Часть вторая
РОУЗБЕРИ-АВЕНЮ
На виадуке, который поднимал Роузбери-авеню над Уорнер-стрит, пахло краской. Черная пыль покрывала весь тротуар и скапливалась между столбиками только что загрунтованной балюстрады. Грэму хотелось надеяться, что краска будет подобрана со вкусом. Он заглянул в строительную люльку, висевшую с наружной стороны ограждения, и ему в глаза бросился старый транзисторный приемник, до такой степени заляпанный краской, что впору было его показывать на выставке современного искусства. Находившийся в люльке маляр насвистывал какой-то мотив и сматывал длинный канат.
Грэм испытывал необъяснимое удовлетворение от мерного течения жизни; он почти самодовольно отмечал, что мимо спешат люди, которые даже не смотрят в его сторону — благо, он отделался от Слейтера. Ему казалось, он превратился в незаменимый кровяной шарик в артериях города, пусть микроскопический, но жизненно важный; носитель информации, залог развития и перемен.
По всей видимости, она уже его поджидает, готовится, только что начала одеваться, а может, еще принимает ванну или душ. Наконец-то все налаживается, черная полоса закончилась, Стоку дана отставка. Теперь настал его черед, пробил его час.
Интересно было бы узнать, что она теперь о нем думает. Вначале, когда они только познакомились, она, наверно, считала его не более чем забавным и в то же время добрым. Потом у нее появилась возможность узнать его поближе, открыть для себя другие грани его характера. Возможно, она его полюбила. Он вроде бы тоже ее полюбил. Нетрудно было представить, как они станут жить вместе, а там и поженятся. Он будет зарабатывать на жизнь своим искусством — на первых порах, по-видимому, сугубо коммерческим, но потом сделает себе имя, а она будет заниматься... чем пожелает.
По левую руку возвышались городские корпуса: индустриальные и административные здания с жилыми квартирами на верхних этажах. Перед открытой дверью какой-то «Мастерской Уэллса», у самого тротуара, стоял большой спортивный автомобиль американского производства марки «транс-ам». Грэм нахмурился: во-первых, ему не понравились вызывающие белые буквы на шинах и вульгарный дизайн, а во-вторых, в памяти всплыло нечто неясное, нечто касающееся Слейтера, а может даже и Сэры.
Потом он вспомнил; как и следовало ожидать, это было связано с тусовкой, на которой Слейтер их познакомил. Любопытное совпадение, подумалось Грэму.
Следующая мастерская обдала его запахом новой, обуви, когда он остановился, чтобы рассмотреть старинные, давно остановившиеся уличные часы с двусторонним циферблатом; стрелки замерли на двадцати минутах третьего (он сверился со своими наручными часами: на самом деле было 3:49). Грэм мысленно посмеялся, вспоминая тот вечер и очередной ненаписанный сюжет Слейтера.
— Ну; слушай. Это научная фантастика. Существует некая...
— Я тебя умоляю, — простонал Грэм.
Они стояли у камина в гостиной просторного дома на Госпел-Оук, принадлежавшего Мартину Хантеру (студенты запросто называли его Мартином) — преподавателю Художественного колледжа. Тот устраивал рождественскую вечеринку, но, по своей традиции, делал это с запозданием, в январе. Слейтер, оказавшийся в числе приглашенных, позвал с собой Грэма, убедив его, что можно заявиться и просто так. Они скинулись и купили вино в бумажной коробке, красное столовое, которое и пили сейчас из больших пластиковых стаканов. После ланча ни тот, ни другой ничего не ели, кроме каких-то соленых чесночных хлебцев; еще не все гости были в сборе, а вино уже начинало действовать.
Из столовой доносился грохот музыки. Ковры были свернуты, чтобы не мешали танцевать. Но пока еще все собравшиеся просто сидели в гостиной на диванах и пуфах. По стенам красовались работы самого Мартина Хантера — огромные аляповатые полотна, похожие на поверхность солянки, какой она видится под воздействием мощного галлюциногена.
— Да ты послушай. Существует некая цивилизация инопланетян под названием спроати; они готовят вторжение на Землю...
— Если не ошибаюсь, такое уже сто раз описано, — сказал Грэм, прихлебывая вино. Слейтер рассердился:
— Ты не даешь договорить.
Он пришел в серых полуботинках, в мешковатых белых штанах и красном пиджаке, похожем на смокинг. Сделав глоток, он продолжил:
— Стало быть, они десантируются на Землю, причем для того, чтобы не платить налоги, потому как...
— Чтобы не платить налоги? — не поверил свом ушам Грэм; он подался вперед, вопрошающе глядя на Слейтера. Слейтер хохотнул:
— Ну да, им приходится проводить большую часть галактического года вне пределов Млечного Пути, иначе галактическая налоговая служба требует от них непомерных выплат, но они, вместо того чтобы оплачивать дорогостоящие межгалактические перелеты, решают обосноваться на какой-нибудь заштатной планете, находящейся в пределах галактики, и просто отсидеться, понимаешь? Но случилось непредвиденное. Они замаскировали свой космический корабль под «Боинг-747», чтобы земляне до поры до времени ни о чем не догадывались, однако по прибытии в Хитроу у них потерялся багаж. Весь их арсенал отправляют в Майами, где эти ящики по ошибке выдаются неким психиатрам, при бывшим на международный симпозиум по анальной фиксации после смерти. И что произошло: фрейдисты, получившие доступ к самому современному оружию, захватили весь мир. Тем временем британская иммиграционная служба интернирует всех спроати из-за ошибки спектрографа при подготовке операции они приняли слишком много танина и сделались почти черными. Хотя вообще они синие. Одному из них...
— А как они выглядят? — перебил Грэм. После секундного замешательства Слейтер отмахнулся:
— Пока не знаю. Какие-нибудь гуманоиды, скорее всего. Так вот, одному из них удалось сбежать. Он поселился в заброшенной, но работающей мойке для автомобилей в Хейсе, графство Миддлсекс, а тем временем все остальные интернированные спроати умирали от голода.
— Сколько же их было? Вроде, маловато для целой цивилизации... — пробурчал Грэм себе в стакан.
— Они исключительно застенчивы, — раздраженно прошипел Слейтер. — Ты можешь помолчать? Тот спроати, один-единственный, назовем его Глоппо...
Из прихожей в гостиную, болтая и смеясь, вошли две девушки. Грэм видел их в Художественном колледже. Он ждал, что эти девушки обратят внимание на них со Слейтером. В тот вечер он впервые надел черные вельветовые брюки, полученные от матушки на Рождество (он сам заказал ей такой подарок, иначе она бы купила расклешенные джинсы!), и выглядел очень даже неплохо: белоснежная рубашка, черный пиджак, белые кроссовки и чуть подсветленные темные волосы.
— Эй, перестань глазеть на телок и слушай внимательно. Ты уловил суть? — Слейтер оперся о каминную полку и приблизил лицо к Грэму.
Грэм пожал плечами, поболтал в стакане красное вино и ответил:
— Я уловил, что ты меня заловил.
— О, как тонко, — притворно улыбнулся Слейтер. — Итак, Глоппо вживляет в мойку мозг, чтобы заниматься с ней сексом — ну, сам понимаешь, всякие там щеточки, валики, пенки и прочее. Тем временем во Флориде фрейдисты насаждают свои порядки: они уничтожают все фаллические символы, включая биты для гольфа, авиалайнеры, субмарины, ракеты и снаряды. На мотоциклах разрешается сидеть только боком; дальше больше: запрещаются сложенные зонты, джинсы-стрейч, чулки в сеточку. Кто не подчиняется, тому к черепу намертво приделывают плеер «Сони», который крутит закольцованную кассету с хитами Бэрри Мэнилоу... а любители Бэрри Мэнилоу в наказание слушают Джона Кейджа.
— А как поступают с теми, — спросил Грэм, тыча пальцем в Слейтера, — кто западает и на Бэрри Мэнилоу, и на Джона Кейджа? Слейтер закатил глаза:
— Грэм, это же научная фантастика, а не цирк Монти Пайтона. Слушай дальше. Глоппо уличает мойку в неверности: она ему изменяет с автомобилем «транс-ам» цвета синий металлик.
— Я думал, «Транс-Ам» — это авиакомпания.
— Это автомобиль. Помолчи. Глоппо узнает, что в его отсутствие «транс-ам» посещает мойку...
— ...и мойка его заездила, — хохотнул Грэм.
— Замолчишь ты или нет? Глоппо отключает эту неверную мойку. И тогда...
В гостиной прибавилось народу: в основном это была молодежь примерно его возраста. Гости тусовались группками, трепались и пили вино. Две девушки, которых он приметил раньше, разговорились с подружками. Грэм надеялся, что, глядя на них со Слейтером, люди все-таки разберутся, кто из них «голубой», а кто нет. Он оглянулся, одобрительно кивая, а Слейтер раззадорился, засверкал глазами, начал усиленно жестикулировать и, похоже, подбирался к концу своего сюжета.
— ...до смерти перепуган, потому что его должны вот-вот расщепить на частицы, мелкие и радиоактивные, как мозг Рональда Рейгана, и со страху бежит в уборную; его дерьмо застывает в холоде открытого космоса и по чистой случайности оказывается на пути корабля преследователей, который мчится на скорости в половину световой; корабль налетает на дерьмо — и полный финиш. Потом Глоппо и его дружок познали радости орального секса, фрейдисты взорвали Землю, но этого так и так было не миновать, и с тех пор наши герои жили долго и более или менее счастливо. — Слейтер перевел дух, широко улыбнулся — и отхлебнул вина. — Что скажешь? Классно, да?
— Ну... — протянул Грэм, глядя в потолок.
— Не томи, негодяй. Это круто! Так и скажи.
— Ты это вычитал в книжке, — сказал Грэм. — У этого — ну, ты знаешь... как его...
— Как всегда, полная ясность мысли, Грэм. Какой проницательный ум — прямо в точку. Снимаю шляпу.
— Да ты прекрасно знаешь, о ком я говорю. — Грэм уставился на бездействующий камин и щелкнул пальцами. — Его еще по телику показывали...
— О, круг поисков сужается, — задумчиво кивнул Слейтер и сделал еще глоток.
— У него тоже Землю взорвали... ну, как же его... — Грэм не переставая, щелкал пальцами.
Слейтер с молчаливым презрением поглядел на пальцы Грэма и утомленно произнес:
— Грэм, сосредоточься на чем-нибудь одном. Ты вспоминаешь название книги или учишься подзывать официанта? У тебя, видно, объем оперативной памяти маловат.
— «Автостопом по Вселенной»! — воскликнул Грэм.
— «...по Галактике», — кисло поправил Слейтер.
— Да, похоже.
— Совершенно не похоже. Просто тебе не дано распознать настоящий талант.
— Ну, не знаю... — ухмыльнулся — Грэм, не спуская глаз с двух девушек из Художественного колледжа, которые теперь разговаривали о чем-то своем, сидя на полу в противоположном конце комнаты. Слейтер постучал себя по лбу:
— Головой надо думать, Грэм, а не гениталиями! Жалкая личность. Ведь я тут как тут: талантлив, хорош собой, готов отвечать любовью на любовь, а тебя интересуют только безмозглые телки.
— Тише ты, болван, — одернул его изрядно захмелевший Грэм. — Вдруг услышат? — Глотнув из стакана, он с укором посмотрел на Слейтера. — И брось расхваливать свои прелести. Ты иногда меня просто достаешь. Сколько раз тебе повторять: я не «голубой».
— Боже мой, — сокрушенно выдохнул Слейтер, — честолюбия — ни на грош.
Сейчас, в погожий июньский день, Грэма позабавили эти воспоминания. Та вечеринка удалась на славу, даже если не считать, что там он познакомился с Сэрой; закусок выставили, хоть отбавляй, народ подобрался веселый, и незанятых девушек, как он заметил, было предостаточно. Не поддаваясь на самовосхваления Ричарда Слейтера, Грэм размышлял, как бы пригласить на танец одну из тех двоих — более привлекательную.
Вот интересно, подумалось ему, тот вечер остался далеко в прошлом, а воспоминания о нем сохранились свежими и яркими, словно все это случилось на прошлой неделе. Он дышал полной грудью. На пути ему попались почтовые служащие в униформе сортировочного участка Маунт-Плезант, которые остановились перекинуться парой слов возле небольшого кафе. У тротуара стояла большая итальянская машина ярко-красного цвета. Такая бы понравилась Слейтеру. Грэм улыбнулся своим мыслям и перешел через дорогу к сортировочному участку, от которого тоже пахло свежей краской.
Слейтер заметил Сэру, как только та появилась в дверях гостиной. Просияв, он поставил пластиковый стакан на каминную полку.
— Сэра, дорогуша! — окликнул он, пробился сквозь два кружка гостей и обнял ее за плечи. Она никак не отреагировала, но когда Слейтер отстранился, ее губы изогнулись в легкой улыбке. Грэм смотрел не отрываясь; он заметил, что девушка стрельнула глазами в его сторону. Слейтер повел ее к камину тем же путем, сквозь группки беседующих. Грэм остолбенел. Гости болтали напропалую, как ни в чем не бывало. Неужели ни один человек не обратил на нее внимания?-
Она была стройна, довольно высока. Густые черные волосы казались слегка спутанными, словно она не причесалась, встав утром с постели. Лицо, все открытые участки кожи пленяли белизной. Черное платье, отделанное чуть поизносившимся старинным кружевом, окутывало ее нежной пеленой, словно легкая черная пена. Поверх тонкого платья был надет стеганый китайский жакет в ярко-красных тонах; в гостиной сразу стало светлее. Черные чулки, черные туфельки на низком каблуке.
На ходу она стягивала перчатки. В скромном, глубиной в ладонь, вырезе ее платья виднелась причудливая белая полоска, похожая на широкое колье с необработанными краями, кое-как наброшенное на шею. Когда она приблизилась, он понял, что это шрам, который выделялся белизной даже на фоне ее бледной кожи. У нее были широко раскрытые, как от удивления, черные глаза, будто слегка оттянутые к вискам. Маленький рот обрамляли бледные губы, которые выглядели чуть крупноватыми, словно они были разбиты в кровь, а потом припухли. Никогда в жизни он не видел никого и ничего прекраснее; не успела она дойти от дверей до камина, а он уже понял, что влюбился.
— Познакомься, Сэра: это и есть милашка инженю, которого я пытаюсь соблазнить. — Слейтер светским жестом указал на Грэма. — Мистер Грэм Парк, прошу любить и жаловать; миссис Сэра ффитч. Самое блистательное и элегантное создание, появившееся на свет в Шропшире... не считая меня, разумеется.
Она остановилась, чуть склонив голову. У него заколотилось сердце. Наверно, по телу пробежала дрожь. Она смотрела на Слейтера сквозь черную паутинку волос, потом слегка наклонила голову в другую сторону и, оказавшись лицом к лицу с Грэмом, протянула ему свою изящную руку. Миссис! Значит, она замужем! Как же так? На какую-то долю секунды, на конечную, неразложимую единицу желания в нем вспыхнуло чувство — какое-то ранее неизведанное внутреннее устремление, но теперь это ничтожно малое, совершенно стандартное сообщение, всего из нескольких букв, внезапно погасило все его надежды, как грошовую лампочку. (Два года назад он со школьным приятелем, которого с тех пор не встречал, поехал на лето в Грецию, и как-то раз они сели в маленький битком набитый допотопный поезд, который в адскую жару тащился из Афин по выжженной солнцем равнине. За окном проплывала иссушенная охристая почва с однообразными колючими; кустарниками. Грохочущий вагон заполонили туристы с рюкзаками и одетые в черное греческие крестьянки с курами! Вдруг его приятель Дэйв закричал: «Гляди!» — и он, обернувшись, успел заметить Коринфский канал; будто лезвие рассекло пейзаж, сверкнуло синевой и на мгновение приоткрыло далекий кораблик среди бездны воздуха и света. А дальше опять потянулась бесплодная равнина.
— Здравствуйте, — произнесла она и стрельнула глазами на свою протянутую руку.
От него не укрылось, что Слейтер сделал глубокий вдох, запрокинул голову и, по своему обыкновению, должен был закатить глаза, но Грэм не стал, этого дожидаться: он быстро кивнул, перехватил стакан другой рукой и чопорно пожал холодную женскую ладонь:
— А... здравствуйте.
Сколько ей было лет? Двадцать с лишним? Он не стал задерживать рукопожатие. Она все еще смотрела ему в глаза. Ее фигура, как и все остальное, была прелестна; ему захотелось выть, а может, даже перебросить ее через плечо и кинуться наутек. Кто она такая? Зачем его терзает? Она не отводила взгляда. Спокойные, внимательные глаза, зрачок и радужка почти одного цвета. Математически безупречные скобки черных бровей. Он вдыхал ее благоухание: прохладное, резковатое, с ноткой мускуса, как изморозь на оконном стекле, за которым открывается хвойный лес.
— Не волнуйтесь, — произнесла она, улыбаясь, — Ричард о вас почти ничего не рассказывал. — Она перевела взгляд на Слейтера, который, взяв с каминной полки свой стакан, смотрел на них с усмешкой, если не сказать — с ухмылкой. Грэм пожал плечами:
— А о вас... — он запнулся, пытаясь проглотить комок в горле, чтобы скрыть свое восхищение, — о вас он вообще никогда не упоминал.
Улыбаясь, она перевела взгляд на Слейтера и засунула черные перчатки в карман стеганого жакета.
— Итак, молодые люди, — заговорила она, все так же переводя взгляд с одного на другого, — у меня к вам есть дерзкое предложение: а не выпить ли нам по стаканчику? Я, между прочим, тоже купила бутылку, но сунула не в тот карман, она выскользнула через дырку в подкладке и разлетелась вдребезги. — Ее брови выгнулись дугой, и Слейтер захохотал.
— Прекрасный рассказ, Сэра! Будь уверена, мы бы тебя простили, даже если бы ты с самого начала шла сюда с пустыми руками. — Он обернулся к Грэму. — Заметь, как Сэра одевается: ранний стиль благотворительного секондхэнда «Оксфам». Вполне возможно, она говорит правду. — Он погладил девушку по плечу и снова поставил стакан на каминную полку. — Прошу прощения, мэм.
Он начал протискиваться сквозь толпу гостей, которая почти заблокировала выход. Грэм и не заметил, в какой момент в гостиной сделалось жарко и многолюдно. Однако сейчас, когда Слейтер отошел, они словно оказались наедине. Девушка нагнулась, стоя на одной ноге, и занялась пряжкой на туфельке, но стала терять равновесие и шатнулась к нему! Он протянул руку; Сэра ухватила его за локоть, пробормотала нечто, что при желании можно было истолковать как «спасибо», а сама продолжала теребить пряжку.
Это не укладывалось в голове. У него даже начался зуд в том месте, которого коснулись ее пальцы. Вокруг бешено бьющегося сердца образовалась бескрайняя сухая пустота, гулкая пропасть. В горле запершило. Она отпустила его локоть и со смехом подняла снятую с ноги туфельку:
— Можете удостовериться. Видите? Вино. Грэм выдавил скрипучий смешок — на большее недостало сил — и взглянул на миниатюрную черную лодочку. Вся внутренняя поверхность, напоминавшая по форме песочные часы, только из белой кожи, была покрыта бледно-красными пятнами и до сих пор не просохла. Сэра, смеясь, поднесла туфельку к его лицу, но тут же опустила голову, словно смутившись:
— Понюхайте, если не брезгуете. — У нее был чуть хрипловатый грудной голос.
Изо всех сил изображая веселье, то кивая, то покачивая головой, Грэм выговорил:
— Да, похоже, и вправду вино, — и мучительно осознал, что выглядит законченным идиотом.
Его охватил ужас. Он не мог придумать, что бы еще сказать. Беспомощно озираясь, он выискивал глазами Слейтера, пока Сэра, держась одной рукой за каминную полку, надевала туфельку и застегивала пряжку. В дверях, над головами гостей, возникла винная коробка, которая, к его облегчению, поплыла в их сторону.
— А... вот и вино, — выдавил Грэм, следя глазами, как Слейтер пробивается сквозь толпу и опускает коробку вместе с чистым стаканом.
— Пока тебя не было, я представила Грэму доказательство, что честно несла сюда вино и что оно разлилось, — сообщила Сэра, когда Слейтер, коротко кивнув кому-то из знакомых, приблизился к ним. Он водрузил коробку на белую каминную полку и, подставив под маленький краник чистый стакан, наполнил его почти до краев.
— Вот как? Надеюсь, это произвело должное впечатление.
— Обалденное, — нервно подтвердил Грэм и тут же обругал себя за косноязычие. Впрочем, никто, кроме него, не придал этому слову никакого значения. Но он действительно обалдел — и не сомневался, что это бросается в глаза всем и каждому. Поднеся к губам стакан, он исподволь наблюдал за Сэрой.
— Что скажешь, Сэра? — Слейтер облокотился на камин, с улыбкой глядя на бледноликую девушку. — Как поживаешь? Как там наш родной городок?
Если Грэму не изменяла память, речь велась о Шрусбери. Слейтер повернулся к нему:
— Мы с Сэрой одно время жили по соседству. Сдается мне, предки даже рассчитывали нас поженить, но, конечно, вслух об этом не говорили. — Он вздохнул и смерил ее взглядом.
У Грэма екнуло в груди, а может, в животе; Слейтер между тем продолжал:
— Однако это не для меня. Хотя, конечно, рядом с Сэрой мне иногда хочется стать лесбиянкой.
Грэм зашелся смехом и тут же себя оборвал, чтобы не перегнуть палку. Он снова укрылся за спасительным стаканом, но пересохшие губы не сделали ни единого глотка. Напиться было бы непростительно; он просто не мог позволить себе осрамиться перед такой женщиной. Насколько верно он определил ее возраст? Не привирает ли Слейтер, что они почти ровесники, что в детстве были настолько влюблены друг в друга, что их родители...? Он потряс головой, прогоняя хмель. В комнате вдруг стало невыносимо душно. Нахлынула клаустрофобия. Откуда-то из другого помещения донесся отдаленный вопль; гул голосов на мгновение умолк, и все головы повернулись к дверям.
— Это, я полагаю, забавы Хантера, — беспечно сказал Слейтер, махнув рукой. — Ему праздник не праздник без любимого развлечения: защекотать жену, чтобы та напрудила в трусы. Извини, Сэра, я тебя перебил...
— Ничего страшного, — ответила она. — Я просто хотела сказать, что там тоска и убожество. Особенно зимой.
— Поэтому ты перебралась сюда, — подхватил Слейтер.
Девушка кивнула:
— Я... поживу у Вероники, пока она в Штатах. — В ее голосе Грэму почудилось что-то странное.
— О боже, в Айлингтоне, в этой ночлежке, — посочувствовал Слейтер. — Бедная ты, бедная.
— Все лучше, чем мое прежнее жилье, — негромко отозвалась Сэра.
Теперь она отвернулась, и ему были видны только очертания ее щеки и линия носа; она слегка потупила голову, и голос снова дрогнул. Слейтер сочувственно поцокал языком, уставясь к себе в стакан.
— Все-таки ушла от него? — спросил Слейтер, и Грэм почувствовал, как у него удлиняются глаза, будто кто-то оттягивает кожу к вискам — точно та кое же выражение он с самого начала уловил на лице Сэры.
— Все-таки ушла. — Она как-то вызывающе тряхнула головой, и по спутанным черным волосам пробежала волна.
— А как тот, другой? — нарочито холодно полюбопытствовал Слейтер, сохраняя безразличный вид. У него в глазах вдруг появилась какая-то поволока, почти как у нее. Грэм всем телом подался вперед, чтобы не пропустить ответ. Она успела что-то сказать? Оба теперь говорили совсем тихо, им не требовался лишний собеседник, а в комнате было шумно: гости смеялись и галдели, за стеной гремела музыка.
— Не будем об этом, Ричард, — попросила она, и в ее тоне Грэму почудилось страдание.
Сэра немного отвернула лицо от Слейтера и сделала большой глоток из своего стакана. Теперь она хмуро смотрела на Грэма, но в конце концов уголки ее губ слегка изогнулись кверху.
Парк, ты идиот, обругал себя Грэм, таращишься на эту женщину как на инопланетянку. Возьми себя в руки. Он ответил ей улыбкой, а Слейтер с коротким смешком объяснил:
— Бедняжке Сэре не повезло — вышла замуж за подонка, который к тому же имел глупость работать по части канализации. Вот я и говорю: раз жена от него ушла, ему остается только одно — броситься с головой в работу!
Грэм хотел было улыбнуться, хотя шутка показалась ему довольно бестактной, но в этот миг Сэра резко поставила свой стакан на полку, снова обернулась к нему и подошла ближе. На ее лице обозначились странные резкие линии, глаза блестели; она взяла его под руку и, демонстративно обратившись к нему, а не к Слейтеру, предложила:
— Потанцуем?
— Ай-ай-ай, мой длинный язык! — пробормотал Слейтер себе под нос, а Сэра забрала у Грэма стакан и, поставив рядом со своим, решительно повела его, бессловесно-покорного, в другую комнату, где грохотала музыка.
Потом они танцевали. Он не мог вспомнить, под какую пластинку, пленку или хотя бы мелодию. Во время медленных танцев он сквозь одежду ощущал тепло ее тела. О чем у Них шел разговор, он тоже не вспомнил. Они танцевали и танцевали. Грэм вспотел и натер ноги, а вскоре у него вдобавок заныли все мышцы, словно это был не танец, а марш-бросок через незнакомый, шумный, труднопроходимый лес, где ожившие деревья мягко толкали его в темноте; вокруг не существовало ни души, кроме них двоих.
Она неотрывно смотрела на него, а он пытался скрыть свои чувства, но во время танца ему постоянно хотелось остановиться, не разнимая рук, и просто постоять в молчаливом удивлении, чтобы через неподвижность выразить то, что он не способен был передать в движении. Хотелось обнимать ее, прижимать к себе, вдыхать ее запах.
Прошло немало времени, прежде чем они вернулись в гостиную. Слейтера там уже не было. Кто-то унес с каминной полки вино и стакан Сэры. Они по очереди допивали то, что осталось в стакане Грэма. Он избегал встречаться с нею взглядом. На ее щеках по-прежнему не было румянца, но теперь от нее исходил какой-то физически ощутимый жар, который передавался ему. В гостиной, как ему показалось, стало совсем темно и тесно. Люди передвигались, толкались, смеялись и галдели, но для него их как бы не существовало. В призрачном полумраке белый шрам, прорезавший белую кожу вокруг ее шеи, словно излучал какое-то свечение.
— А ты неплохо танцуешь, — сказала она.
— Я совсем... — начал было он, но запнулся. — Очень редко... Я только... — Он вконец оробел. Сэра улыбнулась:
— Ты сказал, что занимаешься живописью. Учишься в колледже?
— Да, на втором курсе, — ответил он и тут же прикусил язык. Получилось, будто он стремится доказать, что вышел из школьного возраста. Ему не раз говорили, что у него детское лицо. Когда он заходил в паб, его частенько спрашивали, сколько ему лет. А ей сколько лет? И сколько она дала бы ему на вид?
— И что ты рисуешь? — спросила она.
Он пожал плечами, немного успокоившись; такой вопрос был для него не внове:
— Что задают. Этюды. Но на самом деле...
— Грэм, кто это прелестное создание?
Грэм затравленно оглянулся на голос мистера Хантера. Хозяин дома, исполин со скорбным лицом, был похож на Демиса Руссоса, облаченного в какой-то длинный коричневый халат. Грэм даже закрыл глаза. Мистер Хантер и внешне, и, по сути, оставался человеком шестидесятых. Его толстая рука сжала плечо Грэма.
— А вы темная лошадка, молодой человек! — Он шагнул к Сэре и почти загородил ее от Грэма. — Грэм настолько вами очарован, что потерял дар речи, а то бы он нас познакомил. Меня зовут Марти Хантер {Марти} — изумился Грэм); я хотел спросить, вы не пробовали позиро...
Тут кто-то вырубил электричество, музыка застонала прощальными томными басами, и воздух огласился одобрительным животным ревом.
— Ах, мать вашу... — явственно услышал Грэм голос мистера Хантера; темная громада протиснулась мимо него, бормоча: — Не иначе как это Вудолл, каждый раз одно и то же...
В кромешной тьме чиркали спички, щелкали зажигалки; Сэра, ахнув, прильнула к Грэму. Кругом уже вовсю плясали язычки пламени, а он только и успел что обнять ее за плечи. Когда зажегся свет, она тут же отстранилась и тряхнула головой; между ними все еще парило облачко ее духов. Вновь заиграла музыка, и гости разочарованно загудели: «Ну-у-у...».
— Извини, — услышал он ее голос. — Это глупость. Я и грозы боюсь... тоже. — Она рассеянно огляделась в поисках стакана, но Грэм уже протягивал ей остатки вина. — Вот спасибо, — сказала она и выпила все до капли.
— Не нужно извиняться, — сказал он. — Мне было приятно.
Она быстро подняла к нему лицо и робко улыбнулась, словно не доверяя его словам. Грэм облизнул губы, подался вперед и коснулся ее руки, сжимавшей пустой стакан. Сэра избегала встречаться с ним глазами.
— Сэра, я...
— Не возражаешь, если мы?.. — перебила она, бросив на него мимолетный взгляд, и поставила ненужный стакан на полку. — Мне как-то не по себе...
— Что случилось? — встревожился Грэм, придерживая ее за руку и за плечо.
— Прости, мне нужно... — Она уже шла к дверям, а он работал локтями, чтобы проложить ей дорогу.
В прихожей они снова столкнулись с мистером Хантером, который нес на руках апатично свесившую лапы черную кошку. Завидев их, он нахмурился.
— Что-то вы бледная, а? — обратился он к Сэре, а потом повернулся к Грэму. — Кажется, вашу подругу сейчас вырвет.
— Ничего подобного, — запротестовала Сэра, обратив к нему лицо. — Не обращайте на меня внимания. Мне просто надо полежать на снегу — и все.
Она устремилась вперед, к выходу, но мистер Хантер преградил ей путь:
— Нет уж, позвольте. Я найду вам более подходящее... идите-ка сюда. — Он опустил кошку на старый диван, придвинутый к стене, и повел Грэма с Сэрой вверх по лестнице.
Дойдя до конца Фэррингдон-роуд, Грэм миновал Истон-стрит и снова увидел строительную люльку, в какой работают маляры или стекломои. Почему-то она лежала на тротуаре, перевернутая вверх дном, в аккуратном кольце свернутого каната. Лето, сезон покрасочных и ремонтных работ. Пора генеральной уборки после снятия зимних чехлов. Он невольно улыбнулся, возвращаясь мыслями к той первой встрече, к тому странному, если — не сказать галлюциногенному вечеру. У него на пути, посреди тротуара, оказалась старушка, которая напряженно разглядывала противоположную сторону улицы, где стоял мужчина на костылях и ждал, когда можно будет перейти через дорогу. Грэм почти машинально набросал в уме зарисовку этой уличной сценки.
— Слейтер на моих глазах ушел с каким-то гориллоподобным Ромео, — сообщил мистер Хантер, когда они остановились на лестничной площадке второго этажа в его просторном доме. — Надеюсь, вы не рассчитывали, что он вас подвезет? — спросил он Грэма.
Грэм отрицательно покачал головой. Насколько он знал, Слейтер в жизни не садился за руль.
Мистер Хантер отпер ключом какую-то дверь и включил свет:
— Это комната нашей дочки; ну-ка ложитесь, милая девушка. А вы побудьте с нею, Грэм; на всякий случай скажу жене, чтобы к вам заглянула. — Перед тем как прикрыть за собой дверь, он поочередно улыбнулся Сэре и Грэму.
— Ну вот, — смущенно выговорил Грэм, когда Сэра присела на краешек подростковой кровати, — пришли. — Он закусил губу, не зная, что делать дальше.
Сэра опустила голову на руки. Глядя на иссиня-черный хаос ее волос, Грэм обмирал от желания и нерешительности. Когда она посмотрела ему в глаза, он только и спросил:
— Как ты? Что с тобой такое? Ну, в общем... что-то болит?
— Сейчас все пройдет, — сказала она. — Не сердись, Грэм. Если хочешь, возвращайся к ребятам. Мне ничего не нужно.
Он весь напружинился, шагнул вперед и присел у нее в ногах.
— Как скажешь, могу и уйти. Но лучше я тут побуду. Не хочу... оставлять тебя одну. Но если тебе надо посидеть в одиночестве... Там мне все равно будет неспокойно, буду все время думать, как ты тут...
Он соображал, как бы половчее ее обнять, но она сама прислонилась к нему и положила голову ему на плечо; от запаха ее духов у него поплыло перед глазами. Судя по всему, она задремала. Нельзя сказать, что они сидели обнявшись: руки Сэры тяжело и безжизненно, словно у марионетки, лежали на коленях. Придерживая ее за плечи, Грэм чувствовал, как ее знобит. Он проглотил застрявший в горле комок и принялся разглядывать комнату, от пола до потолка оклеенную постерами. Снупи, кони на солнечном лугу, Адам Ант, «Дюран-Дюран». Белый, будто игрушечный туалетный столик в углу, сверкающий аккуратными рядами флаконов и баночек. Сэра вздрогнула, и Грэм подумал, что она плачет. Он непроизвольно зарылся лицом в облако ее волос.
Сэра подняла голову, слез не было. Она положила руки на покрывало и стала пытливо вглядываться в его лицо: ее пристальный взгляд исследовал его правый глаз, потом левый, затем скользнул к губам. У него возникло такое ощущение, будто его изучают, чтобы навесить бирку; он чувствовал себя мотыльком, попавшим в темную полосу антимаяка, и не знал, как вырваться из плена этих внимательных черных глаз.
— Прости, Грэм, я не собираюсь с тобой заигрывать, — сказала она, снова опуская голову на руки. — Мне просто нужно кого-нибудь обнять, и ничего больше. У меня сейчас... ох... — Она тяжело покачала головой, прервав свои объяснения.
Он накрыл ладонью ее руку.
— Вот меня и обними, — предложил он. — Я не против. Тут все ясно.
Не поднимая лица, она привалилась к его плечу, потом ее руки осторожно обхватили его за пояс, и так они просидели еще очень долго; Грэм слушал отдаленный шум вечеринки и при этом чувствовал — и телом, и полукругом своей руки, лежащей на ее плечах, — каждый вдох и выдох Сэры, нежный прилив и отлив ее дыхания. «Умоляю, — заклинал он, — умоляю, не входите сюда, миссис Хантер. Не разрушайте это хрупкое неземное блаженство».
На лестнице послышались шаги, и Грэму показалось, что его сердце старается попасть им в такт, но шаги и смех удалились. Он обнимал Сэру, вдыхая ее аромат, и таял от ее близости. Его пьянили ее духи, само ее присутствие; он испытывал такое чувство... какого прежде не ведал.
Этого не может быть, твердил он себе. Что тут происходит? Что со мной делается? Это такое счастье, такое умиротворение, какого не приносила даже любовная близость. Ночные похождения в Сомерсете, в чужих домах или машинах, а то и прямо на траве, в лунном свете; тщательно подсчитанные и сопоставленные победы; они превратились в ничто. Сейчас существовало только это. Господи, надо же быть таким идиотом.
В январе, среди этого сумбура, в старом лондонском доме на Госпел-Оук, я теряю свое сердце. Где уверенность, что она когда-нибудь ответит мне взаимностью? Силы небесные, если бы можно было продлить этот миг, просто жить, быть вместе, прижимать ее к себе, чтобы не боялась грозы, лежать в ее объятиях.
Сэра снова шевельнулась, и Грэм невольно сравнил ее с ребенком, который вздрагивает во сне; он с улыбкой растворялся в плавном течении ее духов, струившемся от непослушных черных волос, но она проснулась и подняла голову, слегка отстранилась и посмотрела на него искоса, да так, что ему пришлось поспешно спрятать улыбку, которая не предназначалась никому.
— О чем задумался? — спросила она. У Грэма вырвался глубокий вздох.
— Я задумался о том... — с расстановкой ответил он, ощущая ее руки у себя на поясе (но нет; одна рука взметнулась вверх, чтобы убрать со лба волосы; правда, она тут же вернулась на прежнее место и сомкнулась с другой!), — о том... есть ли возможность определить, что это было за вино. Ну, вино у тебя в туфельке. Можно ли определить, какого года урожая... из каких виноградников... м-м-м... с южного или северного склона, с кислых или известковых почв.
Беззащитное бледное лицо в обрамлении черного ореола озарилось широкой улыбкой и вмиг оттаяло. Он задохнулся от этой красоты — и от того, что такая перемена произошла не без его участия. У Грэма даже раскрылся рот, но он вовремя это заметил.
— Тебе надо организовать конкурс по дегустации шампанского из женских туфелек, — засмеялась она.
Он довольно кивнул. Сэра вздохнула; выражение ее лица снова переменилось, она убрала руки и согнулась пополам, обхватив себя за плечи.
— Мне нужно в туалет, — сказала она. — Ты не уйдешь?
— Не уйду, — пообещал он и упрекнул себя за излишнюю серьезность, потом дотронулся до ее руки и спросил: — Как ты себя чувствуешь?
— Это нервы. — Сэра покачала головой и взглянула на его руку. — Спасибо тебе за... просто спасибо, и все. Я сейчас вернусь.
Она быстро поднялась и вышла из комнаты. Грэм повалился на кровать и широко раскрытыми глазами уставился в белый потолок.
Никогда в жизни он бы не поверил, что такое возможно. Со временем перестаешь верить в Деда Мороза, в волшебников, во всезнание родителей... и в такую вот бьющую через край, самозабвенную, безумную, сказочную любовь, которая считается идеалом. На деле все заканчивается сексом, изменой, разводом. Да, случаются увлечения, но чтобы любовь вспыхнула с первого взгляда, благоухания и прикосновения? У него? Куда улетучился его тщательно культивируемый цинизм?
Сначала Грэм лежал без движения и просто ждал. Через некоторое время он поднялся и начал мерить шагами комнату под высоким потолком, разглядывая ряды постеров и мягкие игрушки, два старых платяных шкафа, миниатюрную стойку-елочку для колец, увешанную дешевыми яркими побрякушками. Он пощупал плотные темно-зеленые гардины, выглянул в сад и рассмотрел соседний дом, высокий и неосвещенный. По небу разливался желтоватый свет; в саду пигментными пятнами белели плашки снега. Наконец дверь отворилась. Грэм радостно обернулся.
На пороге, покачиваясь и держась за косяк, стояла высокая, нетрезвая на вид женщина с острым лицом и соломенными волосами, одетая в красный спортивный костюм.
— Как ты тут, голубчик? — спросила она Грэма, оглядывая комнату.
Грэм попытался изобразить улыбку:
— Все в порядке, миссис Хантер. Миссис ффитч вышла... м-м-м... в туалет.
— Понятно, — сказала женщина. Грэм встречался с ней на торжественном вечере в честь окончания семестра, но она, похоже, его не узнала. — Ну, тогда ладно. Смотрите только... простыни не замарайте. — Она удалилась, прикрыв за собой дверь.
Грэм нахмурился, размышляя над ее словами. Тут дверь распахнулась снова, и перед ним еще раз возникла миссис Хантер.
— А мужа моего не видали? Я миссис Хантер, Марти — мой муж.
Грэм отрицательно покачал головой. Излишняя учтивость была бы ни к чему; он почти презирал эту пьяную особу.
— Нет, миссис Хантер, — сухо сказал он, — вашего мужа я не видел.
— М-м-м, — промычала она и ушла.
Теперь Грэм все время смотрел на дверь, но ее больше не открывали. Кутерьма вечеринки не утихала. В воздухе запахло чем-то подозрительным: то ли травкой, то ли смолистыми парами. Грэм вернулся к окну и стал рассматривать отражение комнаты в оконном стекле. Он посмотрел на часы и прикинул, сколько времени отсутствовала Сэра. Целую вечность. Может, пойти и проверить, не случилось ли чего-нибудь дурного? А вдруг ей это будет неприятно? А вдруг все же что-то случилось? Вдруг она лежит без сознания?
Грэм даже не знал, где находится туалет. Когда-то он пользовался удобствами на первом этаже. Спуститься и поискать? Но это может показаться назойливым; не исключено, что он ненароком откроет не ту дверь, вгонит кого-нибудь в краску. Он еще немного походил по комнате, затем полежал на кровати, сцепив руки за головой. Встал, опять подошел к окну, ожидая, что отражение двери вот-вот дрогнет.
Так и случилось. Грэм обернулся, но дверь уже закрывалась, а за ней мелькнуло мужское лицо.
— Ой, пардон, — произнес незнакомый голос.
Снаружи захихикала женщина, по ступеням застучали каблуки. Грэм в который раз повернулся лицом к окну.
В конце концов, у него засосало под ложечкой, в животе что-то сжалось и запульсировало болью, и тогда он решился выйти. Ему удалось найти только один туалет — все тот же, на нижнем этаже. В голове свербело: подергаю ручку, дверь откроется — а там никого. Она ушла. Я для нее пустое место. Он подергал ручку. Дверь была заперта изнутри.
Сейчас из-за двери ответит мужской голос, убеждал он себя. Но из-за двери ответил женский голос:
— Минутку, я сейчас. Прошу прощения.
— Сэра? — несмело спросил он дрогнувшим голосом.
Ответом было молчание. У него защипало в глазах: это не она. Откуда ей здесь взяться. Это на сто процентов не она.
— Грэм? Извини, пожалуйста. Я сейчас выйду. Ох, как я перед тобой виновата.
— Ничего, ничего. — Он осознал, что почти кричит, и заставил себя понизить голос. — Все в порядке. Все хорошо. Я подожду... там... в комнате, ладно?
— Да, подожди, пожалуйста. Пять минут.
Она не ушла! Грэм огромными прыжками помчался вверх по лестнице, перескакивая через три-четыре ступеньки; он молил бога, чтобы в его отсутствие комнату не заняла какая-нибудь озабоченная парочка, и проклинал себя за то, что посмел усомниться в Сэре. Теперь она будет думать, что он ей не доверяет.
Комнату никто не занял. С тяжело бухающим сердцем Грэм сел на кровать, сложил руки на коленях и уставился на нижнюю филенку двери. Я схожу с ума из-за того, что женщина задержалась в туалете, думал он. Одно это говорит, что я на седьмом небе. С кем можно этим поделиться? Со Слейтером? С мамой? Неужели у них с отцом было то же самое?
Сэра вернулась. Еще бледнее, чем прежде. Ее дыхание, стало прерывистым и неровным. Без единого слова она легла на кровать. Грэм за нее испугался, но когда она с закрытыми глазами повернулась на бок, лицом к нему, он заметил в ней нечто хрупкое, первозданно-манящее, и задрожал от страсти. Да что же это такое, я как насильник. Ведь ей плохо.
— Тебе... — Пересохший язык отказывался выговаривать слова, и Грэм начал снова. — Тебе нездоровится? Может, вызвать «скорую»?
— «Нездоровится», — эхом повторила она и улыбнулась. — Какое точное слово. — Теперь она открыла глаза и смотрела прямо на него. — Нет, я в полном порядке. Уверяю тебя. Это нервы. Я плакса, может, надо принимать валиум; только это все фигня. Мне сейчас нелегко, ты веришь? Надо еще многое утрясти. Извини, что доставила тебе столько беспокойства.
— Никакого беспокойства, — отозвался он и впервые остался доволен собой: ответ прозвучал сердечно, по-доброму и в то же время уверенно, но без высокомерия.
Расслышала ли она эти нюансы? Сэра лишь молча кивнула и прикрыла глаза. Потом она прижала подбородок к самому вырезу платья, над грудью, и втянула носом воздух.
— Какой стыд, — призналась она, широко раскрыв глаза. — От меня несет этим отвратительным лосьоном. — Когда она вернулась, Грэму и вправду ударил в нос резкий запах одеколона. Сэра робко улыбнулась и смущенно повела плечами. — Меня стошнило. Нужно было как-то отбить запах, вот я и схватила первое, что попалось под руку. Потом почистила зубы, но привкус все равно остался... Какая гадость... Грэм, ты так обо мне заботишься — как настоящий медбрат. Мне даже неудобно.
— Это... это пустяки, — неубедительно ответил он. Сэра опять смежила веки:
— Не подумай ничего плохого, но у меня к тебе просьба: погаси, пожалуйста, свет. В глазах режет.
— Сейчас сделаю, — негромко ответил он и направился к выключателю у двери.
От окна через всю комнату пролегли холодные желтоватые полосы. Сэра теперь выглядела какой-то бесформенной черной тенью, средоточием темноты. Он присел рядом с ней; она отвела руку, чтобы он мог придвинуться поближе. У него дрожала каждая жилка. Рука Сэры мягко притянула его голову к подушке. Теперь ее лицо было прямо перед ним, совсем рядом, но черты оставались неразличимыми.
— Как все ужасно, Грэм, — едва слышно прошептала она. — Ты просто чудо; я тебя завела, а сама сейчас ни на что не способна. Тебе будет противно.
— Мне... — начал он, но тут же осекся, чтобы не наговорить банальностей, которые уже были готовы слететь с языка. Еще не время. — Нет, — ответил он, — ничего подобного. — Он взял ее руки, которые теперь стали теплыми, в свои ладони. — Просто мне... — он не знал, видит ли она его лицо, чувствует ли, как дрогнула кровать, — ... мне очень приятно. — Он даже сам над собой посмеялся, осознавая неуместность этих слов. Сжимая его ладони, она шепнула:
— Спасибо тебе.
Они долго лежали без движения. Его мысли беспорядочно роились где-то далеко, словно стали чужими — как гомон разгулявшихся гостей, которые больше не имели к нему никакого отношения. В конце концов, он бросил попытку осмыслить свои ощущения, хоть как-то в них разобраться, и просто расслабился, дожидаясь, пока ее прерывистое дыхание не станет ровным, покорившись сну. Он так и не уловил, когда именно это произошло. В какой-то момент дверь приоткрылась и мужской голос чертыхнулся: «Вот дьявольщина, не сюда», но Грэм даже не повернул головы — он знал, что такое вторжение уже не сможет нарушить их покой.
Он обнимал ее в темноте, неподвижную и теплую, и через некоторое время ему стало казаться, что у него в объятиях ничего нет; так бывает, когда затекшая рука или нога теряет всякую связь с телом, на какие-то мгновения перестает слушаться и не дает о себе знать. Сэра была рядом, он ее обнимал, но не чувствовал; умом он понимал, что она существует отдельно от него, сама по себе, но в то же время она стала расслабленной частью его самого, утратившей все отличительные признаки, такие как бледная кожа, белый шрам, темный наряд, черные волосы — все это сравнялось, слилось воедино и в результате превратилось в прозрачное, невидимое... ничто.
Наконец Сэра зашевелилась, быстро поцеловала его в лоб и села, спустив ноги на пол:
— Мне полегчало. — Она принялась разглядывать его в потемках, а он и до этого не спускал с нее глаз. — Пора домой, — продолжала она. — Можешь вызвать такси? Вставай, надо спускаться вниз.
— Надо, — улыбнулся он.
Когда он щелкнул выключателем, свет показался невыносимо ярким. Сэра зевнула и почесала голову, еще сильнее растрепав прическу.
По телефону, стоявшему в коридоре, он вызвал такси, сказав диспетчеру, что ехать нужно в Айлингтон.
— А тебе в каком направлении? — спросила она. — Могу подвезти до Айлингтона, а ты потом на той же машине поедешь дальше, идет?
Гости слегка утихомирились, но большинство не спешило расходиться. На диване в прихожей спала в обнимку парочка панков — парень с девушкой. Грэм пожал плечами:
— Мне от Айлингтона недалеко.
Мог ли он надеяться на приглашение? Наверно, нет. Сэра, похоже, огорчилась:
— Прости, но я даже не смогу тебя пригласить в дом.
Грэм ни на что не рассчитывал, но по телу пробежала ломота.
— Ничего страшного, — бодро ответил он, — от Айлингтона мне совсем близко; заплатим по счетчику пополам.
Она не позволила ему заплатить половину, да он и не настаивал. Они свернули в тихий тупичок, где стоял ее дом, и отпустили машину. Разъезжать на такси было ему не по карману. Сэра посмотрела на огромный мотоцикл «БМВ», стоявший у тротуара, а потом вверх, на темный ряд высоких домов. В желтоватом свете она стала похожа на привидение.
— Сегодня я только и делаю, что прошу у тебя прощения, — сказала она, подходя к нему совсем близко. Грэм лишь пожал плечами. Прощальный поцелуй? На это не осталось ни малейшей надежды. — Жаль, что я не могу тебя пригласить.
— Что ж поделаешь, — улыбнулся он, выдохнув облачко пара.
— Спасибо тебе, Грэм. Ты меня не покинул. Я такая зануда. Ты меня прощаешь? Ведь я не всегда такая.
— За что мне тебя прощать? Все было здорово.
В ответ она негромко посмеялась. Он снова пожал плечами и обреченно улыбнулся. Ее рука в перчатке легла ему на шею.
— Ты — замечательный, — сказала Сэра, приблизила к нему лицо и коснулась его губ своими — мягкими, теплыми и влажными; это было прекраснее любого поцелуя, прекраснее первого в жизни настоящего поцелуя; у него поплыло перед глазами.
Грэм растерялся. Он чуть приоткрыл рот, и ее язык на мгновение коснулся его верхней губы; она быстро поцеловала его в щеку, повернулась и пошла к подъезду, нащупывая ключ в маленьком кошельке, извлеченном из кармана потертой шубки.
— Мы еще увидимся? — хрипло выговорил он.
— Непременно, — подтвердила она как само собой разумеющееся. Ключ скользнул в скважину; дверь отворилась.
— Я даже не помню, какой тут номер телефона.
— Спроси у Слейтера. Чао.
Последнюю фразу она произнесла шепотом, задержавшись у распахнутой двери. Дверь бесшумно закрылась. Где-то наверху вспыхнул свет — и тут же погас.
Потом он пять часов добирался пешком до Лейтона, где снимал комнату. Его пробирал холод; к тому же начался мелкий дождь, вскоре сменившийся мокрым снегом, но ему все было нипочем. Этот поцелуй! Это ее «непременно»!
Тот незабываемый ночной поход можно было воспевать в стихах. Такое не забывается. В один прекрасный день, точнее, в одну прекрасную ночь он собирался повторить этот путь, чтобы отдать дань воспоминаниям. В один прекрасный день, когда они уже станут жить вместе, когда у него будет завидная работа, собственный дом и машина, когда такси перестанет казаться недоступной роскошью и больше не будет нужды стаптывать ноги, он все-таки пройдет той же дорогой в благодарность судьбе за этот вечер и попытается восстановить в памяти ощущение восторженной неопределенности этого предрассветного марша.
По прошествии без малого шести месяцев, в жаркий летний день он явственно помнил, как зимний воздух пощипывал его за щеки, как деревенели на холодном ветру уши, как он ни с того ни с сего начинал хохотать, как руки сами собой тянулись к сумрачно-оранжевому небу.
Теперь об этом вспоминалось с улыбкой. У него было достаточно времени, чтобы обо всем поразмыслить, чтобы привыкнуть к этому странному восторженному состоянию. Оно устоялось. Он до сих пор не до конца верил в происходящее, точнее, не до конца верил, что такое происходит именно с ним, что он не устоял против такого, в сущности, обычного, почти банального чувства. Но так оно и было — этого он никоим образом не мог отрицать.
Грэм миновал какую-то заброшенную мастерскую на Роузбери-авеню; ее витрины были заклеены афишами с рекламой музыкальных групп, их синглов и альбомов. Мимо с ревом проносились машины, жарило солнце, а он мысленно переносился в январь и вспоминал свой долгий ночной маршрут.
Хаф-Мун-Кресент, повторял он вновь и вновь той зимней ночью. Она жила на Хаф-Мун-Кресент (перед тем как уйти, он проверил название улицы и номер дома, чтобы не зависеть от Слейтера, который мог потерять ее адрес). Это звучало как заклинание, как мантра: Хаф-Мун-Кресент, Хафмункресент, По-лу-Месяц, Полумесяц-Заклинание. Молитва.