи руки на столе,– строго предупреждает она.– Терпеть не могу парней, которые лезут, куда не надо.

После пары неудачных попыток наши губы встречаются, и мы сливаемся в поцелуе на девять дней и девять ночей.

Фусума перед балконом раздвигается. Мы с Бархоткой отпрыгиваем в разные стороны. На пороге в лунном свете стоит Даймон, его торс обнажен, и на груди помадой нарисовано нечто вроде вампира-кролика Миффи. Соски изображают зрачки Миффи, горящие жаждой крови.

– Миякэ! Ты под кайфом или у тебя не стоит? Еще не хочешь поменяться?

Сёдзи, отделяющее комнату от внешнего коридора, раздвигается. У входа стоит Мириам, держа в руках поднос с какими-то клейкими крупинками, кубиками арбуза и очищенными личи. Я успеваю заметить на ее лице потрясение, гнев и ненависть – но она тут же вновь натягивает маску профессионального безразличия.

– Мириам! Ты принесла нам поклевать! Икра – ничего себе! Одно из ее ценных качеств, Миякэ,– это умение почувствовать момент.

Она снимает туфли, входит и ставит поднос на стол.

– Простите меня.

– О, Мириам, что тебе мое прощение, ведь у тебя такие могущественные и влиятельные покровители! Они о тебе позаботятся.

Появляется Поросенок Кофе, на ходу приводя в порядок одежду и поддерживая раму фусумы, чтобы та не упала. Замечает Мириам. Чувствуется, что она привыкла командовать прислугой:

– Проводите нас в дамскую комнату!

Даймон говорит с Эйдзи, но Эйдзи обнаруживает, что ему трудновато сосредоточиться, поскольку его голова так и норовит открутиться и укатить в угол. Кофе с Бархоткой сидят в дамской комнате уже целую вечность.

– Я обычно хожу в тихий отель любви в Восточном Синдзюку, рядом с парком, он пристроен к другому четырехзвездочному отелю, так что в номер из кухни можно заказать приличную еду.

Эйдзи как-то неловко. Даймон внимательно на него смотрит:

– Только не говори, что волнуешься из-за денег.

Эйдзи пытается помотать головой, но вместо этого случайно кивает.

– Деньги – это всего лишь дерьмо, которого у моего отца слишком много.

«Эти девушки,– думает Эйдзи,– можно ли просто…» Даймон слышит мысли своего друга, застегивает пуговицы на его рубашке и поднимает указательный палец:

– Эти две играют исключительно в паре, Миякэ. Или мы уложим обеих, или они обе вернутся к себе домой в свои надушенные лавандой спальни. Покинешь меня сейчас – и мне придется дрочить за самую крупную сумму с тех пор, как Майкл Джексон выступал в «Будокане» в последний раз. Твоя, по крайней мере, обладает хоть каким-то практическим интеллектом. У моей же – чувство моды вместо мозгов.

Эйдзи хочет что-то сказать, но забывает что, едва открыв рот.

– Девчонки – как видеоигры, Миякэ. Платишь, играешь, уходишь.

Эйдзи – сама благодарность. Он пытается выразить эту благодарность, но слова ускользают от него, как бесконечный дождь, льющийся в бумажный стаканчик, они мчатся с дикой скоростью, стремясь достичь другого края вселенной, и он отказывается от своей затеи. Кофе приносит другая хостесса.

– Кто вы такая, черт побери? – вопрошает Даймон.

– Хостесса кланяется:

– Ая-тян, господин Даймон. Мириам-сан стало плохо.

– Даймон злится:

– Дуй обратно к Маме-сан и напомни ей, кто такой Даймон, и кто его отец, и каким вздорным козлом я могу стать, если…

Но его фраза обрывается на полуслове. Он отрывает головку хризантемы от стебля и начинает обрывать лепестки.

– Забудьте, что я сказал, Ая-тян. Передайте это призраку Мириам с моими глубочайшими извинениями.– Он вручает ей то, что осталось от цветка, и это кажется Эйдзи довольно милым.

Эйдзи – на переднем сиденье такси. Даймон – сзади, между своих двух наложниц. Улицы пустеют; они едут по широкому мосту. В фойе Атлант сгибается под тяжестью земного шара; Даймон пялится на экран с номерами комнат и ценами: свободные – светятся, занятые – темные; и нажимает на кнопки, и получает ключи. Снова лифт. Даймон целует Эйдзи в губы и с силой вталкивает в комнату. Десятисекундный душ и примитивное порно по коммерческому каналу. Презервативы девяти видов. Снаружи розовыми вспышками мигает буква «X». Цветочные головки на стеблях, головки подсолнухов. Входит Кофе, лимонно-желтое полотенце прикрывает ее блестящее, как леденец, медовое тело, она сейчас какая-то заторможенная; сексодром из легенд воплощен вполне реально; она задергивает полог; закрой глаза, говорит она и скользит в постель, кожа у нее гладкая, ягодки сосков набухли; да, – хорошо, так можно, только не трогай меня там; налетел на препятствие; да, так; он всегда меняется дамами? Твой друг? Юдзу Даймон? Что за имя – Юдзу, прямо как фрукт? Наверное. Молчи. Мягкий шоколад, как это пошло; зубы покусывают живот; пушистые укромности, нервный толчок; нет, я же сказала не трогать меня там; Годзилла отступает, на спине выступают капельки пота, подъем, спуск, подъем, весь технический набор, на этом, пожалуй, все. Годзилла снова меняет решение, корни врастают глубже, ветки плещутся и сзади и спереди, пальцы ее РУК сжимаются, пальцы ног находят точку опоры, странствуя по океану, океану простынь, бурному, стонущему, погружающему в летаргию, она ловит ртом воздух, она погружается, вздрагивает; да, уже все? нет, и вверх, и да, и вниз, и нет, и вверх, и да, и вниз, и вверх, и вниз, кончаю и кончаю, если кончаю; ты – не – проснешься – пока – не – ударишься – о – землю – ты ***.

Просыпаюсь в круглой кровати, один-одинешенек, как выброшенная игрушка. Эта комната в отеле любви – храм розового. Розового не как цветы – как потроха. Шторы запачканы утренним светом. Грохот отбойных молотков, шум машин на перекрестках и гул толпы. Сухие подсолнухи в вазе. В голову словно вкрутили штопор от виска до виска. Язык натерли солью, высушили на солнце и отдали на растерзание куницам. Горло подверглось нападению геологических молотков. Колени и локти использовались для высекания огня с помощью трения. В паху воняет креветками. Простыни скомканы, и матрас пестрит засохшими пятнами крови. Итак, два девственника лишили друг друга этого сана. Так тот чих из паховой области и был секс? Никакого моста Золотые Ворота к земле обетованной. Всего лишь хлипкая доска через топкое болото. И никто даже значка тебе не даст, чтобы куда-нибудь нацепить. Эта комната, как носовой платок общего пользования,– в отелях любви наверняка наивысшая концентрация секса-на-кубический-метр в этой стороне от… откуда? От Парижа. Я пытаюсь нащупать сигарету – пусто. Спокойно. Если учесть все, вместе взятое, я легко отделался. Звонннннннннит телефон. Голову даю на отсечение – это Даймон из соседнего номера.

– Доброе утро, это администратор.– Мужской голос, оживленный и беззаботный.

– Э-э, доброе.

– Я просто хочу напомнить, что ваш номер заказан до семи…

Мои часы лежат на тумбочке рядом с кроватью: 6:45.

– Хорошо.

– После семи снова устанавливается почасовая оплата.

– Хорошо, я спущусь прямо сейчас.

– Вы будете платить наличными или кредитной картой?

– Что?

– Когда ваши дамы уходили, вот только что, они не знали, будете вы платить наличными или кредитной картой. Две комнаты на всю ночь составляют пятьдесят пять тысяч иен, при условии, что вы ничего не взяли из минибара и освободите комнату в течение следующих пятнадцати минут.

Удар под дых.

По-прежнему оживленно, хотя и не так беззаботно:

– Поэтому я и звоню, чтобы избежать какого-либо неприятного взаимонепонимания.

Если меня вырвет, это поможет?

– У вас какие-то затруднения? – скрытая угроза.

– Нет, вовсе нет. Э-э, пожалуй, я заплачу наличными. Я сейчас спущусь.

– Мы будем ждать в вестибюле у входа.

Я натягиваю измятую одежду и Нулей лечу в номер Даймона. Никого. Все, как и в моем, только на зеркале намалеванные чем-то желеобразным иероглифы: «ВСЕГО ЛИШЬ ВИДЕОИГРА». Даймон, ты первостатейный ублюдок. Миякэ, ты идиот. Выворачиваю карманы джинсов и нахожу 630 иен мелочью. Этого не может быть. Я пытаюсь проснуться. Тщетно. Все это происходит наяву Мне не хватает 54 370 иен. За следующие девять минут мне необходимо придумать какой-нибудь совершенно исключительный план. Сажусь на унитаз и извергаю из себя дерьмо, параллельно перебирая имеющиеся возможности. Первая: «Понимаете, тот парень, с которым я пришел, он обещал, что заплатит за все с, э-э, отцовского расходного счета». Главарь Якудзы складывает вместе кончики пальцев: «Эйдзи Миякэ, работает в бюро находок? Пост, требующий доверия. В каком восторге будут твои наниматели, когда узнают, как ты проводишь выходные. Я считаю своим гражданским долгом сообщить им об этом, если только ты не испытываешь желания вернуть нам свой долг, выполнив определенные поручения, не все из которых, должен предупредить, можно назвать приятными». Вторая: «Бунтаро! На помощь! Мне нужно, чтобы ты сию же минуту принес мне в отель любви пятьдесят пять тысяч иен, или тебе придется искать другого жильца». Ему будет нетрудно сделать выбор, Третья: Главарь Якудзы пробует на язык лезвие своей бритвы. «Итак, это тот самый вор, который пытался улизнуть из моего отеля, не заплатив за полученные услуги». Я поднимаю свою окровавленную голову и распухшие веки. Мой язык лежит в его тазике для бритья.

Ах, если бы (проблемы) тоже можно было смыть в унитаз.

В кино люди убегают по крышам. Пытаюсь открыть окно, но оно для этого явно не предназначено, кроме того, я не умею ползать по стенам. Смотрю на людей на замусоренных улицах и завидую каждому из них. Может, устроить пожар? Сирень – и разбрызгиватели? Я следую за пожарными датчиками до конца коридора, только чтобы что-то делать. «В случае пожара дымовая пожарная сигнализация автоматически разблокирует эту дверь». Дядя Асфальт говорит, что отели любви проектируются таким образом, чтобы не допустить побегов,– лифт всегда доставляет вас прямо к администратору. Что еще делают в кино? Смываются через черный ход. Ну, и где этот черный ход? Я пытаюсь искать в другом конце коридора. «Аварийная лестница. Выхода нет». Черный ход всегда идет через кухню. Смутно припоминаю, что Даймон, да сгниют его яйца, говорил мне, где находится кухня. В отелях кухни обычно в цокольном этаже. Выскальзываю за дверь и начинаю спускаться по лестнице. Тупо смотрю вниз через перила. Спасительный выход Аоямы. Иду так быстро и бесшумно, как только могу. Что я скажу, если меня здесь поймают? Что в лифте у меня начинается клаустрофобия. Заткнись. Вот и первый этаж. Большая стеклянная дверь ведет к стойке. За ней стоит огромный администратор мужского пола. Бывший борец сумо. Ждет меня. Лестница спускается вниз еще на один этаж. Я могу молить о пощаде или повысить ставки и продолжить спуск. Администратор щурится, ведя пальцем по гроссбуху. Они с милосердием, уж точно, в одной постели не спят. Проскальзываю мимо стеклянной двери – статуя Атланта своим глобусом загораживает ему обзор – и крадусь вниз по лестнице к двери, на которой написано «Служебный вход». Пожалуйста, пусть она будет открыта. Дверь не открывается. Толкаю изо всех сил. Задрожав, она поддается. Спасибо. За дверью – душный коридор с тянущимися вдоль стен трубами. В конце коридора штабелем сложены половые щетки, за ними – еще одна дверь. Поворачиваю ручку и толкаю. Ничего не происходит. Толкаю изо всех сил. Дверь заперта. Хуже того – я слышу, как открывается стеклянная дверь этажом выше, а я не закрыл за собой «Служебный вход».

– Эй? Там кто-нибудь есть? – Господин Сумо.

От страха меня бросает в жар. Что делать? В отчаянии барабаню в запертую дверь. Туфли господина Сумо шаркают по ступеням. Снова стучу. И вдруг задвижка отодвигается, дверь распахивается, и какой-то повар гневно таращится на меня – позади него стучит и булькает залитая флюоресцентным светом кухня.

– Для тебя же лучше, – рычит он,– чтобы ты…– у него взгляд самого дьявола,– оказался нашим новым муссбоем.

А?

– Скажи мне, что ты наш новый муссбой!

– Господин Сумо почти здесь.

– Да, я ваш новый муссбой.

– Давай сюда!

Он втаскивает меня внутрь, захлопывает дверь и, даруя мне первую передышку за это утро, задвигает задвижку – «Шеф-повар Бонки» – написано у него на колпаке.

– Какого черта ты себе позволяешь, появляясь в свой первый рабочий день с опозданием на сорок пять минут и вырядившись как бродяга? Сними бейсболку, когда находишься в моей кухне!

У него за спиной младшие повара и поварята наблюдают за ходом человеческого жертвоприношения. Я снимаю бейсболку и кланяюсь.

– Прошу прощения.

Сливки, пар, баранина и газ. Не видно ни окон, ни дверей. И как же мне отсюда выбираться? Шеф-повар Бонки рычит:

– Хозяин огорчен. А когда хозяин огорчен, мы все огорчены. Мы плывем в очень-тесной-лодке!

Его голос неожиданно переходит в визг и разрывает в клочья последнее, что осталось от моих нервов.

– А что мы делаем с членами команды, которые раскачивают эту лодку?

Весь кухонный народ хором повторяет, сотрясая воздух:

– К акулам! К акулам! К акулам!

Я начинаю всерьез подумывать, не сдаться ли господину Сумо.

– Иди за мной, муссбой. Хозяин разберется.

Меня тащат мимо сверкающих разделочных столов, полок со сковородками, вертушки для перфокарт. Дверь. Пожалуйста, пусть это будет дверь.

– Вот здесь ты будешь отмечаться, если Хозяин простит тебе твой позорный проступок.

Господин Сумо, должно быть, уже перед дверью с задвижкой. Меня беспокоят эти ножи. Какой-то мальчишка, хлюпая носом, трет пол зубной щеткой – шеф отвешивает ему сильный пинок без всякой очевидной на то причины. Мы заходим в тесный кабинет, где визжит, стучит и скрежещет станок для заточки ножей. В конце кабинета открытая дверь – ступени ведут наверх, во двор, заваленный мешками с мусором. Шеф-повар стучит по косяку и кричит:

– Новый муссбой прибыл для выполнения своих обязанностей, Хозяин!

Станок смолкает.

– Finale mente,– говорит Хозяин, не оборачиваясь.– Заводите этого негодяя сюда.

Его голос слишком высок для его внушительной комплекции. Шеф-повар отступает, подталкивая меня вперед. Хозяин поворачивается. На нем маска сварщика, из-под которой виден маленький рот. В руках он держит мясницкий нож, такой острый, что им можно кастрировать быка.

– Оставьте нас, шеф-повар Бонки. Повесьте на дверь табличку.

Дверь кабинета захлопывается. Хозяин пробует лезвие на язык.

– Будешь и дальше ломать комедию?

– Господин?

– Ты не тот муссбой, который с таким рвением прислуживал мне в заведении Иеремии Булфрога, так?

Придумай что-нибудь, быстро!

– Э-э, верно. Я его брат. Он заболел. Но он не хотел подвести команду, поэтому прислал меня.

Неплохо.

– Какая невероятная самоотверженность!

Хозяин делает шаг вперед. Это не предвещает ничего хорошего.

Я упираюсь спиной в дверь.

– Мне очень приятно,– произношу я.

Там какой-то шум или мне послышалось?

– Мне приятно. Мне, и запомни это. Потрогай его. Мусс упругий.

Смотрю на отражение своего лица в черном стекле его маски и теряюсь в догадках, что именно должен делать муссбой.

– Вы – лучший в этом деле. Хозяин.

В кухне вдруг началась суматоха. Пробежать мимо него к двери, ведущей во двор,– пустая затея. Хозяин тяжело дышит, распространяя вокруг запах печеночного паштета.

– Отщипни его. Мусс восхитителен. Отрежь кусочек. О, да. Мусс нежен. Так нежен. Понюхай его. Мусс уступит. О, да. Мусс уступит.

Четыре жирных пальца тянутся к моему лицу.

Чей-то вскрик:

– Ой!

– Досадно, досадно.

Хозяин приподнимает крохотную шторку рядом с моей головой, за которой скрывается глазок. Его рот сжимается. Он хватает свой тесак, отшвыривает меня в сторону, распахивает дверь и врывается в кухню.

– Гнида бордельная! – орет он.– Тебя предупреждали!

Краем глаза я вижу, как господин Сумо перекидывает помощников повара через разделочные столы.

– Тебя предупреждали! – кричит Хозяин.– Тебя предупреждали, что ожидает грязных сводников, которые носят сюда герпес и сифилис и оскверняют чистоту моего корабля!

Он метнул тесак. Нет смысла болтаться здесь и смотреть, кому какой нанесен урон,– я вылетаю за дверь, бегу вверх по ступенькам, перепрыгиваю через пластиковые мешки с мусором; разгоняя ворон, мчусь через задний двор, выбегаю в переулок и до половины восьмого все оглядываюсь, выписывая разнообразные зигзаги.

В семь сорок я вдруг понимаю, где нахожусь. Авеню Омэкайдо. Этот небоскреб из циркония – «Пан-оптикон». Прохожу еще немного по направлению к Синдзюку и выхожу на перекресток с улицей Кита. Кафе «Юпитер». Утро в разгаре. Смотрю, сколько у меня денег. Если пройтись пешком до Уэно, хватит на подводную лодку, чтобы доехать до Кита-Сэндзю, и на легкий завтрак. Такой легкий, что улетит, если чихнуть.

Кондиционер наполняет кафе «Юпитер» влажной прохладой. Я покупаю кофе и булочку с ананасом, сажусь у окна и рассматриваю свое мутное отражение в стекле витрины: двадцатилетний Эйдзи Миякэ – волосы свалялись от пота, весь провонял наркотой и низкопробным сексом, а по всему кадыку – о, ужас! – засос размером с Африку. Цвет лица завершил превращение из загара, покрывающего лица жителей Кюсю, в белила, покрывающие лица трутней. Официантка с прекрасной шеей сегодня утром не работает – попадись я ей на глаза в таком виде, я бы взвыл, постарел веков на девять и усох, превратившись в кучку перхоти и ногтевых пластинок. Единственный, кроме меня, посетитель – женщина, изучающая палитру макияжа в модном журнале. Я даю себе клятву больше никогда не прикасаться к женщинам, даже в мыслях. Наслаждаюсь своей ананасовой булочкой и разглядываю телеэкран на здании Эн-эйч-кей. Последствия запуска ракет, города, охваченные огнем. Новая модель сотового телефона «Нокиа». Министр иностранных дел заявляет, что мнимые зверства в Нанкине во время Второй мировой – это измышления левых с целью подорвать патриотизм. Зиззи Хикару моет волосы шампунем «Перл-ривер». Скелеты в развевающихся балахонах шествуют по улицам какого-то африканского города. «Нинтендо» с гордостью представляет «Универсальных солдат». Подросток, который угнал междугородный автобус и перерезал горло трем пассажирам, говорит, что сделал это, чтобы выделиться. Я смотрю на несущийся мимо поток машин и вдруг слышу сухой кашель. Я и не заметил, как появился Лао-Цзы. Он достает пачку «Парламента», но зажигалку, по всей видимости, потерял.

– Приветствую вас, Капитан.

– Я протягиваю ему зажигалку.

– Доброе утро.

Он замечает мой засос, но ничего не говорит. Перед ним откидной экран для видеоигр величиной с книгу, по дизайну – явно из двадцать третьего века.

– Новенький «Видбой-три» – десять часов играешь, десять часов заряжаешь, четыре гигабайта, стереозвук, чип с интеллектом Сократа. Программное обеспечение выпустили только на прошлой неделе: «Виртуа сапиенс». Подарок моей невестки.– Лао-Цзы ерзает на своей табуретке.– По совету докторов, чтобы я не впал в маразм.

Я передвигаю пепельницу так, чтобы она стояла между нами:

– Очень мило с ее стороны.

Лао-Цзы стряхивает пепел:

– Ты считаешь, что заставить моего сыночка-кретина продать мои рисовые поля владельцу супермаркета мило? Вот была тяжесть для сыновнего долга! Я позволил этому недоумку вступить во владение землей, чтобы его не задушили налогами, когда я умру, и вот,– он тычет в машину,– как мне отплатили. Пойду продую шланг – в моем возрасте начинаешь страдать недержанием. Хочешь попробовать, пока меня нет?

Он подталкивает свой «Видбой-3» ко мне через стол и отправляется в уборную. Я снимаю бейсболку, подключаюсь и нажимаю «ПУСК». Экран загорается.

***

Добро пожаловать в Виртуа Сапиенс

(авторские права защищены)

Я вижу, вы – новый пользователь. Ваше онлайновое имя?

> эйдзи миякэ

Поздравляем с регистрацией в Виртуа Сапиенс, Эйдзи Миякэ. Вы уже никогда не будете одиноки. Пожалуйста, выберите категорию отношений. Друг, Враг, Незнакомец, Любовница, Родственник.

> родственник

Прекрасно, Эйдзи. С каким родственником вы хотите сегодня встретиться?

> с моим отцом, конечно же

Прошу прощения. Пожалуйста, не двигайтесь в течение трех секунд, пока я оцифрую ваше лицо.

Значок на экране мигает, и микрообъектив, вмонтированный в рамку экрана, вспыхивает красным светом.

Хорошо

подождите еще немного: я регистрирую изображение вашей сетчатки.

Появляются стена, пол и потолок. Пол стремительно покрывается растровым изображением ковра. Вдоль стен разворачиваются полосатые обои. Появляется окно с видом на цветущие сливы, трепещущие под весенней грозой. Дождевая завеса туманит стекло. Я даже слышу, как тихо-тихо падают капли. В комнате полумрак. Слева появляется лампа, и от нее разливается уютный желтый свет. Под окном возникает прозрачный диван. Зигзагообразные штрихи заполняют его цветом. А на диване сидит мой отец, ступня его правой ноги закинута на левое колено, что круто смотрится, но вряд ли удобно. Программа наделила его моим носом и ртом, но челюсть сделала массивнее, а волосы – реже. Глаза у него – как у сумасшедшего ученого, который вот-вот откроет секрет господства над миром. Симметричные морщины. Он одет в черный домашний халат и весь светится румянцем, будто пять минут назад вышел из ванны. Мой отец наклоняется в правую сторону экрана, где появляется ведерко для вина,– он вытаскивает из него бутылку и читает этикетку: «Шабли, 1993 год». Бодрый, отчетливый, ровный голос – таким обычно читают прогноз погоды. Он наливает себе бокал вина, картинно наслаждается букетом и почти цедит напиток сквозь сомкнутые губы. Он подмигивает. Сверкает белозубой улыбкой.

– Добро пожаловать домой, сын. Освежи-ка мне память – сколько мы уже не виделись?

> на самом деле никогда

Его брови взлетают вверх:

– Так долго? Время летит как стрела! Сколько же новостей у нас накопилось, чтобы рассказать друг другу. Но мы с тобой отлично поладим. Расскажи-ка, как у тебя со школой, сын.

> я уже закончил школу. Мне двадцать лет

Он потягивает вино, перекатывая его по языку и проводит рукой по волосам.

– Неужели, сын? – Он наклоняется к разделяющему нас экрану.

Разрешение потрясающее – я вздрагиваю и подаюсь назад.

– Значит, ты сейчас, должно быть, в университете? То, что я вижу позади тебя,– это кафетерий?

> я даже не стал подавать документы – нет ни денег, ни родителей, чтобы платить.

Мой отец откидывается назад и ленивым жестом кладет руку на спинку дивана:

– Неужели, сын? Я глубоко сожалею. Образование – прекрасная вещь. Так как же ты проводишь время?

> я рок-звезда

Его брови взлетают вверх:

– В самом деле, сын? Расскажи мне. Ты добился успеха, создал себе известность и состояние или ты просто один из миллионов, которые ждут, когда им привалит счастливый случай?

> я добился очень большого успеха. Во всем мире.

Он подмигивает и сверкает своей белозубой улыбкой.

– Я знаю, повстречать своего старика после стольких лет не очень-то просто, сын, но нет ничего лучше честности. Если ты такая важная персона в шоу-бизнесе, как могло случиться, что я ни разу не читал о тебе в журнале «Тайм»?

> я выступаю под псевдонимом, чтобы защитить свою частную жизнь

Он залпом выпивает остатки вина:

– Не то чтобы я тебе не верил, сын, но не мог бы ты сообщить мне свой псевдоним? Я хочу похвастаться сыном рок-звездой перед приятелями – и перед управляющим банка!

> Джон Леннон

Мой отец хлопает себя по колену:

– Настоящего Джона Леннона застрелил Марк Чапмен в восьмидесятом году, так что ты вешаешь мне лапшу на уши!

> может, сменим тему?

Он становится очень серьезным и отставляет бокал в сторону.

– Отцу с сыном пришло время поговорить по душам, не так ли? Нам больше не нужно бояться своих чувств. Скажи мне, что тебя тревожит?

> кто вы такой на самом деле?

– Твой отец, сын!

> но как человек кто вы?

Мой отец снова наполняет бокал. В небе вспыхивают молнии, цветущие ветки сливы царапают оконное стекло, и пурпур на сером фоне превращается в черный на титаново-белом. Я догадываюсь, что программе требуется больше времени, чтобы реагировать на нестандартные или общие вопросы. Мой отец издает смешок и ставит ноги вместе.

– Ну, сын, это слишком большой вопрос. С чего ты бы хотел, чтобы я начал?

> что вы за человек?

Мой отец кладет левую ногу на правое колено:

– Дай подумать. Я – японец, скоро мне исполнится пятьдесят лет. По профессии я актер. Хобби – плавание под водой с маской и хорошее вино. Но не бойся – все эти подробности обнаружатся, когда мы станем ближе друг другу, а я надеюсь, что ты скоро снова придешь. Я бы хотел представить тебя кое-кому. Что скажешь?

> давай

Изображение на экране ползет вправо, мимо ведерка для вина. Какая-то женщина – лет под сорок? – сидит на полу, курит, между затяжками напевая отрывки из «Norwegian Wood». На ней свободная мужская рубашка, красивые ноги обтянуты черными леггинсами. Длинные волосы ниспадают до самой талии. Глаза у нее как у меня.

– Привет, Эйдзи.– В ее голосе звучит нежность: она рада меня видеть.– Догадываешься, кто я?

> белоснежка?

Она улыбается моему отцу и гасит сигарету.

– Вижу, у тебя отцовское чувство юмора. Я – твоя мать.

> но, мама, дорогая, вы с папой не виделись уже семнадцать лет

Программа переваривает неожиданную информацию: гроза барабанит в окно. Моя мать закуривает новую сигарету.

– Ну, в прошлом у нас были кое-какие разногласия, это так. Но сейчас мы отлично ладим.

> значит, на свете больше не осталось простаков, из которых ты можешь вытягивать деньги?

– Мне больно это слышать, Эйдзи.– Моя виртуальная мать отворачивается и всхлипывает, чем очень напоминает мою настоящую мать, с такой же сухой, скрытой дрожью в голосе.

Я набираю извинение, но мой отец опережает меня. Он говорит медленно, с угрозой в голосе, будто читает наизусть роль из трагической пьесы:

– Это дом, молодой человек, а не отель! Если ты не в состоянии держать себя в рамках приличия, ты знаешь, где находится дверь!

Ну и постаралась же эта программа, создавая мне виртуальных родителей! А они думают, что постаралась реальность, создавая им виртуального сына. Сливовый цвет страдает от не соответствующей сезону погоды.

***

– Эй? Подъем! Есть тут кто-нибудь? – Какой-то посетитель кафе «Юпитер» так разорался, что заглушил шум виртуального ливня.– Детка, ты неправильно дала мне сдачу!

Я отключаюсь и оборачиваюсь посмотреть, из-за чего сыр-бор. Трутень ростом с гризли, в рубашке, усаженной пятнами, рычит на девушку с самой прекрасной на свете шеей – и когда она успела прийти? Она смотрит на него с удивлением, но спокойно. Ослица моет посуду, от греха подальше, а моя девушка изо всех сил старается быть вежливой с этим человекоподобным вепрем.

– Вы дали мне одну банкноту в пять тысяч иен.

– Послушай, детка! Я дал тебе банкноту в десять тысяч иен! Не пять! Десять!

– Господин, я абсолютно уверена…

– Он буквально встает на дыбы:

– Ты утверждаешь, что я лгу?

– Нет, я говорю, что вы ошибаетесь.

– Ты что, феминистка? Обсчитываешь, потому что фригидна?

Очередь тревожно шевелится, но все молчат.

– Я…

– Я дал тебе десять тысяч, ты, жертва аборта! Давай сдачу! Быстро!

Она открывает кассу:

– Здесь даже нет десятитысячной банкноты.

– Вепрь брызжет слюной и скалит клыки:

– Ну и что! Ты украла ее из кассы!

То ли я еще не совсем отошел от травки, то ли «Виртуа капиенс» притупила чувство реальности, но неожиданно для самого себя я подхожу к этому парню и хлопаю его по плечу. Он оборачивается. Его рот кривит усмешка. Этот вепрь еще здоровее, чем я думал, но отступать поздно, остается атаковать первым, чтобы не потерять преимущество. Выплескиваю кофе ему в лицо и бью головой в нос, очень, очень сильно. В глазах у меня вспыхивают бенгальские огни – Вепрь отступает с протяжным: «А-а-а-а-а-а-а-а-а». Из носа у него течет кровь. Я возвращаюсь в исходное положение, ища, чем бы замахнуться. От боли в голове мой голос звучит нетвердо.

– Убирайся сейчас же, не то зубы искрошу,– смотрю, что у меня в руке,– этой пепельницей!

Должно быть, я выгляжу достаточно убедительно – прогундосив что-то насчет полиции и нападения, Вепрь ретируется. Посетители молчат. Лао-Цзы хлопает меня по плечу:

– Чистая работа, Капитан.

Ослица подходит к своей коллеге, полная участия.

– С вами все в порядке? Я не поняла, что происходит…

Официантка с прекрасной шеей захлопывает кассу и смотрит мне в глаза:

– Я бы с ним справилась.

– Я знаю,– отвечаю я.

Бенгальские огоньки опасно вспыхивают.

– Но все равно спасибо.

Она одаряет меня сдержанной улыбкой, так что, когда огоньки начинают мелькать с новой силой, у меня есть чем отвлечься от этой боли. Я сажусь на свое место, и на какое-то время боль получает мою голову в свое полное распоряжение.

Интересно, бывала ли моя мать в кафе «Юпитер», когда жила в Токио? Может быть – после того, как родились мы с Андзю,– она сидела на этом самом месте, ожидая повестки от Акико Като. Трутни из «Пан-оптикона» Работают даже по воскресеньям. Неиссякающим роем они залетают в здание и вылетают обратно. Прошло почти две недели с той бесполезной засады, а отца я в Токио так и не нашел. Может, он сейчас в каком-нибудь отдаленном пригороде, а может, читает спортивную хронику за соседним столиком. Лао-Цзы сидит через две табуретки от меня, погрузившись в свою идиотскую игру.

– Привет.

Официантка с самой прекрасной шеей держит в руках кофейник.

– Налить?

– Боюсь, у меня больше нет денег.

– За счет заведения. В качестве оплаты за охранные услуги.

– Тогда с удовольствием. Спасибо.

Она наливает. Я смотрю. Потом она спрашивает:

– Как ваша голова?

Опершись на локоть, закрываю рукой горло, чтобы она не увидела засос.

– Прекрасно.

– Еще что-нибудь?

– Что – что-нибудь?

– Еще одну булочку? За мой счет.

– Чего я действительно хочу, если вы, э-э, не против,– боль придает мне храбрости, о которой я при обычных обстоятельствах и мечтать бы не мог,– так это узнать, как вас зовут.

Ее сдержанная улыбка на секунду запаздывает.

– Аи Имадзё.

– Какое классное имя.

– А вас?

– Эйдзи Миякэ.

Не такое классное.

– Эйдзи Миякэ,– произносит Аи Имадзё, и я чувствую себя намного, намного лучше.

Она изучает шишку у меня на лбу.

– Наверное, это ужасно больно, когда бьешь кого-нибудь головой?

– Нет, если умеешь это делать. Я так думаю.

– Значит, у вас нет привычки каждый день раздавать удары головой направо и налево?

– Это был мой первый удар головой.

– Историческое событие.

На перекрестке загорается зеленый, и поток машин с жужжанием устремляется в туманную дымку.

– Где еще я вас видела, Эйдзи Миякэ?

– В тот день, когда была гроза. Две недели назад. Вы решили, что я – ну, в общем, так оно и было,– подслушиваю ваш телефонный разговор. В конце вашей смены. Я просидел здесь часа два.

– Да,– кивает Аи Имадзё,– теперь вспомнила.

– Проклятые биоборги! – костерит Лао-Цзы «Видбой-три».

– У меня перерыв. Не возражаете, если я присяду?

– Не возражаю ли я?

– Конечно нет.

И к моей радости и смущению – я еще не могу прийти в себя от ночи, проведенной с незнакомкой в отеле любви,– девушка с самой прекрасной шеей во вселенной садится рядом со мной.

– Итак,– говорит она,– вы встретились с тем человеком?

– С кем?

– С тем, кого вы ждали, в тот день, когда была гроза.

– Нет. Еще нет.

– Подруга?

Я останавливаюсь на сокращенной версии и перепрыгиваю через Акико Като.

– Родственник.

– И давно вы его ищете?

– Три недели…

– Три недели? С тех пор как приехали в Токио?

– Откуда вы знаете?

На ее щеках возникают ямочки, а глаза превращаются в два маленьких полумесяца. Мне нравятся такие улыбки.

– Ваш акцент. Через полгода вы его потеряете. Откуда вы?

– Вы не знаете этого места.

– Испытайте меня.

– Якусима. Остров напротив…

– …южного побережья Кюсю, где растут кедры Дзёмон, древнейшие обитатели восточного полушария. Итак, как вам Токио, этот загадочный город?

Токио, этот загадочный город. Нравится ли он мне?

– Полон сюрпризов. Иногда здесь одиноко. По большей части не по себе. Я не могу ходить по прямой. Постоянно налетаю на кого-нибудь.

– Перестаньте думать о том, как вы ходите. Это все равно, что подносить ложку ко рту: задумаешься, как это сделать,– промахнешься. Откуда вы знаете, что ваш родственник проходит мимо этого места?

– На самом деле я не знаю. Я даже не знаю, как он выглядит.

– Это дальний родственник?

– Я не хочу надоедать вам.

– По мне видно, что вы мне надоедаете? Почему вы не посмотрите в телефонной книге?

– Я даже не знаю его имени.

– Аи Имадзё хмурится.

– А он знает ваше имя?

– Да.

– Дайте сообщение в колонки личных объявлений: «Родственников Эйдзи Миякэ просят написать по такому-то адресу». Что-нибудь в этом роде. Большинство токийцев читают одни и те же три-четыре газеты. Если ваш родственник сам его и не прочитает, то прочитает кто-нибудь другой и скажет ему. Что-то не так?

Мысли скачут у меня в голове.

Аи Имадзё пристально на меня смотрит:

– Что?

Ах, как мне нравится, когда Аи Имадзё так на меня смотрит.

– Понятия не имею.

Снова эта улыбка, с долей замешательства.

– Понятия не имеете о чем?

– Понятия не имею, почему я настолько глуп, что не подумал об этом раньше. Что это за газеты?

– О, Неистовый Человек с Кюсю,– встречает меня Бунтаро, когда я возвращаюсь в «Падающую звезду»,– твои глаза, как проталины от мочи на снегу.

Мой домовладелец ест черничное мороженое на палочке. На экране телевизора какой-то человек в черном костюме бредет по пустыне. Слайд-гитара петляет в такт перекати-полю. Черному костюму неплохо бы отправиться в чистку, а человеку – побриться и принять душ.

– Доброе утро. Что за фильм?

– «Париж, Техас» Вима Вендерса.

Бунтаро проглатывает остатки мороженого, стараясь, чтобы оно не потекло по руке. Смотрю фильм. В Париже, штат Техас, не очень-то много чего происходит.

– Немного медленно, правда?

Бунтаро облизывает руку.

– Это, парень, экзистенциалистская классика. Человек, которому отшибло память, встречает женщину с огромными тятьками. Ну, рассказывай. Как ночка? Отшибло память, или огромные титьки? Меня не обманешь, так и знай. Я тоже когда-то был молод. А ты парень не промах, скажу я тебе. Две недели в плохом большом городе, а простого секса тебе уже мало, подавай чего-нибудь понаваристей.

– Я просто встретил друзей.

– Ну-ну. Кстати, о друзьях. Я тут сегодня видел огромного таракана.

– Я вас познакомлю.

– Нет, серьезно. Я было принял его за облысевшую крысу. И тут он зашевелил своими рогами. Я попытался его пришлепнуть, но он полетел вверх по лестнице. Исчез под твоей дверью быстрее, чем ты успел бы произнести: «Во имя всего святого, что это?» Может быть, его съест твоя голодная киска. Может быть, он съест твою голодную киску.

– Я накормил свою голодную киску перед тем, как уйти.

Отрадно: Бунтаро привыкает к мысли, что Кошка поселилась в моей капсуле.

– Ага! Значит, свидание было запланировано!

– Голова гудит.

– Оставь меня в покое,– умоляю я.– Пожалуйста.

– А я к тебе приставал? Опустоши то, что переполнено, наполни то, что пусто, почеши там, где чешется,– вот три ключа к гармонии. А откуда у тебя на горле это странное красное пятно?

Лучшая защита – нападение.

– У тебя вроде ширинка расстегнута.

– И что с того? Дохлая птичка из гнезда не вылетит.

– Твоя птичка не такая уж и дохлая. Посмотри на свою жену.

– Птичка сдохла. Посмотри на мою жену.

– А?

– Однажды, мой мальчик, ты поймешь, что я имею в виду.

Я уже собираюсь подняться наверх, когда входят трое подростков. Тот, кто у них за главного, обращается ко Мне:

– У вас есть «Виртуа сапиенс»?

– Никогда не слышал,– отвечает Бунтаро.

– А сиквел «Гомо»?

– Вы о чем?

– Это видеоигра,– объясняю я.– Вышла на прошлой неделе.

– Софта нет. Только видео.

– Че я вам говорил! – восклицает главарь, и они удаляются.

– Заходите, ребята.– Бунтаро смотрит, как они уходят.– Знаешь, Миякэ, я узнал из одного авторитетного источника – «Ребенок и вы», ни больше ни меньше,– что средний японский отец проводит со своим потомством семнадцать минут в день. Средний школьник проводит девяносто пять минут в день с видеоиграми. Новое поколение с электронными папашами. Когда родится Кодаи, сказки на ночь ему будут рассказывать родители, а не больные на голову программисты-извращенцы. Я уже готовлю свое большое громкое «нет», на случай, если Кодаи прибежит ко мне выпрашивать игровую приставку.

– А если он прибежит в слезах, потому что в классе никто с ним не разговаривает, так как его папочка слишком скуп, чтобы купить ему игровую систему?

– Я…– Бунтаро хмурится.– Об этом я не подумал. А как твой отец поступал?

– Он был далеко.

– А мама?

Одна маленькая ложь влечет за собой другую.

– У меня был футбольный клуб. Так или иначе, мне нужно, э-э, вымыться.

Я залезаю в свою капсулу, принимаю душ – вытираясь, я вспотел настолько, что впору снова идти под душ,– и разворачиваю футон. Сон не идет. У меня перед глазами стоит Аи Имадзё. Ее гибкая шея, ее улыбка. Она называет меня по имени. Встаю, пытаюсь взять несколько аккордов на гитаре, но пальцы словно заржавели. Проверяю тараканий мотель. Только один постоялец – младенческого возраста. Таракан раззвонил по всему миру о гостеприимстве моего мотеля. Возвращается Кошка и опустошает миску с водой. Я наливаю еще воды, она снова выпивает все до капли.

Позже я выхожу купить «Токио ивнинг мейл». Еду на подлодке до Уэно и, выбрав в парке тихое местечко, заполняю бланк объявления. Несколько раз начинаю заново – крайне важно не написать ничего такого, что может разозлить мою мачеху или создать впечатление, что мне нужны деньги. В конце концов я доволен планом «В»: простое, короткое сообщение. Отправлю его завтра, в обеденный перерыв. Сосу бомбочку с шампанским. В парке Уэно полно семей с детишками, парочек, стариков, иностранцев – бразильцев, китайцев – у каждого народа свой кусочек территории. Любители ходить по музеям, любители фотографировать, скейтбордисты. На деревьях стрекочут цикады, под деревьями орут младенцы – сплошные увеселения. Жирные голуби. По периметру носятся велосипеды и мотоциклы. Пахнет сахарной ватой, благовониями, зоопарком и осьминогами в тесте. Я направляюсь к пруду Синобадзу, посмотреть, как кормят уток. Ложусь на землю, прислонившись к дереву, и вставляю в свой «Дискмен» «Mind Games». Это самый жаркий день за всю историю сентябрей. Смотрю на облака. Вот идет Дама с фотографиями, споря со своим невидимым спутником. Интересно, соберусь ли я когда-нибудь с духом пригласить Аи Имадзё на свидание. Молодая женщина кормит уток хлебными крошками из бумажного пакетика. Рядом с ней на скамейке лежит стопка библиотечных книг. Я задремал. Женщина садится на велосипед и подъезжает ко мне, как будто хочет мне что-то сказать. Изучает мое лицо. Я нажимаю «Стоп», и окружающий шум снова льется мне в уши.

– Нет,– в конце концов произносит она.– Это не просто совпадение.

– Простите?

Она с досадой качает головой, словно не веря чему-то.

– Даймон шпионит за мной.

Я подскакиваю.

– Кто вы?

Ее лицо суровеет.

– Не надо мне этого дерьма.

А?

Она шипит, тыча в меня пальцем:

– Скажи ему, пусть катится к дьяволу! Скажи ему, эти фантазии насчет побега годятся лишь для сопливых школьниц! Скажи ему, что он ничтожество! Скажи ему, что моя страна перестала быть японской колонией в конце прошлой войны! Скажи ему; если будет звонить, я сменю номер! А если он сунется в мой дом, я ткну ему в рожу вилкой! Скажи Юдзу Даймону, пусть катится прочь, чтоб он сдох! Все это относится и к тебе тоже.

Кричат утки.

И вдруг я все понимаю. Эта женщина – Мириам, хостесса из «Пиковой дамы». Та, что вчера не пришла на свидание к Юдзу Даймону в игровой центр. Женщина, с которой я помог Юдзу Даймону расквитаться. Это ужасно.

– Клянусь,– начинаю я.– Я… я не знал, я вовсе за вами не шпионю, я…– (Утки хлопают крыльями.) – Я и не думал, то есть это ошибка, я и понятия не имел, что вы будете здесь…– откуда я мог знать? То есть я даже толком не знаю Даймона…

Раз – шелест ветвей платана. Два – платан исчезает, а она бьет меня ногой – сильно, не понарошку – прямо по яйцам. Три – я лежу на земле, скорчившись от боли, а мои объявления разлетаются во все стороны. Четыре – я слышу ее голос, такой ледяной, что мог бы заморозить пруд:

– Я точно знаю, кто ты такой, Эйдзи Миякэ. Ты пиявка, которая живет ложью. Так же, как твой отец.

И она идет к своему велосипеду. Пытаясь превозмочь боль, я повторяю про себя ее последние слова.

– Подождите!

– Она уезжает.

– Пошатываясь, встаю на ноги.

– Подождите!

Она крутит педали – прочь по дамбе между утиным прудом и озером, по которому катаются на лодках. Я пытаюсь бежать, но от боли перехватывает дыхание.

– Мириам! Подождите!

Мамаши с колясками оборачиваются, компания подростков на мотоциклах смеется. Даже утки смеются.

– Мириам!

Я опускаюсь на землю, признав свое поражение, и смотрю, как она превращается в мираж и тает в облаках водяной пыли от фонтанов. Она знает моего отца! Мне хочется радоваться забрезжившей надежде и в то же время выть от бессилия. Нетвердой походкой я возвращаюсь к своим пожиткам и нахожу в пыли между корнями платана еще одну вещь. Это библиотечная книга, которая выпала, когда Мириам пыталась меня изувечить. Что это за книга? Я не могу прочитать ни слова – она на корейском.

***

В закоулках Сибуя я теряю счет времени. Кажется, что между «вчера» и «сегодня» прошло несколько недель. Этот лабиринт узких улочек с резкими тенями и вчерашний розовый квартал – два разных города. Среди отбросов снуют кошки и вороны. За углом исчезает передвижной лоток, торгующий пивом. Из водосточных труб брызжет вода. Ночная часть Сибуя погружена в дрему, словно потасканный комик между актами. Глаза разбегаются от обилия вывесок: «Дикая Орхидея», «Ямато Надэсико», «У Мака», «Диккенс», «У Юми-тян». Даже если «Пиковая дама» окажется где-то здесь, я так устану от поисков, что ее не увижу. Я вышел из «Падающей звезды» без часов и не представляю, насколько быстро день клонится к вечеру. Ноги гудят, во рту привкус пыли. Ну и жара. Я обмахиваюсь бейсболкой. Лучше не становится. Какая-то пожилая мама-сан поливает ноготки в своем оконном ящике на третьем этаже. Когда я оглядываюсь на нее, она все еще рассеянно на меня смотрит.

Телефонная будка – это порносафари и запах нестираных брюк. В Токио незачем покупать секс-мангу – просто найдите ближайший телефон-автомат. Мы с двоюродными братьями сэкономили бы целое состояние. Здесь есть все формы и размеры, какие я могу себе представить, и много чего еще. Втроем, вчетвером, садо-мазо, школьное обозрение, «серебряные» услуги для восьмидесятилетних.

– Справочная,– отвечает женский голос – Назовите город, пожалуйста.

– Токио.

– Район?

– Сибуя.

– Имя?

Мисс Манилла Санрайз надувает губки над парой налитых дынек. Нет, конечно же…

– Имя, пожалуйста.

…не может быть, чтобы настоящие…

– Имя, пожалуйста!

– Э-э, простите. Я пытаюсь разыскать один бар. «Пиковая дама».

– «Пиковая дама»… секундочку…

Стук клавиатуры.

Мисс Взбитые Сливки слизывает пену с каблучков-шпилек.

Стук клавиатуры.

– «Пиковый интерес»… «Принцесса Годива»… Извините, такого нет.

– Вы уверены? Я был там вчера вечером. Может, у них новый номер?

Миссис Моп на помеле, рядом слова: «Вниз! Вверх! Потрясем всех!»

– Новые номера добавляются в компьютер по мере регистрации.

– Значит, номера «Пиковой дамы» у вас в компьютере нет…

– Должно быть, он не указан в справочнике.

Странно.

– Что же это за бар, если он скрывает свой телефонный номер?

– Бар для избранных, я полагаю. Извините, ничем не могу вам помочь.

– Да, конечно. Спасибо.

Вешаю трубку Большая карточка, исписанная детским почерком. Телефонного номера нет. «Если хочешь секса со мной, я снаружи». Оглядываюсь. Она смотрит сквозь стекло прямо на меня. Шестнадцать? Пятнадцать? Четырнадцать? У нее больной взгляд. Она медленно прижимает губы к стеклу. Я удираю быстрее, чем Таракан.

Дверь в полицейский участок открывается туго. Приходится приналечь, только тогда она со скрипом поддается. Выцветшие плакаты «в розыске» с членами «Аум Синрикё», «Набери ПО», «Вступи-в-полицию-и-служи-Японии». Спасибо, обойдусь. Шкафы с папками. Черно-белые настенные часы с бегущей секундной стрелкой, такие висят во всех государственных учреждениях. Календарь с логотипом «Сити-банка», шелестящий под дуновением вентилятора. Полицейский, откинувшись назад и заложив руки за голову, медитирует. Он приоткрывает глаз:

– Чего тебе, сынок?

– Извините, я ищу один бар.

– Ты ищешь один бар? – Он произносит слова одним углом рта.

– Да.

– Любой подойдет? Или какой-то конкретный бар?

– Я ищу конкретный бар.

– Ты ищешь конкретный бар.

– Да.

Вдох, долгий, как конец света. Поднимается второе веко. Два налитых кровью глаза. Долгое молчание. Он наклоняется вперед, при этом его стул издает скрип, и разворачивает лежащую на столе карту. Вверх ногами.

– Имя?

– Эйдзи Миякэ.

Долгий пристальный взгляд.

– Да не твое, гений. Название бара.

– Э-э, простите. «Пиковая дама».

– Полицейский мрачнеет:

– Ты член этого клуба?

– Я сглатываю.

– Не совсем. Я просто был там вчера.

– Он хмурится, как будто я что-то скрываю.

– Тебя кто-то пригласил?

– Я киваю:

– Да.

Он рассматривает меня под другим углом:

– И ты хочешь пойти туда снова? Зачем?

– Мне нужно поговорить с одним… другом, который там работает.

– Тебе нужно поговорить с одним другом, который там работает. Сколько, ты сказал, тебе лет?

– Я, э-э, этого не говорил.

– Ясно, что не говорил, гений. Поэтому я и спросил. Сколько тебе лет?

Это еще для чего?

– Двадцать.

– Удостоверение.

Нервничая, открываю бумажник и протягиваю ему водительские права. Полицейский скрупулезно их изучает.

– Эйдзи Миякэ, житель префектуры Кагосима. Приехал в Токио найти работу?

Я киваю. Он читает дальше:

– Дата рождения – девятое сентября. Двадцать тебе исполнилось вчера, так?

– Так.

– Значит, во время посещения вышеупомянутого бара ты еще не достиг возраста, когда разрешается распитие спиртных напитков? Так?

– Я был в «Пиковой даме» вчера. В свой день рожденья.

– Ты был в вышеупомянутом баре вчера. В свой день рожденья.

– Единственное, чего я хочу, офицер,– адрес этого места.

Он изучает мое лицо, будто ищет разгадку. Наконец возвращает мне права:

– Тогда единственное, что я могу посоветовать, это получить вышеупомянутый адрес, позвонив вышеупомянутому другу. «Пиковая дама» не значится ни на одной из моих карт.

Конец. Я кланяюсь и ухожу, с трудом закрывая дверь, а он все запоминает мое лицо.

Признаю свое поражение. Ноги вот-вот отвалятся. Я обошел все улицы и переулки в Сибуя по крайней мере дважды, но «Пиковая дама» исчезла. Я покупаю банку «Кальпис» и пачку «Севен старз» и присаживаюсь на какую-то ступеньку. Смогу ли я найти Даймона в том бильярдном зале? Нет. Он еще долго не зайдет туда, чтобы избежать встречи со мной. Если бы только Мириам сказала, что знает моего отца, вчера вечером. Откуда она узнала, как меня зовут? Да ведь Даймон несколько раз называл меня по имени. Хотя «Миякэ» – имя довольно распространенное. Даймон вписывал меня в книгу посетителей, и она, должно быть, увидела необычный иероглиф, которым пишется «Эйдзи». Мой отец наверняка говорил обо мне. Я делаю большой глоток из банки и закуриваю сигарету. Мой отец вращается в этих привилегированных клубных кругах – еще один штрих к тому единственному, что мне о нем известно,– к его богатству. Я представляю, как дым проникает в мои легкие, пыль клубится в залитых солнцем шахтах. Столкнуться с Мириам у пруда Синобадзу – не такая уж и неожиданность. Она любит кормить уток – много ли в Токио мест, где можно кормить уток? Я пристраиваю сигарету на край банки и пролистываю выроненную Мириам библиотечную книгу. Вот это здорово! Получить по яйцам от женщины, которая обслуживает моего отца. Нет. Тут что-то не так. Слишком много совпадений. Надо найти им объяснение – вот вам и план «Г». Интересно, мой отец такой же бабник, как отец Даймона? Мне-то казалось, что он склонен к супружеской неверности, но не более. И все же: я здесь, чтобы встретиться с ним, а не судить его. Сигарета скатывается с банки, которая вдруг сама по себе начинает вибрировать, трястись и…

…падает, стонет земля, звенят оконные стекла, дрожат здания, черт, я дрожу, в крови подскакивает адреналин, обрываются на полуслове миллионы фраз, замирают лифты, миллионы токийцев ныряют под столы и косяки дверей – я сжимаюсь в комок, мысленно уже выбираясь из-под развалин каменной кладки,– и весь город и я вместе с ним возносим свои горячие молитвы кому угодно – кому угодно – Богу, богам, ками, предкам – тому, кто слушает: пусть это кончится пусть это кончится пусть это кончится сейчас же, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пусть оно не будет сильным, не будет сильным, не сейчас, не как в Кобэ, не как в двадцать третьем, не сегодня, не здесь. «Кальпис» ручейками растекается по истомившемуся от жажды тротуару. Бунтаро говорил мне, что землетрясения бывают вертикальными и горизонтальными. Горизонтальные – это ничего. Вертикальные же ровняют города с землей. Но как отличить одно от другого? Какая разница – просто пусть оно кончится!

Землетрясение прекращается.

Я выпрямляюсь, новорожденный, потерявший дар речи, еще не совсем в это веря. Тишина. Звук дыхания. С небес льется облегчение. Люди включают радиоприемники, чтобы выяснить, был ли это локальный толчок, или Иокогама или Нагоя уже стерты с японской карты. Я поднимаю свою банку и закуриваю новую сигарету. И вдруг я вижу – и не верю своим глазам. Напротив меня, через дорогу,– вход в пассаж. Пассаж ведет в здание и упирается в лифт. Рядом с лифтом табло. На табло, рядом с цифрой «9», два трапециевидных глаза, которые смотрят прямо на меня. Я узнаю эти глаза. Глаза пиковой дамы.

Двери лифта открываются – бьет бронзовый гонг. Рядом с прожектором стоит ведро с мыльной водой. Женщина в комбинезоне, стоя на стремянке, чистит дырочки в куполе планетария палочкой для коктейля.

– Извините, но мы открываемся в девять.

Тут она замечает, как неказисто я одет.

– Ради бога, только не еще один идиот с мобильными телефонами.

Я тоже обхожусь без любезностей:

– Мне нужно перемолвиться парой слов с Мириам.

– Меня пристально оглядывают.

– Кто вы такой?

– Меня зовут Миякэ. Я был здесь вчера с Юдзу Даймоном. Мириам нам прислуживала. Мне нужно задать ей один вопрос. И я сразу же уйду.

Женщина качает головой:

– На самом деле вы уйдете прямо сейчас.

– Прошу вас. Я не маньяк и не псих. Пожалуйста.

– В любом случае Мириам сегодня не работает.

– Могу я узнать номер ее телефона?

– Она засовывает палочку в дырку.

– Что за вопрос вы хотите ей задать?

– Личный.

Никто никогда не смотрел на меня так до этого дня. Она указывает большим пальцем на скрытую занавесом дверь:

– Вам лучше спросить Сиёри.

Я благодарю ее и прохожу в курительную комнату. Гобелены закатаны под потолок, и солнечный свет падает в окна, забранные прочными решетками. В комнате женщины в футболках и джинсах сидят на полу и, причмокивая, поедают сёмэн. Хрупкая дама возится с заводным попугаем. Когда я вхожу, разговор затихает.

– Да? – спрашивает одна из девушек.

– Девушка у входа велела мне обратиться к Сиёри.

– Это я.– Она наливает себе чашку черного чая.– Что вы хотите?

– Мне нужно поговорить с Мириам.

– Она сегодня не работает.

Другая девушка перекладывает в руке палочки.

– Вы были здесь вчера. Гость Юдзу Даймона.

– Да.

Их безразличие сменяется враждебностью. Сиёри полощет рот чаем.

– Так он послал вас посмотреть, как прошла его милая выходка?

– Не понимаю,– говорит другая,– что ему за удовольствие так с ней обращаться.

Еще одна девушка покусывает кончик палочки:

– Если вы думаете, что Мириам захочет находиться с вами в одной комнате, то вы просто сошли с ума.

– Я представления не имел, что между ними что-то было.

– Тогда вы слепой болван.

– Прекрасно. Я слепой болван. Но, пожалуйста, мне нужно поговорить с Мириам.

– Что за срочность?

– Долго объяснять. Она сказала одну вещь…

Все замолкают, когда женщина, возившаяся с попугаем, откладывает маленький гаечный ключ.

– Если вы хотите говорить с Мириам, вам нужно стать членом этого клуба.

Я понимаю, что она и есть Мама-сан из вчерашнего вечера.

– Претендующие на членство должны предоставить девять рекомендаций от действительных членов, исключая Юдзу Даймона, который больше таковым не является. Заявочный взнос – три миллиона иен – не возвращается. Если отборочный комитет одобрит вашу заявку, взнос за первый год членства – девять миллионов иен. По получении данного статуса вы вольны спрашивать Мириам о чем Угодно. Кстати, скажите Юдзу Даймону, что он поступит Разумно, если уедет из города на как можно более долгое время. Господин Морино крайне недоволен.

– А можно мне просто оставить записку для…

– Нет. Можно просто уйти.

– Я открываю рот…

– Я сказала, можно просто уйти.

– И что теперь?

– Масанобу Суга? – Девушка на проходной Императорского университета выглядит сбитой с толку.– Студент? Но сейчас воскресенье, четыре часа дня! Он, скорее всего, завтракает.

– Он аспирант. Компьютерщик.

– Тогда он еще не встал с постели.

– Кажется, его комната на девятом этаже.

Я вижу, как ее коллега наклонилась к ней и произнесла:

– С экземой.

– О! Он. Да. Поднимайтесь. Девять – восемнадцать.

Снова лифт. На третьем этаже двери открываются и входят несколько студентов. Я чувствую себя пришельцем из вражьего стана. Они продолжают свой разговор. В моих представлениях студенты всегда говорят только о философии, технике и о том, является ли любовь чувством священным или просто встроена в программу полового влечения; они же обсуждают наилучший способ проскочить мимо гидры в «Зэксе Омеге и луне красной чумы». Так вот куда попал весь цвет нашей школы! Я собираюсь с духом, чтобы посоветовать студентам атаковать гидру из огнемета, но лифт уже дошел до девятого этажа. Мне всегда казалось, что университеты широкие и плоские. В Токио они высокие и узкие. В коридоре никого нет. Я несколько раз прохожу из одного конца в другой, пытаясь разобраться в нумерации. Возможно, это часть вступительного экзамена. Наконец вижу надпись: «Масанобу Суга. Оставь надежду, майкрософтер всяк, сюда входящий».

Я стучу.

– Войдите!

Толкаю дверь. Воняет как под мышкой, а постельное покрывало с изображением Доремона, висящее на окне, делает комнату такой же влажной и темной. Барабаны-бонго, учебники, журналы, компьютерные штуки, коробки из-под них, постер с Зиззи Хикару, горшок с обрубком какого-то растения, полный сборник манга под названием «Вагинадоры с Седьмого неба», куча пустых упаковок из-под лапши и целая гора картонных папок. В бюро находок Уэно Суга постоянно твердил о том, как прекрасны офисы, где нет бумаг. Сам он сидит в углу, согнувшись над клавиатурой. Тенпети-теп-теп-теп-теппети-биппити-бип-бип-бип.

– Черт! – Он развернулся и уставился на меня. Ищет в памяти мое имя, хотя с тех пор, как он покинул Уэно, прошло только девять дней.– Миякэ!

– Ты приглашал как-нибудь зайти навестить тебя.

Суга хмурится:

– Но я не думал, что ты действительно зайдешь… Как бюро находок? У госпожи Сасаки по-прежнему земля стынет под ногами? Ты видел финальный прыжок Аоямы по телику? Про него рассказывали во всех новостях, пока старшеклассник не угнал автобус с туристами. Видел, как он перерезал горло тем пассажирам? Если надумаешь совершить показательное самоубийство, как Аояма, постарайся, чтобы в это время не происходило ничего столь же сенсационного.

– Суга, я пришел…

– Тебе повезло, что ты меня застал. Бери стул. Тут где-то был один, под… Неважно, садись на эту коробку. Я только вчера вернулся с недельной стажировки в «Ай-би-эм». Ты бы видел их лаборатории! Они посадили меня На «справочный стол» подтирать задницы всяким говнюкам. Безнадега. А я хотел попасть в отдел разработок, где испытывают новинки, вот. Через пару минут у меня уже был готов план побега. Раздается первый звонок: какой-то чурбан из Акиты, с акцентом – только без обид – похуже, чем твой.

«У меня тут чей-то с компьютером. Экран потух».

«О боже, господин. Вы видите курсор?»

«Че?»

«Маленькую стрелочку, которая показывает, где вы находитесь».

«Не вижу я никаких стрелочек. Ниче не вижу. Сказал же, экран потух».

«Ясно. У вас на мониторе горит индикатор?»

«Че?»

«На мониторе, господин. Телевизоре. На нем горит зеленый огонек?»

«Нету огоньков. Ниче тут не горит».

«Скажите, монитор включен в сеть?»

«Почем я знаю? Я ниче не вижу, сказал же».

«Даже если посмотрите по сторонам, господин?»

«Как я могу смотреть по сторонам? Здесь кругом темень, сказал же».

«Возможно, будет лучше, если вы включите свет?»

«Я пытался, но света нет – электрическая компания чей-то проверяет, и тока не будет до трех часов».

«Ясно. Что ж, могу дать вам хороший совет».

«Да?»

«Да, господин. У вас сохранились коробки из-под компьютера?»

«Я никогда ниче не выбрасываю».

«Великолепно, господин. Я хочу, чтобы вы упаковали свой компьютер в эти коробки и отнесли обратно в магазин, где его купили».

«Все так серьезно?»

«Боюсь, что да, господин».

«И че мне сказать в магазине?» «Вы слушаете внимательно, господин?» «Да».

«Скажите, что у вас вместо мозгов дерьмо и компьютер вам ни к чему!!!» – и вешаю трубку.

– Это и был твой план побега?

– Я знал, что мои звонки прослушиваются парнем, который за меня отвечает, вот. Плюс я знал, что они знают, что я слишком ценный кадр, чтобы меня вышвырнуть. Поэтому инструктор признал, что мои таланты можно с большей пользой использовать в другом отделе. Я предложил отдел разработок – и там оказался. Миякэ, что это у тебя в руках?

– Ананас.

– Так я и подумал. А зачем тебе ананас?

– Это подарок.

– Я думал, что они бывают только в банках. И кому ты собираешься подарить живой ананас?

– Тебе.

– Мне? – Суга заинтригован.– А что с ними делают?

– Режут ножом на кусочки и, э-э… едят.

Суга неожиданно просиял:

– Вот спасибо. Я забыл пообедать. Угадай, где я сейчас? – Он кивает на свой компьютер и вытаскивает банку пива из упаковки в шесть штук – я отрицательно качаю головой.– Французское агентство по атомной энергии. Их антихакерские технологии – просто каменный век.

– Я думал, твой «Священный Грааль» в Пентагоне.

– О, черт.– Суга заливает все вокруг шипящим пивом.– Там он и есть. Французы – зомби.

– Зомби? Я знаю, что их тихоокеанские ядерные испытания провалились, но…

Суга качает головой:

– Зомби. Ни один хакер, достойный своего кремния, никогда ничего не взламывает напрямую. Мы внедряемся в компьютер-зомби и ловим рыбку через него. Частенько мы зомбируем еще один компьютер через первый. Чем рискованней цель, тем длинней зомби-конга.

Пора переходить к сути дела.

– Я хотел попросить об одном одолжении. Деликатного свойства.

– Что ты хочешь, чтобы я взломал?

Он смотрит на меня и большими глотками пьет пиво. Тут я понимаю, что Суга вовсе не так прост, как кажется. Я слишком быстро сужу о людях. Достаю библиотечную книгу, которую Мириам выронила в парке.

– Наверное, это очень трудно, Суга, но не мог бы ты проникнуть в компьютер Токийской библиотеки и узнать адрес человека, взявшего эту книгу?

Суга вытирает пивную пену:

– Шутишь.

– Ты можешь это сделать?

– Как два пальца обоссать.

Корейское имя Мириам – Кань Хьо Юнь. Ей двадцать пять лет, и у нее на руках три библиотечные книги. Я сажусь на электричку, чтобы доехать до ее квартиры в Фунабаси. Район обветшал, но люди здесь дружелюбные. Все вокруг так и просит свежего слоя краски. Я спрашиваю у женщины, что торгует пирожными в магазинчике рядом со станцией, как мне найти дом Мириам, и она рисует мне карту, а на прощание лукаво подмигивает. Вдоль дороги тянется длинная стоянка для велосипедов, я прохожу мимо нее, сворачиваю за угол, и вот оно, море, в этом сентябре я его еще не видел. Морской воздух в Токийском заливе сильно пахнет нефтью. У причала стоят грузовые корабли, их разгружают и загружают краны с четырьмя ногами и шеями, как у лам. Красные сорняки пробиваются сквозь трещины в дорожном покрытии. Ресторанчик, где подают якинику, окуривает вечер мясным духом и запахом древесного угля. В гараже какая-то группа репетирует песню под названием «Звуковой геноцид». Водитель такси стоит на углу причала и отрабатывает удар в гольфе, присматривая себе лунку на воображаемом поле в вечерней тишине. Ломбард с окнами, забранными решеткой, ярко освещенная лавка с пряностями, прачечная самообслуживания, винный магазин, футбольная площадка и, наконец, дом, в котором находится квартира Мириам. Это старое трехэтажное здание. Я выкуриваю сигарету из пачки «Севен старз» за рекордное количество затяжек. На первом этаже уже никто не живет. Когда я начинаю взбираться наверх, металлическая лестница лязгает. Один приличный тайфун, и это сооружение разнесет по всему Хоккайдо. Вот я и пришел: «303».

В полумраке за приоткрытой на цепочке дверью появляется ее лицо.

Она захлопывает дверь.

Сконфуженный, я начинаю громко стучать. Пригибаюсь, чтобы поговорить с ней через прорезь почтового ящика:

– Я принес вам книгу. Вы обронили в парке. Это не имеет отношения к Даймону. Мириам, я даже толком не знаком с ним! Пожалуйста.

Ответа нет. Мимо идет собака с абажуром на голове. Чуть позади пыхтит толстяк-хозяин. Он хмуро смотрит на меня, ожидая, что я засмеюсь.

– Бобу оттяпали яйца. Эта штуковина – чтобы он не лизал себя где не следует.

Он открывает дверь соседней квартиры и исчезает из поля зрения. Мириам приоткрывает дверь. В руке у нее сигарета. Я все еще стою согнувшись. Дверь по-прежнему на цепочке.

– Вот ваша книга.

Она берет ее. Потом молча, оценивающе на меня смотрит.

– Ты передал Даймону, что я просила?

– Я уже пытался объяснить, что я не знаю Даймона.

– Она разочарованно качает головой:

– Почему ты все время это твердишь? Если Даймон не посылал тебя сюда, откуда ты узнал, где меня найти?

– Узнал адрес через библиотеку.

Она принимает это объяснение, не вынуждая меня вдаваться в противозаконные подробности.

– И ты возвращаешь мне эту книгу по доброте душевной?

– Нет.

– Так чего же ты хочешь?

Она немного отступает в сторону, и на ее лицо сбоку падают янтарные блики. Я понимаю, почему Даймон влюбился в нее. Больше я не понимаю ничего.

– Вы в самом деле знаете моего отца?

– Что?

– В парке Уэно вы говорили о моем отце так, будто знаете его.

– Он постоянный член клуба! Конечно, я его знаю.

– Я сглатываю слюну.

– Как его зовут?

Она отчасти раздражена, отчасти сбита с толку.

– Твой отец – это отец Юдзу Даймона.

– План «В» рвется как раз там, где тонко.

– Это он вам сказал?

О, теперь все становится на свои места. Под громким названием «План» скрывалась всего лишь маленькая худосочная ложь.

– Он записал тебя в «Пиковой даме» как сводного брата. У его отца – твоего отца – постоянно не менее двух любовниц, так что ты наверняка не единственный.

Я отвожу взгляд, не в силах в это поверить. Нет, это слишком просто.

Мириам пытается разобраться:

– Так это все грязная выдумка Даймона?

Мой отец снова растворился в миллионной толпе неизвестных. Я не отвечаю на ее вопрос. Она издает что-то наподобие стона:

– Это самовлюбленное, тупое ничтожество! Просто чтобы отомстить мне… Послушай, Эйдзи Миякэ. Посмотри на меня! – Она гасит окурок своей сигареты.– «Пиковая дама» – это не… обычное место. Если ты когда-нибудь еще там появишься, с тобой может случиться плохое. О, черт. Что-то очень плохое. Приведя тебя туда, Даймон… понимаешь, он нарушил самое главное правило. Приглашенные мужского пола – только кровные родственники. Послушай меня. Не ходи больше туда и сюда тоже больше не ходи, никогда. В общем, держись подальше от Сибуя. Это честное предупреждение. Понял?

Нет, я ничего не понял, но она все равно закрывает дверь. День отсчитывает последние мгновения. Если бы у меня было настроение любоваться закатом, я нашел бы его прекрасным. На афише мультиплекса «Уорнер синема» изображено заходящее солнце из фильма о Сан-Франциско. Интересно, какая ветка метро ведет к такому закату и на какой станции нужно сойти? Неторопливо иду обратно той же дорогой, что и пришел, и натыкаюсь на игровой центр. Внутри стоит целый ряд автоматов с полной версией «2084», и роятся школьники. Сегодня плохой день. Я размениваю банкноту в тысячу иен на монетки по сто,

***

Вокруг меня бушуют потоки фотонного пламени, и мой последний товарищ падает замертво. Я ловлю в прицел тюремного охранника и делаю из него жаркое. Замирает победнее эхо. Зловещая тишина. Неужели стрельба наконец закончилась? Начиная от красной двери я прошел восемь ступеней. Металлический пол гремит, когда я перешагиваю через груду тел охранников и павших повстанцев. Для меня все кончено. Вот дверь тюрьмы. «Заключенный Нед Лудд. Преступление: Кибертерроризм. Приговор: Пожизненное Заключение. Доступ Охраны: Оранжевый». Внутри – мой отец, человек, который освободит мир от тирании Внешней Сети. Революция, которая перевернет реальность, начинается здесь. Стреляю по надписи «Вход», и створки двери разъезжаются в стороны. Вхожу в камеру. Темнота. Створки смыкаются, и зажигается свет. Офицеры разведки Внешней Сети! С допотопными револьверами? Хочу открыть огонь, но моя фотонная пушка не действует. В камере гнетущая атмосфера. Я где-то не туда свернул. Неверно прочитал указатель. Моя планка «энергии» на глазах снижается до уровня 0,01. Я не могу пошевелиться. Не могу даже стоять. Какой-то человек – я узнаю его, это фермер с соевой плантации из моей реальной жизни – подходит ко мне, на ходу ослабляя галстук.

– Меня зовут Агент К00996363Е. Открою тайну, Игрок 181927271. Нед Лудд – это проект, созданный Внешней Сетью, чтобы выявлять антиигровые тенденции среди игроков и предотвращать потенциальный вред, который они могут причинить Внешней Сети. Ваша восприимчивость к внушениям наших провокаторов свидетельствует о дефектах в вашей программе. Даже гипотетическое допущение, что мировоззрение сможет когда-нибудь победить образ, безумно как таковое. Внешняя Сеть подвергнет вашу программу переработке в соответствии с Уложением Закона Игры 972HJI. Глубоко сожалею, 181, но это для вашего же блага.

Он приближает свое лицо к моему. В нем нет ненависти. Оно полно нежности и прощения.

– Игра окончена.

Назад: 2 Бюро находок

Дальше: 4 Отвоеванная земля

3 Видеоигры

***

***

***

***

***

***

***

3
Видеоигры